Вишнёвый сад
(– Опа! И не балуйся…!)
Чудно время цветения вишни. О многом оно говорит. Можно лечь на спину среди цветущих деревьев и часами любоваться этим божественным созданием природы, вкушая аромат цветения. Можно подумать, что-нибудь вспомнить, что было дорого твоему сердцу происходившее здесь когда-то, и, казалось бы, ещё совсем недавно… Но, увы, время летит птицей, и ох уж эти – гады годы…
Вот так и помещик с серьёзной фамилией Троекуров любил побродить мыслями в своём саду, который выдался у него на славу. Любил он свой сад, и тут уж как говориться – ни дать, ни взять. Обычно, дождавшись цветения вишни, он приглашал со всей округи в гости друзей, каждый раз встречая их пылко и радостно.
Это было ещё в те ветхозаветные Чеховские времена…
Троекуров с утра лично грохотом мелкокалиберной пушки салютовал гостям у ворот своего поместья. На этот раз к нему пожаловал из Москвы сам тайный советник, с которым они ещё в отрочестве были друзьями.
– А! Семён Семёныч! Дорогой ты мой человек! Век тебя дожидался! – любезно обнимал помещик тайного советника на дворе возле экипажа. – Подустал поди с дороги-то и запарился весь родимый! Ну ничего, молодец, что приехал! Не побрезговал нашим достопочтейнейшим вниманием! Приехал к нам тушканам, как нас теперь в городе называют.
– Да что ты? Что ты родимый! Я завсегда рад тебя видеть! – в ответ хлопал по плечу помещика тайный советник.
– Ну, проходи родной, проходи! Я тут намедни обжелезился весь, вот решетки на окна в поместье распорядился поставить, от подлёта (разбойника) и прочего лихого люда. Знаешь ли, всякое может случиться…
Троекуров обнял и крепко поцеловал советника, тут же сплюнув, потом ещё раз крепко его поцеловал и опять смачно сплюнул.
– Вот сад свой вишнёвый всё берегу – продолжал он. – А то времена-то сейчас, сам знаешь какие? Глазом моргнуть не успеешь, как всё разбоярят да ещё чего доброго голым по миру пустят… Выволчились все, понимаешь ли, высволочились…
– Ну, что нового-то у тебя? – поинтересовался Семён Семёнович.
– Да ничего. Тут бы со старым подразобраться. Кругом один облом. Обломовщина одна. Только какую сделку прицелишься провести, а тут штучка какая маленькая выявится и всё обломается. Прямо не знаю, как и быть. Дочка Настенька, кровинушка моя ненаглядная в девках уже засиделась, замуж пора бы её определить за богатого и умного человека. Я тут, понимаешь ли, учителя француза (хранцуза почему-то всегда говорил помещик) на днях из столицы выписал за большие деньги, Настеньку учить хранцузскому и хорошим манерам, что бы, знаешь ли, не стыдно было в высоком обществе появиться, вот. Я ведь и деньги ему большие плачу, сам понимаешь. Говорят, что человек, который не получает достойного вознаграждения за свой труд – опасен для общества…
– А мусье по дороге «бревно бросил», с гонорком, понимаешь ли, оказался, волну поднимать стал. Устроил мне тут на станции выход государя императора из царского поезда. Ну, осадил я его кнутом-то немного, всё же не господин. Во флигелёк его поселил с прислугой, вот, в отдельную комнату. А они там чего-то с конюхом Герасимом никак не уживутся, никак их мир не берёт. Мусье говорят, от конюха-с дурно-с пахнет-с, и мысли де у него от этого великосветские сбиваются, и скачут в голове как Герасимовы лошади. Вот, думаю теперь, как развенчать это дело. Может быть, не стоило мне мусью с прислугой селить вместе? А? Как ты думаешь, дорогой ты мой Семён Семёнович? – вопросительно посмотрел помещик на своего друга.
