Глава 2
После отъезда князя Юрия из Берестья прошло три недели, а новости все не приходили. Но вот однажды перед полуднем, когда в трапезной уже собирали на стол, в отволоченное оконце послышался топот копыт. Из кельи улицу увидеть было нельзя, но Прямислава метнулась к узкому окошку, прорезанному в толстой бревенчатой стене, чтобы услышать хоть что-нибудь. Ежеминутно ожидая новостей, она не пропускала мимо ушей даже скрипа мужицкой телеги, а тут по деревянным плахам Апраксиной улицы топотал, казалось, целый полк!
– Поди узнай! – велела она, обернувшись к няньке. – Кто там едет, откуда?
Зорчиха поднялась, оставила чулок, один из тех, что вечно вязала костяной иглой, и хотела уже идти: конечно, за верховым отрядом не угонишься, но Апраксина улица выходит прямо на торг, а уж там-то все узнают еще раньше, чем полк доскачет до детинца.
Но бежать никуда не пришлось: топот смолк возле ворот, и тут же раздался громкий стук. От неожиданности и испуга Прямислава так и села. Это за ней! Зачем еще целая дружина будет стучаться в женский монастырь! Муж прислал за ней! Сообразил, что ему гораздо легче будет отбиваться от разгневанного Вячеслава туровского, имея в руках его дочь! Эта мысль давно уже пришла в голову Прямиславе – отчасти поэтому она отказалась сопровождать мужа, – но вот и Юрий додумался до того же самого! А очутившись в Турове, она свяжет руки родному отцу! Так почему же она, дура набитая, осталась здесь, в Апраксином? Прямислава даже стукнула себя кулаком по лбу от досады. Отчего не сбежала раньше, ведь знала, что это может случиться? Игуменья укрыла бы ее в каком-нибудь другом монастыре. Теперь уж поздно!
Она вскочила, потом опять села. Наружу вело несколько дверей, но выход за ворота, за высокий тын монастыря, был один-единственный. Деваться ей некуда, и если Юрий прислал за ней людей, то придется поехать с ними. Очень рано Прямислава осознала смысл княжеских браков: высватав невесту у соседа-соперника, новобрачный получает не просто жену, а заложницу. И вот настал тот час, когда Юрий этим залогом захочет воспользоваться.
Прямислава развязала платок, сбросила его, пригладила волосы. Потом опять повязала, но затянула слишком туго, и он стал душить ее. Тогда она снова развязала узел. Зорчиха смотрела на нее в недоумении. Прямиславе хотелось бежать во двор, но ноги не слушались, и она сидела на лежанке, дрожащими руками терзая ни в чем не повинный платок. В мыслях билось: как же ей поступить? Если она решительно откажется ехать, посмеют ли Юрьевы люди увезти ее силой? Ведь это будет оскорблением не только для нее, но и для игуменьи Юхимии! Если та со своим посохом встанет на пороге, решатся ли Юрьевы посланцы ее оттолкнуть? Но посчитает ли игуменья, что она вправе отказать мужу, желающему забрать собственную жену?
«Скажу, что хочу постриг принять! – пронеслось в голове Прямиславы. Никогда раньше она не думала о монашестве, но сейчас эта неожиданная мысль показалась ей спасением. – Тогда не откажет».
Это и впрямь был выход: игуменья очень любила рассказывать, как сама с детских лет чувствовала призвание служить Богу и приняла постриг в возрасте четырнадцати лет. Правда, княжну-бесприданницу, отец которой погиб в борьбе за власть, в миру ничего хорошего и не ожидало.
Ободренная решением, которое сейчас казалось ей спасением, Прямислава встала и сделала шаг к двери. Но тут дверь открылась, и вбежала послушница Кристина, или Крестя, как ее звали, поскольку ей шел всего-то семнадцатый год. Мать ее уже постриглась в этом же монастыре и звалась сестрой Софронией, а Крестя пока оставалась послушницей и ходила в линялом подряснике, из-под которого виднелась простая исподняя рубаха, и в черном платке.
– Княгиня! Приехали к тебе! – воскликнула она, от возбуждения тараща глаза. – Матушка Юхимия послала, чтобы ты вышла! От князя Вячеслава!
– Что? – Прямиславе показалось, что она ослышалась. – От кого?
– От туров… Ну, от батюшки твоего, Вячеслава Владимировича, люди приехали! К тебе, говорят.
Прямислава опять села. Испуг сменился растерянностью и недоверием. От князя Вячеслава? От отца? Но что это значит? И правда ли это? Способ разобраться был только один: встать, в конце концов, и выйти.
Гости ждали ее в трапезной, там, где застали игуменью. Внимание Прямиславы сразу привлекло лицо Милюты Векославича, воеводы ее отца. В последний раз она видела его семь лет назад, и теперь от самого вида знакомого лица на нее вдруг пахнуло далеким, почти забытым временем, той прошлой, утраченной жизнью. Боярину Милюте уже перевалило за пятьдесят, но его волосы и борода оставались русыми, глаза из-под черных бровей смотрели умно и зорко, а весь его облик излучал силу и бодрость. Увидев вошедшую девицу, он не спешил ее приветствовать. Боярин вглядывался и пытался понять: та ли это, за которой его послали? За миновавшие семь лет дочь Вячеслава изменилась гораздо больше, чем он! Провожали они тоненькую девочку с зареванным лицом, а теперь перед ним стояла рослая, стройная девушка с русой косой до пояса. С этой красавицей он не был знаком, но ее высокий умный лоб, большие голубые глаза и черты лица так ясно напоминали князя Вячеслава, что сомневаться не приходилось. Боярин Милюта изумлялся этой великой перемене, хотя, конечно, понимал, что за семь лет девочка не могла не измениться.
– Здорова будь, княжна! – наконец он поклонился ей, и у нее потеплело на сердце, когда она услышала его голос и слово «княжна». – Выросла-то ты как, Вячеславна! Прямо как березка стала!
– Здравствуй и ты, боярин! – Прямислава улыбнулась, кланяясь в ответ. – Ты-то вовсе не изменился, такой же орел! – Она подошла ближе. – Будет тебе и обед, и баня, и постель, только ты уж не томи меня, скажи: с чем приехал? Что батюшка? Где он? Здоров?
– Здоров князь и тебе того же желает! – Милюта кивнул и погладил бороду. – Он теперь в селе Ивлянке, на Припяти. На Туров идем. Знаешь ведь про наши дела?
– Как не знать! Когда же вы из Угорщины успели? Ведь это какая даль!
– Да мы в Угорщине и не были, только до Галича добрались. Там нас новости и застали. Не все в Турове воры, слава богу, есть еще те, которые помнят, кому крест целовали. Воинег Державич нам вслед сына послал, тот и рассказал, что надо назад поспешать. Вот мы и повернули. Теперь домой идем, воров взашей гнать. Во Владимире торговые гости говорили, что с собой в Туров князь Юрий холопок взял, а жену оставил, так нам это на руку. Раз, говорит князь, не умел Юрко ценить нашей дружбы, то и поделом… Ну да батюшка тебе сам все расскажет. Собирайся, княжна, до Турова еще ехать долго, а ждать нам некогда.
– Прямо сейчас и поедем? – Прямислава едва верила в такой поворот событий.
– Прямо сейчас, чего ждать-то?
– Ты что же это, воевода, жену от мужа увезти хочешь? – Игуменья Юхимия, до сих пор молча их слушавшая, нахмурилась. – Что князь Юрий-то скажет на это? Кого Бог соединил, того человек не разлучает!
Но Прямиславу ее слова не смутили. Сообразив, что она немедленно, сегодня же пустится в путь и в ближайшие дни увидит отца, она пришла в такой восторг, что все вокруг засияло. За годы жизни в монастыре она привыкла слушаться Юхимию, но теперь речь шла о мирских делах, где слово отца весило больше.
– Не знаю, матушка, – спокойно ответил игуменье Милюта. – Я за князя не решаю.
– Хочет с дочерью повидаться, если рядом оказался, пусть повидается, какой в этом грех? – добродушно посочувствовал отец Селивестр, монастырский духовник.
Он понимал, что не все так просто, но делал вид, будто ничего особенного не происходит.
