Быка за рога
Посадки села Бекетовского стоят на высоком берегу реки. Дома крепкие, за высокими тесовыми заборами, с амбарами да черными банями, с ухоженными огородами…
Сюда на поселение ссылали всякого рода вольнодумцев да лихих людей, смешалась здесь русская кровь с татарской и кавказской, с вогульской и остяцкой, под лютыми морозами выплавился особый сибирский характер: независимый, не сгибаемый, упертый… Если уж в бой идти, то за победой, если гулять, так гулять, чтобы чертям было жарко, если работать, так работать до седьмого пота…
Только вот парадокс: в районе говорили об истовом трудолюбии бекетовцев, а колхоз – на боку… Почему земля не родит, почему на фермах надои у коров козьи? Почему казна колхозная пуста?
…В Бекетовское приехал Василий Уралов только к вечеру. Улицы были пустынны, и лишь собаки, весело виляя хвостами, приветствовали будущего председателя.
Сразу за деревней видны были строения ветхого коровника.
Василий решил еще по дороге сразу же «брать быка за рога». С коровника он и начал свое знакомство с хозяйством.
На дворе было пусто. Под ногами хлюпала навозная жижа, кормушки были пусты и коровы, словно почуяв в этом новом человеке будущего председателя, встретили Василия отчаянным ревом.
На сердце Уралова стало горько. Он прошел по двору. Ни души, хотя время было не такое уж и позднее.
Заглянул в пристройку. В «красном уголке» под писаном на ватмане «Графиком случки коров в разрезе доярок» сидела пожилая женщина в фуфайке, больших валенках с калошами, сером платке, упавшем с седых волос на плечи, и плакала.
Уралов смутился и постарался, как можно мягче, окликнуть ее.
– Скажите, что здесь случилось?
Женщина подняла на него полные слез глаза и тихо ответила:
– Коров жалко! Они-то чем виноваты, что пастух второй день пьян в стельку, а распорядиться привезти подкоску некому.
– Как вас зовут?
– Нина Пасхина я. Вековечная доярка. Сейчас вот устарела, так ночным сторожем наряжают.
– Пойдемте со мной! – Решительно сказал Уралов, – покажите, где живет бригадир.
Долго стучали в тесовые ворота большого в пять окон по переду дома с резными наличниками. Наконец, брякнула щеколда.
Бригадир вышел на крыльцо распаренный в одном исподнем и полотенцем на плечах. В деревне, видимо, был банный день.
– Что же это Николай Иванович, делается? – С упреком обратилась к нему спутница Василия. – Что же вы это скотину губите?
Бригадир покосился на Уралова, стараясь определить, что это за деятель пришел на его двор, чего от него ждать, и властным жестом руки остановил расходившуюся бабку:
– Не трещи! Сказано, у братанов свадьба. Сеструху выдают. А боле мне послать некого.
Уралов, стараясь быть предельно сдержанным, хотя его так и подмывало сказать этому благодушному типу далеко не лестные слова, представился:
– Я Василий Уралов, прислан к вам райкомом партии для ознакомления с хозяйством. Я советую вам сейчас же одеться и поднимать трактористов, возчиков, кормачей, ехать за травой и накормить скотину.
Видно стало даже сквозь банный румянец, как побледнел бригадир и стиснул зубы…
– Команды отдавать легко, – сказал он угрюмо. – Да тут у нас командиров не больно почитают, тут у нас сами с усами…
– Тогда сами и поезжайте и косите, и возите, если не в состоянии управлять людьми. – Резко сказал Уралов.
Бригадир бросил на Василия насмешливый взгляд и хмыкнул:
– Я то поеду, а вот остальные… У нас свадьба – дело святое, почти вся деревня там. Пока не нагуляются…
Тут деревенская тишина словно раскололась. Где-то недалеко на улицу выплеснулась гармонным перебором, задиристыми частушками, присвистом и уханьем лихая гулянка. Задробили часто каблуки в тесовый помост, загомонил народ…
Бригадир кивнул головой в сторону расходившегося веселья.
– Вот они братья Кряжевы веселятся. Можно вместе дойти, поговорить. Может и съездят за травой-то? – Сказал бригадир с иронией, испытующе глядя на приезжего гостя.
