© Трофимов С., перевод на русский язык, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2015
Глава 1
В тот день Харольд открыл дверь и увидел улыбавшегося темнокожего мужчину в прекрасно скроенном костюме. Он потянулся за дробовиком, но затем вспомнил, что годы назад Люсиль заставила его продать оружие из-за инцидента, связанного со священником-пилигримом и претензиями по поводу охотничьих собак.
– Чем могу помочь? – спросил Харольд, прищурившись от солнечного света, на фоне которого мужчина в костюме выглядел еще темнее.
– Мистер Харгрейв? – спросил незнакомец.
– Похоже, что так.
– Кто там, Харольд? – крикнула Люсиль.
Она сидела на кушетке в гостиной и смотрела телевизионные новости. Ведущий программы говорил об Эдмунде Блите – первом из «вернувшихся» – и о том, как изменилась его жизнь после воскрешения из мертвых.
– Второй раз лучше получается? – спросил диктор, глядя прямо в камеру и тем самым возлагая бремя ответов на плечи самих телезрителей.
Неподалеку от дома возвышался дуб, в кроне которого шелестел игривый ветер. Солнце уже находилось достаточно низко, чтобы его свет, проходя под ветвями, слепил глаза Харольда. Старик приподнял ладонь к бровям, сложив ее как козырек. Однако темнокожий мужчина и мальчик, стоявший рядом с ним, по-прежнему оставались расплывчатыми силуэтами, наложенными на сине-зеленый фон безоблачного неба и сосен за передним двором. Мужчина выглядел худощавым, хотя дорогой костюм придавал ему квадратные формы. Мальчик был маленьким – по оценке Харольда, в возрасте восьми-девяти лет.
Харгрейв поморгал, привыкая к яркому освещению.
– Харольд, кто там? – вновь крикнула Люсиль, поняв, наконец, что ее первый вопрос остался без ответа.
Старик застыл на пороге. Его глаза мигали, словно аварийные огни. Он смотрел на мальчика, который все больше и больше привлекал его внимание. Когда синапсы мозга послали импульсы в тайные места, те, пробудившись к жизни, подсказали ему, кем был мальчик, стоявший рядом с темнокожим незнакомцем. Харольд был уверен, что его мозг ошибался. Он заставил свой ум повторить аналитический расчет, но результат остался прежним.
В гостиной на телевизионном экране видеокамера попеременно переходила на скопление махавших кулаков и оскаленных ртов, на вопящих людей, державших в руках плакаты, на солдат с оружием, стоявших, как статуи, – единственных персон, обремененных властью и амуницией. В центре толпы располагался небольшой дом, половина которого принадлежала Эдмунду Блиту. Занавески на окнах были задернуты, но все знали, что он прятался где-то внутри.
Люсиль покачала головой.
– Даже представить себе трудно, – прошептала она.
Затем она снова прокричала:
– Харольд, кто там пришел?
Старик стоял на пороге, осматривая мальчика – маленького, бледного, с веснушками и густыми космами волос. На нем была спортивная майка старого образца и потертые джинсы. Глаза ребенка сияли от радости и облегчения. Они не выглядели спокойными и безразличными – в них вибрировала жизнь и дрожали набежавшие слезы.
– Кто, с четырьмя ногами, произносит «Бу»? – спросил мальчик ломающимся голосом.
Харольд неуверенно прочистил горло.
– Я не знаю, – ответил он.
– Корова с насморком!
Прежде чем старик успел отреагировать на шутку – похвалить или опровергнуть ее, – ребенок обнял его за талию и, рыдая, закричал:
– Папа! Папочка!
Харольд едва не упал. Он прижался спиной к дверному косяку и, подчиняясь давно бездействующим отцовским инстинктам, погладил голову мальчика.
– Тише, – прошептал он. – Тише.
– Харольд? – позвала Люсиль.
Отвернувшись, наконец, от телевизора, она вдруг поняла, что на пороге ее дома происходят странные события.
– Харольд, что случилось? Кто там с тобой?
Ее муж облизал пересохшие губы.
– Это… Это…
Ему почему-то хотелось сказать «Джозеф».
– Это Джейкоб, – наконец произнес старик.
