АКТ ПЕРВЫЙ. Сцена вторая
Бельмонт. Комната в доме Порции.
Входят ПОРЦИЯ и НЕРИССА.
ПОРЦИЯ. Честное слово, Нерисса, моему маленькому телу не под силу этот огромный мир.
НЕРИССА. Будь оно так, прелестная госпожа, вы были бы столь же богаты невзгодами, как теперь милостями судьбы. Но, сдается мне, кое-кого обжорство ведет к болезни так же, как всех остальных смертельный голод. Поэтому счастье находится не в чем ином, как в середине золотой середины. Избыточность быстро обрастает сединой, тогда как умеренность ходит в долгожителях.
ПОРЦИЯ. Правильные мысли в неплохом изложении.
НЕРИССА. Было бы неплохо следовать этим правилам.
ПОРЦИЯ. Если бы это было так же просто, как верить в их правильность, то сельские часовни превратились бы в соборы, а хижины поденщиков – в хоромы принцев. Велик богослов, чьи поступки не расходятся с его же доктринами. Мне проще научить двадцать человек, как им следует себя вести, чем следовать собственным поучениям, будучи одной из этой двадцатки. Разум сочиняет законы для охлаждения страстей, но пылкий нрав минует барьеры холодных предписаний, ибо юность скачет сумасшедшим зайцем, избегая сетей хромоногого здравомыслия. Но даже с помощью этих разглагольствований мне нипочем не выбрать себе мужа. Что толковать о «выборе», если я не могу ни взять в мужья любимого, ни отвергнуть всех прочих! Желание живой дочери опутано пожеланием умершего отца. Это ли не мука, Нерисса, не иметь права ни на выбор мужа, ни на отказ от брака?
НЕРИССА. Ваш батюшка был весьма добродетельным, почти святым, а такой человек на смертном одре порою осеняется благими намерениями. Ему вздумалось устроить лотерею с золотой, серебряной и свинцовой шкатулками, стало быть, тот, кто проберется в его замыслы, подберется и к вам. Вне всякого сомнения, только истинно влюбленному по силам сделать истинный выбор. А вы сами ощущаете хоть какую-то сердечную привязанность к кому-нибудь из высокородных женихов, прибывших по вашу душу?
ПОРЦИЯ. Прошу тебя огласить весь список, и пока он будет длится, я тебе опишу подноготную каждого из них. По моим описаниям ты сама оценишь меру моей привязанности.
НЕРИССА. Во-первых, принц Неаполя.
ПОРЦИЯ. Вот уж действительно – вылитый жеребец. Не говорит ни о чем, кроме своей лошади и, поскольку умеет самолично ставить ей подковы, считает это главным делом своей жизни. Я даже опасаюсь, не сыграла ли его сиятельная матушка в поддавки с каким-нибудь кузнецом.
НЕРИССА. Затем граф, точнее – пфальцграф.
ПОРЦИЯ. Этот смотрит, набычившись, словно собирается сказать: «Не хотите меня, как хотите». Даже на анекдот не улыбнется. Боюсь, в старости он начнет проливать философские слезы, если в молодости проявляет невоспитанность своей угрюмостью. Лучше взять в мужья череп с костями, чем одного из них. Не дай мне, Господи, ни того, ни другого!
НЕРИССА. А как вам показался мосье Ле Бон, французский лорд?
ПОРЦИЯ. Если уж он сотворен Богом – пусть считается человеком. Я знаю, издеваться над ближними грешно, но над ним – сам Бог велел. Его кобыла даст фору лошади Неаполитанца, а угрюмостью он порой затмевает пфальцграфа. У него все, как у людей, и все не по-людски. Дрозд не успевает свистнуть, как он уже приплясывает. А на дуэль готов вызвать даже собственную тень. Выйти за него, значит, обзавестись двадцатью мужьями. Откажись он от меня, я это переживу, потому что, если он даже сойдет с ума от любви ко мне, я никогда не отвечу ему тем же.
НЕРИССА. А как вы отнесетесь к юному Фолконбриджу, английскому барону?
ПОРЦИЯ. Никак не отнесусь, поскольку мы никак не можем с ним сговориться. В латыни, французском или итальянском он ни бум-бум, по-английски я ни бельмеса – хоть клянись в этом перед судом. Слов нет, он мужчина хоть куда, но куда мне с ним, с бессловесным? А как вычурны его наряды! Я думаю, камзол он привез из Италии, штаны в обтяжку – из Франции, шляпу – из Германии, а правила поведения – со всех концов света.
НЕРИССА. А что вы думаете о шотландском лорде, его соседе?
ПОРЦИЯ. Что он ведет себя кротко, совсем по-соседски: получил от соседа-англичанина по уху и поклялся вернуть затрещину при первой возможности. А француз, похоже, стал поручителем шотландца, в чем и подписался, тоже получив по ушам.
НЕРИССА. А каким вам показался немец, юный племянник герцога Саксонского?
ПОРЦИЯ. Весьма мерзким, когда он трезвеет к утру, и более чем мерзким, когда он надирается перед обедом. Когда он хорош, он немногим хуже человека, когда плох, – немногим лучше животного. Как бы худо мне ни пришлось, я надеюсь ускользнуть от него.
НЕРИССА. Но если он решится поиграть в шкатулки и выиграет, ваше нежелание выйти за него пойдет вразрез с желанием вашего батюшки.
ПОРЦИЯ. А ты, чтобы отвести эту беду, поставишь на обманную шкатулку большой бокал рейнского, а такое искушение, сиди в ней хоть сам дьявол, заставит немца сделать неправильный выбор. Я решусь на все, лишь бы избавиться от этой пьяной губки.
НЕРИССА. Напрасно, леди, вы опасаетесь этих милордов: по их словам, они решили отказаться от своих домогательств, дабы не раздражать вас, и разъехаться по домам – поскольку нет другого способа завладеть вами, кроме прихоти вашего отца насчет трех шкатулок.
ПОРЦИЯ. Будь я Сивиллой долголетия, все равно останусь Дианой целомудрия, если достанусь кому-нибудь иным манером, чем по желанию моего отца. Но я рада благоразумию этой группы моих поклонников, ибо среди них нет ни одного, кого бы я не любила… за это благоразумное отбытие. Пошли им, Господи, счастливого и долгого пути!
НЕРИССА. А вы не забыли, миледи, одного венецианца, ученого и воина, при жизни вашего батюшки оказавшегося здесь в компании с маркизом Монферратским?
ПОРЦИЯ. Конечно, не забыла. Кажется, его звали Бассанио?
НЕРИССА. Мои глупые глаза видели многих мужчин, но он единственный из всех заслуживает самой прекрасной леди.
ПОРЦИЯ. Я хорошо его помню, и твоя похвала придает ему еще большую ценность – я запомню и это.
Входит СЛУГА.
Что случилось? С чем пожаловал?
СЛУГА. Четыре чужестранца, мадам, желают попрощаться с вами перед отъездом. А посыльный пятого, принца Марокканского, доложил, что его господин пожалует к вам сегодня вечером.
ПОРЦИЯ. Если бы я могла принять пятого так же сердечно, как проводить этих четвертых, то весьма обрадовалась бы этому известию. Будь у Марокканца при его дьявольской внешности ангельская душа, я бы скорее согласилась взять его в духовные отцы, чем в отцы моих детей. Идем, Нерисса. А ты пока ступай, дружок.
Мы не успели проводить гостей, —
Еще один поклонник у дверей.
(Уходят.)