Весна на тракте
…В зелени и тепле плавился май. Ручьи, уставшие от паводкового разгула, чуть слышно звенели на перекатах, жаворонки колоколили над головой, из сырых низин накатывали волны хмельных запахов прелой земли и цветущих медово ив. Уже поднялась на лугах трава-мурава, а в заливных поймах мощно пробивалось к солнцу травяное многоцветье – настоящая кладовая природы.
В этот погожий денек на старом тракте появился молодой человек, высокий, широкоплечий, с красиво посаженной головой и прямым уверенным взглядом. Молодой человек был одет в прорезиненный плащ, фетровую шляпу и резиновые сапоги. В руках его был потрепанный портфель. Скоро он остановил грузовик, везущий в колонне к посевной семена и удобрения в дальние углы района.
Молодым человеком был Василий Уралов, инженер районного управления сельского хозяйства. Он отправлялся в дальнее село Бекетовское знакомиться с хозяйством. Райком партии предложил кандидатуру Василия Уралова в этот колхоз на должность председателя. Было Василию всего двадцать два года. И было в душе его страстное желание преобразований.
С того памятного открытия Шаманского нефтеносного района прошло одиннадцать лет. За эти годы Западная Сибирь мало в чем изменилась, все так же жили люди по деревням и лесным поселкам при керосиновых лампах, а то и вовсе при лучине, все также убийственно было бездорожье на тысячи не мереных верст, а на сотни верст безлюдье и дичь… Однако Сибирь жила ощущениями великих перемен.
Волнующие слова «нефть, газ» все чаще звучали не только на партийных и хозяйственных заседаниях, но уже широко проникли и в обиход.
А Васька Уралов и Колька Покачев успели за это время окончить среднюю школу, поступить в высшие учебные заведения, и стать дипломированными специалистами, начать трудовую жизнь. Василий закончил факультет механизации сельскохозяйственного вуза, Николай в Ленинграде– университет народов Севера.
Трудно ли им было? Да уж, конечно, не просто, если на двоих одна мать – Надежда Петровна Уралова с зарплатой заведующей садика, так и не решившаяся на второе замужество, хотя претендентов было немало. В том числе и Виктор Акимович, директор детского дома, похоже любивший Надежду Петровну всем своим сердцем.
Они ютились втроем в барачной комнатушке, но жили счастливо, потому что были вместе, вместе садили огород и растили картошку, ловили на реке топляки, чтобы обогревать зимами свое жилище, корпели вечерами под керосиновой лампой над тетрадями и книжками…
Но государство уже подставляло детям войны свое надежное плечо, мостило новому поколению твердую дорогу в будущее. Если бы не эта помощь и опека, разве смог бы вогульский мальчишка Колька Покачев, оставшийся без роду, без племени подняться на вершины знаний в прославленной столице науки Ленинграде? И вряд ли Васька Уралов получил бы свой красный диплом отличника и почти сразу же ответственную работу?
Они готовились с Колькой к серьезной жизни, мечтая уже не найти, а самим создать, построить, выпестовать свою страну Истины и Справедливости, свое Беловодье, где каждый будет счастлив и любим. И потому новое свое назначение Василий воспринял с большим энтузиазмом.
Василий не стал ждать, когда придет за ним машина, добирался до Бекетовского, центральной усадьбы колхоза «Заря», попутным транспортом. Райком решил предложить его кандидатуру на должность председателя колхоза. После института он успел всего год поработать в соседнем районном управлении сельского хозяйства. Видимо, проявил себя неплохо, если партия решила, что молодой специалист способен поднять это хозяйство, в котором за последние три года сменилось четыре председателя. Последний председатель тоже ничем не успел себя проявить – утонул во время бури на Иртыше.
Колхоз был в лежачем состоянии. Поголовье скота не росло, надои падали, урожайность зерновых – на уровне дореволюционных…
Было у Василия страстное желание работать, засучив рукава, были знания, но знания чисто технические, а вот управленческого опыта – кот наплакал. И управлять-то нужно было не железками, а людьми… Об этом и размышлял он, добираясь до Бекетовского.
На старом Сибирском тракте подбирала его колонна грузовиков, везущих в дальнюю глубинку семена и удобрения. Однако радоваться было еще рано. Скоро бетонка кончилась и колонна встала.
На границе с насыпной дорогой был перекинут огромный, изо всего леса, осиновый шлагбаум. Водители высыпали из машин, загалдели.
Тут из маленькой, сколоченной наспех будки, вылез старик в бродах, зеленой пограничной фуражке без кокарды.
– Не пущу! – решительно замахал он руками. Поворачивайте обратно!
Вот оно что! Дорога на распутицу закрыта.
Закрывали сельские проселки каждую весну, и каждую весну между дорожниками и шоферами шла упорная война.
– Покуражится да пропустит, – заверил Уралова шофер и вылез на обочину покурить.
