Часть вторая
Отпускные СКИТания
Дракон – это не только ценная шкура, но и два-три пуда высококачественных клыков!
Утопленник плавно покачивался на меленьких волнах, прибившись к плавниковой отмели в десяти саженях от берега.
– Вытаскивать надыть, – в который раз неуверенно повторил Гдынь, почесывая белобрысую макушку.
В кольчуге было жарковато, но отставной сотник упрямо носил ее даже в изнуряющий летний полдень, дабы односельчане не забывали, кто в их деревне главный вояка. Те и не забывали, но втихомолку подсмеивались.
– Надыть, – эхом откликнулся староста, высокий костлявый мужик с угольно-черными, несмотря на солидный возраст, волосами и бородой. Гдыня он привычно слушал вполуха, бросая редкие реплики, только чтобы тот отвязался.
– Да поскорее, – гнул свое Гдынь, переступая с ноги на ногу – вернее, на обтесанную деревяшку, заменявшую левую голень. – Ветер подымается, щас волной его от берега отгонит, и тю-тю!
– Ну и пущай тю-тю, – цинично пробасил плечистый детина в красной рубахе и выпачканных навозом штанах. – Ему-то уже без разницы, нам он тоже ни на что не сгодится, куда-нибудь да прибьет, а там местные прикопают.
– А ты почем знаешь, что не сгодится? – так и подскочил сотник, выискивая глазами нахала. – Про себя что хошь думай, а за всех не говори!
– Так вон она, лодочка, на берегу, – ехидно заметил детина. – Садись да греби, я тебя и подпихнуть могу, чтобы шибче плылось!
Гдынь неохотно замолчал, опасаясь, как бы ему действительно не поручили это общественно полезное дело.
Девять пар глаз продолжали мрачно любоваться недоступной отмелью.
– Не-а, не отгонит, – авторитетно заявил кузнец, опуская обслюнявленный палец и вытирая его о подол рубахи. – Наоборот, еще дальше на плавник затянет. А денек-то жаркий, к вечеру душок пойдет… и ветер на деревню…
По правде говоря, некоторое подозрительное благоухание имело место уже сейчас. К сожалению, извлечение утопленников из природных водоемов не входило в число любимых занятий ни одного из присутствующих. Тем более из этого конкретного водоема – широкой реки с прозаическим названием Пеструшка. На пологих берегах, плавно переходящих в заливные луга, колыхалась выбеленная солнцем трава, кое-где зеленели низкие камыши, по мелководью стайками шныряли мальки, а вверху вилась мошкара. Но ни одного купальщика, прачки, рыболова или хотя бы плещущихся у берега гусей.
Увы, девять алчущих взглядов не могли заменить один хороший толчок. Труп продолжал безмятежно загорать на отмели, и не думая грести к комитету по встрече, весьма опечаленному этим обстоятельством.
– А вона ведьма трактом едет, – заметил кто-то. – Может, ее попросить?
Идея загрести труп чужими руками пришлась всем по душе. Пошептавшись, на переговоры отрядили старосту на пару с Гдынем. Первого – собственно для беседы, второго – чтобы хоть ненадолго от него избавиться (по официальной версии – для моральной поддержки).
Черная кобыла плелась нога за ногу, и селяне успели выскочить на тракт перед самой ее мордой. Взаимной радости от встречи не последовало: возмущенная лошадь лязгнула клыками не хуже волка, чуть не оттяпав старосте нос. Дремлющая в седле ведьма тут же встрепенулась, недоуменно обвела мужиков серыми заспанными глазами.
«Совсем молоденькая, – удивленно отметил Гдынь. – Поди, и третью дюжину не разменяла. Хотя кто их, ведьм, разберет – может, снадобий своих наглоталась и враз на полвека помолодела. Одета неброско, по-дорожному, меч, судя по рукояти, совсем простецкий. Длинные рыжие волосы небрежно рассыпались по плечам, челка заплетена в две тонкие косички, заправленные за уши».
– Экий денек нынче славный выдался, госпожа ведьма, – заискивающе начал староста. – Прям благодать, чего и вам от всей души желаю. Вы нам с утопленничком не подсобите?
– Кого топить? – невозмутимо поинтересовалась девушка.
Гдынь на всякий случай попятился, но староста разглядел, как легонько подрагивают в улыбке уголки губ, подкрашенных серебристой эльфийской помадой, и уже смелее продолжал:
– Да у нас один уже имеется, может, соблаговолите к берегу подогнать?
Ведьмочка прищурилась, разглядывая столпившихся у реки людей и объект их общего интереса. Недоуменно, но согласно пожала плечами и молча тронула поводья.
Лошадь не спеша потрусила к берегу. В отличие от деревенских кляч необычное оформление отмели ее ничуть не смутило – напротив, она принюхалась, облизнулась и, наклонив голову, жадно припала к воде.
Хозяйка потрепала ее по холке и спешилась.
– А на кой он вам, уважаемые?
– Сгодится, – упрямо повторил Гдынь, по-прежнему держась в отдалении как от ведьмы, так и от воды.
