Глава 5 МУЗЕЙ
Суббота стала преддверием тех удушливо жарких дней, что обрушились на Москву в середине июля. Катя проснулась в начале восьмого. Ей показалось, что она каким-то образом очутилась в парной бане: не продохнуть, воздух в комнате точно теплая вата или кукуруза поп-корн. Вадим тихо посапывал рядом. Если не просигналит электронный радиобудильник – может дрыхнуть до обеда. Она хотела было из вредности нажать на клавишу музыки в будильнике и оглушить его какой-нибудь «Армией любовников», но потом все же пожалела: пусть спит. «Мое чувство глубокое, как океан» – его шуточки, его родинка на левой ключице… Она осторожно выскользнула из постели и направилась в душ.
Кравченко покинул почивальню не скоро. Катя успела уже выпить кофе и посмотреть по кухонному телевизору «Тома и Джерри» по шестому каналу.
– Ну, чем займемся до четырех? – осведомился Вадим, выходя из ванной и растираясь махровым полотенцем.
Она пожала плечами. Улыбнулась.
– Тогда у меня есть предложение, – бодро начал он, обнял Катю и потянул ее в комнату.
– Нет, – она, смеясь, отстранилась.
– Нет?
– Потом.
– Последнее время я слишком часто слышу все эти «потом», «хватит» и это твое любимое, – он щелкнул пальцами. – Любимое «не надо».
– Завтракать садись.
Это простенькое замечание мгновенно переменило ход его мыслей. Через секунду он уже уплетал яичницу с помидорами и яростно тыкал в кнопки тостера, тщетно пытаясь поджарить себе и Кате гренки с сыром. Затем Кравченко устроился в кресле с журналом, придирчиво разбирая новую Катину статью в «Авторалли». Он считал себя самым умным и беспристрастным Катиным критиком, хотя, если честно, мало что понимал в ее ремесле.
– Ты чем сейчас занята? – спросил он, окончив чтение и критику.
– Материал о торговцах наркотиками собираю. Борьба с героином в Подмосковье.
– Дожили. Разбогатели, ишь ты! – Кравченко покачал головой. – К элитным наркотикам уже хваталки свои немытые потянули. Конопли, что ль, с ридной Украйны мало стало? Сережка тебе помогает, а?
– Он Петрову переводчиком служит. Там африканцы на подозрении.
– А я, к твоему сведению, на этой неделе свободен как птица. Мое Чучело (так Кравченко именовал своего работодателя Чугунова) в Сочи подалось. Приедет только в следующем месяце. Ну, конечно, в офисе делишки кой-какие набегут, но это мелочи. Вполне могу послать на… ну, в общем, далеко послать. Может, на дачу к твоим махнем? К отцам фамилии?
– Может быть, в выходные.
– Слушай, а возьми недельку за свой счет, а? Поедем куда-нибудь на Оку. Или на Клязьму. Там домов отдыха до черта. Устроиться можно очень даже просто.
– Нет, Вадь. – Катя вздохнула и села на подлокотник кресла. – Не получится. У нас все в отпусках. Меня никто не отпустит, да и…
– Что?
– Я сейчас, даже если бы меня в отпуск силой выгоняли, не ушла бы. Там дело какое-то… Колосов занят сейчас…
При упоминании фамилии начальника отдела убийств лицо Кравченко выразило спесивое раздражение. Он так весь и надулся – Кате захотелось поступить с ним так, как поступают с воздушным шариком, когда в руке зажата булавка.
– Ясно-понятно, – он передернул плечами.
– Ничего тебе не понятно. Там убийство. Все о маньяке шепчутся. Говорят: новый Удав.
– Детей бьет?
– Точно не знаю, но похоже.
– Девочек? Мальчиков?
– Не знаю. Но узнаю непременно.
– Слушай, я давно хочу поинтересоваться, – он снова зашуршал страницами журнала. – А чего ты никогда об этаких событиях не пишешь?
– Каких – этаких?
– Ну, модных: мафия, разборки крутые, золото партии, коррупция. У вас вон в области сколько случаев было, когда разных чинуш на тот свет отправляли на заказ: главу администрации, мэра какого-то. А ты об этом ни полстрочки в прессе.
– Ты хочешь, чтобы я писала о золоте партии? О коррупции?