– Пойдемте! – Решительно согласился Уралов, еще не зная, что он скажет этим людям, как достучится до их сознания. А если сейчас он не сможет выправить ситуацию, не сможет договориться с людьми, то как ему вести себя дальше? О чем будет говорить с людьми на собрании, когда придет время выбирать его председателем. Поверят ли ему люди?
Дом Кряжевых всем видом своим напоминал крепость. Рубленый из бревен в обхват, с маленькими окнами, трехскатной крышей, мощным забором. Около дома стоял на приколе колесный трактор с тележкой, чуть дальше гусеничный ДТ. Напротив дома из обрезной доски пятидесятки был набран помост, на котором и около которого топталось человек сорок хорошо выпившего народа.
На кругу выделывал под гармонь коленца здоровенный чубатый парнище в темном бостоновом костюме, хромовых начищенных сапогах, за голенищем у него торчала наборная рукоятка финского ножа. Парень, согнувшись едва ли не пополам, бухал ногами в помост и скорее кричал, чем пел частушку:
Мы ребята ежики,
В голенищах ножики,
А по две гирьки на весу,
Револьвер на поясу…
Ему вторил другой, плясавший напротив, такой же крепкий и такой же чубатый парень:
Выхожу и запеваю,
А в кармане молоток
А неужели не заступится
За родного браток…
И столько было страсти, энергии и задора, готовности тот час вступить в сражение с противником, если таковой объявится, в этой их удалой пляске, что Василий понял: начни он командовать здесь, скандала не избежать… Уж на что крепок и натренирован он, но и ему тут не устоять, намнут бока кандидату в председатели…
У площадки в окружении девчонок стоял третий такой же крекий, такой же чубатый парень, только потончивее и помоложе. На одно плечо его бы накинут пиджак, на голове прилепилась кепка восьмиклинка с веточкой черемухи.
Братаны оставили круг и на подмостки выскочила бойкая девчонка, лихо продробив каблучками.
Допризывнички гуляют,
Допризывничкам почет…
А несчастная браковка
Еле ноги волочет…
– Это вот и есть братья Кряжевы, – сказал бригадир. Один вот, Ванька, в армию идет, а эти два – трактористы, а больше трактористов нет в этой бригаде. Но сейчас, точно вам говорю, лучше их и не трогать…
– Это почему? – Не сдавался Уралов, хотя ему и так уже было ясно, почему Кряжевых лучше не трогать.
– Генаха-то, у которого финка из-за голенища торчит, уже в тюрягу сходил. Уж больно горяч, чуть что не по ему – в драку…
– А второй?
– Второй– Пашко. Не сидел, а такой же отлет…
– А что же вы их в трактористах держите? На ответственном участке…
– Работники они хорошие, как начнут пахать, так как огнем палят. Сутками из-за рычагов не выходят, но уж если праздновать начнут, тут их не трожь…
– И все же я хочу с ними поговорить! – Твердо сказал Василий.
Но их и так уже заметили. Гармошка жалобно всхлипнув, замолкла, плясавшие в кругу братья Кряжевы, повернулись к вновь пришедшим гостям.
– О-о! Сам бригадир к нам пожаловал. Да не один, – Сказал нараспев Генаха, раскрыв широко руки. – Нашего полку прибыло. По чарке гостям.
Из дому уже несли на подносе закуску и бутылку «Московской» со стаканами.
– За счастье молодых! По целому, – Генаха ловко сорвал с бутылки сургучную пробку, в его огромных руках пол литра казалась четвертинкой, и вся она в один миг вместилась в эти два стакана.
Бригадир глянул жалобно на Василия и взял в руки стакан.
Но Василий решительно отвел угощение.
– Вот что, друзья, – твердо сказал он. – Я пить не буду ни за счастье молодых, ни за их будущее…
– Это почему это не буду? – опешил было Генаха. – За счастье молодых он не будет… Так мы можем и по другому попросить! – В голосе его зазвучала неприкрытая угроза… – Ты кто такой, чтобы нам, Кряжевым, поперек пути становиться?
