Интерлюдия
Москва, 3 июня 1571
Город пылал. Подошедшие с юга отряды хана грабили деревни. Пожар из подожженного села Коломенского перекинулся на северный берег реки. Сильный ветер нес огонь дальше, над Кремлем стояло алое зарево.
Мимо высокого забора вельяминовской усадьбы катился поток рыдающих людей. Умирающие падали в пыль, затаптывались тысячами ног. На широкой Воздвиженке оставалось место для коней и телег. В узких проулках люди толкались, не обращая внимания на крики раненых, на кровь, текущую по мостовым.
– Собирайся, – велела Марфа Васе Старицкому: «Конь у тебя хороший, двоих вынесет. Марья мала в такой толпе сама ехать. Ты выдюжишь, сестру защитишь, коли нужда придет?»
Юноша кивнул.
– В Александрову слободу не суйтесь, – приказала женщина, – татары обычно по рязанской дороге уходят, но мало ли что им в голову придет. Возьмут и двинутся дальше на восток. Езжайте в тверскую вотчину нашу, отсидитесь.
– Марфа Федоровна, – губы Васи задрожали, – но как теперь…
Вельяминова взяла твердыми, ровно железо, пальцами его руку.
– Слушай меня, Василий Владимирович. Ежели с государем и сынами его что случится, ты на престол сядешь, а за тобой сыны Марьи, – боярыня покосилась на девочек. Маша плакала, прижав к себе Федосью. Дочь лежала головой на коленях княжны, засунув в рот большой палец. Малышка раскачивалась, пытаясь себя успокоить.
Марфа заставила себя продолжить:
– Коли вы с Марьей погибнете, ждет нас смута, али что похуже, упаси Господь, – Вельяминова перекрестилась.
Она выглянула в окно терема: «Вроде не так людно стало. Бери Марью и отправляйтесь». Марфа взяла на руки дочь. Феодосия прижалась к ней, сердечко ребенка отчаянно колотилось.
– Марфа Федоровна, – Маша схватилась за подол ее сарафана: «Я боюсь!».
– Ты с братом своим, дак не страшись ничего, княжна, – ответила боярыня: «Не пристало правнучке Ивана Великого слезы лить. Езжайте с Богом!»
– Но как же вы с Федосьей? – Вася помотал головой: «Не могу я вас оставить, кто я буду после сего?»
– За нас не волнуйся, князь, – в углу горницы лежала старая, чердынских времен, заплечная сума Марфы: «Идите, а то опять толпа нахлынет».
Вася прижался губами к ее руке. Вельяминова поцеловала его мягкие, темные волосы.
Услышав со двора стук копыт, Марфа перекрестилась: «Господи, убереги их от всякого зла».
Когда гонец принес из-под Серпухова весть о разгроме войска, Марфа съездила в подмосковную усадьбу. Она запечатала тайник в сторожке, достав оттуда немного золота. Женщина потрогала тяжелый мешочек на шее, висевший рядом с крестом покойного мужа.
Книжку, переплетенную рукой матушки, она спрятала в карман, пришитый изнутри к невидному, темному сарафану. Кинжал Марфа устроила на тонком кожаном шнурке, обхватывающем стан.
– Матушка, – раздался слабый голосок Федосьи: «Мне страшно».
Марфа опустилась на лавку:
– Не бойся, милая, – она поцеловала ребенка в горячий лоб, – я с тобой.
– Огонь, – прохныкала девочка: «Везде». Марфа вытерла слезы дочери:
– Я здесь, – твердо повторила она, – все будет хорошо.
На улице повисла тишина. Вельяминова выглянула в окно. Ворота усадьбы распахнули настежь, дворня бежала, подхваченная потоком людей. С юга, от Кремля, шла по Воздвиженке стена огня.
Крыша усадьбы занялась. Марфа вдохнула запах дыма.
– Нет! – Федосья забилась у нее в руках, закатывая глаза. Женщина еле удержала дочь: «Огонь! Боюсь!». Ребенок обмяк, губы его посинели. Стена горницы загорелась. Положив дочь на лавку, Марфа прижалась ртом к ее рту.
– Живи! – властно сказала женщина, вдыхая воздух в горло Федосьи: «Живи, я сказала!».
Захрипев, закашлявшись, девочка задышала. Серый дым наполнил палаты, дверь упала с петель. Выпрямившись, крепко держа ребенка, Марфа взглянула в лицо стоящим на пороге.
Ревел огонь, пожирая бревенчатые стены. Золото и серебро с расплавленных окладов икон капало на пол. Исчезли в языках пламени темные глаза Богородицы.
Они спешились посреди разоренной пустыни, среди торчащих остовов печей. Встав на колени, Матвей зачерпнув ладонью пепел. Плечи Вельяминова затряслись. Он вспомнил, как долго и жарко горела подмосковная, так, что тела отца и мачехи стали потом только легким прахом, вившимся по земле.
– Вся идут во едино место: вся быша от персти и вся в персть возвращаются, – глухо сказал Ермак, глядя на багровый закат.
– Аминь, – Вельяминов поднялся, опираясь на руку атамана.