Анютка
Под навесом у дома хозяева накрыли стол. Посреди стола – горшок с постным варевом, мед в глиняной плошке, хозяйка принесла каравай ржаного хлеба, и хозяин нарезал его крупными ломтями.
– Хлеб на стол, так и стол – престол! – Сказал хозяин.
Прибежала с опушки Анютка с подойником, в глиняную плошку налили лосиного молока, накрошили хлеба.
Хозяин широким взмахом двумя перстами перекрестился и перекрестил стол.
– Хлебайте, с Богом! С вами Анютка побудет, а мы стога метать. Вечером, говорить станем. Все людишки наши соберутся.
Взрослые ушли, а ребята принялись за еду.
– Мне тятя сказал, что вы некрещеные! За стол сели, лба не перекрестив, – сказала Анютка, со страхом поглядывая на ребятишек.
У Васьки с Колькой ложки застряли на полпути. И оба они почему-то покраснели.
– Наука доказала, – пробормотал Васьска, – что Бога нет. Это эволюция сделала из обезьяны человека, а не Бог. Люди скоро в Космос полетят, как можно верить в бабушкины сказки?
Анютка в испуге подняла руки, словно защищаясь от страшных слов.
– Не говорите никогда такого. Господь на Крест за всех нас взошел, а протопоп Аввакум мученическую смерть принял, врагами старой неискаженной Никоном веры заживо сожжен был… И вместе с ними тысячи истинных ревнителей православия…
В словах девчонки было столько страсти и непоколебимой веры, что юные богоотступники замолчали.
– Ты, прости нас, Анютка, но ни о протопопе, ни о Никоне ничего не знаем. У нас в школе такого не проходят. Расскажи, кто они такие и почему меж ними борьба была. – Попросил уважительно Васька.
– Я мигом. – Посветлела лицом Анютка. Она скрылась в доме и скоро вернулась с большой старинной книгой в кожаном переплете.
– Я прочитаю вам из жития преподобного протопопа Аввакума. – Анютка бережно открыла книгу. Это писано им собственноручно в Пустозерске в царской ссылке, куда протопопа Аввакума сослали, за то, что не покорился лживым церковным нововведениям.
Это было двести пятьдесят лет назад. До того православная наша вера семьсот лет была неизмененной. А царь Алексей Михайлович допустил до церковных книг пришлых людей, лживых да завистливых, которые православие на католический манер стали перекраивать. И стали они те книги переписывать да править, церковную службу менять, вместо двуперстого крестного знамения, щепоть бесовскую вводить. Главную молитву «Символ веры» переписали. А патриарх Никон стал несогласных с нововведениями гнать, на цепь сажать, головы им рубить и огнем жечь. И стал на Руси Великий раскол.
Ребята смотрели на эту девчушку, не видевшую ни разу в жизни иных людей, кроме своих деревенских, не знавшей достижений науки и техники, не ведавшей о ходе мировой истории, а жившей в остановившемся времени, и не понимали, то ли ее жалеть, то ли восхищаться ею и завидовать ей. Что-то было в ней настоящее, уверенное и мудрое, что заставляло чувствовать себя рядом с ней маленькими и несмышлеными…
Ее глаза были полны смиренного достоинства и непоколебимой веры.
– Вот протопоп Аввакум оставил нам слова истинной правды: «Мы святых отцов церковное предание держим неизменно, а палестинскаго патриарха Паисея с товарыщи еретическое соборище проклинаем. – Стала читать она из принесенной книги.
– … привели нас к плахе и, прочет наказ, меня отвели, не казня, в темницу. Читали в наказе: Аввакума посадить в землю в струбе и давать ему воды и хлеба. И я сопротив тово плюнул и умереть хотел, не едши, и не ел дней с восмь и больши, да братья паки есть велели.
Посем Лазаря священника взяли и язык весь вырезали из горла; мало попошло крови, да и перестала. Он же и паки говорит без языка.
