Глава 6
Старец-настоятель архимандрит Моисей (Путилов)
Как писал отец Ювеналий, «когда отец Моисей сделался настоятелем, из зданий, ныне украшающих Оптину пустынь, существовали в теперешнем виде: одна церковь (Казанская), колокольня, старое здание трапезы, настоятельский корпус, два братских корпуса деревянных и два каменных одноэтажных. Был и собор Введенский, но очень тесный. Была и больничная церковь в память явления Владимирской иконы Божией Матери, но без притвора и пристроек. В настоятельство же отца Моисея Введенский собор распространен и устроены два боковых придела с крытыми папертями; к больничной церкви сделана пристройка; в старой братской трапезе устроена церковь во имя преподобной Марии Египетской; построена кладбищенская церковь. Над двумя одноэтажными каменными корпусами надстроены верхние этажи; вновь построено семь братских корпусов внутри монастыря; каменная ограда с семью башнями, новый большой корпус для братской трапезы, библиотека, гостиницы (восемь корпусов с тремя флигелями для богомольцев различных сословий); два конных двора с братскими келиями, скотный двор, заводы кирпичный и черепичный; мельница близ монастыря выстроена вновь; новое братское кладбище, весь скит с его церковью, келиями и службами – все это возникло при отце Моисее»61.
Перечисляя все, что создано с Божьей помощью в монастыре отцом Моисеем, отец Ювеналий говорит и о том, что сделано было впоследствии. «На земле, – пишет он, – Высочайше дарованной монастырю в 1853 году, устроен был хутор для сбора сена и для рыбной ловли. Заведен прекрасный рогатый скот крупной породы. Улучшены прежние и вновь устроены большие огороды, сделавшиеся необходимыми при умножении числа братии и богомольцев. Разведены фруктовые сады около монастыря и на хуторе. При вступлении в должность отца Моисея Оптина пустынь владела всего 197 десятинами и 1564 кв. саженями земли под монастырем, лугами, огородами, озерами, дорогами и лесом, из которых было 80 десятин собственно леса и луговой земли, за исключением неудобной и находящейся под строением, реками и дорогами до 50 десятин, а в год кончины отца архимандрита Моисея было у обители 348 десятин, 1464 кв. саженей земли, и в том числе 188 десятин леса. Отцом Моисеем устроено каменное помещение для монастырской библиотеки… устроена и самая библиотека. Началом последней послужило множество книг (до 2100) и немало рукописей, принадлежавших лично отцу Моисею. Монастырская ризница обогатилась прекрасными и многочисленными облачениями. Церкви – хорошею стенною живописью и иконостасными иконами в окладах. Личное бескорыстие и нестяжательность подвижника-настоятеля привлекали усердие богомольцев к обители и ее храмам, а это усердие и помогало отцу Моисею в деле устройства монастыря»62.
