Вечеринка в доме Выговских шла своим чередом. Сейчас наступила небольшая пауза, перерыв в спешке и беготне. Все гости прибыли, праздничный стол уже прошел, уже некоторые из гостей принялись танцевать, и дом наполнился эхом от музыки и весёлой болтовни.
С обратной стороны фасада кухонному персоналу также дышать стало легче, и некоторые могли даже расслабиться. Повар Миланья, как огромная туша развалившаяся в кресле напротив открытого огня, укрепляла свой организм огромной чашкой чая, слегка приправленной коньяком. Она была очень усталой, но чувство глубокого удовлетворения переполняло её широкую душу. Сегодня ей пришлось подтвердить своё звание лучшего повара на Полтавщине, и она сделала для этого все, и даже более. Теперь её ноги ныли от усталости.
Ноги Ефросиньи также были усталыми, и каждая косточка её тела плакала по мягкой постели, особенно её руки. Она сегодня была на ногах с половины пятого и все, что сейчас она хотела, так это уронить свою голову на край стола и вздремнуть.
– Думаю, мне нужно освежить лицо под помпой, – сказала она Оксане.
– Но перед помпой ты посмотри вон те котлы, – туша из кресла продолжала контролировать ситуацию.
– Да, повар, я это сделаю прямо сейчас, – и, перемогая боль на кончиках пальцев, она принялась за котлы.
Последние блики заката исчезли, и сумерки начали уступать место ночи. Было тепло, когда Ефросинья вышла во двор, но все же прохладнее, чем на кухне. Она вдохнула несколько раз глубоко, перед тем как пересечь двор в направлении помпы. Двор изменился сейчас. Широкий проход был блокирован рядом карет и легких повозок. Можно было бы проскользнуть прямо между ними, но в этом случае была вероятность попасть в круг конюхов и извозчиков, для которых стол с вином был накрыт под навесом во дворе. «Подвыпившие, они могут облапить тебя», – так говорила Оксана.
Она обошла двор вдоль стены и аккуратно, чтобы не замочить колпак и передник, умыла лицо свежей прохладной водой… Вот так, так уже лучше. Жар стал отпускать ее, и она взглянула в небо. Вскоре наступит полная темнота, и освещенный дом, и поместье в целом будут выглядеть прекрасно. Ей вдруг захотелось подняться на холм и посмотреть оттуда на все внизу, и при полной ночи увидеть эту красоту. Но она никогда не посмела бы, и не только потому, что она боится темноты, но и потому, что путь на холм лежал через сад, а в саду могли быть гости, справляющие известные дела. Так говорила Оксана. Но Оксана всегда врет. Даже мама её говорила: «Бери от Оксаны половину сказанного и дели напополам, и остальному не верь».
Утирая лицо краем фартука, она тем же путем пошла на кухню, где её уже ждал сварливый голос Миланьи:
– Давайте, девчонки, поторопитесь. Оксана, ты – за посуду, Фрося – твой пол.
Ефросинья посмотрела на неё своими уставшими и слипающимися от сна глазами. Она думала, что в такой тяжелый день полы могут подождать, ведь люди могут ещё бегать на кухню, может быть, и до самого утра. Наверное, эти мысли были видны у неё на лице, так как, уже поднабравший высоту тона, Миланьин голос прокричал:
– И не смотри на меня так, я не благотворительная помощь.
Ефросинья, пересилив себя, схватила ведро и тряпку, и сразу принялась тереть пол от дальнего, сразу за плитой, угла. В тот же момент открылась дверь, наполняя кухню эхом от оркестра. Тетка Наталья, управляющая прислугой, с румянами на щеках, вся сияющая от счастья, ворвалась на кухню. Видя, как Миланья, грузно сидевшая в кресле с поднятыми вверх ногами, попыталась приподняться, она тут же её остановила:
– Так, тихо, девчонки. Все хорошо, все очень хорошо. Расслабьтесь, если есть минута. Я только хотела сказать, как все хорошо идет. Все довольны. Кажется, всем понравились ваши блюда. Я сама слышала много восхищений от гостей.
Миланья повернула свою жирную шею и натянуто улыбнулась.
