Приехали!
В сумерках, проламываясь через мелколесье, на кордон прибыл геологический поезд. Передовой грохочущий трактор на широких гусеницах тащил за собой сани, на которых была установлена цистерна с горючим, на других санях стоял жилой вагончик, второй трактор тащил в сцепке пару саней с оборудованием и прочим снаряжением для строительства площадки и установки буровой.
Лукьян с ребятами по русской традиции встречали геологов хлебом солью.
Стихли дизеля, и над поляной повисла было первозданная тишина. Но тут отворились двери вагончика и на снег, словно горох со смехом и шутками посыпался веселый молодой народ.
Распахнулась кабина трактора и на широкую гусеницу ступил крупный мужчина в собачьих унтах, дубленом полушубке и мохнатой шапке.
Веселые голубые глазаего сияли, скуластое лицо озаряла радостная улыбка. Он легко спрыгнул на землю и сгреб в свои объятия Лукьяна.
– Ну, батя, ты все-таки дождался. Теперь-то мы отсюда без фонтана не уйдем.
– Не уйдем, Иван Тимофеевич! Тут она нефть, тут. Я ее носом чую. – Радовался Лукьян, обнимая приезжего человека.
Лукьяна Северьянова и ребятишек уже окружили геологи, тормошили их, протягивали руки, знакомясь.
– Гляди, гляди, Васька, – Колька Покачев показывал на молодого парня, возившегося со сцепкой у трактора. – Узнаешь? Это же Костя Пирогов! Рыбак с Оби. Он нам еще берданку дал.
Действительно, ошибки быть не могло. Это был их Костя.
Васька даже подпрыгнул от радости и завопил во все горло:
– Костя! Костя! Иди скорее к нам!
Широко улыбаясь, Костя шагнул навстречу.
– Ну, здорово, братцы-кролики! Каково зимуете?
– Вот уж не ожидали тут тебя встретить! – радовался Васька.
– А я вот ожидал, – сказал Костя показывая, казалось, сразу все свои зубы. – Берданку хотел вернуть. Не потеряли?
– Нет, берданка цела. Она нас от смерти, можно сказать, спасла. А откуда ты знал, что мы у деда Лукьяна?
– От деда Лукьяна и узнал. Он тут за вас хлопотал все, ездил в поселок, справки наводил, в детдом звонил, усыновить вас хотел, что ли? Да не дают ему, вроде как. Стар, говорят. – Костя махнул рукой. – Ну, да время придет он вам сам все расскажет. – Он обхватил ребятишек и стал тискать их радостно. – Не боись, ребята, не пропадем. Мы вас сынами буровой сделаем!
Ребята прямо-таки засияли от счастья.
– А ты-то, Костя, как тут? – Спросил Васька.
– А я тоже решил из рыбаков в буровика переквалифицироваться. Попрактикуюсь с годик, а потом учиться по этой линии пойду. Будем для народа нефть добывать! Здорово, ведь. А? Вон я сейчас вас с Курбаном познакомлю.
Один из прибывших явно был кавказского происхождения. Темные курчавые волосы из – под лихо сбитой на ухо шапки, черная полоска усов над верхней губой, нос с горбинкой, темные горячие глаза, быстрая напористая речь с акцентом. На вид ему было около двадцати.
Он без всяких церемоний сунул свою горячую ладонь Ваське и представился:
– Курбан. Студэнт – нэфтяник. Я из Азербайджана.
– Там тепло, море. Мы в школе проходили!
– Мало проходить! Видеть надо! – Возликовал Курбан. Море солнца, виноград, горы в снегу, цветущие долины. Это моя родина. Это сказка, это счастье родиться и жить в Азербайджане. А меня тянет на Север!
Васька с Колькой слушали его раскрыв рты:
– В Азербайджане – нефть, много нефти. А я в Сибирь прошусь. Второй год на практику еду в Сибирь. Распределяться сюда хочу. А тут комариное царство, болота, зимой морозы в пятьдэсят, дарог нэт, фруктов нэт, вина нэт, адин спирт. Почему? Сам не знаю. Тянет.
Тут Васька заметил, что в стороне от общей круговерти стоит у вагончика миловидная с румянцем во всю щеку девушка и застенчиво улыбается.
– А это кто с вами? – полюбопытствовал Васька у Курбана.
– А это – очень золотой человек. Это наша Шурочка, наш повар. Гатовит – пальчики оближешь!
Курбан тут же подбежал к Шурочке и привел ее за руку в общий круг.
– Вот знакомьтесь, пажалуйста!
Шурочка, ласково улыбаясь, пожала Ваське и Кольке руки, поздоровалась с дедом Северьяновым. Васька почувствовал, что от Шурочки исходит какое-то особое тепло, похожее на то тепло, которое исходило от ее мамы. А тут еще Шурочка положила свою теплую, пахнущую земляникой ладонь на его голову и у Васьки от счастья закружилась голова. И уже нечаянная слеза готова была навернуться ему на глаза, так что Ваське пришлось круто повернуться и пойти в избу словно бы по делам.
