Глава 11
Монахи-подвижники. Старец Макарий
Если мы оглянемся на несколько лет назад, всего на два с половиной года, то увидим, что 8 ноября 1839-го, в воскресный день, прибыл в Оптину пустынь бывший наставник Липецкого духовного училища Александр Михайлович Гренков, который поступил в число послушников. Это – будущий великий старец преподобный Амвросий. В Оптину его направил старец-затворник Иларион Троекуровский. О старце Амвросии у нас речь впереди, но тут необходимо сказать об этом событии. Пятеро старцев сошлось в Оптиной в это время: оканчивающий свои земные дни отец Леонид, скитоначальник отец Антоний, настоятель обители отец Моисей, духовник братии отец Макарий и вот – только что появившийся послушник Александр, старец будущий.
«Когда старец Иларион, – пишет далее архимандрит Агапит, – благословлял Александра Михайловича поступить в Оптину пустынь, то советовал ему предварительно сходить или съездить туда, чтобы ознакомиться с этою обителью, и потому Александр Михайлович имел в мысли съездить туда дня на два. “Но, приехавши, – так впоследствии рассказывал старец Амвросий, – я ничего не мог в два дня узнать и понять. Пришел к старцу Льву. Вижу, сидит он на кровати, сам тучный, и все шутит и смеется с окружающим его народом. Мне это на первый раз не понравилось. Потом пошел я к отцу игумену Моисею. <…> В другой раз, вижу я, идет к старцу Льву скитской иеросхимонах отец Иоанн в схиме. Его только что постригли в схиму. Лицо у него ангелоподобное. Он очень мне понравился, и я пошел за ним. Пришедши к старцу, схимник поклонился ему в ноги. Я смотрю. Отец Иоанн начал говорить: “Вот, батюшка, я сшил себе новый подрясник, – благословите его носить?”. Старец Лев отвечал: “Разве так делают? Прежде благословляются сшить, а потом носить. Теперь же, когда сшил, так уж и носи, не рубить же его”. Тут я понял, – продолжал старец Амвросий, – в чем дело (то есть что монашество состоит главным образом в отсечении своей воли). С тех пор я полюбил старца Льва»140.
По благословению старца Александр Михайлович отпустил кучера и остался в обители. На житье он временно был помещен в гостинице. Стал ходить к службам Божиим. Ежедневно бывал у старца. Словом, присматривался к монастырской жизни. Старец дал ему и первое послушание – переписывать рукопись, перевод с новогреческого: «Грешных спасение» (о борьбе с страстями). Вскоре у него возникли некоторые неприятности: начальство Липецкого духовного училища разыскало его и потребовало приехать для оформления отставки. Старцы Леонид и Макарий отсоветовали ему ехать за разрешением этого дела, и оно сделалось путем переписки. В первых числах января 1840 года послушник Александр был перемещен из гостиницы в монастырскую келию. В апреле 1840 года последовал указ Калужской духовной консистории об определении Александра Гренкова в число братства. А в ноябре того же года он был переведен в скит. Здесь он около года трудился помощником повара и жил в маленькой келейке на пасеке, где у него не было ни одной лишней вещи. Он исполнял и должность одного из чтецов при больном старце, то есть участвовал в чтении правил и служб, оказывая старцу полное послушание. Отец Леонид иногда говорил о нем другим: «Великий будет человек». А отцу Макарию он сказал о послушнике Александре: «Он будет тебе полезен». Однажды призвал старец отца Макария и, указывая на послушника Александра, сказал: «Вот человек больно ютится к нам, старцам. Я теперь уж очень стал слаб. Так вот я и передаю тебе его из полы в полу, – владей им как знаешь»141.
«Думается, что эти полы великих старцев-подвижни-ков, – писал архимандрит Агапит, – были для близкого к ним ученика подобием милоти Илииной, брошенной на Елисея. <…> Чем далее жил отец Александр в скиту и чем более совершенствовался в жизни духовной, тем тяжелее становился его крест. К его скорбям невольным и произвольным присоединились, как вскоре увидим, жестокие болезни телесные»142.
Когда скончался старец Леонид, все, знавшие его, скорбели, но эта скорбь не была безнадежной: в обители остался ученик покойного, и сам уже старец, – отец Макарий, духовник отца Александра. С осени 1841 года по январь 1846-го отец Александр был у него келейником. 29 ноября 1842 года он был пострижен в мантию и наречен Амвросием.