Игуменья подозрительно посматривала на собеседников, не зная, на что решиться. Отец Селивестр бросил ей многозначительный взгляд: незачем, матушка, на неприятности напрашиваться. Зачем держать в святых стенах деву, за которую вот-вот сцепятся отец и муж? Беды не оберешься…
– Уж кого Бог соединил… – повторила она. – Зачем же Вячеслав Владимирович это придумал? Хочет повидаться – пусть приезжает, мы всегда гостям рады. А княгине надо бы к мужу собираться, он над ней голова.
– Это, матушка, не нашего ума дело, это дело княжье, – ответил игуменье Милюта. – Князь велел мне к нему дочку доставить – я и доставлю. А кто кому голова – не мое дело.
Он говорил спокойно, миролюбиво, но в этом уверенном «доставлю» слышалась твердая решимость. Игуменья умолкла, вспомнив, что ей, при ее сане, не вполне уместно вмешиваться в мирское дело.
– С кем же ты поедешь? – озадаченно спросила она Прямиславу. – У тебя людей-то – нянька старая… Хоть Крестю вот возьми! – Взгляд ее упал на юную послушницу, которая стояла поодаль, якобы на случай, если ее услуги понадобятся, а на самом деле с любопытством ловила каждое слово. – Она тебя проводит, а там вместе назад. Или… – Игуменья колебалась, не зная, придется ли Прямиславе вернуться сюда. – Как там Бог велит… Может, в Туров поедешь… Ну, пришлешь ее ко мне, как не нужна будет. А то нехорошо: скажут, игуменья одну отпустила, будто сироту какую-нибудь…
– Спасибо, матушка, – поклонилась Прямислава.
Ей вдруг стало страшно. Покинуть монастырь, куда она вошла девочкой, пуститься в плаванье по бурным волнам мирской жизни… Прямо сегодня, врасплох… Успокоила ее только мысль о Милюте: с таким кормчим бояться нечего.
Пока Зорчиха собирала пожитки, для женщин отыскали кибитку. После обеда тронулись в путь. Никто их не задерживал: юные князья Юрий и Вячеслав то ли не успели вовремя узнать об отъезде, то ли не решились вмешаться. Игуменья Юхимия благословила в дорогу, и вот уже кибитка выехала на разбитые плахи Апраксиной улицы. Прямислава смотрела в щель наружу, и сердце у нее учащенно билось. Она не помнила ни Смоленска, в котором родилась, ни Турова, из которого ее выдавали замуж, и Берестье стал для нее почти родным городом, единственным хорошо знакомым и привычным. Как часто за эти семь лет она проходила здесь под охраной одной только няньки, а теперь ее провожает целый отряд с воеводой! Еще сегодня утром она не догадывалась, что ей придется так скоро покинуть не только монастырь, но и город. Надолго ли? А может, навсегда? Едет ли она всего лишь повидаться с отцом или судьба ее, казалось бы, навек определенная еще в детстве, решительно меняется?
– Дружба-то вся, выходит, врозь! – бормотала Зорчиха. – И дружба врозь, и родство все врозь.
Прямислава молчала. Родство тем и трудно, что родичи жаждут владеть наследством общего предка и все имеют право на одно и то же. Вокруг Киева, Новгорода, всех русских городов вечно кипит соперничество. Кто старше: младший брат прежнего князя или его сын? Один указывает на более близкую степень родства, а другой на свои седые волосы, и каждый отстаивает свое право старшинства. А так как дядя нередко бывает моложе племянника, а двоюродный дед может оказаться ровесником внука, то разобрать, кто ближе к вожделенному столу, порой мудрено. Кто мечом дотянется, тот и владей. И дерутся эти родичи с такой яростью, что за ними не угнаться и злейшим врагам.
Но вот Берестье давно осталось позади, густели сумерки, а отряд все ехал. Зорчиха дремала, Прямиславу же разбирало беспокойство. Судя по личику Крести, едва видному в темноте кибитки, по ее вздохам и по тому, как она елозила на месте, ей тоже было тревожно. За эти семь лет Прямислава ни одной ночи не провела вне стен Апраксина монастыря, а бедная Крестя давно свыклась с мыслью, что ни в каком другом месте ей отныне не жить – до тех самых пор, пока из кельи не переселят рабу Божью в домовинку. Оказаться ночью посреди чиста поля им обеим было непривычно и тревожно, и хотелось поскорее найти хоть какой-нибудь приют. Вид бескрайнего темнеющего неба, свежий ветер на просторе и далекие крики сов в роще сами по себе были для них приключением.
– Потерпи, княжна, скоро отдыхать будем! – К кибитке приблизился верхом боярин Милюта. – Ждет ведь нас князь, вот я и хочу засветло побольше проехать, чтобы завтра хоть к сумеркам на месте быть. По-хорошему тут дороги на три дня, да ведь поспешать надо! У нас еще Туров впереди.
– Бог милостив, поспеем! Торопливый! – ворчала Зорчиха, когда воевода ускакал к голове строя. – Не ехать же в такую темень, тут шею-то себе свернешь, не заметишь!
Но они все ехали, чуть ли не на ощупь, пока не добрались до сельца из пяти-шести дворов. Видно, кто-то из дружины знал, что оно здесь: в темноте приметить низкие избушки, где за окошками давно погасли лучины, было никак невозможно. Где-то внизу текла невидимая речка, над обрывом поднимались вершины огромных старых ив. Деревья качали на ночном ветру своими растрепанными головами, и непривычной к такому Прямиславе было жутко на них смотреть. Даже вспомнилась Баба-Яга, про которую Зорчиха рассказывала ей еще дома, в Смоленске. И убогие избушки под перекошенными соломенными кровлями казались такими же загадочными и жутковатыми, как жилье Бабы-Яги, где на каждом колу тына торчала человеческая голова…
Отроки Милюты спешились и принялись колотить во все двери разом. Везде давно спали и отворяли весьма неохотно. В моргающих со сна, хмурых смердах в длинных серых рубашках уже не было ничего жуткого или загадочного; нежданным гостям не слишком обрадовались, но с вооруженным отрядом не поспоришь. Вскоре Прямиславу, Крестю и Зорчиху уже ввели в какую-то хатенку. Полусонные, недовольные и встревоженные хозяева столпились в дальнем углу у печки. Мигая при свете зажженных лучин, дети таращили глаза на незнакомцев.
– Ступай во двор, отец, в телеге поспишь, не зима! – уверенно распоряжался Милюта. – Не ворчи, заплатим. Завтра на рассвете дальше поедем, никто вас не тронет. Ну, давай шевелись, у меня люди устали!
Было душно, утварь выглядела жалко, и Прямислава удивилась бы, если бы узнала, что для них выбрали самую лучшую избу во всем селе. Освобожденную хозяйскую лежанку предоставили женщинам, отроки заняли полати и лавки. Прямислава и Крестя с сомнением оглядывали тощие подушки и помятые одеяла, пахнущие чужими людьми, но выбирать не приходилось: очень хотелось спать. Не считая позабытого детства, та и другая впервые укладывались где-то, кроме старой привычной кельи. Крестя приткнулась к стенке, Прямислава улеглась в середине, а заботливый Милюта поверх жалкого хозяйского одеяла накрыл трех странниц двумя теплыми шерстяными плащами.
Огонь погасили, все стихло. Но Прямиславе не скоро удалось заснуть: непривычная обстановка, возбуждение от поездки, мысли о прошлом и догадки о будущем не давали ей покоя, и она лежала, чутко прислушиваясь ко всем звукам, скрипам и шорохам. Наверняка здесь водится домовой. Он – за печкой, а в подполе – кикимора, маленькая, тощенькая, с мышиной мордочкой и птичьими лапками… Воспитанная на древних поверьях и Священном Писании, Прямислава верила, что в монастыре мелкая нечисть жить не смеет, но жилища мирян кишат ею. И сейчас, ночуя в доме, не защищенном сенью монастырской церкви, она чувствовала себя так, будто находилась в стане врага. Ей даже было боязно открыть глаза, чтобы не увидеть на полу маленькую тень какого-нибудь бесовского отродья. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и Богоносных отец наших и всех святых… Чур меня! Молитв Прямислава знала много и под привычное успокоительное бормотание внутреннего голоса стала потихоньку погружаться в сон.
Назавтра тоже ехали целый день, только в обед остановились перекусить. Милюта торопился как мог, не жалел коней, но опять стемнело, и он был вынужден признать, что и сегодня они до Ивлянки не доедут.