Отец Ювеналий, оптинский инок из дворян, потом архипастырь, свидетельствует и о духовных подвигах отца Моисея: «Таким мы видели и знали отца архимандрита
Моисея. Его строго монашеское или, точнее, истинно христианское направление и внутреннего и внешнего человека выражалось в период его настоятельства и в отношениях его к начальству, и в управлении братнею, в обращении его с рабочими людьми и с посетителями монастыря, как бедными, так и богатыми, наконец, и в келейной его жизни»63. Уже в период, когда в скиту Оптиной пустыни появились старцы, случалось, пишет отец Ювеналий, «что некоторые лица, знакомые оптинским старцам… спешили по приезде своем прямо к старцам, чтобы перед ними излить свои духовные нужды и скорби, и только на другой день, успокоившись мысленно, вспоминали, что они еще не видели настоятеля, не принимали его благословения. Но отец Моисей таких упущений со стороны своих гостей будто не замечал и, когда бы кто ни являлся к нему, всех принимал с одинаковою приветливостью и ласкою, и все уходили от него утешенные его благодушием и духовною мудростью. Но особенно смирение отца игумена Моисея и величие его духа видно в том, что он сам обладал и даром слова, и знанием сердца человеческого, и ведением Священного Писания и отеческих книг, и духовною мудростью и потому… весьма мог быть духовным наставником других; но, с одной стороны, понимая, как трудно в одном лице совместить эти две обязанности – настоятеля и старца, и, с другой – вполне доверяя отцам Леониду и Макарию, он не обнаруживал своих духовных старческих дарований. С посетителями вел он обыкновенно какой-либо общий назидательный разговор, зная, что они, по личной духовной потребности своей, верно уже слышали или еще услышат от старца должное наставление. Даже и с братиями, искренно относившимися к старцу, отец Моисей избегал брать на себя наставничество, а только при случае вкратце делал им как настоятель нужное замечание. <…> Многие и не подозревали, что тот, которого они считали только хорошим хозяином и мудрым настоятелем, был вместе с тем и мужем поистине духовным в полном значении этого слова. Другие хотя и знали это, но не могли подвигнуть его оставить любимое свое молчание, и только изредка, по просьбе немногих лиц, соглашался он объяснить то или другое неудобопонятное место из Священного Писания или побеседовать о чем-либо духовном, и тогда все заслушивались мудрых его слов. Однажды особенный случай заставил отца архимандрита сделать некоторым лицам в обители наставление в присутствии отца Макария. Из уст старца-настоятеля так и полились речи, исполненные мудрости и силы духовной. Все с изумлением слушали его, изумляясь и тому, как он говорит, и еще более тому, как он всегда молчит, имея такие дарования. <…> По духовной своей мудрости он самым настоятельством своим пользовался не для того, чтобы выставлять себя, а более скрываться внутри себя: ни малейше не завидовал старцам в их духовной деятельности и ее плодах, но со смиренною мыслью оставлял себе только настоятельские труды и попечения»64.
Старец Леонид, а потом и Макарий появились в Оптиной не без участия отца Моисея. «Не будь настоятель муж поистине духовный, – пишет отец Ювеналий, – не содействуй он введению старчества, оно не могло бы утвердиться в обители. Отец Моисей с любовию принял старцев и водворил их в своей обители. Он лучше других понимал высокое значение и силу их благотворной деятельности, и, судя обо всем не по человеческим толкам и понятиям, а с духовной точки зрения, он с редким доброжелательством и беспристрастием содействовал трудам старцев всеми зависевшими от него мерами: без их совета не определял и не постригал никого… сам во многом советовался со старцами касательно внутреннего благоустройства обители и избрал отца Леонида своим духовником»65.
В обители нашлись иноки, которые не только не понимали старчества, но считали его даже «ересью» и писали жалобы и в Калугу, и в Петербург, отчего отец Моисей имел много неприятностей. «Таким образом, – пишет отец Ювеналий, – старчество было насаждено в Оптиной пустыни. Политое слезами духовно мудрого настоятеля и его благих помощников, возделанное их сердечными воздыханиями, скорбями и молитвами, оно возросло и укрепилось, а потом принесло и добрый плод – благоустройство обители…Хотя ближайшими насадителями старчества и были отец Леонид и отец Макарий, но на долю отца Моисея выпадает при этом великая заслуга. На нем сбылись слова Священного Писания: Даст ти Господь по сердцу твоему и весь совет твой исполнит (Пс. 19, 5). Он сердечно, молитвенно желал ввести духовное руководство для братии и Сердцеведец внял уготованию сердца его (ср.: Пс. 9, 38), послал ему отцов Леонида и Макария, как некогда послал авве Сериду в Палестине Варсануфия Великого и Иоанна Пророка»66.
