Акт II
Сцена 1
Бельмонт. Покой в доме Порции.
Входят принц Мароккский со свитой, Порция, Нерисса и другие ее приближенные.
Роговая музыка.
Принц Мароккский
Не презирай меня за черноту
Ливреи темной пышущего солнца;
Я с ним сосед, я вскормлен рядом с ним.
Зови белейшего из северян
Из края, где под солнцем льды не тают,
Надрежем кожу из любви к тебе,
Чтоб посмотреть, чья кровь краснее будет. —
Синьора, верь: мой вид страшил храбрейших,
Но, я клянусь тебе моей любовью,
Страны моей прекраснейшие девы
Его любили. Цвет мой изменил бы,
Лишь чтоб пленить тебя, моя царица!
Порция
Я в выборе руковожусь не только
Взыскательным советом глаз девичьих;
Притом моя судьба, как лотерея,
Мне запрещает добровольный выбор.
Но если б мой отец не ограничил
Меня своею мудростью, назначив
Женой тому, кто угадает ларчик,
Вы, славный принц, темнее б не казались
Для чувств моих, чем все, кого встречала
Доныне.
Принц Мароккский
Благодарен и за это!
Ведите же меня к ларцам, чтоб счастье
Мне попытать. Клянусь мечом, которым
Убит был Софи[5] и персидский принц,
Что победил в трех битвах Сулеймана[6], —
Я взглядом самый грозный взгляд сразил бы,
Померялся б с храбрейшим сердцем в мире,
Сосущих медвежат у матки б вырвал
И посмеялся б над голодным львом, —
Чтоб завладеть тобой. Но ах! Когда
Лихас и Геркулес играют в кости,
Решая, кто сильней, случайно может
Слабейшего рука удачней кинуть —
И победит Алкида паж его![7]
Так я могу, ведом слепой судьбою,
Утратить, что получит недостойный,
И умереть от горя.
Порция
Вы должны
Решиться иль совсем не выбирать,
Иль раньше клятву дать – коль ошибетесь,
Не говорить о браке никогда
И ни одной из женщин. Обсудите ж.
Принц Мароккский
На все согласен; ну, ведите ж к счастью.
Порция
Сначала в храм[8]; а после, пообедав,
Дерзните.
Принц Мароккский
Пусть судьба пошлет успех!
Быть мне счастливей иль несчастней всех!
Роговая музыка.
(Уходят.)
Сцена 2
Венеция. Улица.
Входит Ланчелот.
Ланчелот. Конечно, совесть моя позволит мне сбежать от этого жида, моего хозяина. Бес меня так вот и толкает, так вот и искушает; говорит: «Гоббо, Ланчелот Гоббо, добрый Ланчелот», или: «Добрый Гоббо», или: «Добрый Ланчелот Гоббо, пусти ноги в ход, беги во все тяжкие, удирай отсюда». А совесть говорит: «Нет, постой, честный Ланчелот, постой, честный Гоббо», или, как выше сказано: «Честнейший Ланчелот Гоббо, не удирай, топни ногой на эти мысли». Ладно; а храбрый дьявол велит мне складывать пожитки: «В путь!» – говорит бес; «Марш!» – говорит бес; «Ради Бога, соберись с духом, – говорит бес, – и лупи!». Ладно; а совесть моя вешается на шею к моему сердцу и мудро говорит: «Мой честный друг Ланчелот, ведь ты сын честного отца…», или, скорее, сын честной матери, потому что, сказать правду, отец-то мой несколько… как бы это выразиться… отдавал чем-то… был у него этакий привкус…[9] Ладно; совесть мне говорит: «Ланчелот, не шевелись!..» – «Пошевеливайся», – говорит бес. «Ни с места!» – говорит совесть. «Совесть, – говорю, – правильно ты советуешь!» Если повиноваться совести, надо мне остаться у жида, моего хозяина; а он-то – прости меня, Господи! – сам вроде дьявола; а чтобы удрать от жида, придется повиноваться лукавому, а ведь он-то, с вашего позволения, и есть сам дьявол. И то правда, что жид – воплощенный дьявол; и, по совести говоря, совесть моя – жестокосердная совесть, если она мне советует остаться у жида. Бес мне дает более дружеский совет; я таки удеру, дьявол; мои пятки к твоим услугам; удеру.
Входит старый Гоббо с корзинкой.
Гоббо. Молодой синьор, скажите, пожалуйста, как тут пройти к синьору жиду?
Ланчелот (в сторону). О небо! Да это мой единородный отец. Он слеп так, словно ему не то что песком, а крупным гравием глаза засыпало. Не узнает меня; сыграю с ним какую-нибудь штуку.
Гоббо. Почтеннейший молодой синьор, сделайте милость: как мне пройти к синьору жиду?
Ланчелот. А поверните направо – при первом повороте, но при самом первом повороте поверните налево; да смотрите, при настоящем-то, повороте не поворачивайте ни направо, ни налево, а ворочайте прямехонько к дому жида.
Гоббо. Святые угодники! Трудно будет попасть на настоящую дорогу. Вы не можете сказать мне, что некий Ланчелот, что у него живет, живет у него или нет?
Ланчелот. Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте? (В сторону.) Вот погодите, какую я сейчас историю разведу. (Старику.) Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?
Гоббо. Какой там синьор, ваша милость; сын бедного человека… Отец его – хоть это я сам говорю – честный, но очень бедный человек, – хотя, благодаря бога, здоровый.
Ланчелот. Ну, кто бы там ни был его отец, мы говорим о молодом синьоре Ланчелоте.
Гоббо. О знакомом вашей милости – просто Ланчелоте, сударь.
Ланчелот. Но прошу вас, старик, эрго[10], я умоляю вас; эрго, вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?
Гоббо. О Ланчелоте, с позволения вашей милости.
Ланчелот. Эрго, о синьоре Ланчелоте. Не говорите о синьоре Ланчелоте, батюшка мой, ибо этот молодой синьор (согласно воле судеб и рока и всяких таких ученых вещей, вроде трех сестер Парок и прочих отраслей науки) действительно скончался, или, если можно выразиться проще, отошел в лучший мир.
Гоббо. Господи упаси! Да ведь мальчуган был истинным посохом моей старости, истинной моей подпорой!
Конец ознакомительного фрагмента.