– Я всегда делала все, что в моих силах. Я думаю, что меня некому упрекнуть
– Да-да, Милашка, ты всегда делаешь невозможное, – повернувшись в темный угол, она увидела свою любимицу в позе и продолжила, – ох, да вот это похоже на пустую трату времени, Ефросинья, прекращай.
В конце фразы её голос немного вздрогнул, так как она поняла, что влезла не в свою епархию, тут же взглянула на повара и в извинительном тоне добавила:
– Они будут снова грязными, даже через час.
– Не будешь ли ты против, если я заставлю её драить ещё через два часа или наутро. Или получу от тебя нагоняй? Не так ли? – Миланья скинула ноги на пол, и вся её грузная фигура была готова подняться во весь рост на защиту своих владений.
– Да, я думаю, что так. Но сегодня случай особенный и я думаю, что пол может подождать одну ночь.
– И ты не будешь злиться завтра?
– Да, если я так сказала, и вы выполнили мой приказ, это будет дурно выглядеть, если противоречить себе, – она снова стала непоколебимой хозяйкой прислуги, – Ефросинья понадобится при мытье посуды.
Ефросинья, понимая, что является сейчас источником конфликта, не спешила менять своего положения, так как, в конце концов, посуда все равно будет ждать её после окончания полов. Она лишь краем глаза видела, как два антагонизма враждебно посмотрели друг на друга.
Наталья покинула кухню.
Часы пробили два часа ночи. Музыка от оркестра все ещё была слышна даже на кухне. Грузная Миланья, держа в одной руке свечу, и, опираясь второй на стол, сердито ворчала:
– Вы, две, готовы?
– Да-да повар, – отвечала Оксана, держа подсвечник в руке.
– Ефросинья? – голос Миланьи прозвучал с угрозой.
– Иду, только вот залью огонь и умою руки.
– Не испытывай моего терпения, детка.
Ефросинья схватила свечу и мигом последовала за Оксаной. В процессии они пошли по длинному коридору, прошли кладовую управляющего, комнату кастелянши и уже почти достигли ступенек, ведущих вниз, как дубовая двойная дверь отворилась, и тетка Наталья вошла, подгоняема волной музыки. Закрывая позади себя дверь, она прошептала:
– Не желает ли кто взглянуть на бал?
Казалось, этого момента Ефросинья ждала весь день, но, уставшая до безумия, она лишь только желала добраться до своей постели. Слава богу, что Миланья отвечала строго и прямолинейно:
– Спасибо, Наталья. Я уже сыта по горло развлечениями.
– Ну а ты, Ефросинья? Не правда ли? – Наталья слегка наклонилась к ней так, что в её сияющих глазах отразилась горящая свеча. По глазам было видно, что она уже успела слегка подогреть свой организм алкоголем. Ефросиния, несмотря на полную усталость, чувствовала себя обязанной этой женщине, которая помогла ей войти в дом Выговских пока временно, но в дальнейшем, вполне возможно, что и постоянно. А может, они будут связаны и на долгие годы. Поэтому Ефросиния всегда была готова удовлетворить желание своей покровительницы. И она сначала кивнула головой, а затем и подтвердила словом:
– Спасибо вам, теть Наталья.
– Я знала, что ты согласишься, – Наталья обняла её как дочь, – тогда погаси свою свечу.
Продолжая держать её за руку, Наталья провела её через дубовые двери и, в углу галереи, они приостановились. Наталья прошептала:
– Подождем здесь, пока снова заиграет музыка, и они начнут танцевать.
Ефросиния мигала глазами от светящихся люстр, подвешенных вдоль галереи. После тусклого кухонного освещения этот яркий свет нервировал её. А этот запах, такой теплый и душистый, словно от ночного сада, кружил её уставшее сознание.
– Так, они начинают, – Наталья осмотрела галерею и, сказав: – Постой здесь тихонько, – прошла вдоль галереи к дальнему окну. Там она остановилась и позвала рукой Ефросинию.