У порога он повернулся и увидел, что Колька стоит, прижавшись головой к Шурочкиному полушубку, она обнимает его за плечи и ласково и грустно глядит на Ваську. Сердце мальчишки счастливо защемило…
Вечером начальник геологической партии Иван Тимофеевич Русов, дед Лукьян, Курбан Салманов сидели за картами в дедовой избушке, прокладывая маршрут к Шаманозеру, и вели свои геологические споры. Хотя и спорить-то им не было нужды, поскольку каждый был уверен в больших перспективах этого края, нефтеносность которого не вызывала у них сомнений.
Были споры лишь о тактике: где и как строить площадку под буровую, как вести бурение…
Ребята сидели в вагончике с трактористами и буровиками, гоняли чаи. Костя играл на гармошке, пели дружно и проникновенно и старинные, и современные песни. У Шурочки был красивый грудной голос, она пела старинные русские песни о кручине, о тонкой рябине, о любви и разлуке… Ее просили спеть еще и еще. Потом в вагончик подтянулись остальные, пели все вместе на несколько голосов про Байкал и про Сахалин..
– А какие в ваших краях поют песни, Курбан? – Спросил Костя, сведя меха.
– У моего дедушки Сулеймана любимая песня была про Ермака. Ну-ка, Костя, подхвати.
Костя развел меха, вздохнули басы, запели, заволновались голоса.
Курбан затянул баритоном:
«Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молнии блистали…»
И тот час песня расцвела многоголосьем, набрала силу, выплеснулась за стены вагончика, слилась с мерным шелестом тайги покатилась по речным протокам и таежным урманам. И любопытный горностай привставал на на сосновой ветке, пытаясь разглядеть в окошке вагончика новых обитателей тайги и понять своим звериным чутьем, с чем эти обитатели пришли сюда и надо ли от них прятаться, и бежать в самую глухомань…
«И беспрерывно гром гремел,
И в дебрях бури бушевали…»
Песня лилась слаженно, мощно, все, кто находился в вагончике, чувствовали себя единым целым, единым братством, которому подвластна и посильна любая задача, любое дело…
Песня кончилась, но долго еще сидели молча, наслаждаясь пережитым чувством. Наконец, Костя обратился к Курбану.
– Ничего не понимаю, как у твоего дедушки, который живет высоко в горах Кавказа, могла эта песня стать любимой?
– Расскажу! – Оживился Курбан. – Мой дедушка к Сибири непосредственное отношение имеет. Он здесь все свои молодые годы провел. Он и меня Сибирью заразил.
Хотя, дед, здесь не по доброй воле оказался. А я па сваей собственной инициативе.
– Расскажи, расскажи, Курбан. – Загудел народ.
– Эта была еще до революции. Моему деду было семнадцать. Он без устали трудился на винограднике, пас овец, растил скот, а прибыли имел мало. Земли было мало, земля бедная, народ тоже бедный.
Но бедный народ должен платить богатому имаму налог за веру в Аллаха. И все платили. И мой дед платил, а потом говорит, что платить не станет. Нечем платить, была засуха, урожай выгорел, скот приплода не дал.
Поэтому власти к подобному неповиновению отнеслись серьезно. Из губернского города отправили к деду Сулейману муллу, чтобы тот наставил ослушника на путь истинный и получил с него деньги.
Вот приходит мулла к деду на пастбище, где тот пас баранов, и начинает его увещевать:
– Почему ты не хочешь делиться с аллахом?
– А чем я буду делиться, если у меня нет урожая и нет приплода?
– А потому, что Аллах дал тебе землю, а ты плохо, нерадиво на ней трудился и ничего не вырастил.
– Если он дал землю, – отвечал Сулейман, – так зачем же он послал засуху, чтобы ничего не выросло а патом еще и прислал тебя, зная, что у меня ничего нет.
– Потому, что ты богохульствуешь, и Аллах наказывает тебя за непослушание. На все воля Аллаха, нужно покорно следовать его воле.
– Но, если на все воля Аллаха, то не обессудь. Я сейчас дам команду своим псам и они по воле Аллаха снимут с тебя штаны.
И тут собаки, словно осмыслив слова хозяина, бросились на муллу и гнали его чуть ли не до самого селения.
Покусанный и изодранный мулла пожаловался властям, и моему деду влупили за богохульство 20 лет каторги.
Он рассказывал мне, как гнали их этапом в Сибирь, как перешли они границу Европы и Азии и спустились с уральского хребта, как показалось деду, в преисподнюю.
Сбитые в кровь кандалами ноги, разбитые дороги, снежные бураны и метели, лютая стужа в пятьдесят градусов, стылый как камень хлеб и пустая похлебка, сваренная в поле…
Деду казалось, что это ворота в ад. Но вот парадокс, вернувшись в свое село, он всегда тосковал па Сибири. Скорее всего, потому и я здесь.
– В чем состоит эта притягательная сила ее, мне еще только предстоит узнать? Наверное, и вам тоже.