Увидеть странность, загадку, неправильность, в самом привычном, – том, над чем никто даже и не задумывается…
Острый, живой ум подвергал сомнению самые, казалось бы, незыблемые основы – и таковые оказывались… весьма зыбки и мало… обоснованны. Для Александра Александровича не существовало авторитетов: сия позиция – полушутя – утверждалась им с самого раннего детства, – со слов родителей, в полтора года он вмешался в их спор, «опровергнув» – по-детски, разумеется – точку зрения одного из них: «Папа – дурак!»
И такая вот неподверженность авторитетам не могла, конечно же, – наряду с величайшими достижениями самостоятельной мысли – в обществе людей, далёких от совершенства, не сослужить плохой службы. Являясь одним из активнейших и… авторитетнейших деятелей (тот, кто скептически относится к разного рода авторитетам, не застрахован от возведения в ту же самую «степень», увы) российской социал-демократии, деятелем, не забывавшим о необходимости глубоко продуманной теории, на коей деятельность должна основываться, Малиновский довольно-таки быстро разошёлся во взглядах с бывшим соратником, не менее активным и авторитетным революционером, В. И. Ульяновым-Лениным.
Суть разногласий заключалась в самОм подходе к преобразованию общества: Ленин декларировал – возьмём власть и тогда займёмся просвещением, – и «гегемона» – пролетариата, и крестьянства; а бывший его соперник по шахматным баталиям, ставший оппонентом политическим, полагал, что просвещение первично, и власть – социально ответственную и истинно народную – могут установить только достаточно просвещённые люди.
Отсюда и такая разница в жизненном пути двух деятелей-мыслителей, отсюда и разная степень вписанности в разрушительные для общества процессы.
Впрочем, и в большей мере вписанного в сценарии разрушения Ульянова-Ленина вовсе не зря поименовали «создателем Советского государства». И хотя закулисные режиссёры во многом использовали его энергию для разрушения (а после того, как он сумел выйти из-под их контроля, ликвидировали его), но уже в молодости он выбрал далеко не самую кровавую дорогу, сказав – в связи с казнью своего старшего брата, Александра Ильича (избравшего в качестве метода политической борьбы террор) – широко известное «Мы пойдём другим путём!..»
Александр же Александрович пошёл «третьим путём» – ещё более мирным и эволюционным. Путём неустанного просветительского труда.
Вот небольшие штрихи того, каким – по его мысли – должно быть просвещение, и вообще, педагогика (из «Красной звезды»):
«Первая глава имела прямо философский характер и была посвящена идее вселенной как единого целого, всё заключающего в себе и всё определяющего собой.…
В следующей главе изложение возвращалось к тому необозримо отдалённому времени, когда во вселенной не сложилось ещё никаких знакомых нам форм, когда хаос и неопределённость царили в безграничном пространстве.…
Далее шла речь о том, как материя, концентрируясь и переходя к более устойчивым сочетаниям, принимала форму химических элементов, а рядом с этим первичные, бесформенные скопления распадались и среди них выделялись газообразные солнечно-планетные туманности, каких сейчас ещё при помощи телескопа можно найти многие тысячи.…
– Скажите, Мэнни, – спросил я, – неужели вы считаете правильным давать детям с самого начала эти беспредельно общие и почти столь же отвлечённые идеи, эти бледные мировые картины, столь далёкие от их ближайшей конкретной обстановки? Не значит ли это населять детский мозг почти пустыми, почти только словесными образами?
– Дело в том, что у нас никогда не начинают обучения с книг, – отвечал Мэнни. – Ребёнок черпает свои сведения из живого наблюдения природы и живого общения с другими людьми. Раньше, чем он возьмётся за такую книгу, он уже совершил множество поездок, видел разнообразные картины природы, знает множество пород растений и животных, знаком с употреблением телескопа, микроскопа, фотографии, фонографа, слышал от старших детей, от воспитателей и других взрослых друзей много рассказов о прошлом и отдалённом. Книга, подобная этой, должна только связать воедино и упрочить его знания, заполняя мимоходом случайные пробелы и намечая дальнейший путь изучения. Понятно, что при этом идея целого, прежде всего и постоянно, должна выступать с полной отчётливостью, должна проводиться от начала и до конца, чтобы никогда не теряться в частностях. Цельного человека надо создавать уже в ребёнке».