– Вот ведь уже Припять! – Раздосадованный боярин показывал плетью куда-то в темноту, но Прямислава не могла разглядеть реку. – Чуть-чуть осталось ехать-то! Ну да делать нечего, придется опять у смердов ночевать.
Снова стучали в низкие двери, будили хозяев, но сегодня Прямислава так устала, что не было сил разглядывать избушки и утварь. Глаза слипались, голова клонилась, она не хотела даже есть, а мечтала только о том, чтобы быстрее оказаться на лежанке.
Она заснула даже раньше, чем Зорчиха сняла с нее обувь. А потом вдруг проснулась – казалось, лишь на миг и задремала. Что-то происходило: кто-то из мужчин метался по тесной избе, налетая в темноте на утварь и товарищей, кто-то бранился, а снаружи тоже слышался шум.
Первой на ум пришла мысль о кикиморе: вылезла-таки в темноте, и Прямислава обмерла от жути. Но потом сообразила: все куда хуже.
– Власко, живо! – распоряжался Милюта.
Отрок распахнул дверь; одной рукой он одергивал рубаху, а другой перехватывал поудобнее меч в ножнах, который среди прочего оружия с вечера был положен у изголовья.
Вместе с ночной свежестью внутрь ворвались голоса и стук копыт. До слуха долетали обрывки выкриков:
– Здесь! Вон кони!
Прямислава приподнялась, убежденная, что им эти новые гости ничего хорошего не принесут.
Чьи-то шаги звучали уже перед дверью; Власко, как был в одной рубахе, выхватил меч и грубо крикнул кому-то:
– Кто такие? Куда лезешь?
– Вот он, туровский! – ответили сразу несколько голосов. – Где княгиня?
При этом слове Прямислава вскочила, схватила платье и стала торопливо натягивать. В темноте она никак не могла разобраться с рукавами, понять, где зад, а где перед, и платье казалось ей слишком тесным – подол, что ли, за плечо зацепился? Она торопилась, сама не зная, то ли хочет пытаться бежать, то ли просто ей стыдно показываться на глаза чужим людям в сорочке. Растрепавшиеся волосы лезли в глаза, и, только одевшись, она уже на ощупь поняла, что схватила не свое платье, а Крестин подрясник. Крестя и Зорчиха тихо охали в темноте, но не смели встать, потому что Милютины отроки носились по избе, налетая друг на друга, торопливо хватали оружие и выбегали за дверь. Висела тьма, но выбивать или раздувать огонь времени не было, и только открытая дверь давала немного света. Со двора по-прежнему доносились крики и даже звон оружия.
– Кто такие? Что за люди? – кричал с порога в темноту Милюта, без сапог, но с мечом в одной руке и щитом в другой. – Кого леший принес?
– Ты, что ли, от Вячеслава? – спрашивал его незнакомец. – Ты Юрьеву княгиню везешь?
– Кто я и куда еду, сам знаю, а всякому черту не докладываюсь! – гневно отвечал Милюта. – Чего надо?
– Мы от князя Юрия берестейского, велено нам княгиню вернуть в Берестье! – слышалось в ответ. – Где она?
– Не твое собачье дело!
– Не говоришь, так мы сами найдем!
– Поищи, если такой скорый!
– Нехорошо, Милюта, жену от мужа увозить! – заговорил кто-то еще, видимо, знакомый с боярином. – Князь Юрий ее своим братьям оставил на сохраненье, вот-вот пришлет за женой, а ее нет! Увезли! Нехорошо! Нехорошо жену от мужа увозить! Отдай княгиню – и разойдемся мирно! Зачем нам биться, как будто мы половцы поганые? Зачем кровь христианскую проливать?
– Хорошо ты говоришь, Мирон, заслушаться можно! – Милюта хмыкнул, не сдвинувшись, однако, ни на волос. – Что твой епископ в соборе! А меня мой князь за дочерью послал, и я ему дочь привезу! И пусть у него Юрий спрашивает свою жену, если сумеет! Ты-то чего суешься, голову под меч подставляешь? Забыл, как встречались под Владимиром? Видно, раны твои зажили, коль опять на рожон лезешь, в чужое дело встреваешь?
– Отойди, Милюта, Богом тебя прошу, не толкай на грех! – ответил прежний голос, но теперь в нем слышалась явная угроза. – Не отдашь миром княгиню, кровь твоя на тебе же будет!
Вместо ответа Милюта бросился на него с мечом, и на дворе завязалась схватка. Прямислава сообразила: это люди не ее мужа, а другого князя Юрия, того, тринадцатилетнего, что остался в Берестье. Как видно, он все же догадался снарядить за ней погоню. А может, подсказал кто.
Изба почти опустела, стало тихо, и только Крестя шепотом причитала, шаря в темноте в поисках своего подрясника. Прямислава торопливо обувалась и приглаживала волосы. Она готова была бежать пешком в темную весеннюю ночь, только бы не попасть в руки берестейцев. Ее отец уже где-то близко, а значит, спасение рядом.
Зорчиха возилась у печки, пытаясь раздуть лучину. Прямислава, кое-как завязав ремешки черевьев, на ощупь стала пробираться к раскрытым дверям, чтобы выглянуть во двор. Вдруг в сенях мелькнул яркий свет – Прямислава отшатнулась, заслонив рукой глаза. На пороге стоял мужчина, держа в одной руке факел, а в другой – меч.
– Где княгиня Юрьева? – спросил он, в потемках не разглядев еще, где тут кто. – Здесь она?
Он прошел вперед, факел в его руке осветил лежанку, на которой сидела испуганная Крестя. Прямислава стояла, прижавшись к стене, в какой-то безумной надежде, что ее не заметят. При виде незнакомца Крестя схватила первое, что попалось под руку – платье Прямиславы, и прижала его к себе, не имея времени надеть.
Факел качнулся в сторону Зорчихи, которая так и замерла на коленях у печки. Потом пятно света упало на Прямиславу, застывшую у стены. Ее скособоченный подрясник и более явный испуг Крести, державшей в руках мирское платье, подсказали мужчине ответ на вопрос, который он им задал.
– Одевайся, княгиня, сейчас поедем! – обратился он к дрожавшей Кресте. – Не бойся, ни вреда, ни обиды тебе не будет. Мы от князя Юрия Ярославича берестейского. Он тебя уважает, да как бы беды не вышло – уедешь, а князь Юрий хватится…
Мужчина говорил отрывисто, ловя ртом воздух. Он еще не остыл после схватки во дворе. Было ему лет тридцать с небольшим, его лицо с маленькой бородкой выглядело неглупым и бойким, а выговор явно указывал на новгородское происхождение: он сказал не «сейчас», а «цицяс». Ничего удивительного в этом не было, поскольку князья, вечно кочуя с одного стола на другой, набирали в дружины выходцев из самых разных земель. Прямислава никогда раньше его не видела, но и он не знал в лицо Юрьеву княгиню. Должно быть, только слышал, что Юрий не живет с женой по причине ее крайней молодости, и потому из двух девушек выбрал в княгини ту, что на вид была моложе.
– А ты сам-то кто будешь? – спросила Прямислава, не давая заговорить Кресте.
Та явно растерялась, но могла неосторожным словом рассеять его заблуждение.
– Я-то? – Мужчина бросил на нее беглый взгляд, но ответил, обращаясь к Кресте: – Мироном меня крестили. А отец мой, Жирослав Буденич, в дружине у Ярослава Святополчича сотником служил. Я же теперь у князя Юрия сотню вожу. Спокойна будь, княгиня, мы люди крещеные, не разбойники какие-нибудь. Не обидим. Собирайся и выходи, до Ивлянки путь не близкий. Вся ночь, поди, уйдет.
«Вся ноць»… Однако, он сказал, до Ивлянки? Прямислава подумала, что ослышалась: ведь в селе Ивлянке должен быть ее отец! Но этот Мирон-сотник сказал, что он от князя Юрия, хоть и не того! Зачем же он повезет ее в Ивлянку, к Вячеславу? Стоило ли сражаться с дружиной Милюты, чтобы силой отвезти ее в то самое место, куда она направлялась добровольно?
Или князь Вячеслав уже не в Ивлянке?