Слегка взбодрившись от возбуждения, она пошла вперед, не преставая удивляться прекрасной музыке от оркестра внизу, а также непонятно мягкому ковровому покрытию, которое не просто смягчало её шаги, делая их бесшумными, но создавало ощущение какого-то легкого полета. Так она проплыла вдоль дверей спальных комнат и далее, вдоль четырех длинных окон, к тому месту, где стояла Наталья.
Здесь была небольшая балюстрада, с которой они могли наблюдать за танцами внизу. И хотя Ефросиния могла наблюдать лишь часть зала, радости от увиденного не было предела. Там внизу, в зале, кружились нарядные пары.
Раз, два, три. Раз, два, три и шаг вперед, раз, два, три и шаг назад. Затем кавалеры наклонялись, а дамы приседали; затем кружились, один вокруг другого, и все повторялось. Взглянувши в сторону, она увидела, как Наталья с интересом наблюдает за ней.
– Не правда ли, очень здорово, Фрося?
– О да, да. Это Прекрасно. Прекрасно и изумительно, – она продолжала смотреть вниз, пока говорила. Мысленно продолжая: «Ох, если бы только мама и папа, и маленький Ванечка могли видеть эту красоту».
Как долго она стояла, наблюдая за балом, Ефросиния не помнила. Лишь только вздрогнула, когда Наталья схватила её за руку и втолкнула за занавес у окна. Наталья смотрела в направлении главного прохода и тихо шептала:
– Кто-то идет. Стой там тихо и не шевелись.
За шторой было темно, но Ефросиния, не поворачивая головы, одними глазами взглянула в окно. За стеклом была тихая украинская ночь с её звездным небом и полной луной, проплывающей над небольшим облачком. Она чувствовала, что тетка Наталья продолжает стоять рядом перед занавесью. Затем она услышала голос. Она узнала – это был голос Выговского старшего. Алекс говорил:
– О! Вы здесь, Натали. А я вас как раз ищу. Это госпожа Елена. Она чувствует себя нехорошо. Наверное, она что-то не то съела, хотя я и не согласен. Пожалуйста, уделите ей минуточку внимания.
По удаляющимся голосам Ефросиния поняла, что они стали уходить по галереи. Она слышала, что Наталья отвечала Выговскому, но уже не могла разобрать что.
Музыка продолжала играть, но теперь уже была более медленная и мягкая. Ефросиния поняла, что ей отсюда так просто не выбраться.
После некоторого ожидания она аккуратно присела на подоконник, стараясь не задеть занавес. У неё сейчас было только одно желание, чтобы тетка Наталья скорее вытащила её из создавшегося положения. Усталость снова навалилась на неё. Её суставы заныли от сидения на корточках, и всё же она боялась сменить позу. Если бы она была бы служанкой или официантом, обслуживающим вечер, и была бы одета соответственно, то смогла бы свободно покинуть сейчас убежище, и пройти по галерее на выход, не боясь повстречавшихся на пути господ. Но замызганное платье и запятнанный передник с помятым колпаком – не подходящее одеяние для персоны в этой части дома и, особенно, в такой вечер.
Минуты прошли. Они казались часами, но Наталья не возвращалась. Тогда она осторожно раздвинула пальцами занавес и, видя, что никого в галерее нет, начала свое движение. Сначала тихо и аккуратно, сойдя с подоконника, а затем, словно ящерица, она проскользнула вдоль окон. Она почти достигла последнего окна, как в этот момент музыка остановилась и в тот же миг открылась дверь. Послышались веселые голоса. С быстротой кошки она снова вернулась за занавесь последнего окна.
Стоя на коленях и опершись на руки, она вновь почувствовала себя на подоконнике загнанной в капкан. Её дыхание почти остановилось, когда она услышала голос хозяина. Наверное, он был в двух шагах от неё. Он оживленно говорил и смеялся с кем-то, как будто прямо в ухо Ефросинии. Затем галерея стала наполняться другими голосами женскими и мужскими, с шорохами движения ног и шуршанием платьев. С ужасом она почувствовала боль в суставах и медленно, сдерживая дыхание, повернулась на бок. Она прилегла, поддерживая голову рукой. Наверное, если её обнаружат в таком положении, ей будет не так стыдно, чем стоя на четвереньках. Ещё была надежа, что начнет играть музыка, и эти голоса покинут галерею. Но когда оркестр продолжил, голоса не исчезли. Бас Выговского смешивался с музыкой, которая сейчас была медленна и мягкая. Музыка и бас хозяина дома становились все мягче, все нежнее и постепенно удалялись. Ефросиния впала в сон…
Минут десять спустя, когда галерея опустела, тетка Наталья вернулась, чтобы освободить Ефросинию. Убедившись, что за шторой никого нет, она с облегчением подумала: «А девчонка молодец, она всегда была шустрой».