– Я думаю, что пусть пока поживёт, малость пообтешется, пообстругается среди прислуги, а потом пуще прелестное ценить станет – рассмеялся тайный советник.
– Да я уже по всякому думал, и так прикидывал и этак. Настенька теперь, в господской неподалеку получается. Дело-то молодое, глядишь, и до греха недалеко. За всем-то не уследишь. И что мне тогда делать? А? – опять всерьёз озаботился Троекуров, на что Семён Семёнович рассмеялся ещё больше.
Тут старые друзья и сами не заметили, как за разговорами оказались на аллее сада, в конце которой был накрыт шикарный стол с разными яствами под добрую водочку-с.
А Герасим тем временем с мусью и вправду грызлись как собаки и никак не уживались. Не брал их мир и всё тут. Герасим на службе у помещика уже давно состоял, всё делал исправно, его репутация за всё это время ни разу не подрывалась, в отличие, от только что прибывшего француза.
Мусью с именем Николя, или же просто Николай, если брать на русский манер, представлял собой этакого шелкового франта с изысканными манерами. У него было интеллигентное лицо и модное пенсне, и ещё дорогая трость, которую он всё время выставлял на показ, крутя ей по делу и без дела. Естественно, такому образу тяжело было ужиться с Герасимом, которого отличали совершенно другие манеры поведения, которые были ближе к его работе. А слова в грубом и неправильном произношении, типа – «Тпрррууу! Стыль окаянныя! Пшли вон!» – так и вообще бесили и выводили из себя Николая, так как душа у него была творческая, педагогическая, тонкая и легко ранимая. Ну не было у Герасима той остроты, мягкости, того полёта и горения мысли… Воистину не было!
А началось всё с того, что Герасим по своей доброте душевной хотел всего-то поближе познакомиться с французом, да выпить с ним самогоночки самую малость. Делов-то. А француз к такому оказался не привычный и грубо попросил Герасима вон прямо с порога, чем, возможно, сильно обидел конюха. Да видать крепко у конюха та обида в мозгу засела. Втемяшилась она ему в душу занозой, и решил Герасим отомстить Николаю, хотя и не злопамятный он был мужик. Видать сильно его «зацепили» французовы выкрутасы, да так сильно, что по-другому он, наверное, поступить уж никак не мог…
Тем временем день в поместье Троекурова уже стал подходить к концу. Наичудестнейший денёк выдался, прямо загляденье какое-то. Редкий год такими деньками может похвастаться, просто редчайший…
В вишнёвом саду всё уже было готово. На поляне стоял белый рояль, от зеркального пруда хрустальными звуками отражалась его душевная музыка. Веселились нарядные барышни, рассаживались за столы гости, и все они, по неписаной Троекуровской традиции – дожидались полного заката солнца. И всё это так красиво смотрелось в лучах пурпурной зари, которая с каждой минутой как будто бы вносила в эту картину новые штрихи времени… Всё это выглядело настолько боголепно, что прямо… хоть ломтями нарезай и ешь, от чего на душе у гостей было какое-то приятное торжественное спокойствие.
И вот перед гостями появилась, вся в высшем и белом красавица Настенька.
– Господа! Солнце – зашло! – с таинственным замиранием в сердце обратилась она ко всем присутствующим. При том её лицо так сияло, отливая свежим и здоровым румянцем, а глаза так счастливо блестели, что этому блеску и сиянию позавидовала бы сама царица Клеопатра, если бы была живая.
Дружным залпом ударил салют, и зажглись, заискрились праздничные фейерверки, озаряя своим огнями белый праздничный сад. И это был настоящий праздник! Троекуровский праздник цветения вишни, который своим великолепием стал входить в самый разгар.
Помещик Троекуров скромно похвалялся гостям и в особенности Семёну Семеновичу своим садом и дорогим французским учителем. А француз Николя всё время был подле Настеньки, постоянно её наставляя и поправляя в смысле самых хороших и светских манер.