– Я Василий Уралов, прислан сюда по решению райкома партии как кандидат на должность председателя колхоза. – Сказал громко и твердо Уралов, чеканя каждое слово. – И я вижу, что у вас в колхозе полный бардак. Коровы от голода на дворе так ревут, что крыша поднимается, а вы тут гулянки устраиваете…
Генаха недобро усмехнулся:
– Коровы чай не сдохнут до завтра, а вот председателем ты можешь и не стать…
– Ты чего это несешь, Кряжев! – Встрял бригадир. – Ты эти замашки брось. Ишь, угрожать вздумал!
– Ты, бригадир, не мельтеши. Генаха никогда и никому не угрожал. Он сразу резал, – ухмыльнулся Пашко. – А этого мы резать не станем. Мы его просто не выберем…
– Выберете вы меня или нет, мне без разницы. – Вскипел Уралов. – Я без работы не останусь, а вот у твоей сестры, как ты говоришь, ни счастья, ни будущего, ничего с таким вот вашим отношением к делу, не будет. И у вас не будет, и у ваших детей… Развалите колхоз в конец, прогуляете…
– Чего-о ты сказал, паренек? – Вздыбился Генаха. – Кто прогуляет? Мы с Пашко колхоз прогуляем? Да ты кто такой, ты чего про нас знаешь-то?
– А и знать нечего, – вдруг вынырнула из-за спины Уралова Нина Ивановна. – Не стыдно ли вам приезжего человека, срамота, сами жрете, а скотину голодоморите!
На какое-то время наступила тишина. Но тут вперед, раздвинув братьев, выступил могучий мужик лет пятидесяти с седеющей гривой волос, в котором сразу видна была порода, давшая на свет и Пашка и Генаху.
– А ну, уймитесь, соколики! Верно вам говорят люди. Не гоже скотину мучить. Только вот чего я скажу, Василий, Как тебя по батюшке-то?
– Васильевич он, – подсказала Нина Ивановна.
– Так вот, Василий Васильевич. Не чинись, выпей с нами заздравную, а скотину мы сейчас живо обрядим.
– Сначала обрядите, – уперся Уралов.
– Хорошо. – Согласился Кряжев старший. – Генаха, Пашко! В поле ехать не стоит. Худая еще трава, жидкая. Заводите трактор, спускайте с повети пустошное сено, везите на двор.
– Ты чего это батько наше сено-то отдать решил? – вывернулась из=под руки у Кряжева маленькая, словно воробей, женщина.
– Ничего мать, накосим нового! – Отвечал ей спокойно Кряжев.
Тут же затрещал в заулке трактор, распахнулись тесовые ворота. С десяток добровольцев, не снимая парадных костюмов, уже забрались на поветь и орудовали вилами. Через пятнадцать минут с полным возом колесник уже тарахтел по направлению к колхозному скотному двору…
– Ну что, командир, с почином! – Старший Кряжев протягивал Василию стакан, полный склень водкой, и соленый огурец на вилке. – Не держи на Кряжевых зла!
Отступать было некуда. Василий выдохнул из груди воздух и, пересиливая себя, выпил стакан до дна.
И тотчас, словно пожар вспыхнул внутри его, голова закружилась легко, и груз дневных забот и тревог стал отходить на задний план.
Перед ним словно из туманы выросла веселая девица в крепдышиновом сиреневом платье, сверкнула озорно горячими глазами, и, ухватив Уралова за руку, вытащила в круг. Радостно отозвалась гармошка, и ноги у Василия сами пошли в пляс.
Девица выдробила строчку и, не сводя с Василия дерзких манящих глаз, пропела, как выдохнула:
А ни коровы, ни козы,
Не коси, не майся…
Только с милым на печи
Лежи да обнимайся.
Тут же Василия подхватили под руки и потащили в дом.
– Не хватало и мне еще загулять вместе со всеми! – В отчаянии подумал он и уперся.
– Нет, нет! – Запротестовал Василий. – Я не могу сейчас идти с вами. Меня ждут.
Он нашел глазами в толпе Нину Ивановну и призывно замахал ей рукой.
Она все поняла, подхватила Уралова под локоть и сердито прикрикнула на разгулявшуюся публику.
– Вам сказано, что товарища Уралова ждут. Он не может остаться!