Тоже, положа правую руку на плаху, по запястье отсекли, и рука отсеченная, на земле лежа, сложила сама персты по преданию и долго лежала так пред народы; исповедала, бедная, и по смерти знамение спасителево неизменно.
Посем взяли соловецкаго пустынника, инока-схимника Епифания старца, и язык вырезали весь же; у руки отсекли четыре перста!
Посем взяли дьякона Феодора; язык вырезали весь же.
И прочих наших на Москве жарили да пекли: Исаию сожгли, и после Авраамия сожгли, и иных поборников церковных многое множество погублено, их же число Бог изочтет. Чюдо, как то в познание не хотят приити: огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить!»
Ребята слушали старинный слог жития, затаив дыхание. Трудно было представить, что ради каких-то незначительных поправок в церковных книгах, ради незначительных изменений обряда одни люди шли на смерть, а другие были способны жечь на кострах несогласных.
– Так вы и есть те самые староверы? Нам про вас говорили рыбаки с Оби. Получается, что у вас никакой связи с миром не было. И как давно вы так живете? – Спросил Васька.
– Наш батюшка рассказывал, что во времена раскола многие несогласные с царем и патриархом, затеявшими нововведения, уходили от преследования на Волгу, на реку Керженец. Там, на озере Светлояр в недоступных местах построен был град Китеж, и жили в нем, следуя старой вере, многие знатные и простые люди. И что даже скрывался там царский сын, первенец царя Алексея Михаил со своей семьей, которому дорога была неисправленная, не замусоренная вера.
Тогда рассерженный царь лишил его престола, а сам стал воевать Соловецкий монастырь, где 300 монахов восстали против новой веры. Шесть лет не сдавался Соловецкий монастырь, пока обманом и подкупом не взяли спящих монахов, истинных хранителей веры.
Всех их по приказу царя казнили. Одних подвешивали за ребра на железные крюки, других вмораживали живьем в лед… А спустя коротко время и сам «безумный царишко», помер весь в гное и струпьях.
Потом уже царь Петр послал свои войска на поиски града Китежа и своего старшего брата Михаила, законного наследника престола.
Когда войска подошли совсем близко к граду Китежу, то город стал невидим и погрузился, рассказывают, в воды озера Светлояр. И явится на свет град Китеж только с пришествием Христа на землю. Вот.
Девчонка передохнула, аккуратно перекрестила себя двумя перстами и закончила рассказ:
– А Михаил со своими сыновьями взошел в огонь и закончил свою жизнь самосожжением, чтобы уберечь невинный народ от преследований и казней.
Ребята сидели потрясенные, оглушенные и повзрослевшие, казалось, сразу на много лет…
– Вот я вам еще из протопопа Аввакума прочту, сказала, наконец, Анютка, открыв книгу на странице с березовой закладкой:
– А в огне том здесь небольшое время потерпеть, аки оком мгнуть, так душа и выступит! Разве тебе не разумно? Боишися пещи той? Дерзай, плюнь на нея, небось! До пещи той страх-от, а егда в нея вошел, тогда и забыл вся…”.
Анютка замолчала. Над скитом стояла такая тишина, что казалось, слышно было, как растет трава и, как паук под сенью крыши плетет свою паутину.
– А как же ваши-то попали сюда? – Тихо спросил Колька, не сводя восторженных глаз с Анютки.
– Наши-то? Старцы тогда прокляли царя Петра, и весь царский род, назвав его антихристовым, и увели многих за Урал, в Сибирь, где царская воля не могла их достать. Ушли в поисках Беловодья – страны Добра, Истины и Справедливости.
– А нашли эту страну? – хотел было спросить Васька, но не спросил. Слишком много мыслей и чувств теснилось в его голове и груди.
…К вечеру в деревне стал собираться народ. Возвращались покосники, рыбаки, полесовики. Мужчины все до одного в окладистых бородах, волосы на голове удерживали берестяные обручи, на всех домотканые рубахи и порты. Женщины в вышитых сарафанах с покрытыми головами, и ребятишки, необычно сдержанные и степенные.