О начале старчества в Оптиной пустыни мы поведем рассказ в следующих главах, а пока прибавим еще несколько штрихов к портрету настоятеля-старца, черпая их из того же жизнеописания отца Моисея, составленного отцом Ювеналием, не только хорошо знавшим его, но и относившимся к нему с величайшим уважением и любовью. «Мы, братия, – писал он, – смотрели на него с любовию и благоговейным страхом, но едва ли не во всех нас преобладал страх, хотя отец архимандрит Моисей и не был грозен в речах и действиях, – напротив, в них всегда проглядывала любовь и духовное понимание нужд и немощей человеческих, но и строгость к самому себе. Он не любил повелевать и выказывать свою власть, но всегда и везде был сам начальником и не упускал власти из своих рук. В многолюдной обители с тремя почти стами братии и рабочих, при огромном хозяйстве, множестве самых различных послушаний, постоянных постройках, большом съезде посетителей и стечении народа не было заметно в отце Моисее ни суетливости, ни тревоги…Все управлялось одною волею, подчинялось одному человеку, а человек этот только ходил везде и смотрел, говорил мало и часто как будто не замечал того, что было перед глазами. Дело в том, что отец архимандрит Моисей как сам все исполнял по совести, так и братий направлял к тому, чтобы всякий из них делал свое дело без стеснения, по совести. Никому не дозволял он уклониться в своеволие, но, с другой стороны, всякому благоразумно представлял достаточную свободу…Отец архимандрит, отдавая приказания, не любил входить в мелочи и тем связывать подчиненных»67.
«Случалось, – пишет отец Ювеналий, – что некоторые из немощных братий, особенно в первое время настоятельства отца Моисея, питая к нему за что-либо неудовольствие, увлекались до того, что поносили его разными укоризнами и делали это в присутствии его, притворяясь, что его не замечают. В подобных случаях отец Моисей все выслушивал, улыбаясь, с веселым видом и с какою-то радостию принимал неприятные слова как драгоценный подарок и после ни словом, ни делом не воздавал за такое неразумие. А приходя в келию, молился пред образом Спасителя, о Котором всегда говорил: “Вот мое прибежище!”.
Во все время его настоятельства никто от него не пострадал, никому он не повредил. <…> У него все были хороши, и самые немощные – в надежде их исправления. <…>
Случалось, что между братиями возникало какое-либо неудовольствие и тот или другой приходил жаловаться к настоятелю. Внимательно выслушав жалобу, отец Моисей давал недовольному высказаться, прерывая изредка замечаниями в таком роде: “Как же он это мог сказать! Поди ты, одобрить этого нельзя”,– а в заключение, когда пришедший думал, что с виновного последует взыскание, отец Моисей обыкновенно говаривал: “Да, уж нужно кончить дело по-монашески. Пойди, как-нибудь там объяснись с ним”. То есть тот, кто приносил жалобу, должен был делать первый шаг к примирению или просить прощения у другого… <…>
Из наставлений, которые отец Моисей давал брату своему отцу Антонию еще в 1823 году, когда сам был только начальником скита и монастырским духовником, видно, как он был велик в этом отношении. “Немощи душевные, – говорил он отцу Антонию, исповедавшему ему свою скорбь на одного брата, – должно носить благодушно, без огорчения. Ибо если кто болен телом, то не только на него не огорчаемся, но еще и служим тому всяким образом; то таким образом надо и в душевных недугах поступать”. <…>
В последние годы жизни, когда кто-нибудь с огорчением говорил ему о каких-либо беспорядках или бесчиниях, отец архимандрит кратко отвечал: “Да уж сам-то я хуже всех”,– и говорил это с таким искренним смирением, что разговор о немощах братских невольно прекращался. <…>
В обители работал печник, часто плутовавший и нехорошо исполнявший свое дело. По просьбе эконома отец архимандрит решился его рассчитать и отпустить навсегда; но печник усердно просил прощения и обещал исправиться. Отец архимандрит простил его и снова нанял. Эконом, узнав об этом, приходит к отцу Моисею и говорит: “Батюшка! Вы опять того печника наняли; ведь он плут, как и Вам хорошо известно”,– “Да ведь он бедный человек, я видел, что на нем и рубашки-то нет, а только кафтан; надобно же ему помочь, притом же он обещает исправиться”.– “Когда же он исправится, батюшка, он известный негодяй”,– “Как, человек хочет исправиться, а ты говоришь, что он негодяй! Сам ты негодяй, ступай!” Так эконом и ушел»68.