Так начиналась оптинская жизнь преподобного Амвросия.
За полгода до кончины старца Леонида в Оптиной пустыни умер замечательный подвижник духа – монах Мелхиседек, проведший в обители на покое последние семнадцать лет. Начало своему иночеству положил он в 1782 году в Пешношском монастыре. Через шесть лет перевелся в Тихвинский монастырь, уже иеромонахом, стал ризничим, а в 1791 году перешел на ту же должность в Александро-Невскую Лавру в Санкт-Петербурге. Спустя четыре года он – наместник этой Лавры. Позднее в сане архимандрита отец Мелхиседек настоятельствовал в Ставропигиальном Ростовском Яковлевском, Спасском Арзамасском и Суздальском Спасо-Евфимиевском монастырях. С 1823 года по день своей кончины жил на покое в Оптиной. Он был уроженец Белгорода, из купеческой семьи. Первыми наставниками его в духовной жизни были его благочестивые родители, а потом, когда он уже стал иноком, собеседниками и учителями его были такие подвижники, как архимандрит Игнатий Тихвинский, митрополит Санкт-Петербургский владыка Гавриил, а также святой владыка преосвященный Тихон Задонский. От них научился он правильным путям приобретения смирения, молитвы, вообще многого благопотребного для души, а также выбору полезного и наставительного чтения для укрепления в вере православной.
В Петербурге отец Мелхиседек скоро стал известен как умудренный в духовных вопросах монах. Его духовными детьми стали многие вельможи и члены их семей. Среди них графиня Наталья Александровна Зубова, дочь великого полководца А.В. Суворова. Долгое время окормлял он духовно семью графа Николая Петровича Шереметева, щедро благотворившего монастырям, в том числе и Оптиной пустыни.
Архимандрит Леонид в «Историческом описании Козельской Введенской Оптиной пустыни», рассказав о жизни отца Мелхиседека, привел и его «Духовное завещание», которое, как он писал, «послужит самым красноречивым изображением духовных свойств сего приснопамятного мужа»143.
Завещание это в самом деле имеет большой интерес для нас, так как приготовление к смерти – дело не простое и касается не только людей преклонного возраста или находящихся в страданиях от недугов, посланных от Господа для очищения души. «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Аминь. Я, многогрешный архимандрит схимник Мелхиседек, в течение лет жизни моей всегда поучаяся в сих святого пророка и царя Давида словах (Кто есть человек, иже поживет и не узрит смерти — Пс. 88, 49), наконец по благости Божией достиг и до преклонных уже ко гробу лет. В сих летах, несомненно, остался мне один только шаг до гроба, или одна минута до смертного часа. Вся во власти Божией суть. Но да не приидет оный час смерти ко мне внезапно, ибо и вестники уже присланы ко мне от Всемилостивого Бога и Спаса моего, кои суть: тупое зрение очей, тупое слышание ушей; прочие же чувства, дарованные мне от Создателя моего, благодаря Его благость, еще при мне суть, кроме удручающих меня почасту болезней и ослабления сил. Посему рассудил я сделать сим духовным завещанием распределение, когда Господь Бог прекратит дни жизни моей, о предании земли бренного тела моего, земля бо есмь, в землю должен и отъити. В сем моем распределении, во-первых: поклоняюся Тебе, Господу Богу и Творцу моему, славимому и поклоняемому, и благодарю Тебя, Творца моего и Вседержителя, за всеблагий и премудрый Твой Промысл, что сохранил меня во всей жизни моей даже до сего дня невредима в вере и уповании на благость и милосердие Твое. Творче мой и Создателю, приими с миром душу мою в руце Твои, которую я получил от Тебя чисту и непорочну, но яко человек, чем в жизни моей оную осквернил или словом, или делом, или помышлением, или вожделением и всеми моими чувствами, волею или неволею, ослаби, остави, прости и помилуй, яко Благий, по безмерному Твоему милосердию и ради страдания Твоего, смерти и Пречистой крови Твоей, на кресте излиянной. Я всегда с верою лобызал и ныне лобызаю Пречистые язвы Твои и поклоняюсь Пречистым и Животворящим страшным Твоим Тайнам, помилуй мя ради Пречистыя Матери Твоея, ходатайницы нашей, предстательства ради бесплотных сил Небесных, и Ангела Хранителя моего, и всех святых, и прости мне вся согрешения моя, и не вниди, Господи Боже мой, в суд с рабом Твоим. Спаси мя по благости Твоей, веруяй бо в Мя рекл еси, о Христе мой, аще умрет, жив будет. Да вменится вместо дел вера моя в Тебя, Боже мой, и да не лишиши мя Небесного Царствия Твоего; но да удостоиши мя быть вместе со святыми и избранными Твоими, угодившими Тебе. Аминь».
