Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том второй. Интерлюдия (Нелли Шульман)

Интерлюдия

Аудитория лекционного зала Тринити-Колледжа в Кембридже отчаянно шумела. Профессор богословия Томас Картрайт постучал по столу: «Продолжим!»

– Это ересь! – крикнули с места: «Не зря вас хотят изгнать из университета!»

– Ересь, – яростно отозвался Картрайт, – искажать слова Иисуса и его апостолов! Покажите мне место в Евангелии, где говорится, что церковь должна управляться пастырями в золотых одеждах! Тогда я сойду с этой кафедры и более сюда не вернусь!

– У нас была Реформация, – сказал еще один студент, – не хватит ли?

– Мы освободились от власти епископа Рима, – усмехнулся Картрайт, – но у нас не хватило сил и уверенности разрушить остальную иерархию.

– Но разве человек может обращаться к Богу, без посредства священников? – раздался неуверенный голос.

– Все мы, – Картрайт обвел рукой зал, – создания Божьи. Как можно отказывать образу и подобию Бога в разговоре с его Создателем? Как можно, облачившись в расшитые одеяния, преграждать человеку путь к его Творцу?

– Но это атака на основание церкви! – возразили сзади.

Картрайт помолчал: «Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос».

– Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? – кто-то продолжил цитату. Профессор поклонился: «Лекция окончена».

Студенты, переругиваясь, выходили из аудитории. Отдышавшись, профессор хмыкнул: «Еще немного, и меня лишат не только университетского поста, но и возможности выступать публично».

– Ничего, – решил Картрайт, – поеду в Женеву, или Антверпен. Там свободней.

– Профессор, – услышал он голос, говоривший о храме Божьем.

– Да, – он повернулся.

Высокий мужчина с повязкой на глазу серьезно смотрел на него: «Я бы хотел с вами поговорить».

Они сидели у камина в заваленной книгами и рукописями комнате.

– Сэр Стивен, – Картрайт вздохнул, – вы не сможете открыто признаться в ваших убеждениях. Вы любимец королевы, но нас пока считают еретиками. Не похоже, чтобы это положение как-то изменилось.

– Я тоже, – он указал на связки томов, – каждый день жду распоряжения собирать вещи. Но я могу уехать на континент, а вы куда уедете?

Степан вспомнил слова Матвея Башкина: «Грызем себя и терзаем, остается только и смотреть, чтобы не съели друг друга. Иисус разве сие заповедовал?»

– Иисус заповедовал человеку жить праведно, – ответил Петя. «Где грех в том, что я хочу следовать заповедям Божьим? Если выбирать между жизнью с Иисусом и жизнью с почестями, то я давно выбрал первое».

Картрайт смотрел на огонь в камине.

– Давайте так, – сказал он: «Я на днях еду в Лондон. Вы знаете Джона Фокса, автора „Книги мучеников“?»

– Да, – Степан кивнул: «Я ходил на его проповеди в соборе святого Павла в прошлом году».

– Он редактирует новое издание Евангелий на английском. Джон просил меня просмотреть рукопись. Приходите, мы выслушаем ваше признание, – Картрайт улыбнулся:

– Вам будет трудно, как было трудно всем вначале, однако я обещаю, что станет легче.

– Моя жена, – спохватился Ворон.

– Муж есть глава жены, как Христос – глава Церкви, – отозвался Картрайт: «Поговорите с ней, мягко и терпеливо. Сказано: „Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: тот, кто любит свою жену любит самого себя“. Ей не нужно приходить к нам. Вы сами можете ее выслушать. Потом мы благословим ваш брак».

– Хорошо, – Степан поднялся. «Спасибо вам».

Картрайт проводил его глазами: «Так и случалось во времена Иисуса. Люди чувствовали правду, и шли за ней».

– Но как же? – ахнула Маша. «Только воскресенье, и все? А Рождество и Пасха?».

– В Евангелиях не говорится о Рождестве или Пасхе, – ответил Степан. «Сказано: «Я был в духе в день воскресный».

– А исповедь? – взглянула на него жена.

– Как можно исповедоваться кому-то, кроме Бога? – Петя улыбнулся: «Машенька, зачем человеку преграждать путь к Всевышнему? Кто лучше Его знает, что у тебя на душе?»

– Это так, – серьезно сказала Маша: «Я сама об этом думала, Степа. Хорошо, а что с причастием?».

– Причастие осталось, – ответил ей муж, – только общее. Иисус всех называл братьями. Как можно подходить к кому-то за причастием? Напротив, в нем все должны быть равны.

– Но ведь мы крещены и повенчаны. Надо еще раз? – Маша прикусила губу.

Муж успокоил ее:

– Надо только прийти и рассказать, что ты думаешь и чувствуешь, признаться в своих грехах. Тогда Господь принесет тебе избавление и спасет тебя, если ты будешь жить по заповедям.

– Это тяжело, – вздохнула жена. «Во всем признаваться».

– Однако нужно, – Степан взял ее за руку: «Но это только мне».

– А я? – обеспокоенно спросила Маша.

– Я тебя выслушаю, – он улыбнулся: «Я ведь глава семьи. Потом можно будет дома благословить наш брак».

– Можно, я почитаю? – Маша достала с полки Библию:

– Я у себя пока посплю. Я долго читать буду, не один вечер, – она смущенно улыбнулась.

