Конец злобного Тарена
Накануне Костя подстрелил у озера несколько белых куропаток и Шурочка решили приготовить их по всем правилам кулинарного мастерства.
Ребятишки с утра крутились на буровой, пока холод не загнал их на кухню. Шурочка усадила их за стол, налила горячего чаю, подала по краюшке сдобного хлеба, а сама накинула на плечи шубейку и сунула ноги в валенки.
– Ты куда? – насторожились ребята.
– Я пойду на болотечко, пособираю из-под снега брусники, – отвечала Шурочка. – Куропатки с брусникой – царское блюдо. Не пробовали?
– Мы с тобой! – Вскочили было Колька и Васька. Но Шурочка их остановила. – Сидите, грейтесь. За печкой следите. Я скоро.
Она прихватила маленькое ведерко, отворила дверь и скрылась удивительно красивая в облаке морозного пара.
Шурочка была единственной девушкой в этом суровом мужском коллективе. Она словно нежный весенний цветок в темной, едва проснувшейся от зимней спячки тайге тихо и скромно украшала суровый мир.
Шурочка спала за занавеской. Крохотный девичий уголок ее был образцом уюта, но заглядывать туда осмеливались только самые юные.
Ее звонкий радостный голосок то и дело раздавался под таежными сводами. Люди на буровой уставали предельно, но стоило только услышать кому легкие Шурочкины шаги, ее ласковый призывный клич: «Обедать!», как тут же усталость словно испарялась и улыбки освещали лица до предела измученных геологов.
Шурочку любили все, но сама она была явно влюблена в Русова, и многие уже многозначительно поглядывали в их сторону, если начальник партии и повар Шурочка оставались один на один.
Шурочка выросла в детдоме, родители ее сгинули в пекле войны и не смогли, не успели напитать ее сердце родительской любовью. Она любила их в воспоминаниях, разговаривала с ними, заботилась, страдала о них. И в страданиях этих, в тоске по родительской ласке, воспиталась тонкая, чувствительная Шурочкина душа, готовая тотчас откликнуться на чужие страдания.
После школы она сразу же поступила в геологическую экспедицию и всем сердцем привязалась к начальнику ее Ивану Русову. И, верно, полюбила его, соединив в нем и образ загадочного принца, которого, наверное, ждет каждая девушка, и образ отца, мудрого и сильного, ласкового и доброго, которого так недоставало в ее маленькой еще жизни.
И Русов почувствовал вдруг непреодолимое влечение к этой тихой голубоглазой хрупкой девчонке. Как не пытался он убедить себя, что он для нее слишком стар – тридцать пять – это вам не баран начихал, что бродячая его профессии не располагает к созданию полноценной семьи, что его постоянные длительные походы по тайге, по болотам до сих пор не позволили развиться сколько-нибудь серьезным отношениям с женщинами, претендовавшими на брачные узы…
Все эти, казалось бы аргументированные соображения, тотчас улетучивались из сознания уже, казалось бы, набравшегося не только производственной, но и житейской мудрости начальника партии, как только встречался он взглядом с Шурочкими небесными глазами, в которых было столько невысказанной любви, что большой и сильный человек терял под ногами землю, голова его шла кругом, и к сердцу подкатывала сладкая истома…
И только огромными усилиями воли Русов не давал воли своим чувствам, пытаясь скрыть за нарочитой суровостью и официальностью разгоравшуюся в его душе нешуточную любовь.
Но скрывай, не скрывай, а все в геологоразведочной партии видели, что между Русовым и Шурочкой начинается роман, и что скорее всего, по возвращению из экспедиции дело закончится свадьбой.
В этот день по поднятым из глубины образцам грунта Русов с Лукьяном и Курбаном предположили, что радостное событие совсем недалеко. Это известие словно на крыльях подняло их маленький сплоченный коллектив. Люди готовы были работать вообще без сна, забывая, что на улице мороз под пятьдесят градусов.
Шурочка, казалось, радовалась больше всех. Она старалась приготовить такой обед, чтобы люди почувствовали настоящий праздник.
…Прошло с полчаса. Васька подкинул в печь дров и вдруг что-то вонзилось в его сердце, оно затрепетало в сильном волнении.
Васька обернулся. Колька Покачев сидел мертвенно бледный у окна. В глазах его был страх.
– Бежим, Васька, скорее! Беда!
Васька, не разговаривая, схватил шапку и бросился к дверям, Колька успел схватить стоящую в углу берданку.
Они почти одновременно выскочили на улицу. След от Шурочкиных маленьких валенок уходил в лесную чащу.
– Шура! Шура! – Закричал в отчаянии Васька, И бросился по следу. Колька бежал за ним, на ходу передергивая затвор берданки.
Метров через триста они увидели истоптанный окровавленный снег. Шурочка лежала навзничь, глядя широко открытыми неживыми глазами в небо, шапка упала с головы, в русых волосах ее застыла кровь, перемешавшаяся со снегом. Страшные когти зверя разорвали ее грудь и высыпавшаяся из ведерка брусника была не отличима на снегу от Шурочкиной горячей крови.
– Нет! – Закричал в страшном отчаянии Васька. И крик его, взметнувшись над соснами перекрыл шум буровой. От нее уже бежали взволнованные люди, прихватывая на пути, кто монтажку, кто гаечный ключ, кто тяжелый лом.