Иными словами: изучение систем следует начинать «сверху» – составляя некое общее представление о них, ибо, без такового представления можно всю жизнь ковыряться в частностях, но так и не сложить из них мало-мальски отвечающую действительности общую картину. (Наглядное описание серьёзных заблуждений «узких специалистов» заключает в себе притча о слепцах, взявшихся «постичь» слона и делавших совершенно разные, крайне односторонние, умозаключения, порождающие непримиримый спор: «похож на столб… скорее, на верёвку!.. длинная острая кость… высокий свод!.. шершавая занавесь…»)
Такая картина, являющаяся основой жизнеспособного мировоззрения, должна формироваться с детства. В сей картине и ребёнок, и взрослый, являются уникальной, неповторимой и бесценной, но частью – частью некого Целого: своей семьи, своего народа, всего человечества, биосферы… частью Мироздания. Частью, цели которой в конечном итоге совпадают с некой общей целесообразностью, и назначение которой – заботиться, сохранять окружающий мир, искать и находить: в чём же заключаются пути его совершенствования, и жизнь свою посвятить именно этому совершенствованию.
В сём же романе высказан совершенно непривычный сегодня для нас, но заставляющий серьёзно задуматься – а почему же нынче усиленно насаждаемо среди нас, русских, обратное? – взгляд (жителей Марса):
«За последний период нашей истории мы в десятки раз увеличили эксплуатацию нашей планеты, наша численность возрастает, и ещё несравненно быстрее растут наши потребности. Опасность истощения природных сил и средств уже не раз вставала перед нами, то в одной, то в другой области труда. До сих пор нам удавалось преодолеть её, не прибегая к ненавистному сокращению жизни – в себе и в потомстве; но именно теперь борьба принимает особенно серьёзный характер.
– Я никак не думал, что при вашем техническом и научном могуществе возможны такие опасности.
– … трудности повсюду значительны; и чем теснее наше человечество смыкает свои ряды для завоевания природы, тем теснее смыкаются и стихии для мести за победы.
– Но всегда же достаточно, например, сократить размножение, чтобы поправить дело?
– Сократить размножение? Да ведь это и есть победа стихий. Это отказ от безграничного роста жизни, это неизбежная её остановка на одной из ближайших ступеней. Мы побеждаем, пока нападаем. Когда же мы откажемся от роста нашей армии, это будет значить, что мы уже осаждены стихиями со всех сторон. Тогда станет ослабевать вера в нашу коллективную силу, в нашу великую общую жизнь. А вместе с этой верой будет теряться и смысл жизни каждого из нас, потому что в каждом из нас, маленьких клеток великого организма, живёт целое, и каждый живёт этим целым. Нет, сократить размножение – это последнее, на что мы бы решились; а когда это случится помимо нашей воли, то оно будет началом конца».
Здесь, конечно, сделан не совсем правильный акцент на «военные действия» против природы – войну с Матерью, каковая война неизбежно закончится поражением неразумных детей; не война, но сотрудничество и выше упомянутый непрерывный и безостановочный поиск: в чём же развитие и совершенствование?
И успехом сему поиску – расширение области Жизни, – не увеличение объёма биомассы, грозящей уничтожить всё разнообразие Жизни и затем пожрать самое себя, а распространение Разума, сохраняющего и преумножающего цветущее многообразие Жизни.