В дриадских сапогах можно смело зайти в воду по колено, но я не без оснований опасалась, что, сделав еще один шаг, провалюсь туда вместе с головой. Пеструшка – мелкая, но подлая река, изобилующая омутами. Один из них как раз примыкал к самому берегу, черное размытое пятно резко выделялось на фоне общей прозрачной голубизны с там-сям просвечивающими сквозь воду корягами.
Поудобнее утвердившись ногами на самом краю берега, я вытянула руку и сделала круговое движение кистью, словно наматывая на нее веревку. Труп шевельнулся и начал медленно сползать с отмели. Толпа восторженно засопела. Интересно, что они с ним будут делать?! Столкнули бы на стремнину – и вся недолга. Или боятся, что соседи ниже по реке воспримут спущенный на них труп как личное оскорбление?
Вышеупомянутый тем временем величаво дрейфовал к берегу. Я опустила руку, присела на корточки и со второй попытки подцепила голову за краешек левого рога. Подтянула поближе, ухватилась за правый и приготовилась к заключительному рывку, но тут вода взбурлила и утопленник почти целиком – за вычетом башки – исчез в зубастой пасти, плавно перетекающей в черное скользкое туловище. Маленькие, красные, глубоко посаженные глазки буравили меня далеко не ласковым взглядом.
Как оказалось, от неожиданности люди не только цепенеют, но и наглеют. Тем более что пасть у чудовища была занята, а лап или щупальцев не наблюдалось вовсе.
– Пшла вон, гадина! – злобно рыкнула я, упираясь каблуками в песок.
Чудовище возмущенно засопело и покрепче стиснуло челюсти, перекусив тонкую шею добычи. После чего, довольное, исчезло под водой, а я в обнимку с головой кубарем покатилась по земле. Плеснувший хвост мстительно окатил меня водой, на макушку шлепнулась и живописно обвисла прядь черных спутанных водорослей.
– Что это было?! – ошеломленно выдохнула я, глядя на расходящиеся круги.
Селяне, как ни странно, и не думали предаваться панике. При виде твари они всего лишь отступили на несколько шагов от воды, чтобы не искупаться вместе со мной, и теперь корчились от смеха, разглядывая промокшую насквозь ведьму и ее боевой трофей.
– Да так, водится в этой заводи чевой-то, – философски заметил староста. Подумал и добавил: – Не шибко злобное, только нервное чуток и ведьмовства не любит. Нарочно небось слопало, чтобы вам не досталось. Так-то оно падаль не жрет, да и вообще больше птицу промышляет…
Я задохнулась от возмущения:
– Что, предупредить трудно было?!
– А чего там предупреждать? – запоздало расхрабрился белобрысый мужик в кольчуге. – Днем-то оно в омуте у берега сидит, никого не трогает, однако ж лодок не любит, а вплавь – раздеваться неохота, пиявок тут тьма-тьмущая. А козел знатный был, здоровущий, бросать жалко. Глядишь, на что-нить и сгодился бы…
– Сгодился, говоришь? – Кое-как поднявшись, я раздраженно сунула ему в охапку черную рогатую башку. – Так забирай себе на запасную! Ничем не хуже будет!
Развернувшись, я зло рванула за повод ехидно скалящуюся кобылу и поволокла ее к зарослям ивняка. Вслед полетели сдавленные смешки.
– Не уехала она, – таинственно сообщил Гдынь, без спроса цапая за ручку вторую кружку, обильно обтекающую пеной. – В кусты пошла платье отжимать, а кобыла, гадость такая, как встала поперек дороги – ни пройти, ни проехать!
– Это которая дорога – к Пади или на Крюковичи? – наивно уточнил корчмарь, не забывая, впрочем, щелкнуть костяшками счетов.
– К кустам! – Гдынь зачерпнул из миски горсть подсоленных сухариков и начал по одному кидать в рот, как семечки. Бдительный корчмарь щелкнул еще раз. – Сказывают, у всякой ведьмы сзади хвостик ма-а-ахонь-кий имеется, вот бы поглядеть!
– Токо кобыла его самого за зад цапнула, – хохотнув, добавил староста, припадая к своей кружке. Корчмарь только вздохнул – старосту в селе уважали и побаивались. Впрочем, тот не злоупотреблял своим положением и, хоть заходил ежедневно, на вторую кружку никогда не покушался. – Не укусила, а так, придержала чуток. Кабы сам с воплем не рванулся, может, и уцелели бы штаны-то…
– А потом вышла – мы так и сели! – продолжал слегка смущенный Гдынь, стараясь держаться спиной к стойке. – Платье сухое, будто час на солнце провисело, волосы длиннющие дыбом, сама мрачная, как теща в три часа ночи, что со сковородником чугунным зятя любимого на пороге поджидает. «Где тут, – спрашивает, – постоялый двор у вас?» Ну мы ей на «Драконью берлогу» и кивнули. Еще и про твою корчму словечко замолвили… хоть и не следовало, – насупившись, добавил бывший сотник, по неумолимому щелчку отдергивая руку от третьей кружки.
Конец ознакомительного фрагмента.