Ещё через полчаса бал подошел к концу, и галерея заполнилась гостями. Счастливые пары, покидая дом Выговских, говорили прощальные слова и счастливые пожелания хозяевам. Последними из гостей были господа Коцюбы. Ольга говорила:
– Я надеюсь, будет справедливо, что свадьба состоится, и вскоре мы будем чествовать молодых, и желать им счастья.
– Без сомнений, Ольга, без сомнений, – Алекс пожимал Бродскому руку и, наклонившись, посмотрел в сторону, где Ольга и Елена обнимали друг друга, как две преданные сестры.
Виктор эффектно ухаживал за своей будущей женой. Грациозным движением руки он помог ей взобраться в карету. Он был также быстр, обогнув карету, и помог своим будущим теще и тестю. Не дожидаясь, пока карета скроется за воротами, делая крутой поворот, Виктор уже был в доме. Проходя родителей, беседующих у окна в галерее, он на мгновение приостановился.
– Я спущусь в гостиную и приму немного горячительного, а то что-то нервы. Выговские были недовольны, что сын избегает их. Стоя у окна в галерее, они смотрели друг на друга. Первой заговорила Елена:
– Хорошо. Что ты думаешь, милый, по этому поводу, – сказала она, устремив свой взгляд прямо в глаза Алексу.
– Ты имеешь в виду, как прошла вечеринка?
Она кивнула головой и наклонилась вперед в нетерпении.
– Я думаю, прекрасно.
– Думаешь, они были поражены?
– Кто их знает? Этот Бродский такой замкнутый человек и такой прохладный.
– Ты прав, Алекс, – Елена отошла от окна и, опершись на перила, взглянула вниз, где ещё витал дух танцев, – с таким типом людей ты никогда не знаешь, что у него на уме. Но в целом, я думаю, они остались довольны.
– Хорошо, хорошо. Я думаю завтра не забыть, чтобы Наталья передала наши поздравления повару за вкусную еду. Все. Теперь нужно отдыхать, на сегодня хватит.
Алекс открыл для жены дверь, и они скрылись в своей спальне.
Внизу, в гостиной, Виктор, перебирая события вечера в голове, переводил свой взгляд с одной двери на другую. Не спеша, он придвинул к камину мягкое кожаное кресло, подбросил полено в топку и устало опрокинулся в мягкоту. Его понемногу лихорадило. Со вчерашнего дня он принимал вовнутрь очень немного спиртного, чтобы согреть себя. Внемля совету отца, он не только намеренно сдерживал себя, но и даже более – отказывал себе весь вечер. Он прекрасно понимал, что от его брака зависит их семейное благосостояние. Забыв, что на кухне уже никого нет, он сначала потянулся за звонком, а затем резко встал и открыл дверь в зал. Аромат дамских духов уже снизил свою концентрацию. По залу двигались остатки прислуги, делая последние штрихи в наведении порядка. Окликнув дворецкого, Виктор вернулся на место, где за решеткой камина пламя охватило брошенное полено.
– Слушаю вас, господин, – дворецкий, соблюдая дистанцию, не показывал своей усталости.
– Принеси мне поднос и бутылочку.
– Вина, мой господин?
– Нет, водку давай или коньячку.
Несколько минут спустя поднос с бутылкой французского коньяка и бокалом был поставлен на столик рядом с креслом.
– Свободен, – Виктор, не дожидаясь дальнейшей услужливости, сам открыл бутылку и доверху наполнил бокал. И когда дворецкий повернулся на своих, из мягкой кожи, туфлях, Виктор добавил: – И не нужно меня ждать я сам погашу камин и лампу.