Народ с настороженным любопытством поглядывал на незваных гостей, ждал, когда старшие начнут разговор.
Наконец, в центр круга вышел белый, как лунь, старик, опиравшийся на деревянный посох, на конце которого был искусно вырезан крест.
– Бог послал нам вестников из греховного мира, из которого мы, гонимые антихристом, ушли уже более двух столетий назад. Мы жили по священным заповедям, как жили до Великого раскола семьсот лет наши предки и наши великие святые Кирилл Белозерский и воитель Александр Невский, протопоп Аввакум и Соловецкие мученики.
Бог хранил нас от всех бед и невзгод. И теперь спрашивайте этих неискушенных грехами чад, что расскажут они о том, мире, что остался за пределами нашими.
Колька Покачев подтолкнул вперед себя Ваську.
– Ты говори. Ты уже пятилетку закончил.
Васька сделал шаг вперед. Сотни глаз были устремлены на него. И Васька вдруг почувствовал ответственность всего мира перед этими людьми, ушедшими из него от обид и унижений. Что сделал за это время человеческий мир, чем он может погордиться? Жил ли он в любви и согласии, к чему стремились, как понял он, истинные христиане?
Васька вспомнил, что по земле за эти двести пятьдесят лет прокатилось столько опустошительных войн, столько было разрушено сел и городов, убиты, сожжены, наверное, не десятки, а сотни миллионов ни в чем неповинных людей… Он вспомнил своего погибшего в огненном пекле отца, мать, безвинно осужденную и страдающую где-то за колючей проволокой… И ему стало не по себе. Он не знал, что сказать этим людям.
– А у нас изобрели радио, телефон и рацию. Можно в черную такую трубочку говорить, а тебя услышат за тысячу верст, – выдавил, наконец, он из себя. – Люди стали летать по небу на самолетах, ездить на быстроходных машинах и поездах.
Люди молча слушали. А Васька снова подумал, что все эти изобретения опять-таки работают на войну…
Беседа затянулась едва ли не до полуночи. Хозяин отвел ребят ночевать на сеновал.
– Хорошие вы ребята, – говорил он. – Оставались бы у нас. Веру бы нашу приняли, мы бы оженили вас здесь, дома бы вам всем миром поставили. Надо нам кровь свою разбавлять со стороны, а то вся деревня давно уж родня. Детей от этого много мрет, – сказал он с грустью.
– Нам, дяденька, никак нельзя, – отвечал Колька. – Нам на Шаман надо.
– Жалко вас, без веры живете, без любви, в грехе и жестокосердии…
– Как без любви? – Поперхнулся Васька. И он вспомнил сразу и маму, и девочку Лару, и Виктора Акимовича, и своих детдомовских друзей…
– А так, что без любви к Богу никакой другой любви быть не может, – отвечал хозяин. – Как протопоп Аввакум наставляет нас? ««Любити Бога всем сердцем и всею душою, и всем разумом и всем помышлением… Чти родителей, прочих сродников, потом „вся человеки во истину люби, Бога ради…“ «…аще время привлечет и пострадать брата ради по Христову словеси, больше бо любви несть, да кто душу свою за друга своего положит…»
Васька и Колька долго лежали на сеновале и могли уснуть.
– А как ты, думаешь Колька, отец мой разве не ради любви к нам погиб на фронте… Разве не положил он душу за друга своего?
– Я думаю, Васька, твой отец был настоящим мужчиной.
– А ты бы мог ради веры, ради друга своего войти в огонь и сгореть в нем?
Колька долго молчал, наконец, выдохнул:
– Я не знаю, Васька.
– Я тоже не знаю, Колька. Страшно даже представить.
Они долго лежали молча без сна.
– А знаешь, Васька, вот я вырасту большой, и приеду сюда сватать Анютку. – Сказал Покачев. – Как ты думаешь, отдадут ее за меня?