«Вещественная» часть завещания вот вся: «По смерти моей сродникам моим в наследие имения моего отнюдь не вступаться, и не входить ни во что, и не требовать от монастыря ничего, потому что оное большею частию состоит в книгах, которые завещаваю отдать в церковную библиотеку здешней Оптиной пустыни. Прочие же вещи, по прилагаемому при сем реестру, отдаю в полное распоряжение отца моего духовного, игумена Моисея. Денег у меня налицо по сие время не имеется». И затем благодарность братству: «Наконец, отца моего духовного, игумена Моисея, и братию святой обители сея, в коей я с 1823 года в преклонных уже моих летах тихо и мирно успокоиваюсь, за любовь и приязнь их ко мне наиусерднейше благодарю. Да воздаст им Господь по безмерным Своим щедротам и в нынешней жизни и в будущем веке. Прошу их и молю, да зряще мя безгласна и бездыханна, помолятся к Премилосердому Богу о успокоении души моей!»144.
Пять лет спустя отошел ко Господу в Оптиной пустыни другой старец, семидесятитрехлетний иеромонах Геннадий. Он был из московских купцов. Монашеский путь его начался на Валааме. В 1810 году он был переведен в Александро-Невскую Лавру. С 1812 по 1816 год нес обязанности священнослужения на кораблях Балтийского флота. Там произошел один случай, много говорящий о характере отца Геннадия. Однажды, как и обыкновенно в свободное время, офицеры собрались в кают-компании, и завязался некий разговор, в котором «молодежь позволила себе сделать несколько легкомысленных выходок против какого-то религиозного предмета, – пишет отец Леонид, – Услышав это, отец Геннадий встал со своего места и сказал им твердым голосом: “Господа! Отныне нога моя не будет в кают-компании: скорее я перенесу от вас всякое личное оскорбление, нежели решусь слушать кощунство насчет того, что должно быть одинаково свято как для вас, так и для меня!”. Эти слова и убедительный тон, с которым они были произнесены, сильно подействовали на присутствующих: они поспешили успокоить любимого ими старца искренним раскаянием и дали ему честное слово впредь никогда не оскорблять его слух подобным разговором. Так-то благотворны и действительны слова истинного убеждения в устах служителя церкви!»145.
С 1817 по 1822 год отец Геннадий служил в Венгрии в храме-усыпальнице великой княгини Александры Павловны, герцогини Австрийской (сестры Государя Александра I). На конгрессах в Лайбахе и Вероне, где обсуждались европейскими правителями итоги войны с Наполеоном, отец Геннадий, вызванный Государем, служил в его походной церкви и был в это время его духовником. Во время свирепствовавшей в 1831 году в Петербурге холеры отец Геннадий самоотверженно служил в городских лазаретах, исполняя все нужные требы. В Оптину пустынь прибыл 31 декабря 1834 года.
Из рассказов отца Геннадия братии запомнились случаи из его плаваний к берегам Швеции, Голландии и Франции, о событиях времени Веронского конгресса, когда он побывал в Италии как духовник Императора Александра (тот перед исповедью говорил ему: «Забудь, что перед тобою Государь, и поступай как с кающимся христианином». Передавая эти слова, отец Геннадий со слезами восклицал: «Воистину, смирение – высота!».). Об отце Геннадии вспоминали, что он был гостеприимен, ласков и до старости любил телесный труд. Говорил густым басом, роста был высокого… Рассказы его никогда не были пустыми: он на все смотрел глазами православного человека, монаха, во всем видел духовную сторону.