Впрочем, Николя вовсе не был глупым малым, и после стопочки, другой веселящей водовочки, в его голову стали приходить радующие и обнадёживающие его светлую душу мысли. Он начинал задумываться, а не попробовать ли мне выбиться в господа и не увлечься ли всерьёз дочкой Троекурова. Может быть, что и получиться – уже начал было мечтать он.
Настенькино же милое личико после шампанского стало гореть ещё сильнее, а глаза стали блестеть ещё ярче…
– Миль пардон, мадмуазень – обратился Николя к дочке помещика. Мол, а не прогуляться ли нам по отдалённым аллеям вашего прекрасного сада, так сказать наедине, вдали от шума «городского»? При том француз гордо вскинул голову, взмахнул тросточкой и выразительным жестом поправил на носу модное пенсне, одновременно поразив собой присутствующих гостей, от чего многие дамы от восторга и с замиранием в сердце просто ахали…
– Ну, какой обходительный учитель? Какие у него хорошие манеры…?
Николя с Настенькой под ручку степенно удалялись в сумерки тенистой аллеи… Где мусью уже поджидали-с Герасим, загодя просчитав в голове своей деревенской смекалкой, всё правильно расставив и точно предвидев. Дело-то, мол, молодое, мусью будут «шерше ля фам» (искать женщину), они малость подопьют и в женихи обязательно начнут набиваться, начнут обязательно кадрить дочку помещика – ведь приданое-то у неё, ой какое большое!
Герасим в самом конце аллеи деловито разложил между деревьев крепкую тонкую сапожную дратву с глубоким смыслом, что мусью обязательно в дальней аллее будут дефилировать туда сюда и на каком-то месте зайдут-с вперёд. И тут он своей жилистой рукой потянет за родимую верёвочку, и та зазвенит струной между деревьев, аккурат в вершке от поверхности земли… А пока Герасим терпеливо ждал лежа в кустах потягивая цигарку.
По дороге в речи Настеньки и Николая поровну присутствовали русские и французские слова, как бы переплетаясь между собой. А Настенька думала, ну какой же это воспитанный и эрудированный человек, и что она, наверное, многому и хорошему от него научится. А то вот папенька, например, иногда-с сквернословят-с…
Право, уж больно они впечатляющие – эти поздние летние вечера в цветущем саду, когда в глубоком смирении с неба начинают смотреть на людей таинственные звёзды, а атмосфера уединения, начинает людей просто подталкивать друг к другу.
Николя немного зайдя вперёд и экстравагантно так развернувшись перед мадмуазель Настенькой, стал было делать глубокий такой реверанс с поклоном, чувствуя, как душа Настеньки от его неотразимых манер начинает таять как лёд…
Герасим же, в этот самый момент, докурив цигарку, своей мозолистой рукой крепко натянул дратву, и – Опа! И не балуйся!….
В реверансе следующий шаг у Николя не получился. Его нога зацепилась за натянутую верёвку, головной убор и пенсне с него вмиг слетели, равновесие было потерянно, в воздухе мелькнула дорогая тросточка.
– Уууёб! – громко послышалось одновременно с падением и хрустом сломавшейся трости из слоновой кости. – Сука!!! Какая блядь тут натянула верёвку!!? – вдруг с чисто русским матерным фальцетом вырвалось у француза, который почему-то разом забыл о всех культурных манерах.
На Настеньку же, на это молодое, чистое и изящное существо, которое хотело любить, быть любимой… и гореть по ночам необъятной страстью такой оборот события великосветского превращения подействовал настолько убийственно, что она стала заикаться.
– Ду-ду-ду-рак! Вскрикнула она, и, закрыв лицо руками, в порыве полного непонимания происходящего побежала жаловаться папеньке.
На утро контракт Троекуров с французом расторгнул, предложив ему выметаться вон и без завтрака.
А вишнёвый сад стоит до сих пор. Сколько судеб переплелось в нём, в тени его аллей и деревьев, которые постигли и свершения… и неудачи.
Много он повидал в своей жизни… и, наверное – многое ещё увидит…