– Не-а, – он ухмыльнулся.
– То-то. Тухлая тема, Вадечка. Сплошной сероводород. И вообще, – Катя тряхнула волосами, – я твердо уверена, что самые жуткие, самые запутанные преступления совершаются именно в низах, именно в провинции. В самом банальном на первый взгляд деле можно иногда отыскать такое! Смело можно сюжетом брать для классической трагедии. А золото партии и мафия – это для подготовишек, милостыня на нищету воображения.
– Ишь, расхвасталась, талантливая ты наша, – он сгреб ее в охапку. – Задаетесь, мисс. Пора наказывать. Розги уже приготовлены. Вот этим сейчас и займемся. До четырех.
Без четверти четыре они приехали в Колокольный переулок. Катя всю дорогу тихо таяла и беспрерывно пила воду из жестяной банки. Разнежившийся Вадька шепнул ей там, в полумраке задернутых от солнца штор: «На черта нам этот музей сдался, а?» Тогда она велела ему одеваться. А теперь после сорокаминутной езды на троллейбусе по раскаленной Москве ее посетили глубокие сомнения: и действительно, на черта?
На тротуаре их, однако, ждал Сергей Мещерский. Рядом с ним стоял молодой мужчина, державший за руку ребенка лет пяти. Катя помахала им рукой.
– Добрый день, вот и мы.
Кравченко уже обнимался с мужчиной:
– Витька, орел, ну-ка дай на тебя взглянуть! Вот, Катя, познакомься, наш с Серегой однокурсник по незабвенной Лумумбе – Виктор Павлов.
Катя протянула руку Павлову. Он был среднего роста, спортивный. Лицо – ничего особенного, обыкновенное: серые глаза, задумчивые и внимательные, брови упрямые, пепельные волосы коротко, по-модному острижены.
Ребенок заинтересовал ее больше. Он задрал черноволосую головку и разглядывал галдящих взрослых со сосредоточенной важностью. Это был мальчик, очаровательный «монгольчик»: глазки – черные щелочки, щечки – пухлые и румяные, как яблочки. И весь он был такой упитанный, кругленький – настоящий бутуз с картинки.
Катя присела.
– Привет, давай знакомиться.
Мальчик тут же доверчиво протянул ей руку – маленькую, смуглую, всю в ямочках. Она осторожно пожала пальчики.
– Меня Катя зовут, а тебя?
Малыш молча смотрел на нее.
– А нас зовут Чен Э, император Поднебесной, – Павлов наклонился над ними. – Мы рады познакомиться с такой милой девушкой, правда, – и он весело подмигнул Кате. Потом, когда она выпрямилась, он шепнул ей: – Он не может вам ответить. Он глухонемой от рождения. У нас с ним свой язык.
Катя тревожно взглянула на малыша, но тут он улыбнулся ей так весело, так хитро сверкнули его глазки-щелочки, что ее печаль улетучилась сама собой.
– Ну, Чен Э, давай ручку. Пойдем смотреть разные интересные вещи.
Мещерский, Кравченко и Павлов оживленно беседовали и отстали. Катя с трудом открыла массивную дубовую дверь, возле которой на стене на черной зеркальной вывеске красовалась надпись: «Музей антропологии, палеонтологии и первобытной культуры при НИИ изучения человека», и они с Чен Э вошли в просторный прохладный вестибюль. После жгучего солнца здешний сумрак показался Кате раем.
– Вы к кому, девушка? – окликнула ее толстая вахтерша в красной косынке. – Музей закрыт.
– Мы к Нинель Григорьевне, – ответил вошедший Мещерский. – Она нас ждет.
– Вот телефон, звоните 2-40, – буркнула вахтерша. – Спустятся – проведут, а так не пущу.
Телефон, однако, не отвечал. Вахтерша сурово поглядывала на незваных гостей. Тут вошли Павлов и Кравченко.
– Почему стоим? – удивился Павлов. – Тетя Маша, «но пасаран», да?
– Пасаран не пасаран, а не положено. Пусть их те, к кому идут, встретят.
– Да они ж со мной!
– А ты сам тут седьмая вода на киселе.
С Павловым вахтерша говорила ворчливо, но добродушно. Было видно, что человек он здесь – свой.