Отец Амвросий, будущий старец, еще застал живыми и отца Мелхиседека, и отца Геннадия. Застал он уже лежащим в параличе и страдальца иеродиакона Мефодия, который пришел в Оптину в 1825 году и был первым письмоводителем обители при отце Моисее, настоятеле. Кроме того, он проходил клиросное послушание и стал уже регентом, когда (это было в 1838 году) разбил его вдруг паралич. Только кисть правой руки двигалась, позволяя ему перебирать четки. Лишился он и дара речи, он только мог произносить: «Да, да; Господи, помилуй», – и это все. Но словами этими он выражал весьма много, произнося их с живостью, с разными интонациями. Двадцать четыре года он лежал в келии. Правило вычитывал ему келейник его, тихий и смиренный монах из крещеных евреев – отец Николай, очень прилежно и с любовью ходивший за больным. В праздники клиросные приходили к нему пропеть тропарь и кондак, и он исполнялся восторга, издавал неясные звуки, а иногда громко восклицал: «Господи, помилуй!». «Посещавшие сего страдальца, – писал отец Леонид, – получали от него великую душевную пользу; один вид его болезненного положения, переносимого с ангельским терпением, всех назидал и трогал»146.
О кончине отца Мефодия писал игумен Антоний: «Великий страдалец наш, иеродиакон отец Мефодий, 21 апреля утром кончил подвиг свой и переселился на вечный покой со святыми в небесные обители. А 24-го было торжественное провождение многострадального тела его в усыпальницу; и батюшка отец архимандрит со всеми иеромонахами и иеродиаконами был в облачении. А теперь на гробе его горит неугасимая лампада. Он несколько раз был приобщен Святых Таин и до исхода души был в памяти. На первый день Светлого Воскресения, после утрени, ходил я к нему христосоваться, и пели с ним вместе “Христос воскресе!” – трижды, “Ангел вопияше”, “Пасху”, “Плотию уснув яко мертв”. Чрезвычайно он тогда был весел и несколько раз принимался целовать меня. Слава Богу! Он совершил подвиг свой преблагополучно»147.
Но теперь обратимся к старцу Макарию, расскажем, каков он был как старец, как скитоначальник, монах. Для скитян это был подлинно любящий отец. Он не только определял для них послушания, то есть кому какие работы делать, не только принимал своих духовных чад у себя в келии, но и посещал их самих, и всегда во благовремении. Он духом знал, к кому и когда надо пойти, чтобы утешить, ободрить, поддержать падающего, вразумить… Каждому он назначал и чтение, предлагая новоначальным инокам книгу поучений аввы Дорофея, которую называл монашеской азбукой. Помогал освоить какое-нибудь из им же заведенных в скиту рукоделий – токарное по дереву, переплетное, ложечное, футлярное…
«Поучая учеников своих соблюдать все заповеди Господни, – пишет автор жития старца, – изложенные в Святом Евангелии, старец Макарий в особенности наставлял их заботиться о приобретении самоукорения и смирения, носить немощи ближнего и душу свою полагать о брате, доблественно претерпевать случающиеся искушения, то есть оскорбления, поношения, укоризны, досады, а также мужественно претерпевать с благодарением и находящие телесные многоразличные искушения: недомогания, болезни, лютые и горькие временные злострадания – ради вечного спасения душ своих»148.
Впоследствии воспитанники старца Макария много рассказали о нем. Это были чада его, достойные мужи. Среди них – преподобный Амвросий, скитоначальники последующего времени преподобные Иларион и Анатолий, монах Ювеналий (впоследствии Виленский архиепископ), наместник Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Леонид (Кавелин, известный церковный писатель), настоятели Оптиной пустыни отцы Исаакий и Досифей, настоятель Тихоновой пустыни архимандрит Моисей, настоятель Малоярославецкого Николаевского монастыря архимандрит Пафнутий, настоятель Мещовского Георгиевского монастыря игумен Марк и многие другие подвижники духа. Для всех них не было места роднее, чем тот келейный корпус слева от Святых врат скитских, который занимал старец Макарий.
Отец Макарий располагался в двух комнатах, которые были обе с передними, выходящими в коридор (на другой половине жили келейники). В одной комнате он жил, другая была приемной. В восточном углу приемной были иконы, по стенам виды монастырей и портреты. Жилая комната была весьма невелика, с одним окном на южную сторону, на дорожку, ведущую к скитским вратам. Под окном стоял простой, окрашенный белой краской стол с ящиками, где лежали письма, образки, четки, крестики, пояски, предназначенные на благословение богомольцам. На столешнице, покрытой клеенкой, находились чернильница и все нужное для письма, в том числе песочница, выточенная им самим (мелкий песок, специально выработанный, служил вместо промокашки – его сыпали на свежеисписанный лист и потом аккуратно ссыпали обратно в песочницу), множество бумаг, справа и слева стопки писем, разделенных по степени срочности ответа. Ближе к окну – журналы. Старец выписывал «Творения святых отцов» (академический журнал), «Христианское чтение» (тоже журнал серьезный, богословский), «Воскресное чтение», «Православный собеседник», «Православное обозрение», «Духовную беседу», «Странник» и «Домашнюю беседу». Тут же и книги с закладками.
