Великое разделение. Неравенство в обществе, или Что делать оставшимся 99% населения?. Вступление. Появление трещин (Д. Ю. Стиглиц)

Книга начинается с нескольких работ на тему Великой рецессии, опубликованных еще до того, как Time запустил проект «Великое разделение».

Первая подборка материалов была опубликована в Vanity Fair в декабре 2007 года, в то время, когда американская экономика оказалась в состоянии глубокого кризиса, впоследствии оказавшегося самым суровым со времен Великой депрессии.

В течение трех предшествовавших кризису лет я и еще несколько экономистов предупреждали о надвигающейся угрозе. Тревожные признаки были на поверхности, любой мог их увидеть, однако слишком большое количество людей было занято слишком большими деньгами: куда удобней было просто закрыть глаза на проблему. Вечеринка, на которую были приглашены лишь избранные, была в самом разгаре, а счет предстояло оплачивать нам с вами. К сожалению, те люди, которые, по идее, должны были обеспечивать стабильное функционирование экономики, были слишком тесно связаны с теми, кто устроил вечеринку и развлекался на ней (а заодно и получал все деньги). Именно об этом повествуют главы, включенные в данную книгу в качестве вступления. Неравенство американского общества непосредственным образом связано с Великой рецессией.

Прежде всего давайте обратимся к контексту: в 1990-е годы Америка находилась в состоянии экономического бума, во многом обусловленного технологическим пузырем и стремительно растущей стоимостью новых технологий. После того как этот пузырь лопнул в 2001 году, экономика страны погрузилась в рецессию. На такой случай у администрации Джорджа Уокера Буша было универсальное средство – сокращение налогов, в особенности тех из них, которые затрагивали наиболее состоятельные слои населения.

Для членов администрации Клинтона, которым пришлось серьезно потрудиться, чтобы сократить дефицит бюджета, это представляло проблему по многим причинам. Урезание налогов возвращало дефицит, то есть сводило на нет всю проделанную за восемь лет правления Клинтона работу. Администрация Клинтона сокращала расходы на развитие инфраструктуры, образование и социальные программы помощи бедным – все ради того, чтобы побороть бюджетный дефицит. С некоторыми мерами я был не согласен, по моему мнению, было бы целесообразнее пойти на увеличение государственного долга ради инвестиций в развитие экономики страны. К тому же я испытывал опасения относительно того, что власть, которая придет на смену, бездарно промотает все результаты, достигнутые ценой огромных усилий во время правления Клинтона.

В тот момент, когда Америка скатывалась в рецессию 2001 года, политикам удалось прийти к единодушию в вопросе необходимости стимулирования экономики. С этой задачей гораздо лучше справились бы инвестиции, от которых мы отказались, нежели инициатива Буша по сокращению налогов для богатых[10]. Уже тогда я был обеспокоен увеличивающимся неравенством в распределении доходов в стране, а это несправедливое снижение налогов для богатых лишь усугубляло ситуацию. Свою статью «Налоговый план Буша. Угрозы» в New York Times Review of books[11] от 13 марта 2003 года я начал со слов: «Крайне редко меньшинству удается получить так много благодаря большинству».

Более того, я считал, что снижение налогов в перспективе окажется неэффективной мерой. Как покажет время, я был прав в своих мыслях. К этой теме я буду неоднократно обращаться на протяжении всей книги. Неравенство ведет к снижению совокупного спроса и ослаблению экономики в целом. В результате усугубляющегося неравенства в Америке деньги тех, кто находится в основании пирамиды, перетекают к тем, кто находится на ее вершине, и поскольку представители вершины тратят меньшее количество своих денег, чем те, кто находится внизу, совокупный спрос в стране снижается. В 1990-е годы недостаток спроса удавалось замаскировать с помощью созревшего на тот момент технологического пузыря, сопровождавшегося инвестиционным бумом. Но после того как пузырь лопнул, экономика увязла в рецессии. Буш отреагировал на происходящее сокращением налогов для богатых. Учитывая обеспокоенность своим будущим большинства населения, инициатива Буша была крайне сомнительным способом стимулирования экономики. Единственным результатом еще большего снижения налогов на прирост капитала в дополнение к уже сниженной несколько лет назад, во времена президентства Клинтона, ставке были оживленные обсуждения проекта. Такая налоговая политика приносила огромную выгоду самым состоятельным, но была неэффективна с точки зрения оздоровления экономики и усиливала неравенство среди населения.