– Спасибо господин, – обернувшись на ходу, дворецкий покинул гостиную.
Виктор поднял бокал в руке, опрокинулся телом на спинку кресла и забросил ноги на стоящий рядом стул. Он провернул жидкость в бокале, перед тем как пропустить ее внутрь и теперь наблюдал, как вращающаяся внутри бокала жидкость играла искорками преломленного света от пламени камина. Вернув взгляд на пламя, Виктор позволил своему сознанию продвинуться немного в будущее.
«Она будет словно глина в моих руках. Я смогу ваять из неё как художник и добьюсь признание её отца. Хотя на этом пути нужно приложить немало усилий и быть осторожным. Нужно всегда быть осторожным», – Виктор опрокинул бокал внутрь и наслаждался теплом, заполнившим его грудь. Скоро это тепло достигнет кончиков пальцев. Виктор достал папиросу и прикурил от тлеющего в камине полена.
Выпуская дым, он продолжал рассуждать. Он знал, что вскоре ему надоест её обожание, фактически, она надоела ему уже сейчас. Но богатства, которые она принесет ему, стоит того, чтобы перетерпеть все это, не теряя искренности.
Ему вообще нравились два типа женщин. Одни, очень горячие, которые превращают любовь в бойцовский матч и другие, совсем противоположные: спокойные, умные и рассудительные, которые могут совладать со своим языком. Его будущая жена не принадлежал ни к первой, ни ко второй категории. Его сознание сейчас поплыло к первой категории. Передернувшись в кресле, он вспомнил дневной эпизод с распластанной у его ног девичьей фигурой. Эти белые лоскутики ткани, зажеванные румяными половинками и такой растерянный, стыдливый взгляд. И почему у крестьянских дочерей такие прекрасные тела. Нет лишнего на бедрах и не худы. «О Господи, как бы я хотел её сейчас, сию минуту», – думал Виктор, неустанно терзаясь в кресле. Наверное, ему нужно поработать в этом направлении в ближайший месяц.
Он наполнил бокал и снова выпил. Он продолжал, но мысли поплыли уже в другом направлении: «Интересно, сколько же этот Бродский протянет. Он значительно старше своей жены, скорее ему за семьдесят и, вполне возможно, что вскоре он оставит огромный капитал своей жене. Эта дама ещё ой как не стара. Она просто как раннее издание своей дочери. Она даже более привлекательна». Виктора всегда притягивали женщины более старшего возраста, и он наслаждался сравнениями, которые он смог бы обнаружить в случае удачи. Когда часы пробили четыре, он уже пропустил пять бокалов и теперь не был уверен в твердости своих ног. В камине уже не тлело ничего. Первая попытка подняться ему не удалась. Он даже улыбнулся себе, но далее он собрался с силами и, напрягая волю, все же побрел к выходу. Его движения были не стабильны. Он медленно поднимался вверх, с немалым усилием преодолевая каждую ступень. Когда он достиг галереи, его взгляд был поражен видом ноги между занавесей. За ней последовала другая нога, белые гольфы по самые колена. Затем шторы раздвинулись, и появилось бледное усталое лицо. Это длилось всего секунду, и лицо, и ноги исчезли со скоростью молнии. Виктор сразу подумал, что это плод его пьяного воображения.
Он медленно подошел к окну, медленно раздвинул занавес и поднял свечу повыше. То, что он увидел, сразу отрезвило его. Это знакомое, прекрасное и испуганное лицо молодой девушки, эти глаза, в зрачках которых отражалось пламя свечи, магически действовали на Виктора. Пуговицы вверху были расстегнуты, и было видна покрытая капельками пота грудь, которая вздымалась от учащенного дыхания.
Продолжая смотреть ей в лицо, которое оставалось неподвижно, в то время как тело издавало какую то ауру, которую Виктор всегда мог определить. Это был не неприятный запах и не изысканные духи, это как раз то, что отличает одних женщин от других. Он протянул руку и, положа на плечо, вывел её из-за занавеси. Он стоят как башня, нависшая над ней, и дрожь от её тела передавалась ему.