Старик же молчаливо оглядел колонну, сдвинул на глаза фуражку, почесал седой затылок.
– Впустую, мужики стоите. Сказано – не пущу!
Он повернулся к будке и начал обстоятельно пластать топором короткий чурбачок на дрова. Скоро над будкой занялись кисловато-горькие куржавчики дыма. Дед собирался чаевничать.
– Дед Гарапон! – крикнул шофер головной, машины. – Ты это кончай! Нам ехать надо.
– А ты езжай, – выглянул старик из окошечка. – Только в обратную сторону. Через город езжай.
– Да ты в уме, старый! Что нам, двести километров крюк делать? – начали кипятиться мужики.
– Мое дело маленькое.
– Да ведь посевная, бюрократ ты в ботах! Семена везем, понял?
– А ты, гражданин хороший, не кричи. Есть повыше начальство. Товарищ Бурышев строго-настрого наказал без документов не пущать! – Отвечал невозмутимо Гарапон.
– А это что? Филькина грамота? – шофер тряс потрепанным пропуском.
– А вот мы и посмотрим: Филькина, али товарища Бурышева.
– Старик достал из кармана очки, долго шевелил губами, рассматривая бумаги.
– Не пущу! – наконец, все так же невозмутимо, ответил он. Товарищ Бурышев наказал только с красной полосой пущать, а у тя – синя. Не стой, батюшко, не стой!
– Ла-дно-о, – заскрежетал зубами парень. – Ладно, старый пень. – Он со злостью пнул камень на обочине. Камень плюхнулся в канаву, пугая лягушек. Шофер скривил рот – зашиб палец.
– Я тебя, старая кочерыжка, в будке запру. Будешь тут всю ночь куковать.
– Не выйдет, милый! – ласково возил старик. – Лицо его раскраснелось от чая и было полно благодушия. – Я уж и нумерки ваши на гумажку списал. А то этта и в самом деле ваши, нет ли, мужики батожок к дверям приставили. Учен.
– Этак его не возьмешь, – сказал шофер Уралову – Тут нужна дипломатия.
Он ушел к мужикам на совещание. Солнце уже скатилось к вершинам леса, стряхнувшего зимнюю дремоту. Слышно было, как под гулкими сводами леса бормочут косачи, и где-то далеко в просыхающих полях ровно гудели тракторы.
Мужики толпились у пограничной будки. Что-то до боли знакомое было во всей этой сцене у шлагбаума. И старик в зеленой фуражке с его куражом и амбициями государева служащего напоминал Василию кого-то, с кем не раз пришлось встречаться на жизненном пути. Уралов вздохнул, сдерживая страсти.
– Постно кушаешь, батя. Пустой чай душу не греет. Пуншиком не побалуешься? – Осаждали водители будку.
– Не потребляю!
– Али старуха ругает?
– Я, милый, на службе не пью.
– Ой, ли? Поднести, может?
– Отказываюсь категорически. Ты меня на подкуп не бери. У меня самого старухе наказано в лавку сбегать. Кончу дело, гуляю смело.
Водитель вернулся и сердито упал на сиденье.
– В объезд не тронусь. Ночь просижу, а высижу. Всяко уйдет домой, либо уснет.
Тоскливая тишина надолго воцарилась на дороге. Лишь ошалевшие от любви лягушки радостно и безмятежно славили мир.
– Эй, Гарапон! Подымай бревно, – совсем безнадежно окликнул старика шофер передней машины, самый молодой и нетерпеливый.
– Не подумаю! – дед взял топор и принимается докалывать чурбачок.
Тут где-то в середине колонны раздался пронзительный визг и вслед за ним крепкая ругань Тут же визг повторился, но более яростно и отчаянно.
Дед Гарапон поднял голову и прислушался. Визжал поросенок, ругался шофер. Еще утром купил он его на рынке и теперь вез домой. Поросенок оголодал за день, взбунтовал.
И тут неприступного Гарапона словно подменили. Он торопливо засеменил к машине.
– Никак кабанчика купил»? – спросил он заискивающе шофера.
– Купил! – огрызнулся тот. – Тебе что за забота?
– А как жо? Подохнет чай. Деньги плачены. Ну-ка, покаж!
Он стащил мешковину с корзины, радостно сдерживая брыкающегося поросенка.
– Добрый кабанчик, добр. Я этта сам привез кабанчика-то. Еле-еле со старухой отходили. Оправился, не сглазить бы.
Он торопливо побежал к шлагбауму, распутал узел веревки. Лесина, качнувшись, медленно ползла вверх.
– Езжайте, езжайте, мужики. Бог с ним, с Бурышевым.
Весело побежали машины по просыхающей дороге.
– Добрый кабанчик будет, добрый!
Повеселел и Уралов, радуясь, что еще засветло доберется до Бекетовского.