Скоро у растерзанного тела Шурочки собралась вся экспедиция. Люди были потрясены и шокированы случившимся и в первый момент не заметили, что Кольки Покачева среди них нет.
Первым обнаружил пропажу Лукьян. Он попытался по следам на снегу понять, что же тут произошло. Он обошел кругом место трагедии и обнаружил медвежий след, уходящий в глубину леса. А рядом с этим гигантским следом был след валенок маленького человека. Это Колька Покачев отправился с Костиной берданкой убивать взбесившегося ненавистного зверя.
Русов, увидев озабоченного Лукьяна, все понял и лицо его стало вдвое бледней.
– Спаси, парня, Лукьян, – прошептал он одними губами, – Прошу тебя.
Старик немедля ушел в вагончик и вернулся оттуда с ружьем, походным мешком и охотничьими лыжами.
– Я с тобой, дед Лукьян! – Выступил вперед Костюшка.
Вдвоем его легче взять.
– Нет, Костя! На зверя я пойду один, а ты помоги мне вернуть парнишку. Беги скорее за лыжами.
И Лукьян поспешно углубился в лес. Скоро молодые Костины ноги вынесли его на болото, через которое уходили следы зверя, идущего за ним мальчишки и деда Лукьяна. Костя приналег и нагнал старика у сосновой согры.
– Эх, беда! – Выдохнул на ходу старик. – Погибнет мальчишка. Успеть бы.
И тут они увидели Кольку, сидящего на корточках под заиндевевшей сосной. Парнишка выбился из сил, замерз, но крепко сжимал в руках ружье. По щекам его текли слезы и тут же застывали на морозе.
– Я найду тебя, проклятый убийца. – Шептали Колькины губы. – Я посчитаюсь с тобой, злой Тарен, за всех моих родных и близких…
Костя подхватил парнишку на руки. А Лукьян, почти не останавливаясь, стал быстро углубляться в лес.
Он шел широкими шагами по медвежьим следам.
Похоже, этот свирепый убийца и не думал прятаться далеко. Физическое превосходство над людьми сделало его самоуверенным: вряд ли можно было всерьез опасаться этих занятых своими делами людей. Он понял, что они не соперники ему в лесу: видел он намного лучше их, видел даже в темноте, его нюх в сотни раз превосходил обоняние человека, он был в десятки раз сильнее каждого из них, и все это давало возможность уйти целым и невредимым даже от дальнобойных ружей. Медведь снова обрел уверенность в себе и почувствовал себя всесильным хозяином. И он снова, встав на дыбы, снимал с сосен кору на огромной высоте, демонстрируя свою силу и мощь.
И что против его, этого безжалостного лесного правителя мог представлять этот маленький мальчишка или немощный старик Лукьян, уставший от одинокой таежной жизни…
…Охотник медленно приближался к лежке зверя, но медведь не думал тот час же уходить, он лежал на снегу, положив голову на лапы, чутко прослушивая окружающий мир.
Ему слышно было, как гомонили люди на буровой, как хлопали двери вагончика, как кто=то колол дрова топил печь. Тонкий запах дыма достиг его лежки и у медведя непроизвольно дернулся нос. Вот кто=то вышел из вагончика и окликнул собаку, она, по всей видимости, была привязана, потому что стала прыгать и повизгивать…
А охотник все шел и шел размеренно, сокращая расстояние до лежки, и в движении его не было ни малейшего страха.
Медведь поднял голову, принюхался и вдруг потревожено начал вставать.
Он понял своим звериным чутьем: тайгой шел победитель, тайгой шла его смерть.
Медведь, озираясь, уходил в чащу. А за его спиной все так же размеренно шелестели по снегу лыжи и раздавалось размеренное дыхание человека, полностью уверенного в себе.
Медведь бросился бежать, взбивая снежные клубы и сотрясая грузным своим телом землю.
…К концу следующего дня обезумевший зверь вышел почти к самой буровой и обессиленный рухнул в снег. Лукьян был от него в нескольких сотнях метров. Он все так же размеренно и монотонно шел по следу… Через несколько минут их глаза встретились. В глазах медведя был ужас, в глазах человека – решимость.
Лукьян поднял ружье…
…Людоеда привезли к буровой на тракторных санях.
Соболько пришлось привязывать, так он неистовствовал и лаял до хрипоты.
Васька смотрел на поверженного зверя со страхом, смешанным с отвращением. В этой трагедии он всем своим детским сердцем чувствовал нечто большее, чем простая гибель дорогого человека и возмездие зверю. В ней была некая вселенская тайна противостоянии зла и добра. Но тайну эту ему придется постигать всю жизни и вряд хватит ее этой жизни для постижения непостижимого.
В остекленевшем зверином глазу отражалась и тайга, и буровая, и люди, толпящиеся вокруг, и Колька Покачев, в печальной задумчивости разглядывавший зверя.
Медленно, словно встающая заря, всплывали памяти мальчишки события годовой давности, когда дикая злобная сила напала на их стойбище. Он вспомнил и этот звериный оскал окровавленных клыков, и полный ненависти единственный глаз зверя, и эти страшные лапы со стальными когтями, несущие смерть. Это был он, убийца Колькиного рода Щуки с Шаманозера.
Колька закрыл голову руками и убежал прочь в вагончик, где его не тревожили до самого вечера.