Сотник Мирон, учтивый человек, тем временем ушел, закрыв за собой дверь, чтобы не мешать княгине собираться. Вот только оставить им свет он не догадался, и Зорчихе пришлось снова копаться в печке ради уголька. Когда нянька зажгла лучину, Прямислава бросилась к лежанке и выхватила у Крести из рук свое платье.
– Вставай! – Она встряхнула одежду, поправила рукава и бросила на лежанку. – Одевайся скорее, что глазищами хлопаешь!
– Как же… – Крестя растерянно смотрела на свой подрясник, который натянула княгиня. – Ты же мое надела…
– Платье надевай! Принял он тебя за меня, ну и слава богу! Побудешь немножко княгиней, ничего тебе не сделается! Не съедят тебя, он же сказал, что не обидит! А я назад к Юрию не хочу!
– Да что ты, нельзя, грех-то какой! – Крестя пришла в такой ужас, что даже решилась противоречить княгине. – Из монастыря да мирское платье надеть!
– Ты же еще не пострижена, так что и грех невелик. А если грех, то игуменья отмолит, отец Селивестр отпустит, я их попрошу. Поговори у меня! – напоследок пригрозила Прямислава, и Крестя нерешительно взялась за платье.
– А что толку? – К ним подошла Зорчиха и тоже стала одеваться. В белой рубахе, с длинными распущенными волосами, она напоминала престарелую русалку. – Всех нас и повезут, запрут снова в Апраксином – и что толку, которая из вас княгиня? Не уйдешь ведь!
– Он сказал, нас не в Берестье повезут, а в Ивлянку! – поправила Прямислава. Ее била дрожь, но, к счастью, опасность не лишала сил, а, напротив, будила мысль и заставляла лихорадочно искать выход. – В Ивлянку! А там отец!
– С чего бы он тебя повез к отцу, когда мужу вернуть хочет?
– Не знаю! Или они не слышали, что отец в Ивлянке, или… Ну, не знаю! – Прямиславе некогда было придумывать убедительное объяснение. – Как Бог даст! Да одевайся же ты, тетеря, сейчас опять мужики придут, а ты в одном исподнем сидишь!
Стыд заставил Крестю опомниться, и она зашевелилась.
– Причеши ее! – шепотом распоряжалась Прямислава, торопливо распуская собственную косу, чтобы заплести заново. Черный Крестин платок она уже прибрала, а той подсунула свой, белый, с синей ленточкой по краю. – И очелье, вот, возьми.
– Но как же? – Предстоящим превращением Крестя была напугана не меньше, чем самим ночным нападением. – Я не знаю…
– Ничего тебе знать не надо! – убеждала ее Прямислава. – Молчи себе!
– А если что спросят…
– Да кто они такие, чтобы с Юрьевой княгини что-то спрашивать? Не желаешь ты с ними говорить, и все! Да и что им с тебя, ты всю жизнь в монастыре прожила… я то есть.
– Я князя Юрия и в глаза-то не видела…
– А я видела, да забыла давно рожу его бесстыжую. Встречу – не узнаю. Да и он не узнает. Поди, сам еще тебя за меня примет!
Эта мысль так позабавила Прямиславу, что она едва не рассмеялась.
В сенях послышались шаги.
– Если что, зови меня Крестей! – торопливо шепнула она.
За ними пришел сотник Мирон и рад был убедиться, что княгиня и обе ее челядинки готовы в дорогу.
– Иди, иди, княгиня! – Открыв перед женщинами дверь и светя факелом, он другой рукой, уже свободной от меча, вытертого и вложенного в ножны, приглашающе указывал наружу. – Проходи, вон твоя кибитка стоит! Из пожитков чего донести? Помочь?
– Справимся… помогальщик выискался… – ворчала Зорчиха, проходя мимо него с единственным взятым в дорогу коробом.
– А где Милюта? – спросила Прямислава, поддерживая под локоть Крестю.
Той, похоже, казалось, что земля разверзнется под ногами, если она покажется во дворе в мирском платье.
– В реку свалился и утоп, видно, раб Божий! – Мирон торопливо перекрестился. – Сам виноват, мы его добром просили. Бог наказал – грех жену от мужа увозить! Ну, иди, иди, княгиня!
Когда они проходили мимо, он слегка шлепнул Прямиславу по бедру – то ли подгонял, то ли кто его знает… Она вздрогнула, но с усилием сдержалась и промолчала: она сейчас не в том положении, чтобы возмущаться.
На дворе все еще стояла темень непроглядная, отблески факелов выхватывали из мрака только громаду кибитки и лошадей, не успевших толком отдохнуть и недовольных. На земле, чуть поодаль, Прямислава заметила что-то черное и вздрогнула – ей показалось, что это мертвое тело кого-то из тех, кто привез ее сюда. Может, так оно и было, но вездесущий Мирон уже открыл дверцу кибитки и стал подсаживать их с Крестей и Зорчиху. Похоже, торопился.
Село Ивлянка принадлежало самому Юрию Ярославичу, поскольку досталось ему в наследство от отца. Князь Вячеслав, ожидая свою дочь, не постеснялся занять его, поскольку бессовестный зять в его отсутствие занял Туров. И если бы захватчик стал оправдываться, что его позвало на туровский стол вече, то и Вячеслав мог бы сказать, что «вече» села Ивлянки тоже не возражало. Свое согласие смерды выразили тем, что попрятались по избам, а скотину, щипавшую на лугах первую весеннюю травку, поспешно угнали в лес. Но к тому времени, когда Прямислава Вячеславна приехала, ее отец уже покинул село, вернув его в распоряжение законных владельцев. Торопясь, туровцы не брали полон, а только прихватили кое-что из наиболее ценной утвари и съестных припасов.
Сюда же, на княжий двор, сотник Мирон поместил свою добычу – Юрьеву княгиню с двумя ее челядинками. Прямиславе очень хотелось знать, куда девался отец и почему он не дождался ее, но следов какой-либо битвы нигде не наблюдалось. Правда, ехать прямо в село Мирон тоже не решился, а сначала, задержав отряд в открытом поле, послал вперед пару отроков. Вернувшись, они о чем-то тихо доложили ему, и он велел трогаться.
Прямислава была в полном недоумении. Еще сегодня утром она знала, куда и зачем едет, но теперь перестала что-либо понимать. Мирон устроил целую битву, чтобы везти ее в ту же сторону и в то же самое место? Зато сопровождают ее теперь совсем другие люди, на ней другая одежда и она зовется чужим именем! А к тому же целых семь лет Прямислава провела в монастыре, не выходя дальше торга и нескольких прилегающих улочек, и теперь, испытывая тревогу и любопытство разом, выглядывала из кибитки и жадно рассматривала ничем не примечательные избенки. Село как село: полтора десятка домишек и княжий двор на горке. Но избушки смердов под соломенными крышами, огородики, выпасы, плетни казались новыми Прямиславе. Села, леса и поля она видела в последний раз целых семь лет назад, по дороге из Турова в Берестье, и теперь чувствовала себя занесенной Вихрем Вихровичем за тридевять земель.
Вслед за всадниками кибитка поднялась на горку и въехала в ворота княжьего двора. Он тоже был не из больших, сам князь наезжал сюда редко, разве что во время охоты, и проживал тут тиун со своим семейством и челядью. Трех пленниц проводили наверх, в горницы. Убранство здесь было небогатое и порядком обветшавшее. Распоряжалась в доме женщина лет двадцати пяти, рослая, пышнотелая, с красивым румяным лицом и густыми черными бровями. Новая красная плахта, сорочка беленого полотна с вышивкой, тончайшая намитка с очельем, украшенным серебряными заушницами, делали ее похожей на жену состоятельного купца, и только связка ключей на поясе выдавала ее положение в доме.
– Вот эта его княгиня? – сразу спросила ключница, жадным взглядом окидывая Крестю. – Да уж, невелика птичка! – с издевкой прибавила она. – Пятнадцать-то есть? За столько лет не выросла – как была недоросточком, так и осталась!
– Тебе-то, матушка, что за дело? – со сдержанной враждебностью отозвалась Прямислава.
При этом она подчеркнула слово «матушка», давая понять, что ее собеседницу недоросточком уж никак не назовешь.
– Много будешь знать – состаришься! – резко ответила ключница, метнув в ее сторону пренебрежительный взгляд. – Небось, Варварой звать?