Возле письменного стола находилось кресло, обитое зеленой тканью, с овальной спинкой, на сиденье шитая подушечка – забота духовных дочерей старца. Юго-восточная и часть южной стены были заняты иконами. Среди них, на видном месте, особенно чтимый старцем Владимирский образ Божией Матери, благословение старца Леонида. Перед ним – неугасимая лампада. На небольшом аналое – Евангелие, Следованная Псалтирь, Апостол, Богородичный канонник и исповедная книжечка.
Вдоль западной стены изголовьем к окну стояла узкая кровать. В головах – Распятие, немного выше образ Спасителя, подъявшего на рамена обретенное овча… На западной и северной сторонах портреты: здесь преподобные Моисей и Антоний, братья; дагерротипы учеников отца Макария; схимонах Афанасий (Площанский), схимонах Симеон (основатель Белобережской пустыни), иеромонах Филарет (Пуляшкин, старец Новоспасского монастыря в Москве) и другие лица.
В келии отец Макарий надевал белый подрясник и черную вязаную шапочку, а при келейном правиле облачался в полумантию. Из келии выходил в мухояровой рясе (то есть из самой дешевой шерстяной ткани), зимой еще в шубе (надетой в один рукав), шел он, опираясь на посох, с четками в руке, – более всего любил перламутровые, дар Московского митрополита Филарета, – они в Москве обменялись четками. Часто даже зимой носил башмаки на босу ногу.
Архимандрит Леонид в своей книге о старце Макарии описывает распорядок дня, какой был у старца в скиту: на утреннее правило вставал по звону монастырского колокола, то есть в 2 часа. Если же трудно было – то в 3. Сам будил келейников. «Утреннее правило его состояло из чтения утренних молитв, 12 псалмов, первого часа, дневного Богородичного канона по гласу недели и акафиста Божией Матери, причем ирмоса пел сам; затем келейники уходили и старец оставался один с Богом.
В 6 часов старец призывал опять келейников для чтения часов и изобразительных. После сего выпивал чашку или две (и никогда не более трех) чая и принимался за письмо или книгу. С этого времени келия его была открыта для всех, имевших до него какую-либо вещественную или духовную нужду. Дверь, ведущая из коридора в переднюю, беспрестанно скрипела на своих ржавых петлях, предупреждая старца о входящих. Кончилась ранняя монастырская обедня, начинает от времени до времени раздаваться звон привратного колокольчика. “Батюшка, – докладывает келейник, – там у ворот болховские женщины идут в обратный путь, желают принять ваше благословение, да вот дали пузырьки, просят [одна] маслица, а другая святой водицы”. Старец оставляет только что начатое письмо, выходит к воротам, преподает благословение отходящим, оделяет их на дорогу знаками своего отеческого внимания: крестиками, образками, поясками… Едва успел возвратиться в келию, опять раздается звонок: “Батюшка, монахиня N.N. монастыря совсем готова к отъезду, ожидает только ответных писем, которые хотели послать с ней…”. Письма готовятся, запечатываются, и старец сам выходит к воротам вручить письма, дает отъезжающей просфору, несколько порций скитского хлеба… Возвратившись, опять пишет письма или читает отеческую книгу, отрываясь непрестанно для беседы с приходящими братиями. Опять зовут на крыльцо: “Какой-то больной Христом Богом заклинает выйти к нему хоть на минуточку, приплелся за несколько сот верст принять благословение”. И так далее. В 11 часов, после поздней монастырской обедни, ударяют к трапезе, старец идет в оную вместе с другими. После трапезы запирается на полчаса, много на час, и это единственное в течение целого дня свободное его время для отдыха, ничем не развлекаемого чтения, письма, мысли… <…> Спустя час или два идет на гостиницу, где уже ждут его многие десятки, а по большим праздникам и постам и целые сотни народа, каждый с своими нуждами духовными и житейскими, и всех с равною любовию и сердоболием принимал любвеобильный старец, всех выслушивал с изумительным терпением и кротостию: одних вразумлял, других укреплял, тех воздвигал от рова отчаяния, от тины греховной, и это – каждый день, и не один год… <…> Возвратившись с гостиницы, старец вместо отдыха слушал