– Вы подождите минутку, я наверх слетаю. Сейчас приведу кого-нибудь, – Павлов двинулся к лестнице.
Увидя, что он уходит, Чен Э отпустил Катину руку и заковылял следом. «Настоящий колобок из анекдота, тот, что сидел со мной на сочинском пляже, – подумала Катя умиленно. – Вадька-то провидец». Павлов присел на корточки, его пальцы быстро замелькали: азбука глухонемых. Но малыш понял все преотлично – повернул назад, но по дороге замер в восхищении перед одной из фресок, украшавших стены музея, изображавшей охоту на пещерного медведя.
В ожидании «конвоя» Катя вместе с мальчиком путешествовала по вестибюлю, разглядывала росписи: «Добывание огня», «Совет племени» – полулюди-полуобезьяны ссорились на Скале Совета. Чен Э испугало изображение зубастого ящера посреди папоротников и хвощей.
– Глупыш, это ж динозаврик, – Катя погладила черноволосую головку китайчонка. – «Парк юрского периода» смотрел?
– Я смотрел, – Кравченко деловито погладил роспись. – Не Васнецов в Историческом, но впечатляет.
– Тетя Маша! Все улажено! – Павлов в сопровождении полного брюнета уже спускался по мраморной лестнице. – Вот Саша, Александр Николаевич словечко за гостей замолвит.
– Ольгин, – брюнет поздоровался с Мещерским и остальными. Кате он вежливо улыбнулся. – Пойдемте, Нинель Григорьевна ждет.
Катя исподтишка его разглядывала. Ну, очень даже ничего мужчина: чем-то похож на Павла Луспекаева – темные мягкие глаза, волосы зачесаны на косой пробор, широкие и сильные кисти рук, плечи – косая сажень. Лет ему, наверное, сорок, может, чуть больше…
Они шли по длинному коридору, где слева были пробиты окна, а справа – высокие дубовые двери с начищенными до блеска латунными ручками. Место это напомнило Кате коридор в старом здании университета на Моховой. Ольгин вдруг присвистнул и до пояса высунулся в открытое окно.
– Ну ты смотри, что делают паразиты! – ахнул он. – Вы что, офонарели?! Легче, я вам говорю! Легче!
За окном из внутреннего двора музея сквозь арку ворот тщетно пытался выехать грузовик. А в его кузове – Катя едва не упала от восторга – сидел… огромный зеленовато-коричневый доисторический ящер, весь в шипах и каких-то бляхах.
– Что это? – прошептала она.
– Легче! Он же не проходит! Сень, разуй глаза! Выключи мотор! – кричал Ольгин.
Грузовик остановился.
– Это стегозавр из папье-маше. Чертова кукла! Когда Зоологический на Никитской ремонтировали, нам его сплавили. Теперь вот назад возвращаем, – пояснил Ольгин. – Сень, вы его боком положите, он же легкий!
– Легкий! Сам потягай эту образину, Сан Николаич! – ответил снизу бас шофера.
– Вы идите по коридору прямо, потом направо. Двести восьмая комната. Я пойду разберусь. А то они ему все шипы поотшибают – не расплатимся потом. Завсекцией палеонтологии у нас в срочной командировке – вот и приходится за всех все, на два фронта, – он махнул рукой и ринулся назад.
Кравченко многозначительно посмотрел на Мещерского. Тот только пожал плечами.
В кабинете, куда они вошли, Катю поразило все: от его хозяйки до обстановки. Хозяйка – представительная седая дама, внушительная и важная, как стопушечный испанский галеон, разговаривала с кем-то по телефону:
– Боже… Боже мой!.. Какой ужас!.. Кто бы мог подумать… Это ограбление? С похоронами мы поможем… конечно, конечно… А когда тело отдадут? Будет вскрытие? Ясно, ясно. Я понимаю… Проходите, присаживайтесь. Витя, подай девушке стул, – она прикрыла трубку рукой. – Да, да, я слушаю вас…
Важная дама Кате понравилась. Ее пышная прическа и властный тон, ее искусно подкрашенные губы, а главное – нитка жемчужных бус, отлично гармонировавших с ее строгим, не по-старушечьи элегантным заграничным платьем, пришлись Кате как нельзя более по вкусу. Таких старушек Катя обожала, они внушали ей уверенность, что лет этак через сорок и она не превратится в шамкающую маразматическую развалину.