Самыми действенными инструментами для стимулирования спроса и сокращения неравенства являются те, которые относятся к фискальной политике, т. е. к налогообложению и государственным расходам, утверждаемой Конгрессом и администрацией. Неадекватная фискальная политика становится тяжким бременем для Федеральной резервной системы, в чьем ведомстве лежат вопросы кредитно-денежной политики. Федеральный резервный банк может (в некоторых случаях) стимулировать экономику посредством снижения процентной ставки и ослабления монетарного регулирования. Но это очень рискованные меры, рецепт на которые должен сопровождаться строгим предупреждением: «Использовать предельно аккуратно и под пристальным надзором тех, кто отдает себе отчет в потенциальных рисках». К сожалению, люди, ответственные за монетарную политику, никогда не читали таких предупреждений, к тому же они обычно являются наивными фундаменталистами от рыночной экономики, которые свято верят в то, что рынки в любом случае эффективны и стабильны. И если они недооценивали риски, которым подвергается экономика и даже государственный бюджет из-за выбранной ими политики, то до усугубляющегося с каждым днем неравенства им, кажется, и вовсе не было никакого дела. Результат такой халатности нам всем хорошо известен: они утратили контроль над технологическим пузырем, и их политика привела к беспрецедентному увеличению неравенства в распределении доходов.

Федеральный резервный банк подогревал экономику посредством низких процентных ставок и ослабления регулирования. Результатом стало возникновение экономического пузыря на жилищном рынке. Всем должно было быть очевидно, что пузырь и потребительский бум, который он повлек за собой – всего лишь паллиативная терапия. Пузыри имеют свойство лопаться рано или поздно. Наше непомерное потребление означало, что 80 процентов американцев в среднем тратили 110 процентов своих доходов. К 2005 году мы как страна ежедневно занимали более двух миллиардов долларов у других стран. Эта схема была с самого начала нежизнеспособна. И я неоднократно говорил в своих выступлениях и работах, цитируя своего предшественника на посту председателя Совета экономических консультантов, о том, что нежизнеспособная система не станет жизнеспособной. Когда в 2004 и 2005 годах Федеральный резервный банк начал поднимать процентные ставки, я ожидал, что в скором времени пузырь лопнет. Тогда этого не произошло, но в действительности это была всего лишь отсрочка, возникшая благодаря тому, что долгосрочные процентные ставки не успели вырасти единовременно с краткосрочными. К 1 января 2006 года для меня было уже очевидно, что развязка близка[12]. Вскоре пузырь действительно лопнул, но для того, чтобы в полной мере осознать последствия, потребуется от полутора до двух лет. Процитирую свое собственное высказывание, сделанное по этому поводу сразу после краха рынка жилья: «Предсказуем был не только сам крах, но и его последствия…»[13] Учитывая тот факт, что «по некоторым данным, более двух третей от общего увеличения объемов производства и рабочих мест за [последние] шесть лет… было так или иначе связано со сферой недвижимости, а потребительский бум был возможен благодаря потребительским кредитам и кредитам на недвижимость под залог имеющегося жилья», нельзя удивляться тому, что последующий кризис окажется глубоким и затяжным[14].

Статьи, включенные в первый раздел данной книги, описывают политические решения, которые послужили фундаментом для Великой рецессии. Где мы допустили ошибку? Кто виноват? Несмотря на то что акторам финансового рынка, а также Федеральной резервной системе и Казначейству США удобно говорить, что произошедшее было форс-мажором, непредсказуемым и случающимся раз в сто лет, я был уверен тогда и еще больше убежден теперь, что кризис был создан руками определенных людей. Один процент населения (некоторые представители этого одного процента, если быть точным) сделали это со всеми нами. И сам факт того, что такое смогло произойти, является свидетельством великого разделения.