краткое правило, состоящее из девятого часа, кафизм с молитвами и канона Ангелу Хранителю. Потом до вечерней трапезы, а иногда и во время оной принимал монастырскую и скитскую братию (если кто из последних не успел побывать днем), приходившую на ежедневное исповедание помыслов; окончив прием, подкреплялся пищею, потом слушал вечернее правило, на которое кроме келейников приходили еще один или два из ближних учеников; правило состояло из малого повечерия, молитв на сон грядущим, двух глав Апостола и одной Евангелия. Конец вечерних молитв: “Владыко Человеколюбие, неужели мне одр сей гроб будет…”, “Ненавидящих и обидящих нас прости…”, “Исповедую Тебе Господу Богу моему и Творцу…” (краткое исповедание) и отпуст, после коего ученики, получив благословение старца, расходились по своим келиям, а старец оставался один на краткий отдых, предваряемый молитвенным подвигом; и когда огни в скитских келиях давно уже погасли, окно его келии еще было освещено светом свечи, горевшей на его письменном столе или вскрай ложа. Но вот погас и этот свет, и только слабое мерцание неугасимой лампады пред иконою Неусыпающей в молитвах за всех нас… освещало окно молитвенного покоя»149.
Молясь непрестанно везде и всегда, при всяком деле, старец Макарий часто со вздохом говорил: «Боже милостивый…», «Мати Божия», «Иисусе мой» или другие слова в этом духе – на пути, за письменным столом, при слушании правила… Как говорили келейники – даже и во время сна. Иногда, при размышлении о неизреченных судьбах Промысла Божия, он запевал тихо «Покрываяй водами превыспренняя своя…» (ирмос на Рождество Богородицы, глас 8-й) или «Приидите людие, Триипостасному Божеству поклонимся…» (Слава в стихирах ко Пресвятому Духу)… Если появлялось некое скорбное чувство, старец отгонял его также пением церковных молитв.
Скит при отце Макарии приведен был поистине в цветущее состояние. Во-первых, благодаря многочисленным жертвователям, почитателям старца, скит мог обстраиваться, содержать себя и даже помогать монастырю. Половина монастырского годового запаса шла от скита. Скит помогал также и многим бедным храмам в округе. С особенным попечением старец относился к скитскому храму во имя святого Иоанна, Пророка и Предтечи Господня. Здесь все было сделано по его указаниям. Это касается не только убранства, но и самой службы и церковного пения, которого старец Макарий был великий знаток. Ризница храма постоянно пополнялась усердием монахинь, считавших за счастье чем-нибудь угодить своему духовному отцу, а еще более богатыми жертвователями из мирян. Ризница не вмещала всех даров, и скит делился облачениями с монастырем и бедными храмами.
В скиту и до старца Макария были цветы, но при нем он буквально обратился в райский сад. Вокруг келий, вдоль всех дорожек, возле храма – везде георгины, пионы, благоухавшие кусты жасмина. Среди цветов яблони, вишневые деревья, а там кедровая рощица… Садом занимался тогда келейник старца отец Иларион, будущий преподобный. На его же попечении были и парники с огурцами, некоторое время и пасека. Старец Макарий постарался снабдить пасеку всем необходимым по пчеловодческой системе Прокоповича150.
Преподобный Иларион (Пономарёв) уже три года пребывал в скиту, когда пришел сюда его отец Никита Филимонович. Он оставил свою торговлю в феврале 1842 года. Сын (еще не постриженный в монахи, – звали его Иродион) уже был келейником у старца Макария и вот, как мы сказали, занимался цветоводством и некоторыми другими делами. Никита Филимонович стал послушником, его поставили в храме заведовать свечным ящиком. Он не пропускал церковных служб и неукоснительно исполнял свое келейное правило. Был ровен и предупредителен с братией. Он был уже старец годами. После накрытия рясофором он стал ожидать пострига в мантию, чего желал всей душой. Сын его также не был еще пострижен в мантию. Время шло, кого-то постригали, и старец, узнав об этом, найдя удобную минуту, спрашивал сына: «Иродион! А нас-то когда же… А?». Иродион, пряча улыбку, отвечал: «Потерпим!». Это нетерпение было у Никиты Филимоновича оттого, что он любил все монашеское, и одежду тоже.