«…Игумен Никодим (настоятель Мещовского монастыря, – Сост.), как сам после рассказывал, пошел в небольшой садик, бывший при келии отца архимандрита Моисея, и видит крестьянского мальчика, сидящего на дорожке. “Ты что здесь делаешь?” – спросил он его. “Кротов ловлю”,– “Что же ты, и жалованье получаешь?” – “Получаю”. Прохожу дальше, другой мальчик сидит около яблони. “А ты что делаешь?” – “Ворон отпугиваю, чтобы яблоков не портили”,– “И жалованье получаешь?” – “Как же, получаю”,– “Вот пустяки-то, – подумал отец Никодим, – на что архимандрит деньги тратит”. Входит он с этой мыслью в келии отца архимандрита и говорит ему: “Ходил я, батюшка, у вас по саду да, признаться, и подивился, сколько там мальчиков у вас, и все на жалованье. Один кротов ловит…” – “Да! – прервал его старец, – какой это вредный зверек, у лучших растений подкапывает иногда корни, они и сохнут, я уж нанял мальчика их ловить”,– “А другой мальчик, как я видел, ворон пугает”,– “Да! Вот и эта птица, как она вредна, самое лучшее яблоко испортит, да, испортит. Должен я был нанять мальчика, чтобы их отгонять. Да и ребята-то бедные, сироты”. Игумен замолчал, уразумев, что дело не столько в кротах и в воронах, сколько в бедности мальчиков-сирот»69.
«Всю жизнь отца архимандрита можно выразить такими словами: “Он жил сокровенно в Боге”. Как ни высоко это слово, для него оно было и делом. Во все: в попечениях об устройстве и содержании обители, в управлении братством и нравственной его поддержке, во всех своих благонамеренных предприятиях, – во всем возлагался он на Господа с полною верою и упованием; все, случавшееся с ним, принимал, как от Господа: скорбное – как посланное для пользы душевной, утешительное – как знак Отеческого милостивого промышления. “От Него, Создателя, – говорил он, – бытие наше; Им живем и движемся, и от Него всякое благо и всякий дар”.
Приобретя великую веру, безгневие, кротость и другие добродетели, которые по учению святых отцов способствуют молитве и воскриляют ее, отец архимандрит был великим любителем и делателем и сей царицы добродетелей: пребывал всегда в молитвенном соединении с Господом, ради Которого и нес описанные нами и оставшиеся от нас сокрытыми многие труды благочестия. Стоя в храме и внимательно слушая Божественную службу, нередко так углублялся в молитву, что не замечал, когда кто из братии подходил к нему и кланялся, испрашивая его благословения или прощения… <…> Отец игумен Антоний однажды так выразился об отце архимандрите Моисее: “Все, что поют и читают в церкви, он там слышит”,– указывая рукою на глубину сердца»70.
В одной из откровенных бесед с близким человеком отец Моисей признался, что если сам служит, то готовится к этому с великим трепетом. «Когда я готовлюсь служить, – говорил он, – меня всегда озабочивает помысл: все нам Бог посылает; мир не оставляет нас приношениями; но есть, может быть, человек, которого я оскорбил неумышленно, отказал ему в чем-нибудь, лишил его, может быть, крова, не дал ему дневного пропитания, и он держит гнев на меня. А я не знаю его и не примирился с ним. Поэтому, когда я приступаю к служению, первый поклон пред престолом я всегда кладу за таких и молю моего Господа: укажи мне его, чтобы я имел возможность примириться с ним и седмерицею воздать за все, чего я лишил его»71.
Таков был этот человек – истинный монах, старец-настоятель, при котором и во многом благодаря которому зародилось и процвело в Оптиной пустыни то знаменитое старчество, которым она известна в истории Церкви.