Медленно повернув девушку, он повел её вдоль галереи, где в конце, на маленьком столике, стояла керосиновая лампа, освещающая проход в спальни в ночное время. Когда Ефросинья поняла, что её толкают не в сторону заветной дубовой двери, её тело сжалось. Но давление на плече со стороны руки Виктора усилилось, и в следующие секунды она обнаружила себя стоящей посреди огромной спальни. У неё не было сил протестовать.
Усталость и дремота овладело сознанием, а тело было под влиянием смертельного страха. Все мускулы были стеснены до такой степени, что были уже неподконтрольны. Даже когда она смотрела краем глаз, как Виктор устанавливал свечу на стол, она с трудом могла двигать зрачками своих глаз.
На её усилие заставить мускулы открыть рот и издать крик, могучая рука паныча сжала ей губы. И она оказалась посреди пуховой перины.
Некоторое время он держал её лишь одной рукой. Покрывая рот, он крепко вдавливал голову и плечи в кровать. Ей трудно было дышать, глубоко утопая в перине. Она дико размахивала руками, пока его грузное, смердящее алкоголем тело не взвалилось на неё. И картина ада открылась перед её глазами.
Она читала про ад в библии, отец Алексий в деревенской церкви объяснял, что туда попадают только грешники. Но почему она, невинный ребенок, попала туда, ей было не понять. Её тело как бы было разорвано на две части. Она стонала, но не слышала себя. Через несколько секунд она уже ничего не осознавала, ничего не ощущала: ни боли, ни страха, ни ужаса.
Все быстро прошло, и она почувствовала, как плачет её поруганное тело, как глаза извергают водопады слез. Тяжелый вес скатился с неё, но она продолжала лежать как затопленная шхуна, такая же безжизненная. Она тихо и беззвучно плакала.
Вскоре его рука снова оказалась на ней. Сильным толчком она оказалась на краю постели. Прежде, чем она упала на пол, руки паныча поставили её на ноги. Он помнил, что девчонка ещё сможет закричать и поднять тревогу. Он посмотрел на ее тело презрительно, выразительно поднял указательный палец и внушительно пригрозил ей. Затем его глаза опустились на её руку, держащую окровавленную простынь. Он брезгливо рванул за края ткани и освободил её. Затем, держа девушку двумя руками за плечи, провел её в галерею и, через дубовую дверь, прямо во двор. Перед тем, как отпустить её, он снова посмотрел в её искаженное ужасом и мокрое от слез лицо и многозначительно поднял указательный палец.
Придерживая рот рукой, чтобы рыдания не вырвались наружу, она бесшумно побрела по траве. Холодная утренняя роса мочила ноги, а прохлада обжигала тело, но Ефросинья не чувствовала всего этого. Лишь только страх обладал ею. Это был новый страх, доселе неизвестный. Что знала она о страхе до этого, исключая боязнь темноты и угрозы повара. Теперь это был иной страх: за неё, за её родителей, за Васю. Этот страх делал её больной и даже мутил внутренности. Внезапно ей стало противно её тело, ей хотелось избавиться от него, как ящерица покидает старую шкуру, и вернуться в то былое, что было ещё вчера. Но тот же страх говорил ей, что это сделать уже невозможно. Ей хотелось взлететь и полететь к своей маме и признаться во всем, что произошло, и избавиться от этого страха. Но она знала, что и признаться в этом нельзя, так как с мамой узнает и её отец, и натворит беды в поместье, и страшная Сибирь станет его судьбой.
Ее отец тихий и спокойный человек, но временами он не помнит себя, может зарваться и натворить беды. Если бы она могла пожаловаться матери, возможно, она дала бы правильный совет, например, как жить дальше.
Почувствовав воду пруда, она сбросила платье и погрузилась в воду. Страстно и усердно она стала тереть свое тело руками, пытаясь отмыть то ужасное, что прилипло к ней. Но, как она не старалась, этот перегар преследовал её. Озябшая, она выползла на траву. Её тело бесконтрольно дрожало, а лицо было мокро от слез. Она уже не прикрывала рукой рот, теперь она дала волю рыданиям…
Наступал рассвет.