Прямислава вспыхнула: она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали.
– Так и ты знай свои ключи, а в чужое дело не встревай и чужих годов не считай! – гневно ответила она. – Своих хватает – гляди, собьешься со счету!
– Без моих ключей, голубка, голодной насидишься со своей княгиней! – бросила ключница, но тут Мирон взял ее за плечи и подтолкнул к дверям, бормоча: «Ступай, ступай!»
Красавица вышла, негодующе фыркая, но, видимо, внимание мужчины, пусть даже выраженное таким образом, смягчило ее.
– Ты, раба Божья, не для монастыря нравом уродилась, тебе бы в воеводы! – с дружелюбным упреком обратился к Прямиславе сотник.
Похоже, он старался ладить решительно со всеми, с кем ему приходилось иметь дело, и готов был подружиться даже с челядью похищенной княгини.
– А у нее отец воеводой был, – пояснила Зорчиха. – Может, слышал, Орогость Смолижич. Тоже, помнится, сотню водил у Юрия.
– Воевода Орогость! – Мирон взял себя за бороду, будто в большом изумлении, и во все глаза уставился на Прямиславу, словно она внезапно оказалась его родной сестрой. – Как такого человека не знать! (У него получилось «целовека», и Прямислава, непривычная к новгородскому говору, с трудом удержалась от смеха.) Добрый был муж, отважный, честный! Как же ты в монастырь-то попала, красавица?
– А как воевода сам помер, им с матерью только приданого и осталось, что на два подрясника! – ответила вместо девушки Зорчиха. – Вот и пришлось в монастырь идти.
– Жаль, жаль! – Мирон сочувственно закивал. – Такая девка боевая да красивая! Не будь я женат, сейчас бы на тебе женился, не сходя с места! Видит Бог!
Прямислава усмехнулась, а Мирон продолжал, видя, что задобрил ее:
– Не бранись ты с Прибавкой, Бог ей судья. Она у князя в чести и довольстве жила. Я еще лет шесть или семь тому приезжал к нему, видел ее: разодета была, что твоя княгиня. А теперь, сама видишь, годы набежали, князь новых нашел, помоложе и покрасивее, да и нрав у нее тяжелый – словом, надоела. Теперь в Ивлянке живет, в ключницах, хоть и почетная должность, а все ей – опала. После княжеских-то палат ходи тут, ключами греми.
– С глаз долой, значит? – Зорчиха понимающе кивнула.
– Знаешь, мать, как бывает! – Мирон развел руками. – Куда податься? А забыть не может, что чуть ли не княгиней в Берестье жила.
– Холопка! – с выразительным презрением произнесла Прямислава, ненавидяще глядя на дверь, за которой скрылась ключница.
Еще одна! Предшественница той нахалки, которую она видела на торгу! Семь лет назад, наверное, и эта вот так же расхаживала по Берестью, словно заморская пава, хвалилась дорогими нарядами и своей властью над князем. Как я, дескать, захочу, так он и сделает! Именно в те годы ее отец и Юрий Ярославич заключили свой непрочный союз. Быть может, в тот самый день, когда она, Прямислава, стала берестейской княгиней, он, ее венчанный муж, проводил «брачную ночь» в объятиях этой чернобровой!
– Да уж, знатная, видно, была девка! – Зорчиха тоже посмотрела на дверь, потом на Прямиславу, догадавшись по ее лицу, о чем она думает. – А тебе, княгиня, – нянька посмотрела на Крестю, – одиннадцатый год едва-едва пошел. Конечно, не ты ему в пару подходила, а вроде как она. А теперь срок вышел…
– Ты, княгиня, теперь красавица, а она – тьфу, отопок сношенный! – горячо пустился утешать Крестю сотник Мирон. Его стремление всем угодить, наверное, позабавило бы Прямиславу, если бы она сейчас могла забавляться. – Теперь ее время прошло и не вернется. Пожалеть бы тебе ее, княгиня.
– Ее время прошло – другие завелись! – непримиримо ответила за Крестю Прямислава. – Сам же говоришь!
– Ну, мало ли что я сболтнул по глупости! – охотно отрекся Мирон. – Ведь князь Юрий, поди, и не знает, что жена его расцвела, как цветочек лазоревый! Как увидит он тебя, так и скажет: «Супруга моя любезная, тебя одну я люблю и вовек с тобой не расстанусь!»
В голосе его слышалась такая страсть, как будто не от лица отсутствующего князя Юрия, а от своего собственного клялся он в любви этой испуганной девушке, почти еще подростку, и Прямислава снова усмехнулась.
– Где он сам-то, князь Юрий? – спросила она. – И когда ты нас, княгиню то есть, к нему отвезешь?
– Сам он к вам приедет. – Воодушевление Мирона разом угасло, словно он вспомнил нечто, о чем пока не хотел говорить. – Сейчас пока недосуг… Сама знаешь, княгиня, какие там дела творятся… А Прибавки ты не бойся, она хоть и грозна с виду, а все-таки холопка. А ты княгиня. Не гневайся, прости ее, Бог ведь учил прощать. Игуменья в Апраксином, должно быть, тебе это натвердила… Так я сам ей скажу, чтобы свое место помнила. Не тревожься, она тебя не обидит! Ну, отдыхай покуда, а я пошел. Поди, надоел.
Поклонившись, сотник вышел.
– Мы сами кого хочешь обидим! – пригрозила Прямислава закрывшейся двери. – Будет здесь Юрий – первым делом холопку продать, без этого и разговаривать с ним не буду! И запомни это! – велела она почему-то Кресте, как будто после появления здесь Юрия Ярославича Крестя еще каким-то образом могла оставаться «княгиней».
А впрочем… Ведь Юрий тоже не знает ее в лицо.
Прошел день, потом еще один, а Прямислава с двумя своими спутницами по-прежнему жила в Ивлянке под присмотром сотника Мирона. Больше никто не появлялся. Ключница Прибавка смотрела на приехавших с негодованием, видя в молодой берестейской княгине такую же захватчицу и соперницу, какую Прямислава видела в ней. Но Зорчиха лучше умела к ней подойти и уже на второй день кое-что выяснила. Князь Вячеслав и впрямь стоял в Ивлянке два дня, но потом к нему приехали люди из Турова, и, переговорив с ними, князь заторопился в дорогу.
– От туровских старост были двое, если не врет, да поп один, – так говорила Зорчиха, пересказывая то, что выспросила у Прибавы. – Вроде, бают, раскаялись они в своей измене – видно, узнали, что князь с большой силой на них идет, потому и передумали. Обещали ему ворота открыть, чтобы он без битвы в город вошел. А Юрия клялись хоть в цепях к нему вывести. Ну, вот он и заторопился, не дождался нас.
– Не дождался, а мы теперь тут сидим! – сердито воскликнула Прямислава, понимая, что остается, по сути, в руках мужа.
– Кабы знал, что по дороге перехватят, может, и дождался бы! – Зорчиха уже снова принялась вязать, раздобыв у Прибавы моток серой пряденой шерсти. – А может, и не стал бы ждать. Там, вишь, целый город ворота открывает, а тут мы втроем!
Прямислава вздохнула, но не стала возражать. С детства она привыкла к тому, что борьба за владения составляет главную цель и заботу любого князя. Она не удивилась бы, если бы отец сознательно оставил ее в руках мужа, чтобы успеть в Туров, пока тамошний люд не передумал.
– Может, еще все по-старому будет, – добавила Зорчиха. – Вот помирятся, и тебя назад в Берестье вернут.
– Ну, уж нет! – отрезала Прямислава. – Что я им, мячик тряпичный, чтобы туда-сюда меня кидать? В монастырь уйду, постриг приму, но больше не стерплю, чтобы его холопки мне в глаза смеялись!
– Ну, теперь-то все по-другому пойдет, теперь-то ты выросла, – рассуждала Зорчиха, вытягивая из мотка длинную-предлинную нитку и складывая ее пополам[9]. – И впрямь, пора Юрию тебя в дом взять. При такой жене-красавице зачем ему те холопки? Какая простолюдинка против тебя встанет? Прикажи ему всех распродать, а в прислугу старух наберешь! – Зорчиха усмехнулась, и Прямислава с издевкой кивнула:
– Ага, и буду спокойна, только пока ему молодые на глаза не попадаются? Нет уж, не на такую напал! Мне чужих объедков не надо!