Услышав про «ужас и ограбление», она насторожилась, но… ее внимание тут же переключилось на обстановку кабинета. Ну чего тут только не было! Шкафы, где в образцовом порядке хранились древние-древние кости: челюсти с устрашающе выступающими клыками, черепа с пустыми провалами глазниц. Имелись тут и грубо отесанные камни, и наконечники копий из пожелтевшей кости.
По стенам кабинета висели портреты бородатых старичков профессорского вида – наверняка знаменитых ученых, схемы и диаграммы, рисующие эволюцию человека от бесхвостого макакоподобного уродца до красавца, статью своей напоминавшего бога Аполлона.
Возле окна, занавешенного тяжелой зеленой портьерой, стоял письменный стол, украшенный лампой сталинских времен. А в углах скромненько застыли посланцы жарких стран – фикус и войлочная пальма в деревянных кадках.
От всей обстановки веяло такой милой старомодностью, что у Кати потеплело на сердце. От Мещерского она уже знала, что хозяйка кабинета Нинель Григорьевна Балашова – весьма важная шишка в Музее и Институте изучения человека, заведениях, в которых Кате еще никогда не приходилось бывать. Обстановка, однако, рассказала ей кое-что о характере и привычках хозяйки.
Вот, например, пепельница из куска мрамора – горка пепла, недокуренная сигарета в мундштуке. А на столе, на аккуратно сложенных папках – латинская книга. И здесь же в золоченой рамочке поставлена боком – чтобы и хозяйка и гости видели – фотография какого-то мужчины: длинное вдохновенное лицо, лоб с залысинами, орлиный нос и скрипка у подбородка.
– Располагайтесь. Вас, Сереженька, я знаю, а ваши спутники…
Мещерский представил Катю и Кравченко.
– А у нас такое несчастье. – Балашова покачала пышной прической. – Умерла наша сотрудница. Старейший наш работник. И как умерла! Представляете, стала жертвой какого-то налетчика с большой дороги. До чего же мы докатились! Нет, раньше этого просто не могло бы случиться!
– Разве раньше, при старой власти, люди не умирали, тетя? – насмешливо спросил Павлов.
– Ах, оставь. Ты прекрасно знаешь, о чем я. Это нельзя даже сравнивать! Видано ли, чтобы раньше надо было трепетать за жизнь здорового сильного молодого человека, когда он возвращается вечером домой? Вы представляете, – Балашова обратилась к Кате, – когда Виктор навещает меня и едет домой, я не могу уснуть до тех пор, пока он не позвонит: мол, добрался благополучно. А раньше! В дни моей юности, совпавшей с первыми послевоенными годами, мы абсолютно никого и ничего не боялись: гуляли по Москве самой поздней ночью, ездили в Сокольники, ходили в театры. Ах, какой тогда был МХАТ!
– Нинель Григорьевна, мы могли бы обсудить наши дела, – Мещерский быстро вклинился в паузу ее воспоминаний. – А товарищам моим позвольте осмотреть ваши сокровища. Если можно, конечно.
– Конечно. Возможно, это будет интересно, а возможно, и не очень. – Балашова взглянула на Кравченко, лицо коего выражало самую кислую и самую вежливую скуку. – У нас сейчас здесь все по-походному. Часть сотрудников в командировках – обнаружены интереснейшие находки на Южном Урале. А часть… ну, это не самые стойкие товарищи, вообще покинули наши стены. Последние три года были черными для нашего института. Трудно, знаете ли, без денег… Словом, осталось нас тут как пять братцев на ладони. Вот и приходится… А тут еще трения с Зоологическим музеем. Экспонаты срочно надо передавать. Сейчас вот Шура Ольгин подойдет, он вам все покажет. А пока гидом вам Витя послужит.
Ольгина, однако, они так и не дождались. «Стегозавр им закусил», – подумала Катя – они вместе с мальчиком гуляли по залам. Кравченко же и Павлов беседовали о своих чисто мужских делах.
В музее царили тишина, порядок и строгость. Кате все это очень даже нравилось. Только уж слишком много было кругом костей! У какого-то зубастого скелета с громадными клыками, выступающими точно кривые кинжалы из желтого черепа, она и Чен Э задержались надолго.