В «Красной звезде» описана и такая коллизия, как выбор разумных: ассимилировать, уничтожить менее развитых ради собственного выживания и развития, или же поставить оное под серьёзную угрозу, но сохранить зачатки иного разума, иного пути развития, потенциально не менее прекрасного:
«…если дело идёт вообще о массовом переселении, то, конечно, только о переселении на Землю [рассуждает марсианин]. Тут препятствия со стороны природы ничтожны, её богатства неисчислимы, – они в восемь раз превосходят то, что даёт наша планета. Самое дело колонизации хорошо подготовлено уже существующей на Земле, хотя и невысокой культурой. Всё это, разумеется, известно и центральной статистике. Если она предлагает нам вопрос о выборе, а мы находим нужным его обсуждать, то исключительно по той причине, что Земля представляет нам одно, очень серьёзное, препятствие. Это её человечество.…
…в конце концов, после долгих колебаний и бесплодной мучительной растраты сил, дело пришло бы неизбежно к той постановке вопроса, какую мы, существа сознательные и предвидящие ход событий, должны принять с самого начала: колонизация Земли требует полного истребления земного человечества.…
Высшей жизнью нельзя жертвовать ради низшей. Среди земных людей не найдётся и нескольких миллионов, сознательно стремящихся к действительно человеческому типу жизни. Ради этих зародышевых людей мы не можем отказаться от возможности зарождения и развития десятков, может быть, сотен миллионов существ нашего мира – людей в несравненно более полном значении этого слова. И не будет жестокости в наших действиях, потому что мы сумеем выполнить это истребление с гораздо меньшими страданиями для них, чем они сами постоянно причиняют друг другу.…
Мировая жизнь едина. И для неё будет не потерей, а приобретением, если на Земле, вместо её ещё далёкого полуварварского социализма, развернётся теперь же наш социализм, жизнь, несравненно более гармоничная в её непрерывном, беспредельном развитии»
Такому, предельно логичному – и предельно жестокому, предельно бесчеловечному – подходу противопоставлен не менее логичный, но куда более человечный, более разумный, подход:
«Уничтожить, навеки истребить целый своеобразный тип этой жизни, тип, которого потом мы никогда уже не можем ни восстановить, ни заменить.…
Сотни миллионов лет жила прекрасная планета, жила своей, особенной жизнью, не такой, как другие… И вот из её могучих стихий стало организовываться сознание; поднимаясь в жестокой и трудной борьбе с низших ступеней на высшие, оно наконец приняло близкие, родные нам человеческие формы. Но эти формы не те, что у нас: в них отразилась и сосредоточилась история иной природы, иной борьбы; под ними скрыта иная стихийность, в них заключаются иные противоречия, иные возможности развития. Настала эпоха, когда впервые может осуществиться соединение двух великих линий жизни. Сколько нового многообразия, какая высшая гармония должна возникнуть из этого сочетания! И нам говорят: мировая жизнь едина, поэтому нам надо не объединять, а… разрушать её.…
Но земные люди… не только ниже и слабее нас по культуре – они иные, чем мы, и потому, устраняя их, мы их не заместим в мировом развитии, мы только механически заполним собою ту пустоту, которую создадим в царстве форм жизни…
…измерять это человечество счётом праведников – сознательных социалистов, которых оно сейчас в себе заключает, – … судить его по его нынешним противоречиям, а не по тем силам, которыми порождены и в своё время будут разрешены эти противоречия. … осушить навеки этот бурный, но прекрасный океан жизни!..
Твёрдо и решительно мы должны… ответить: никогда!»
Ныне на Земле есть прямая аналогия выше описанному выбору: самая успешная цивилизация – именно ЦИВИЛИЗАЦИЯ – условно называемая Западной, которая достигла самого высокого технико-технологического уровня изо всех земных культур, также склонна к тому, чтобы на пути собственного развития («прогресса») все прочие культуры и народы отформатировать по своему шаблону. Уничтожив тем самым существующее многообразие – и всех непокорных.
Хотя, разумеется, стремление доминировать, господствовать, – черта, свойственная в настоящее время – в большей или меньшей мере – всем человеческим сообществам, объединяемым в народы и культурно-исторические типы; не следует об этом забывать, дабы не впасть в противоположное заблуждение.