Степан, было, хотел сказать, что он скоро уходит в море, но вспомнил евангельские строки: «Любящий свою жену любит самого себя». Он только кивнул: «Конечно, радость моя».

Через несколько дней Маша пришла к нему в кабинет. Устроившись на краю кресла, жена сцепила тонкие пальцы. Степан заметил, что Маша выбрала совсем скромное платье и заплела косы. На шее поблескивал медный крестик, с которым Маша вошла в его дом. Она оставила на руке только обручальное кольцо.

– Степа, – девушка взглянула на него, – ты еще не говорил… – Маша указала на дверь.

– Нет, – он потер лицо руками: «Мне, Машенька, не двадцать, как тебе, а четвертый десяток идет. Надо все записать сначала, – он кивнул на бумаги, – так легче».

– Я долго думала, Степа, и я готова… – Петя вспомнил, как они сидели в соседней комнате, читая стихи.

– Сначала я хочу тебе кое-что сказать, – он помедлил:

– Королева ко мне благоволит, благодаря Господу мы не бедствуем, но все в руке Божьей. Ты знаешь, кем я был на Москве, и с чего мне пришлось начинать, когда я бежал оттуда. Говорили мы, что за веру людей сжигали, и на английской земле тоже, совсем недавно. С помощью Господней время то не вернется, но пока многие называют нас еретиками. Решай, по пути ли тебе со мной… – он добавил:

– В этом я не могу тебя обязывать. Иисус учил, что как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Но здесь каждый человек должен выбирать сам.

– Как может мне с тобой быть не по пути? – улыбнулась она: «Сказано: „И будут двое одна плоть“. Если мы с тобой плоть едина, то и дорога у нас одна. Выслушай меня».

Она плакала, но Ворон не мог утешить жену. Со слезами она должна была справиться сама.

– Степа, – Маша вытерла мокрые глаза, – я хотела тебя попросить. Ты можешь, – она замялась, – подождать, пока благословят наш брак?

– Я должен, – ответил он.

Переступив порог комнаты, он взглянул на сидящих за столом.

– Как ваша жена? – спросил его Картрайт.

– Все хорошо, – кивнул Степан: «Но ей было тяжело». Поняв, что предстоит ему сейчас, он стиснул захолодевшие пальцы. Выдохнув, Ворон начал говорить.

Воскресная проповедь читалась в простой комнате, где стояла только деревянная кафедра да висело распятие на беленой стене.

Маша поняла, что на службу пришли разные люди. Женщины вокруг нее тоже сидели разные, от совсем бедных, до тех, чьи платья, хоть и скромные, были из хорошей ткани.

По дороге муж рассказал ей о Джоне Фоксе. Проповедник выбрал знакомый Маше отрывок из послания апостола Павла к Ефесянам.

– Никто, кроме Иисуса, не может быть главой церкви, – Фокс зорко смотрел на общину: «Ни один человек не может сказать: „Я ближе к Христу, чем ты“. Ни один человек не имеет права ставить себя выше других людей. Любой может взойти на кафедру и говорить, ибо в каждом человеке живет дух Божий».

По дороге домой Маша спросила:

– Значит, женщина тоже может проповедовать? Если в каждом человеке есть частица Бога, то и в женщине тоже?

– Конечно, – ответил ей муж:

– Но долг женщины не в проповедях перед общиной, а в том, чтобы ее дом стал местом, где исполняются заповеди Господни. Это ее призвание, данное Богом, и ее стезя. Помнишь, как сказал апостол Павел:

– Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят, чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви.

– Я понимаю, – кивнула жена: «Но тогда твой долг обучать меня, и – она помедлила, – детей».

Белоснежная щека Маши зарделась. Вдохнув сырой мартовский ветер, Степан ласково взял ее за руку.

– Разумеется, – ответил он: «Но когда я уйду в море, тебе придется самой заниматься с ними. Сможешь?».

Маша улыбнулась: «У нас нет детей, а мы говорим так, словно они обязательно появятся».

– Я верю, что появятся, – серьезно отозвался муж. Маша только пожала его пальцы.

– Скажи, – она помедлила, – тебе было сложно, когда тебя слушали?

– Очень, – признался Степан: «Я так никогда не говорил. Накопилось много вещей, кое о чем я стыдился упоминать. Когда я такое делал, я был другим, но все же…».

– Степа, – Маша подняла на него глаза, – а как же заповедь «Не убий»?»

Он помолчал: «Это самое тяжелое. Идет война, хоть и не объявленная, и я воюю, но я никогда не убиваю безоружных людей. Я думаю, что это главное».

Стоя перед Фоксом и Картрайтом, навестившими их дома, Маша поняла, что ее настоящая свадьба все же была не в церкви.

– Брак, – сказал Картрайт, – объединяет мужчину и женщину с согласия их обоих, чтобы они жили в дружбе и честности, помогая и утешая друг друга, избегая блуда и нечистоты, воспитывая детей в страхе Божьем. Это соединение двух людей в одну плоть. По указанию Божьему, оно продолжается, пока узы эти не расторгнет смерть одного из супругов.

Маша тихонько вздохнула.

Они склонили головы, Джон Фокс мягко произнес:

Да благословит вас Господь и сохранит вас!

Да будет благосклонен к вам Господь, и помилует вас!

Да обратит Господь лицо Свое на вас и даст вам мир!

– Аминь! – ответили они в один голос.

Через месяц, когда Степан уходил в море, Маша сказала ему, что ждет ребенка.