Шум праздника остался в стороне.
– Вы где собрались ночевать-то сегодня? – Спросила осторожно вековечная доярка Пасхина. – Ежели чего, так у меня изба пустая. Только сначала надо на двор сходить доглядеть.
…На этот раз коровник встретил тишиной, нарушаемой лишь хрустом сена да глубокими вздохами скотины.
– Слава тебе, Господи! – Перекрестилась Нина Ивановна. – Теперь пойдем на покой!
Она помолчала прислушиваясь к своим мыслям, покачала головой:
– Это ж надо, Кряжев сено самолучшее свое отдал! А три года назад уполномоченного с крыльца спустил. Так Генаха тогда на себя вину взял. Два года отсидел ни за что не прошто…
– Это что за история? – Заинтересовался Уралов.
– Так ведь не давали скотину-то держать. Не давали. – Вздохнула Нина Ивановна. – Косить не давали, приусадебные участки обрезали…
Хрущев-то будто заявил, что все по столовым будут питаться, что там все дешево станет и дома не надо будет силы тратить… Что все силы на общественное производство…
– В принципе-то это правильно, – сказал Василий. – На личном подворье труд малопроизводительный…
– Может, оно и так, – устало возразила Нина Ивановна, – только какая это будет семья, если она за общим столом не собирается, какой дом без скотины-то? Ведь народ-то в зимогоров превратиться…
Уралов не возражал.
– Приехали с района представители, – продолжала Пасхина. – До часу ночи собрание шло, уламывали всякими способами, чтобы проголосовали за сокращение приусадебных с 35 до 15 соток, за то, чтобы коров со дворов сводили на мясо…
– Ну и как?
– Проголосовали. Не все, конечно. Кряжевы не голосовали. Корову не свели. Потом и началась битва. По ночам косили, тайком. Был у нас такой бригадир из пришлых, так он Матрену Стогову выкараулил, как она сено с пустошей ночью на горбу несла, да и поджег сзади ношу-то. Сено то, как полыхнет в ночи-то… Так она чуть ума не лишилась…
– Ну, а Кряжевы что?
– А что Кряжевы? Надо скотину-то кормить. Накосили в тайге, привезли опять же ночью. Кто-то и донес. Вот к ним комиссия и нагрянула. Старший-то и встал на дыбы.
Вот с той поры у нас у народа на колхозное вроде бы обида какая… Не надо было подворье-то зорить. Теперь вот не запрещают скота держать, а обида осталась…
…Маленькая избушка Нины Ивановны Пасхиной была уютна и чиста. Хозяйка согрела самовар, выставила на стол нехитрую снедь: вареные яйца, молоко, хлеб…
– Я ведь, Василей Васильевич, батюшка, без скотины тоже жизни своей не мыслю. Сейчас вот сил уж не стает, так хоть козлика с козочкой да держу Уралов тоже молчал, потрясенный этой историей.
Да, Хрущев уповал на то, что общественное животноводство, более дешевое и производительное накормит всю страну и высвободит опять же для производительного общественного труда рабочие руки… Выходит, резали по живому… В скольких сердцах осталась такая вот неизбывная боль по своему хозяйству, по скотине…
– Вот я и думаю, если на том свете есть коровий рай, так точно Белава моя в раю. Не зря она мне во сне грезится. Верно к себе зовет. А я и сама последние лапти донашиваю на этом свете, только вот попаду ли в рай=то – не знаю. Ох, нагрешили мы за время свое безбожное немало, и церкви наши бескрестовые лесом на куполах поросли…
…Было уже темно. Нина Ивановна постелила Уралову в горнице на перине. В избе пахло хлебной закваской и ржаной соломой. Совсем, как в далеком теперь детстве… Едва коснулась голова подушки, словно провалился он в глубокий омут. И снилась ему дальняя дорога, плачущая доярка Пасхина, братья Кряжевы с финскими ножиками за голенищем, и та самая девица, плящущая на кругу, с горячими темными глазами. Вот повернулась она на каблуках, взмахнула подолом сиреневого платья, и вновь открылось ее лицо, но это была уже другая девушка, белокурая, с ясными голубыми глазами, грустной улыбкой на губах. Это была его Лара…