Пока таковая тенденция не изжита – невозможно мирное сосуществование и сотрудничество народов, и, значит, невозможно ОБЩЕЕ дальнейшее и быстрое развитие, так как значительная часть ресурсов неизменно тратится на противостояние, вместо того, чтобы вкладываться в совместные исследования, эксперименты, разработки. А без такого сотрудничества человечество обречено, – даже не топтаться на месте, а деградировать, ибо остановок в развитии не бывает – остановка ведёт к упадку.
«Первая попытка универсальной методологии принадлежит Гегелю. В своей диалектике он думал найти всеобщий мировой метод, причём понимал его не как метод организации, а более неопределённо и абстрактно – как метод «развития». Уже этой неясностью и отвлечённостью исключался объективный успех попытки; но помимо того, как метод, взятый из специальной, идеологической области, из сферы мышления, диалектика и по существу не была достаточно универсальна. Тем не менее, систематизация опыта, выполненная Гегелем с помощью диалектики, превосходила своей грандиозностью всё, когда-либо сделанное философией, и имела огромное влияние на дальнейший прогресс организующей мысли. Универсально-эволюционные схемы Спенсера и особенно материалистическая диалектика были следующими приближениями к нынешней постановке вопроса.
Эта последняя постановка вопроса отличается, во-первых, тем, что основана на выяснении его организационной сущности, во-вторых, тем, что в полной мере универсальна, охватывая и практические, и теоретические методы, и сознательные человеческие, и стихийные методы природы. Одни другими освещаются и поясняются; вне же такой интегральной постановки вопроса его решение невозможно, ибо часть, вырванная из целого, не может быть сделана целым или быть понята помимо целого.
Всеобщую организационную науку мы будем называть «тектологией». В буквальном переводе с греческого это означает «учение о строительстве». «Строительство» – наиболее широкий, наиболее подходящий синоним для современного понятия «организация» (А. А. Богданов-Малиновский, «Тектология. Всеобщая организационная наука», кн. ред. «Финансы», Москва, 2003, с.62).
Именно строительство, обустройство нашего общего Дома – Земли, ведущееся на разумных началах, – наше будущее; в ином случае будущего у нас попросту нет. Уже сейчас мы встали перед непреодолимой преградой: даже во времена «соревнования» двух идеологических систем – капиталистической и социалистической, – а говоря точнее: во время Третьей мировой, называемой ещё «холодной» (т.е., без массированного применения оружия главными воюющими сторонами СССР и США), войны – имело место и сотрудничество. Например, осуществлялись совместные проекты в Ближнем Внеземелье, на околоземной орбите. И сие сотрудничество было плодотворнее, нежели сейчас – в силу того, что сотрудничающие шли РАЗНЫМИ путями и даже незначительное соприкосновение давало очень многое.
Теперь же СССР разрушен, бОльшая часть того, что было достигнуто, стала добычей геополитических противников (и стала недосягаемой для бывших её обладателей) – но пользы сия добыча принесла мало. Исчез сам стимул («стимул» – острая палка, коей в древнем Риме пользовались погонщики ослов) для внедрения добытых достижений. Нет такого стимула в современном капиталистическом мире, ориентированном гедонистически – на максимум потребления, удовольствия, комфорта, при минимуме усилий, затрат.
И без внешних стимулов (острых палок, тычущих в бок) такое общество обречено на разложение, деградацию и неминуемую гибель. Хотя, настоящая ситуация показывает, что даже и глобальный системный кризис – стимул, острее некуда! – не может дать достаточного побудительного толчка к необходимым разумным действиям.
Значит, что-то существенное отсутствует в возобладавшей Западной культуре, есть в ней какой-то серьёзный изъян, который угрожает уже не только ей самой, но и всем прочим культурам, попавшим в чрезмерную от неё зависимость. (Восход «Поднебесной империи» и его последствия здесь не рассматриваю.) Значит, преобладание сие – чрезмерно и подлежит регуляции; а изъян – исправлению при помощи других культур, но вовсе не их ассимиляция и уничтожение.