Саблезубый тигр-махайрод. Жуткий товарищ. Слава Богу, что вымер. Катя смотрела на мальчика. Китайчонок. Чен Э – вот так имечко! Значит, это его Павлов хотел усыновить.
Ей не терпелось узнать, как сокурсника ее друзей и этого маленького императора Поднебесной свела судьба, был ли Чен Э иностранец, можно ли вылечить его немоту, но… Павловым целиком завладел Вадька. Они оживленно беседовали. То и дело слышалось: дела, налик, платежка, демократы, аферисты.
Чен Э дернул ее за руку и переступил ножками, взгляд его был вопросительным.
– Устал? Сейчас стульчик найдем, посидим.
Но Чен Э к стульчику идти не желал.
– Он что-то хочет, я только не пойму, – Катя подвела его к Павлову.
– Э, брат, погоди минутку, – сказал тот. – Уже идем. Летим!
– А что он хочет? – полюбопытствовала Катя.
– По делам хитрым и важным.
– Ой, – она засмеялась. – Тогда давайте мы сами разберемся. Где тут хитрый дом?
– Женский как раз в конце коридора, а в мужской бежать надо вниз.
– Не надо никуда бежать. Чен Э – ручку!
Павлов улыбнулся ей вслед.
– Что, хороша? – спросил его Кравченко, когда Катя их покинула. – Журналистка. Криминальный обозреватель. Талантливая.
– Твоя?
– Моя. — Это прозвучало так, что больше на этот счет Павлов вопросов не задавал.
На обратном пути Катя заглянула в кабинет Балашовой.
Она и Мещерский обсуждали свои дела.
– Поездка в Олдовайское ущелье для нас крайне важна, – вещала старуха профессорша, смоля сигарету. Мундштук она держала элегантно, но старомодно. – А если ваша экспедиция снимет фильм обо всем, ему не будет цены. Мы на следующий год будем готовить специальную экспозицию, посвященную Луису Лики. И фотоснимки нам просто необходимы. А уж фильм! На вас, Сереженька, вся надежда. Но поверьте мне, старой, Олдовай стоит того, чтобы там побывать!
– Какое название, точно колокольчик. Это от английского «old way» – «древний путь»? – поинтересовалась Катя.
– Интересная аллегория, – Балашова улыбнулась и выпустила дым из ноздрей. – Вот уговариваю вашего друга посетить во время экспедиции Олдовайское ущелье в Танзании. Тридцать лет назад там было сделано одно из величайших открытий двадцатого века. Сотрудник музея в Найроби Луис Лики нашел там ископаемые останки двух удивительных созданий, перевернувшие все представления о нашем возрасте.
– Возрасте? – Катя села на старый кожаный диван. Чен Э пополз на ее колени.
– Возрасте человека и человечестве в целом. Мы узнали, что, оказывается, мы гораздо старше, чем думали прежде.
– А кого там нашли, Нинель Григорьевна?
– Лики нашел там ископаемый череп обезьяноподобного существа, названного им австралопитеком. И там же впоследствии обнаружил остатки черепа, кости и стопы существа гораздо более прогрессивного, названного им Homo Habilis – Человек умелый. Они, как ни удивительно, жили рядом друг с другом. С тех пор в ущелье ведутся постоянные работы. Поэтому наш институт, благо оказия подоспела, – Балашова улыбнулась Мещерскому, – жаждет получить оттуда самые свежие новости.
– Нам придется несколько изменить маршрут, но… ну что ж… – Мещерский подергал себя за черные щегольские усики. – В общем, это все не так уж и сложно. Все дело в деньгах. С финансами у нас напряженка. На путешествия гроша не выклянчишь.
Балашова потушила сигарету в мраморной пепельнице.
– И все же, голубчик, попытайтесь. На вас последняя надежда. Думаю, ваше путешествие в Африку незамеченным не пройдет. Конечно, прежде вам здесь, в нашем музее, придется покопаться, чтобы уяснить, что нам будет нужно в первую очередь. Я вам с радостью во всем помогу.
– Договорились, Нинель Григорьевна.
– И вы тоже заходите в любое время, – Балашова кивнула Кате. – Всегда будем вам рады.