– Какие же это объедки? Он твой муж, голубка. Помирится с Вячеславом Владимировичем, будете жить.
Но Прямиславу не радовала возможность такого мира. Каждый раз, видя Прибаву, она не могла не думать о том, что в день свадьбы ее муж целовал эту женщину и смеялся вместе с ней над «недоросточком». И пусть теперь бывшая полюбовница доживает век в глухом селе, ее место заняли другие. А она, Прямислава Вячеславна, не хочет ложиться в постель, нагретую холопками!
– Не утонул бы Милюта, может, мы еще и выбрались бы! – не раз говорила она Зорчихе. – Не мог отец так далеко уехать, чтобы мы не догнали!
Зорчиха только качала головой и опять бралась за чулок.
Сотник Мирон, похоже, вовсю наслаждался нежданным отдыхом. На другой день, правда, ему пришлось устраивать охоту на тощую весеннюю дичь, чтобы как-то прокормить двадцать человек своих отроков: в селе оставалось к весне не так много припасов, и те почти целиком забрал Вячеслав. Но других забот у него не существовало, и он проводил время то в дружинной избе, то в клети, болтая с Прибавой, которая была весьма довольна его вниманием, а иногда поднимался наверх к княгине: проверить, не скучает ли она и не нуждается ли в чем.
– Где же князь Юрий? – спрашивала его Крестя, наученная Прямиславой. – К отцу не отпускает, так почему сам за мной не едет? Где он? В Турове? В Берестье?
– Не знаю, княгиня, не знаю, матушка! – Мирон разводил руками, и Прямиславе смешно и досадно было слышать, как тридцатилетний мужчина называет «матушкой» девушку неполных шестнадцати лет. – Не дает о себе знать. Да не тревожься, объявится.
– Не случилось ли там какой битвы, не слышно ли чего? – спрашивала Зорчиха.
– Не слышно пока! – честно отвечал Мирон, поскольку в село за эти дни никакие гонцы не приезжали. – Как будет что, сразу к вам прибегу, все расскажу.
– Сохрани Бог! – вздыхала Крестя. – А то еще убьют…
– Не тревожься, княгиня! – с неизменным пылом утешал ее преданный Мирон, не уточняя даже, за отца или мужа она боится. – Даже если и будет битва, упаси боже, обойдется! Князей не убивают.
– Рассказывай! – оборвала его Прямислава. – А как же князя Мстиславца Святополчича убили, стрелой прямо в грудь? Брата его, князя Ярославца, убили, когда он Андрея во Владимире осаждал. А Василька теребовльского ослепили!
– Ну, и они тоже – рабы Божьи, всякое случается. Так ведь Ярославца сам же Андрей велел в город внести и в соборе похоронить со всей честью. Ты, Христова невеста, откуда про князей все знаешь?
– Мать игуменья рассказала! – нашлась Прямислава. – Мстиславец ей родным отцом приходился, а под Владимиром мой батюшка воевал.
– Ну, мало ли что там! – отмахнулся Мирон. – А у нас, даст Бог, все обойдется. Спокойна будь, княгиня, живыми все вернутся.
– Милюта только не вернется уже! – пробормотала Прямислава.
– На все Божья воля! – Мирон развел руками. – Я его и ударил-то плашмя, хотел оглушить только. Разве я упырь какой-нибудь или нехристь поганый, чтобы кровь христианскую проливать? Да он с берега в Припять свалился, а там глубоко под обрывом, видно, омут. Помолись за душу грешную – хороший человек был, сказать нечего.
С ключницей Прибавой пленницы ладили далеко не так хорошо. Казалось бы, и говорить им не о чем, однако Прямислава встречалась с ней десять раз на дню, и каждая их встреча превращалась в столкновение. Прямиславе один только вид ключницы напоминал об ее унижении, а Прибава не желала и смотреть на княгиню, во власти которой было продать ее хоть за Хвалынское море. Сама Крестя не вступала с ней в разговоры, но Прямислава не оставляла без ответа ни одного слова ключницы.
– Да что же ты в драку-то лезешь, красавица моя? – пытался унять Прибаву Мирон, взявший на себя должность миротворца. – Что нападаешь на девку? Она – послушница, монахиней будет, а ты, грешная душа, ей проходу не даешь!
– Она-то послушница? Ха-ха! – Прибава уперла руки в бока. – Где ты видал у послушниц такие глаза? Не глаз, а копье – того гляди, проткнет! Ты меня за дуру-то не держи, я ведь понимаю! Не послушница она, а новая князева любовь, вот она кто! Ты сам-то, воевода, на нее посмотри! У самого небось слюни с клыков капают, да греха боишься, богомольный ты наш!
– Ну, красивая девка, кто ж спорит? Отец ее воеводой был еще у Ярослава Ярополчича, но зачем ты срамишь ее? Юрий ее и не видел никогда!
– Ну, увидит! Увозил бы ты ее скорее в Берестье, чего ты мне душу мотаешь? Увози, а то дойдет до греха!
– Не могу я ее в Берестье везти! Не было мне от Нежаты такого приказа!
– Это еще почему? – Любопытство взяло верх, и Прибава несколько усмирила свой гнев. – Что же ты с ней делать собираешься? Не век же ей тут жить, мне на горе!
– Не век, конечно, а сколько-то поживет. В Берестье везти – Юрию в руки отдать. А мы еще поглядим!
– Кому же ты хочешь ее отдать? – удивилась ключница. – Если не князю? Себе, что ли, оставишь? – Она недоверчиво усмехнулась.
– Мне Нежата велел так: привезти княгиню в Ивлянку и тут держать, пока на небе не прояснится. Ну, кто кого одолеет: то ли Вячеслав, то ли Юрий. Если Вячеслав Юрия из Турова погонит – куда тот денется? Назад, в Берестье. А мои князья Юрий да Вячеслав тогда куда? Домой, к княгине Марфе, не хочется. Пусть тогда Юрий уступает нам Берестье.
– А ему куда деться? – Прибавка хмурилась, силясь сообразить, где какой Юрий.
– Он себе у Вячеслава другой город выпросит.
– Так ему и дал Вячеслав город – после всего-то!
– Да ведь зять, куда деться! Погневается и простит, как Бог велел. А чтобы тестя умилостивить, Юрию лучше его дочь, свою-то жену, при себе держать. Вот мы ему и отдадим жену, как поклянется от Берестья отступиться.
– А если наш князь одолеет и в Турове останется?
– А одолеет, так отвезти к нему всегда успеем. И опять за услугу городок себе выпросим какой-нибудь, хоть Мозырь или Несвиж, много ли нам надо? А пока княгиня Юрьева в наших руках, киевский князь нас не обидит – ведь она ему внучка. А то вдруг приберет, скажем, Бог Юрия – мы с нашим Юрием ее обвенчаем.
Прямислава сначала не поняла его, в очередной раз запутавшись в Юриях Ярославичах, а потом сообразила и расхохоталась. Мирон задумал выдать ее замуж за младшего Юрия Ярославича, тринадцатилетнего!
– Зря смеешься, девушка! – Мирон чуть ли не обиделся. – Ну, подумаешь, лет на пять она его постарше, эка невидаль! Не век же он отроком останется – вырастет! Через пять годков такой сокол будет! – Он снова повернулся к Прибаве и предупредил: – Так что ты смотри, красавица, не зли сильно княгиню-то. Ведь она уже не тот недоросточек, что в монастыре держали. Теперь она в самой поре, молодая, красивая. Князь ее полюбит, будет все желания исполнять…
– Первые два месяца!
– А тебе и того хватит, голубка, чтобы в Тмутаракани оказаться, – справедливо заметил Мирон. – Ты уж расстарайся, чтобы она на тебя зла не держала. Я ведь тебе добра хочу, потому и советую.
– Околеть бы ей, проклятой! – в сердцах бросила Прибавка. – Потонуть бы вместе с тем воеводой, какого ты в Припять бросил!