«Не раз делались попытки выработать новый, универсальный язык, который смог бы заменить и вытеснить все теперь существующие; некоторый успех, впрочем, весьма ограниченный и далёкий от поставленной задачи, имели «волапюк» [предложен в 1879 г. германским священником Иоганном М. Шлейером, на основе английских, французских, немецких и латинских корней; был известен десять лет и утратил популярность] и затем «эсперанто». Способы выработки были по существу конъюгационные*: изобретатели старались слить воедино всё, что было, по их мнению, «лучшего» в наиболее развитых и распространённых языках нашей эпохи. Задача вполне тектологическая и чрезвычайно грандиозная; но правилен ли был выбранный путь для её решения?
Язык – организационное орудие, посредством которого координируется человеческая деятельность во всех её проявлениях. Он поэтому и соотносителен всей этой деятельности в полном её объёме, он всю её выражает; он [так – в источнике, хотя по контексту – «она», деятельность] – тот деятель подбора, которым определяется развитие языка. Поэтому несомненно, что объединение практической, трудовой организации человечества поведёт необходимо к выработке единого языка, причём и тот, и другой процесс осуществляются, конечно, методами конъюгационными.…
Эти объединительные тенденции частью парализуются, а ещё в большей мере маскируются и заслоняются от современного сознания борьбой наций с её неизбежным лингвистическим сепаратизмом. Борьба же эта обусловлена конкуренцией из-за рынков, которая объективно и есть основное препятствие к развитию лингвистического единства; пока она не будет устранена, это единство практически недостижимо; но по её устранении прогресс будет совершаться во много раз быстрее, и оно будет достигнуто несравненно легче, чем, например, до сих пор достигалось слияние областных наречий в национальный язык» (А. А. Богданов-Малиновский, «Тектология. Всеобщая организационная наука», кн. ред. «Финансы», Москва, 2003, сс.228—229).
*Конъюгация – соединение: сотрудничество, всякое общение, «и соединение понятий в идеи, и встреча образов или стремлений в поле сознания, и сплавление металлов, и электрический разряд между двумя телами, и обмен предприятий товарами, и обмен лучистой энергии небесных тел; конъюгация связывает наш мозг с отдалённейшей звездой, когда мы видим её в телескоп, и с наименьшей бактерией, которую мы находим в поле зрения микроскопа… усвоение организмом пищи, которая поддерживает его жизнь, и яда, который его разрушает, нежные объятия любящих и бешеные объятия врагов, конгресс работников одного дела и боевая схватка враждебных отрядов…» (там же, сс.88—89).
Да, сто лет назад отношение к «лингвистическому сепаратизму» могло быть таким, каким его выразил Александр Александрович. А вот нынче – после четырёх мировых войн, – двух «горячих» (1914—1918 и 1939—1945 гг.) и двух «холодных» (1945—1991 и, условно, 1991—2001 гг.), победа в коих была одержана, прежде всего, методом «культурного сотрудничества» (т.е., в конечном итоге, насаждения культуры собственной и переформатирования-уничтожения культуры завоёвываемых стран-территорий, важнейшей составляющей коего является насаждение языка завоевателя) – отношение неизбежно должно быть изменено.
Говоря просто: уничтожению – следует сопротивляться. Лучшая же защита – активная, наступательная. Поэтому полностью разделяю следующие постулаты и нахожу очень актуальным приведённый пример:
«Шестой подход принадлежит лучшему на сегодняшний день методологу, доктору психологических наук Ю. В. Громыко. Он и его коллектив предлагает проинвентаризировать на русском языке весь современный опыт и знания, доступные нам актуально и транслятивно – через тексты – с точки зрения задачи создания новых наук и практик, введения новых принципов научности и практичности, описания средствами методологического системомыследеятельностного языка всех авангардных или пионерных нарождающихся на наших глазах фрагментов будущих наук и практик, и представить эти описания в виде Проектной энциклопедии.
…
Очень интересен опыт проведения языковой политики в такой далёкой и, к великому сожалению, ещё очень плохо известной в России стране, как Малайзия.