К счастью, Люсиль, потеряв сознание, упала прямо на кушетку.
Джейкоб Уильям Харгрейв умер 15 августа 1966 года – фактически в свой восьмой день рождения. В последующие годы горожане обычно говорили о его смерти в те поздние часы, когда их одолевала бессонница. Они ворочались в постели, будили своих суженых и начинали шепотом беседы о неопределенности мира и о важности своевременного благословения чад наших меньших. Иногда супружеские пары выбирались из постели и стояли в дверях детских комнат, наблюдая, как мирно спали их дети. В такие минуты люди безмолвно размышляли о природе Бога, который так рано забрал мальчика из этого мира. Они были южанами, жителями маленького города. Как такая трагедия могла не привести их мысли к Богу?
После смерти Джейкоба его мать Люсиль утверждала, что знала о предстоящем несчастье – что предыдущей ночью она получила знамение. Той ночью ей приснилось, что у нее выпал зуб. А ее мать давным-давно говорила ей, что подобный сон был предвестием смерти.
На протяжении всей вечеринки, посвященной Джейкобу, Люсиль присматривала не только за сыном и другими детьми, но даже и за взрослыми гостями. Она, как встревоженный воробей, порхала повсюду, задавая людям обычные вопросы: как они себя чувствовали, хватало ли им еды. Она восторгалась, как сильно они похудели с прошлой встречи и какими высокими стали их дети. И, естественно, их разговоры раз за разом сводились к хорошей погоде. А солнце действительно было везде, и день утопал в буйной зелени.
Нервозность делала ее чудесной хозяйкой. Ни один ребенок не вышел из-за стола ненакормленным. Ни один гость не остался обделенным беседой. Она даже умудрилась уговорить Мэри Грин спеть в тот вечер для собравшейся публики. Женщина обладала потрясающим голосом – слаще, чем сахар. И будь Джейкоб достаточно взрослым, чтобы влюбиться в нее, он подарил бы ей какую-нибудь магическую вещь типа той, из-за которой дядя Фред, муж Мэри Грин, подшучивал порой над парнем. Тот день был очень хорошим – до тех пор, пока не исчез Джейкоб.
Он незаметно ускользнул, как могут делать только дети и другие таинственные существа нашего мира. В период времени между трех и трех тридцати (как позже Харольд и Люсиль заявили полиции), по причинам, известным лишь ему и сырой земле, Джейкоб прокрался на южную сторону двора, прошел мимо ряда сосен и спустился через лес к реке, в которой нежданно-негаданно нашел свою смерть.
За несколько дней до того, как на пороге их дома появился человек из Бюро, Харольд и Люсиль обсуждали подобную возможность – что бы они делали, если бы Джейкоб оказался «вернувшимся».
– Это нелюди, – заламывая руки, сказала Люсиль.
Они сидели на веранде. На юге все памятные события происходят только на верандах.
– Но мы не можем отказаться от него, – возразил ей Харольд.
На всякий случай он притопнул ногой. Спор быстро набирал обороты.
– Они нелюди, – повторила Люсиль.
– Если они не люди, то кто тогда? Растения? Минералы?
От желания закурить у Харольда зудели губы. Курение всегда помогало ему брать верх в аналогичных спорах с женой, которая, как он подозревал, и была реальной причиной его нынешнего раздражения.
– Не будь таким легкомысленным, Харольд Натаниэль Харгрейв. Это серьезная тема.
– Легкомысленным?
– Да, легкомысленным! Ты всегда паясничаешь! Ведешь себя легкомысленно!
– Клянусь, вчера ты называла меня… «болтливым»! А сегодня я, значит, «легкомысленный»?
– Иногда я корректирую свои суждения, и не нужно смеяться над этим. Мой ум по-прежнему остер, каким был всегда! Возможно, даже острее. Так что не пытайся спрыгнуть с темы.
– «Легкомысленный».
Харольд произнес это слово с таким пренебрежением, что из его рта вылетел блестящий комочек слюны, который, скользнув по перилам крыльца, оставил после себя влажный след.
– Кхе-кхе!
Люсиль сделала вид, что ничего не заметила.
– Я не знаю, кто они такие, – продолжила она.
Женщина нервозно встала и через секунду снова опустилась в кресло.