Но Милюта, за которого его невольный убийца был готов от души молиться, вовсе не утонул: он упал с берега не в воду, а на отмель. Там отлежался и пришел в себя в то время, когда на дороге над высоким берегом уже стучали копыта Мироновой дружины, увозившей трех пленниц. Не зная, что стало с его собственной дружиной, уцелел ли из нее хоть один человек, Милюта раздумывал недолго. Жизнь, полная превратностей, научила его использовать любую возможность. Здесь же, на отмели, лежал долбленый челнок кого-то из местных рыбаков. Подобрав весло, Милюта столкнул суденышко в воду и, преодолевая головокружение, направил его по течению. Там, внизу, лежало село Ивлянка, в котором его ждал князь Вячеслав. Оглушенный, Милюта не сообразил, что отбитых у него женщин увезли не назад, в Берестье, а в ту же сторону и той же дорогой, куда направлялся он сам. Для него в Ивлянке находился Вячеслав, а значит, первая помощь в его неудаче.
Но уплыть ему удалось не очень далеко: уж больно ему нездоровилось после сильного удара плоской стороной меча по голове, полета с высокого берега и удара об отмель. Да и силы подкрепить было нечем, кроме холодной речной воды. Теряя сознание, Милюта даже не заметил, как челнок застрял носом в ветвях старой ивы.
А когда он очнулся, уже наступил вечер. Рядом трещал и дышал теплом большой костер, под головой было что-то жесткое – седло, судя по запаху кожи и конского пота. Накрыт он был попоной, вокруг все двигалось и говорило.
– О, гляди, оживает! – сказал кто-то рядом, когда Милюта пошевелился. – Видишь, Сеча, и ведуна не понадобилось!
– Дай ему воды, – посоветовал другой голос, и возле Милюты появился простой питейный рог, полный той же речной воды.
Милюта глотнул, хотел поблагодарить, поднял голову… и обомлел. Над ним склонилось половецкое лицо – с широкими скулами и узкими глазами.
– Ну что, жив человек? – на чистейшем русском языке спросил половец. – Ты даешь, рыбак, – еще немного, и сам бы ракам на корм пошел. Откуда взялся-то?
Боярин Милюта моргал, сомневаясь, не мерещится ли ему, не обманывает ли его зрение или слух.
– Постой, княже, я вроде этого рыбака знаю! – произнес еще один голос. – Сдается мне, что у Вячеслава туровского я его видел. В старшей дружине сидел.
– Уж нет ли самого Вячеслава тут поблизости? – Половец огляделся, будто туровский князь мог прятаться за кустом. – Может, его уже разбили, пока мы добираемся? Ну, что смотришь, человече? – обратился он к Милюте. – Я ведь тебя уже узнал, Милюта Векославич, а ты меня нет! Ростислав я, сын Володаря перемышльского. Вы же нас звали с собой Туров отбивать. Вот отец меня и прислал. Сам хотел идти, да приболел. Две тысячи копий я вам веду, им собранных. Где Вячеслав-то?
Наконец, при помощи двух отроков, Милюта сумел сесть, и после этого все стало несколько понятней. Его окружали русские люди, и только сам Ростислав, возглавлявший перемышльскую дружину, походил на свою мать-половчанку. Торопясь догнать Вячеслава, он ночевал с войском прямо в поле. Отроки его ловили рыбу на ужин, поскольку с припасами в весеннюю пору было туго у всех, и под ветвями старой ивы наткнулись на челнок с бесчувственным гребцом.
– Не повезло тебе, боярин! – согласился Ростислав, выслушав короткий рассказ Милюты о неудачной поездке за княгиней. – Совсем в руках ты ее держал, а тут такая незадача! Конечно, Юрий догадался, что жену надо при себе иметь, если с тестем мира хочешь!
– А мог и меньшой Юрий Ярославич сообразить, – добавил Милюта. – Ему этот мир больше всех нужен. Если Вячеслав себе Туров вернет, Юрий назад в Берестье уедет. А тот Юрий куда, меньшой который?
– Как вы в них разбираетесь? – Ростислав усмехнулся. – Оба Юрии Ярославичи, да теперь еще оба – берестейские!
– Чья бы корова, княже, мычала! – заметил Милюта. – Самих же вас, Ростиславов, двое!
– Так я – Ростислав Володаревич, а братец мой двоюродный – Ростислав Василькович! А еще у Рюрика Ростиславича, старшего отцова брата, сын был тоже Ростислав. Да тот в монастырь подался, а то бы совсем беда! – засмеялся княжич.
– А меньшой Юрий, говорят, больше на Священное Писание налегает! – добавил Милюта, вспомнив отзывы Прямиславы.
– И то дело! – весело одобрил Ростислав. – В монастырь пойдет, глядишь, игуменом станет, как наш Ливерий, а то и епископом! Небось, сейчас уже больше молитв знает, чем ты, лоб здоровый! А, Звонята? – Он хлопнул товарища по плечу. – Помнишь, как мы с тобой первый псалом учили? Кормилец мой Крепибор Добровоевич, Звонятин то есть отец, нас двоих учил читать по Псалтыри, с первого псалма! – начал он тут же рассказывать Милюте. – Показывает буквы и долбит: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста…» А Звонята букв не разбирает, на слух запоминает. Так весь псалом и выучил. Как велят ему с самого начала читать – читает, что твой епископ. А раз ткнул ему отец в середину, там, где уже «яко древо, насажденное при исходищих вод», а он опять: «Блажен муж, иже не иде…» Так его и поймали!
– Да ну, отстань, придумываешь только! – смущенно отбивался Звонята.
Это был рослый, плечистый, круглолицый парень, не робевший ни в какой схватке и не боявшийся никакого дела. Вот только про успехи свои на ниве учения книжного он не любил вспоминать.
Отроки вокруг смеялись, хотя в большинстве уже знали эту повесть.
– Ой, монастырь, монастырь! – вздохнул Милюта. – Запрут нашу княжну опять в Апраксином, тогда ее оттуда не выцарапаешь! Теперь-то ее игуменья не выпустит, разве что самому Вячеславу отдаст!
– Надо будет – достанем хоть со дна морского! – Ростислав бодро похлопал воеводу по плечу. – Но пока, как мне думается, надо вслед за Вячеславом к Турову торопиться. Не съедят ее там, в монастыре, а вот ему наши копья пригодятся.
– Это верно… – Милюта кивнул, подавляя досаду.
Как ни мало ему хотелось возвращаться к своему князю, не выполнив поручения, он все же понимал, что две тысячи перемышльского войска Вячеславу сейчас нужнее. С этими копьями ему гораздо легче одолеть Юрия, а тогда уже вернуть дочь не составит сложности, где бы ее ни скрывали.
– На заре и поедем! – подбодрил его Ростислав. – Коня тебе дам хорошего, отцу Тургебек, родич матери, в подарок прислал. Для себя вел заводного, да с тобой поделюсь, для хорошего человека не жалко.
Милюта рад был принять его предложение, но наутро, хоть ему и казалось, что он чувствует себя хорошо, при первой же попытке сесть на коня весь мир вдруг резко опрокинулся влево, и он свалился на траву, как куль. Под сдержанные смешки отроков его подняли и посадили обратно, но воевода снова покачнулся и опять упал, теперь уже в предупредительно подставленные руки.
– Голову зашиб, сердешный! – пожалел его старый оружник, Некрутич. – Дня три-четыре полежать бы ему.
– Ну, оставайся-ка с ним пока! – решил Ростислав. – Ждать нам некогда. Бери Воронца и Сновида, втроем донесете его до той веси, что вчера проезжали. Устройте, велите ходить за ним, на-ко вот… – Княжич развязал кошель и вытряхнул на ладонь пару серебряных монеток. – С нами ему не ехать, так не бросать же человека в чистом поле. А как справитесь, так и догоняйте.
Милюта во время этого разговора сидел на траве, сжимая голову руками: ему не терпелось ехать за своим князем, но голова так кружилась, что он едва понимал, где небо, где земля. Ни верхом, ни пешком он передвигаться не имел сил, а стать обузой войску, идущему на помощь Вячеславу, старый воевода не мог себе позволить.
– Бог милостив, здоров еще будешь! – утешал его Некрутич, когда перемышльское войско тронулось в путь. – Ты тоже, боярин, не молоденький, повоевал на своем веку. Кто, говоришь, приложил-то тебя так?