Помолившись в келии, он брал книгу. Она была у него всего одна: «Лествица» игумена горы Синайской святого
Иоанна. И ту он за семь лет своей скитской жизни не успел прочесть, так как едва разбирал слова по буквам и складам.
Вот открывает он Слово 5-е и ведет пальцем по строке:
– По… по – ка – я – ни – е…
И тут же задумывается: «Покаяние! Какое слово… А есть ли оно у меня-то? Как я живу? Грехи одни…» – так и «читает» книгу. Но на исповеди, на откровении помыслов старцу Макарию не щадит себя.
Осенью 1849 года он заболел и был пострижен в мантию с именем Нифонт. 28 декабря мирно скончался, будучи напутствован Святыми Христовыми Тайнами. Ему шел семьдесят седьмой год. Иларион же удостоился пострига в мантию незадолго до того – 13 августа.
Отец Иларион был в послушании у старца Макария в течение двадцати лет. Садовое дело он любил и знал очень хорошо. Сажая цветы, он выдерживал «колера», распределяя цвета, как художник, в определенной гамме. Знакома была ему и врачебная наука: он имел в келии аптеку, где иноки могли получить помощь при болезнях. Зимой отец Иларион резал ложки, пек для скита хлеб, варил квас. Несмотря на такую занятость, он постоянно читал творения святых отцов.
Старец Макарий видел, что отец Иларион имеет духовный дар, но долго не позволял ему принимать духовных чад, которые у него уже начали появляться. В любви к природе – созданию Божию – старец Макарий и отец Иларион были единодушны. Старец следил, чтобы лес, окружающий скит, был очищен от бурелома, и посылал иноков делать посадки. В письмах отца Макария читаем: «Погода стоит прекрасная; весна красуется, одевает деревья в их благолепную красоту, а птицы поют, славят Творца и поют свою свободу. А мы, страстные, како воспоем песнь Господню на земли чуждей, исполненной терния и волчцев? Хоть и поем, но можно сказать: Пою и не разумею. Слава долготерпению Божию!». В другом письме: «У нас 18 числа (мая) георгины высажены, теперь цветут разнообразные тюльпаны, левкои и мелкие Маргариты. Все это творение Божие, на службу человека дарованное и на утешение». «У нас проходят дождички с громом, и паки просиявает солнце. Погода благорастворенная. Жасмин в полном цвете, а георгины151 расцветают. Как бы нам постараться украсить душевный наш вертоград цветами добродетелей, благоухающих смирением!». Вот написанное зимой: «У меня бывает всякий день много гостей пернатых. К окну приделана полочка, и сыплем зерен разных. Прилетают разного рода пташки: синички, воробьи, иваньчики (малые серые дятлы), сойки и другие. И всякая своим манером кормится».
При старце Макарии построена была вокруг скита ограда на каменном фундаменте и при каменных столбах. Возведены были вместо деревянных каменные врата с колокольней (оконченные постройкой в 1858 году). Появилась новая трапезная, братский корпус с мезонином для библиотеки, которой отец Макарий передал свое богатое собрание духовных книг, журналов и рукописей.
План Святых скитских врат был тщательно продуман старцем Макарием: они устроены и украшены были так, что как некая духовная книга заключали в себе весьма содержательное православное учение. Они были в два этажа. Внизу с одной стороны келия привратника, с другой как бы прихожая перед лестницей на колокольню. Глава колокольни обита была английской жестью и увенчана золоченым крестом. Изображения же были следующие: «Выше карниза в подкоморах (по три на каждой стороне квадратной колокольни) изображены поясные лики 12-ти Апостолов с золочеными сияниями. На западной (глухой) стене колокольни – Деисус (то есть Спаситель с Божиего Материю и святым Иоанном Предтечею), во весь рост.
Ниже, на фронтоне, в особом месте (киоте) изображена икона Печерския Божия Матери, сидящей на троне с Предвечным Младенцем… а обе руки Пречистой положены на плечи коленопреклоненных… преподобных отцов Антония и Феодосия Печерских. Подстав киота поддерживают два Ангела, внизу иконы золотыми буквами начертана надпись: “Образ Печерския Божия Матери”; ниже киота: “Милосердия двери отверзи нам Благословенная Богородице!”.