– Мне лишь известно, что они не похожи на нас с тобой. Они…
Она замолчала, собирая фразу во рту – осторожно, кирпичик к кирпичику.
– Они адские дьяволы! – наконец сказала она.
Люсиль отшатнулась назад, словно произнесенные слова могли вернуться и укусить ее за язык.
– Они хотят уничтожить нас. Или подвергнуть злому искушению! Это знак последних дней. Недаром в Библии говорится: «Когда мертвые пойдут по земле…»
Харольд фыркнул, все еще размышляя над словом «легкомысленный». Его рука потянулась к карману.
– Значит, они дьяволы? – уточнил он.
Когда старик нащупал зажигалку, его мысли перешли на нужную колею.
– Дьявол – элемент суеверия. Продукт скудных умов и мелкого воображения. Нужно выбросить из словаря это слово. «Дьяволы». Ха! А потом еще и «легкомысленный». Твои суждения вообще никак не связаны с реальностью. Они не имеют отношения к «вернувшимся». Ты ошибаешься, Люсиль Эбигейл Дэниелс Харгрейв! Это люди. Они могут подойти и поцеловать тебя в щеку. Я не встречал ни одного дьявола, который поступал бы так… Хотя одним субботним вечерком мне довелось познакомиться в Талсе с белокурой девушкой – естественно, до того, как мы поженились. Так вот она точно могла быть дьяволом или, по крайней мере, дьяволицей.
– Замолчи! – прикрикнула Люсиль (причем так громко, что, наверное, сама удивилась себе). – Я не собираюсь сидеть здесь и слушать такие фривольности!
– Какие «такие»?
– Он бы не был нашим мальчиком, – сказала она.
Ее речь замедлилась, когда серьезность вернулась к ней вместе с воспоминаниями о погибшем сыне.
– Джейкоб ушел к Богу, – прошептала женщина.
Ее сжатые кулаки безвольно опустились на подол платья.
Пришло молчание.
Затем оно прошло.
– А где это? – спросил Харольд.
– Что?
– Ну, в Библии… Где это?
– О чем ты спрашиваешь?
– Где там говорится про мертвых, которые пойдут по земле?
– В «Откровении»! – ответила Люсиль.
Она всплеснула руками, словно ни один другой вопрос не мог быть более бестолковым – словно ее только что спросили о невидимых узорах, которые оставляли на небе макушки качавшихся сосен.
– Это в «Откровении» написано! «Мертвые пойдут по земле!»
Заметив, что ее ладони снова сжались в кулаки, она помахала ими в той безадресной манере, которую иногда демонстрируют герои драматических фильмов.
Харольд рассмеялся.
– В какой части «Откровения»? Назови главу и стих.
– Заткнись! – ответила Люсиль. – Там все об этом. Так что просто заткнись.
– Слушаюсь, мэм, – сказал Харольд. – Не хочу быть легкомысленным.
Но когда дьявол появился у порога – их собственный дьявол, на удивление красивый и маленький, каким он был в те давние годы, – его карие глаза блестели от слез и радости, от внезапного облегчения ребенка, который слишком долго был вдали от родителей, в компании чужих людей. Естественно, Люсиль, придя в себя после обморока, размякла и расплавилась, как восковая свеча, – прямо перед мужчиной из Бюро, одетым в хороший костюм. Со своей стороны, агент действовал достаточно неплохо. Он лучился профессиональной улыбкой, хотя, без сомнения, видел за прошлые недели уже несколько подобных сцен.
– По всему миру созданы группы поддержки, – пояснил человек из Бюро. – Группы поддержки для «вернувшихся» и их семей.
Он успел представиться им, но Харольд и Люсиль почти разучились запоминать людские имена и фамилии. Воссоединение с мертвым сыном тоже не помогало данной задаче, поэтому они воспринимали агента просто как «человека из Бюро».
– Его нашли в небольшой рыбацкой деревушке неподалеку от Бейджинга, – с улыбкой продолжил мужчина. – Как мне сказали, он стоял на берегу реки. Возможно, пытался поймать рыбу. Местные люди не знали английского языка. Китайцы спросили его, откуда он родом. Затем последовали вопросы, которые обычно задают потерявшимся детям. Когда стало ясно, что мальчик не понимает их языка, несколько добрых женщин успокоили его. Он начал плакать. А кто бы не плакал в такой ситуации?