Вскоре после полудня Ростислав с дружиной был уже перед Ивлянкой – к изумлению и ужасу всех его обитателей. Помня, что должен оберегать свою добычу как от отца, так и от мужа, сотник Мирон мог только схватиться за бесталанную голову: кони пасутся на лугу, спасаться бегством затруднительно, а сражаться двумя десятками мечей против двух тысяч – глупо. Положившись на Бога и на свое испытанное умение со всеми ладить, Мирон велел не закрывать ворота княжьего двора и даже сам встретил нежданных гостей перед крыльцом. Половецкая внешность ехавшего во главе ничего ему не сказала (как и женщинам, смотревшим из окошка терема), но русский облик остальных убедил в том, что это, по крайней мере, не набег поганых.
– Это и есть село Ивлянка? – Въезжая во двор, половец сразу выбрал взглядом Мирона и обратился к нему. – Здесь Вячеслав?
– Откуда Вячеславу быть, когда тут хозяин – Юрий Ярославич? – справедливо заметил Мирон. – А вы-то кто будете, добрые люди?
– Я – Ростислав, сын Володаря перемышльского. Знаю, что это земля Юрия, но его тесть Вячеслав обещал меня здесь ждать.
– Уехал он, княже. Уж второй день как в Туров уехал.
– Что же он меня не дождался? – удивился Ростислав, не сходя с коня. – Ты из его дружины? Не передал ли он мне что-нибудь?
– Сам-то я, княже, его не видел, – уклончиво ответил Мирон, первой заботой которого значилось спровадить ненужных гостей, – а говорят, что приехали к нему из Турова люди и сказали, что Туров в своей измене раскаялся и готов Вячеславу ворота открыть. Вот он и поехал. Только кто же знает, как оно там сложится? Оставить ему здесь было некого, но, видно, если бы мог, то просил бы тебя скорее вслед за ним ехать. Может, пока он доберется, Туров опять передумает или Юрий откуда-нибудь помощь получит. Словом, твое войско никак лишним не будет.
– А ты сам-то кто такой, что так о нем заботишься? – Ростислав внимательно оглядел Мирона с головы до ног. – Новгородец, видать? Неужели Мстислав новгородский брату помощь прислал?
– Я-то кто? – Мирон словно бы удивился, что ему задали такой простой вопрос, но делать было нечего, приходилось отвечать. – Я – Мирон, Юрия берестейского сотник.
– А тут чего делаешь?
– Да так… По хозяйству… – Мирон слегка развел руками, но Ростислав уже понял его замешательство.
– Наследство, значит, принимаешь? – Он усмехнулся. – Ловок Юрий берестейский, хоть и молод.
– Что же ты, Ростислав Володаревич, с коня не сойдешь? – С крыльца спустилась ключница Прибава. В новом красном платке, с ожерельями, видимо, еще из старых князевых подарков, она улыбалась во все лицо, устремив на молодого гостя блестящий обольстительный взгляд. – Нельзя же нам из дома отпустить такого гостя, ничем не угостив! Отдохни малость, будь ласков. Князь Юрий с твоим батюшкой всегда в дружбе состоял, мы и от тебя никакой обиды себе не ожидаем. Прогневается, если мы тебя от порога отпустим, не уважив.
– Да ты что болтаешь, глупая баба! – Мирон не на шутку перепугался, видя, как старается Прибава и с каким вниманием слушает ее Ростислав. – Разве нам можно таких гостей принимать? Припасы все подъели, а что осталось, туровцы увезли. Корьем, что ли, сосновым угощать будем?
– Не встревай в чужое дело! – с досадой прикрикнула Прибава. – За угощенье не беспокойся. Я хоть все клети выскребу, а на стол соберу. Не сомневайся, Ростислав Володаревич, найдем чем угостить, голодными не останетесь. Найдем и где уложить, и чем позабавить!
Она еще раз поклонилась, при этом бросив на Ростислава завлекающий многозначительный взгляд. Ростислав посмотрел на своих воевод, словно советуясь. Отрок Тешило, готовый принять коня, показал ему глазами куда-то вверх. Ростислав поднял голову и успел заметить мелькнувшее в окошке терема женское лицо, которое сразу спряталось. Тешило горячо закивал ему, всем видом изображая что-то очень приятное и обольстительное.
– Раз так, передохнем немного! – решил Ростислав и сошел с коня.
Довольная Прибава повела гостей в гридницу, а Мирон, пропустив их, со всех ног помчался наверх. Не в силах сообразить, что задумала ключница и зачем ей это понадобилось, он жаждал любой ценой уберечь свою добычу от чужих глаз.
В горнице его встретили три встревоженные пленницы. Ни одна из них не знала Юрия в лицо настолько хорошо для уверенности – насколько удалось разглядеть сквозь желтоватые, в тонких трещинках пластинки оконной слюды, – что среди приехавших его нет. Но чья еще дружина могла заявиться сюда, как к себе домой? Ничья, кроме Юрьевой.
Крестя чуть не плакала, представляя, что с ней будет, когда разоблачат ее невольное самозванство, а Зорчиха успокаивала девушку: ничего не случится, поскольку настоящая княгиня Вячеславна никуда не исчезла. Сама Прямислава сидела на ларе, бледная и негодующая. Должно быть, Мирон знал, что Юрий приедет сюда, потому и повез ее не в Берестье, а в Ивлянку. Она была исполнена такого ожесточения против мужа, что не пожелала бы даже взглянуть на него, если бы он сейчас вошел.
Однако если Юрий так быстро вернулся, это значит, что в битве за Туров он потерпел неудачу. И что же дальше? Насколько далеко простирается гнев ее отца? Будет ли он преследовать своего бессовестного зятя или удовольствуется его изгнанием назад, в Берестье? И как Юрий поведет себя с женой, будучи разбит ее отцом: станет заискивать перед ней или вымещать на ней свою обиду? Прямислава не могла дать ответа на эти вопросы, совсем не зная, что за человек ее муж. Да что мужа – она и отца-то едва знала: ведь они расстались в ту пору, когда она еще не могла судить о его человеческих качествах. Распущенность, неблагодарность, низость, коварство Юрия внушали Прямиславе такое отвращение, что сейчас она снова, как тогда в Апраксином, дала себе слово: «Лучше в монахини постригусь, но не стану с ним жить!»
Когда в горницу вбежал Мирон, Прямислава быстро поднялась ему навстречу. Зорчиха и Крестя тоже встали, на лицах всех трех обозначился вопрос.
– Кто это приехал? – сразу спросила Прямислава.
– А леший его знает, прости господи! – Мирон в отчаянии взмахнул руками и пустился уговаривать: – Отойдите от окна и не выходите, пока они здесь! Не показывайтесь, а то далеко ли до греха!
– Да кто это?
– Да половец какой-то свалился на наши головы, Сухман, Одихмантьев сын[10], будь он неладен! Что я сделаю, если у меня два десятка, а у него две тысячи!
– Две тысячи! – ахнула Зорчиха, знавшая, что такими войсками князья ходят отбивать друг у друга города. – Что за напасть?
– У кого же это такая силища? – изумилась Крестя.
– Молись, княгиня, чтобы нас не тронули!
– Пронеси Бог тучу молоком! – Зорчиха перекрестилась и зажала в кулаке оберег на поясе.
Прямислава недоуменно нахмурилась. Пока Мирон разговаривал во дворе с приехавшими, она разглядела сквозь слюду не только половецкое лицо и черноволосую голову воеводы, но и то, что все остальные там были русские.
– Не выходи к ним, душа моя! – умолял ее Мирон. – Такая красавица, а там отроки! Они ведь не поглядят, что ты послушница и воеводская дочь!
– Чьи отроки-то? Можешь ты толком сказать?
– Да чьи бы они ни были, вам от них добра ждать нечего! Быстрее бы их леший унес. Слава богу, ночевать не будут.
Мирон убежал, а Прямислава все же подошла к окну и осторожно выглянула из-за косяка. Двор наполнился людьми, но вид отроков, заводящих коней в конюшни, ничего ей объяснить не мог. Однако, если бы это приехал Юрий или кто-то из его воевод или союзников, Мирон так бы прямо и сказал. А его молчание на этот счет уже внушало некоторые надежды.
Она обернулась к Зорчихе, собираясь послать ее потихоньку вниз: бабка-челядинка никакого особенного внимания к себе не привлечет. Но тут же за дверью послышался тяжелый железный лязг замка. Предусмотрительный Мирон догадался их запереть!