Малайзия не боится ставить в качестве стратегической задачи построение мировой державы на основе промышленного принципа. Для этого она изучает лучший опыт со всего мира, а специально созданные правительственные структуры, например, Деван Бахасана дан Пустака (Совет по развитию языка) переводят на малайский язык все важнейшие понятия всех эффективных наук и практик, а будущее своего языка видит не только макрорегиональным и транснациональным, но и мировым. Также следует добавить, что министр образования в Малайзии является третьим по рангу чиновником страны после премьер-министра и министра обороны» (Ю. В. Крупнов, «Стать мировой державой», Москва, «Яуза», 2003 г., сс.400 и 409).
С тем лишь – единственным, но существенным – замечанием, что приведённая цитата сама нуждается в дополнительном «переводе» на русский язык – с языка, который насаждается в высших учебных заведениях при освоении научных дисциплин, отрывая обучаемых от корней родного языка и втискивая их разум в чужеродную матрицу, омертвляя его. (Характерные, требующие дополнительного «перевода» слова: «проинвентаризировать», «актуально и транслятивно», не говоря уже о монстре «системомыследеятельностного» – то, что звучит в языке неуклюже, неестественно, языком отторгается – то не войдёт в разум носителей языка и не станет их практикой…)
Несомненно, общий язык будет постепенно складываться-возникать в результате объективного процесса глобализации (т.е., возрастания глобальной связности, уровня дееспособности множества субъектов). Но сей язык будет на порядки богаче, насыщеннее многими составляющими из других языков, нежели тот, что в последние несколько десятилетий упорно стараются насадить любой ценой. Т.е., используя терминологию Богданова-Малиновского, языковая конъюгация будет на порядки глубже и, соответственно, даст на порядки бОльшие импульсы к развитию – тогда как засилье, условно говоря, «пиджин инглиш» (своеобразный «койнус», – язык, возникший в результате завоеваний Александра Македонского на эллинизируемых территориях – современности) ведёт к быстрой массовой деградации. (Или же, в лучшем случае, к развитию только в рамках именно Западной культуры.)
И здесь также нужно идти «по лезвию бритвы»: нарастающая – и одновременно инициируемая и поддерживаемая теми, кто уже ведёт «бои местного значения» Пятой мировой – волна активизации малых (и не очень) народов, усиления их заботы о сохранении и развитии культурной (в т.ч., и языковой, разумеется) самобытности имеет, как обычно, не менее двух сторон.
Первая – положительная, так как богатство целого складывается из богатства частей его; чем богаче языки и культуры народов, населяющих Россию, – тем потенциально богаче её общая культура, тем она жизнеспособнее и могущественнее. И, кроме того, таковая тенденция может помочь и налаживанию межкультурных связей, т.е., той самой – глубокой – конъюгации культур: скажем, поморы, сохраняющие богатство своего языка – владеющие не только современным Русским языком во всём его богатстве, но помнящие и «поморску говорю», использующие и язык международного общения-сотрудничества – в данном случае, с норвежцами, – «русьнорг»…
А вот вторая – отрицательная: часть «активностей» (если пользоваться тектологической терминологией) направляема на деятельность, не ведущую к развитию. Скажем, некий представитель одного из малых народов (или, как их упорно стремятся именовать, – этносов, – «забывая» при этом о неотъемлемых от этноса «демосе» и «охлосе») занимается воспроизведением давно уже утративших своё былое предназначение элементов своей культуры, ВМЕСТО того, чтобы принимать участие в создании элементов новых – пусть и при посредстве иных культур, или культуры объемлющей.
В качестве примера, – опять же, помор, настаивающий на необходимости продолжать заниматься охотничьим промыслом – добывать детёнышей тюленя, – мол, сие есть неотъемлемый элемент нашей культуры; тогда как и технология изготовления одежды уже давно позволяет обходиться без убийства живых существ, и участие сего помора в изучении жизни тех же тюленей принесло бы куда большую пользу, нежели уничтожение оных…
Конец ознакомительного фрагмента.