Мужчина снова улыбнулся.
– Он понимал, что больше не был в Канзасе. Жители деревни успокоили ребенка. Потом к нему привели чиновника, знавшего английский язык, и началось расследование…
Он пожал плечами, указывая на банальность остальной части истории.
– Подобные случаи происходят повсюду.
Агент замолчал, с неподдельным интересом наблюдая за тем, как Люсиль ласкала внезапно воскресшего сына. Она обнимала Джейкоба, целовала мальчика в макушку, а затем, сжав лицо ребенка дряблыми ладонями, орошала его слезами, поцелуями и смехом. Ее сын отвечал соответственно: он хихикал и смеялся, но не вытирал следы от поцелуев матери, хотя второй вариант поведения выглядел бы более подходящим в его нынешнем возрасте.
– Это уникальное время для каждого, – подытожил человек из Бюро.
Под звон медного колокольчика он вошел в магазин на заправочной станции. Парень снаружи, вытаскивавший «пистолет» из бензобака, не заметил его появления. Полный краснолицый мужчина, стоявший за прилавком, приостановил беседу с долговязым человеком, и они оба посмотрели на посетителя. Единственным звуком в помещении было тихое жужжание холодильников. Камуи низко поклонился. Медный колокольчик снова звякнул, когда дверь закрылась за его спиной.
Продавец за прилавком выжидающе молчал. Камуи улыбнулся и поклонился второй раз.
– Извините, – сказал он, заставив мужчин вздрогнуть от неожиданности. – Я сдаюсь.
Он поднял руки вверх.
Продавец произнес несколько сердитых слов, которые Камуи не понял. Толстяк вновь повернулся к долговязому человеку, и они продолжили беседу, время от времени посматривая на странного посетителя. Затем краснолицый указал рукой на дверь. Камуи обернулся, но позади него была только безлюдная улица, освещенная восходящим солнцем.
– Я сдаюсь, – повторил он еще раз.
Он закопал пистолет под деревом на окраине леса, в котором вдруг оказался несколько часов назад вместе с другими солдатами. На рассвете он снял военный китель и фуражку, спрятал их в кустах и направился к небольшой заправочной станции – в одних лишь брюках, нижней рубашке и начищенных до блеска сапогах. Ему не хотелось умирать от пуль американцев.
– Ямамото десу, – произнес он. – Я сдаюсь.
Продавец заговорил гораздо громче. Второй мужчина присоединился к нему, и они оба начали кричать, махая руками в направлении двери.
– Я сдаюсь, – повторил Камуи, испугавшись их криков.
Долговязый человек схватил с прилавка банку с содовой водой и бросил ее в него. Она пролетела мимо. Мужчина снова закричал и, указав рукой на дверь, принялся искать что-нибудь пригодное для нового броска.
– Спасибо, – произнес Камуи, хотя он хотел сказать им нечто совершенное противоположное.
Его запас английских слов был ограничен только несколькими фразами. Он попятился к двери. Мужчина с красным лицом пошарил рукой под прилавком и нашел банку консервов. Прорычав какое-то ругательство, он швырнул ее в незнакомца. Та попала чуть выше левого виска Камуи. Он отшатнулся назад, налетев спиной на дверь. Медный колокольчик отозвался насмешливым звоном.
Пока краснолицый бросал консервные банки, а долговязый искал предметы, которые он мог бы швырнуть в беззащитного странника, Камуи, спотыкаясь, вышел из магазина и покинул заправочную станцию. Он поднял руки вверх, показывая, что у него не было оружия. Он не собирался делать ничего плохого и хотел лишь сдаться властям. Шум пульсировавшей крови заглушал все остальные звуки.
Солнце взошло, озаряя мирный город мягким оранжевым светом. С поднятыми вверх руками и со струйкой крови, стекавшей по его щеке, Камуи зашагал по улице.
– Я сдаюсь! – кричал он сонным домам, пробуждая город и надеясь, что люди, которые выйдут к нему навстречу, позволят бедному солдату жить вместе с ними.