Над аркою ворот дугообразно: “Вниду в дом Твой, поклонюся ко храму Святому Твоему”.
Под карнизом Святых врат по обеим сторонам входной арки, в восьми настенных киотцах, обрамленных столбиками, поясные изображения восточных святых отцов-по-движников: по правую сторону – авва Дорофей, Виссарион, Феодор Студит и Максим Исповедник; по левую сторону входа – Макарий Александрийский, Исихий, Досифей и Харитон Исповедник.
Входная арка разделена: посредине створчатыми деревянными воротами; по сю и по ту сторону ворот, внутри арки, поставлены с правой и с левой стороны от входа святые изображения, во весь рост писанные на холсте масляными красками. По сю сторону ворот, на правой стороне, изображены 11 преподобных отцов Российской Церкви: 1) Савва Звенигородский, 2) Лаврентий Калужский, 3) Тихон Калужский, 4) Никон Радонежский, 5) Варлаам Хутынский, 6) Елеазар Анзерский, 7) Макарий Калязинский (у него на хартии, держимой в руках, эпиграф: “От всякаго пути лукаваго возбраних ногам моим, яко да сохраню словеса Твоя”), 8) Пафнутий Боровский (на хартии написано: “Светильник ногам моим закон Твой и свет стезям моим”), 9) Сергий Радонежский (на хартии надпись: “Не скорбите братие и не унывайте: аз отхожду от вас душею, но духом с вами пребуду; Обитель моя вовеки не оскудеет”), 10) Кирилл Белоезерский (на хартии написано: “Во веки не забуду оправданий Твоих, яко в них оживил мя еси”), 11) Нил Сорский (на хартии надпись: “И свою немощь подобает исповедати; и слово Божие не скрывати от хотящих послушати е́”).
По левую сторону – 11 преподобных отцов Православной Восточной Церкви: 1) Иоанн Лествичник, у него на хартии надпись: “Деятельную часть добродетели составляют: послушание и смирение”, 2) Антоний Великий, на хартии надпись: “Труд же и терпение и убожество со благодарением, и умерщвление тела живот есть и сладость вечная души”, 3) Савва Освященный, на хартии надпись: “Терпя потерпех Господа, и внят ми, и услыша молитву мою”, 4) Макарий Египетский, на хартии надпись: “Отрицатися себе не иное что быти думай, как готова себе представити братству на все, воли своей вовсе ни в чем неповиноватися”, 5) Пахомий Великий, на хартии надпись: “Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе”, 6) Исаак Сирин, на хартии надпись: “Страх Божий начало есть добродетели; глаголется же быти рождение веры”, 7) Евфимий Великий, на хартии надпись: “Исчезает во спасение Твое душа моя, на словеса Твоя уповах”. 8) Варсануфий Великий, на хартии надпись: “Добро есть еже выну глаголати сие: Господи, Иисусе Христе, помилуй мя”, 9) Преподобный Иоанн Пророк, на хартии надпись: “Имей смирение, и поможет ти Бог вскоре”, 10) Ефрем Сирин, на хартии надпись: “Боли болезнь болезненне, да мимотечеши суетных болезней болезни”, 11) Арсений Великий, на хартии надпись: “Бегай, молчи, пребывай в безмолвии: ибо это корни безгрешия”.
С внутренней стороны арки: на правой стороне изображение святого Иоанна Предтечи Господня в пустыне, на левой – святого пророка Илии, сидящего возле пещеры на горе Кармильской.
На фронтоне второго этажа… образ Знамения Пресвятой Богородицы… внизу иконы начертана золотыми буквами надпись: “Образ Знамения Божией Матери”, а еще ниже: “Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим”.
Внизу, под аркою ворот, дугообразная начертана надпись: “Коль возлюблена селения Твоя, Господи!”.
Под карнизом Святых врат, по обеим сторонам… поясные изображения подвижников Православной Российской Церкви, преподобных отцов: с правой стороны – Варлаама Хутынского, Феодосия Тотемского, Димитрия Прилуцкого и Корнилия Комельского. С левой – Кирилла Новоезерского, Зосимы и Савватия Соловецких и Саввы Вишерского»153.