– Спасибо. Приду. Но я хотела спросить: почему ваш музей закрыт для посетителей?
– Ну, наша экспозиция представляет интерес только для научной работы. Нынешняя молодежь, думаю, больше увлекается показом мод и телевизором, чем древними костями. Это и правильно, в общем: оставим тлен и прах седым старикам, «юность любит радость». – Балашова поднялась из-за стола.
Мещерский и Катя тоже встали: аудиенция окончена. Катя заметила, что ее последний вопрос слегка задел старушку – она как-то слишком быстро увильнула от прямого ответа.
«Впрочем, наверное, мне просто показалось, – подумала Катя. – Какие такие тайны могут скрываться в Музее антропологии?»
На Москву опускался благодатный июльский вечер: жара спала. Вся честная компания стояла у дверей музея.
– Ну, Вить, а теперь надо сполоснуть встречу, – распорядился Кравченко. На удивление тихий и скромный в музее, он на воле распускал свой павлиний хвост. – Тут ресторанчик есть как раз в твоем дальневосточном стиле. Вспомним-ка былые дни, махнем, друзья, туда, где много музыки и женщин!
– Нет, я пас с рестораном, – Павлов взял мальчика за руки. – Устал? Нам домой пора.
Катя почувствовала, что отказывается он именно от ресторана. В душе она обругала Вадьку: можно ли быть таким болваном? Зовет приятеля туда, куда нормальным людям (не телохранителям у «золотых мешков») ходить давно уж не по средствам. Вадька, положим, нечасто тоже себя балует, но сегодня, однако, не радушие, а хвастовство его взыграло: мол, подивись на меня, однокурсничек, какой я богатый и шикарный. А когда В. А. Кравченко хвастается – он денег не жалеет.
– У меня, Вадя, зарплаты не хватит в такие рестораны ходить, – сказала она с усмешкой. – Да и что в такой вечер под крышу забиваться? Пойдемте лучше на Москву-реку, на теплоходе покатаемся. Там и бар есть, и сосиски горячие.
Столь демократичное предложение пришлось по вкусу всем.
У кинотеатра «Зарядье» они подкараулили на пристани теплоход и отправились по реке до Филей и обратно. На теплоходе ехала одна молодежь: и влюбленные парочки, и студенты с гитарой и подружками. Они пели так весело, что в конце концов раззадорили и Катиных спутников. Сначала было взял гитару Мещерский, но тут же передал ее Павлову:
– Вить, тряхни стариной. Покажи нынешним студиозусам, как пели в свое время седые ветераны.
Павлов ломаться не стал. Он пел такие шедевры, как: «Лежат в тазу четыре зуба», «Проснулся я негром», а также знаменитые песенки Юлия Кима. У него был отличный голос и недюжинный актерский дар, Катя смеялась до слез.
Обессилев от смеха и песен, они пили пиво и кока-колу на верхней палубе, ели горячие сосиски и смотрели, как мимо них проплывают гранитные набережные. Над парком культуры взметнулся фейерверк: серебряные стрелы падали в черную воду. В парке гуляла ночная дискотека. Освещенное огнями колесо обозрения казалось огромным фантастическим солнцем – оранжево-лимонным в синей ночи.
– Вон мой дом, – Катя указала Павлову на Фрунзенскую набережную.
– Хорошие места здесь: река, парк напротив. Я вот на Автозаводской живу. Один мазут у нас, – он кивнул на Чен Э, оседлавшего его плечи. – Лето в самом разгаре, вот отпуск взял – хотел дачу на месяц снять, чтобы пожить нам где-нибудь в тишине. Так загвоздка: что-то все вариант подходящий не попадается. То больно далеко, то дорого.
– Вам нужна дача? Я узнаю, у меня друзья в Каменске. Там иногда дачи сдают на Канале имени Москвы.
– Вот это было бы здорово! – Павлов улыбнулся. – Можно вам позвонить?
– Я в понедельник узнаю. Звоните вечером, или давайте-ка я лучше сама вам дам знать.
Он написал ей телефон в ее блокноте.
А теплоход все плыл и плыл… Этот вечер на реке Катя вспоминала долго. Особенно фейерверк над парком. Это был ее последний спокойный вечер в том жарком июле. Она даже не подозревала, с ЧЕМ столкнется в последующие дни.