В том, что в результате Великой рецессии пострадали люди, нет никаких сомнений. Но кто являлся исполнителем этого «преступления»? Если верить Министерству юстиции, которое не вынесло ни единого обвинения в адрес руководителей крупных банков, безусловно, сыгравших центральную роль в этой драме, данное преступление не имело какого-либо исполнителя. В это не верю ни я, ни большинство американцев. В трех статьях, включенных в эту книгу, я пытаюсь выяснить, кто же убил американскую экономику, проследить историческую траекторию, которая привела нас к такому положению дел[15]. Я хотел копнуть глубже и зайти дальше. Причины кризиса явно не так просты, как те, которые обозначил фондовый рынок: «Банки давали слишком много кредитов, а домовладельцы слишком много их брали».

Так что же привело нас в такую ситуацию? Налицо некомпетентность и неправильные оценки. Необдуманная и убого реализованная война в Ираке, совокупные издержки которой достигли триллионов[16], – один из самых красноречивых примеров. Но лично я основную вину возлагаю на совокупность идеологических решений и особых интересов определенных людей. Совокупность этих же факторов привела к растущему неравенству в распределении доходов среди населения США. Я считаю важным обратить внимание на расхожее убеждение, что свободные рынки всенепременно эффективны и стабильны. Необходимо знать важный момент: серьезные экономические колебания сопровождали капитализм с самого его начала. Некоторые считают, что единственное, что нужно делать, – это обеспечивать стабильность на макроуровне, как будто сбои рыночного механизма случаются исключительно в серьезных макродозах. Я считаю иначе: макрокризисы – это только вершина айсберга. Существуют еще бесчисленные проявления неэффективного функционирования рынка, которые не так заметны. Сам кризис является достаточно убедительным доказательством того, что крах рынка стал следствием череды ошибок в управлении рисками и распределении капитала, допущенных банками, предоставляющими ипотечное кредитование, инвестиционными банками, агентствами, составляющими рейтинг кредитоспособности. По сути, количество причастных к созданию кризиса в совокупности насчитывает миллионы участников в финансовом секторе[17].

Я также считаю, что лицемерие сторонников экономики свободных рынков проявилось во время Великой рецессии: эти псевдосторонники свободной рыночной экономики были счастливы принять помощь со стороны государства, особенно в форме существенной финансовой поддержки. Подобная политика деформирует экономику и, безусловно, ведет к снижению экономической эффективности. Более того, последствия такой политики несправедливо распределяются в обществе – богатым достается еще большее количество денег, а всем остальным приходится за это расплачиваться.

Когда я размышлял о том, кто же убил американскую экономику, номером один в списке подозреваемых лиц стал действующий на тот момент президент. Статья «Экономические последствия правления мистера Буша» дает детализированный разбор некоторых экономических последствий президентства Буша. Хотя на словах консерваторы сетуют на дефицит в бюджете, на деле они обладают удивительной способностью его создавать. Впервые серьезный дефицит в бюджете стал отличительной особенностью американской экономики при президенте Рейгане, и только во время правления Клинтона дефицит сменился профицитом. Но Джорджу Бушу удалось в кратчайшие сроки обратить ситуацию вспять, что было самым крутым поворотом (в неправильном направлении) во всей истории нации. Отчасти это произошло в результате оплаты двух войн кредитной картой, отчасти в результате снижения налогов для богатых, щедрости по отношению к фармацевтическим компаниям, расширения прочих форм помощи предприятиям со стороны государства, увеличением «пособия» богатым корпорациям в целом ряде секторов экономики, некоторые из которых были приличия ради завуалированы с помощью лазеек в налоговом законодательстве или посредством гарантий, другие же нагло оставлены на поверхности. При этом мы урезали помощь бедным под предлогом того, что мы не можем себе этого позволить.

Как я многократно писал[18], бюджетный дефицит не всегда является проблемой, например, когда деньги идут на инвестиции, и тем более если это происходит в момент ослабления экономики. Но дефициты бюджета при Буше представляли действительно серьезную проблему. Дело в том, что они имели место в период кажущегося процветания, пусть это процветание и распространялось лишь на очень немногих. Деньги из бюджета направлялись не на то, чтобы как-то укрепить экономику, а на то, чтобы пополнить копилку крупных корпораций и кошельки представителей Одного процента. Мое беспокойство усиливалось еще и тем, что я предвидел надвигающуюся бурю. Хватит ли у нас ресурсов, чтобы справиться с ней? Отличатся ли консерваторы недостатком финансового благоразумия и в этот раз, избрав путь аскезы в тот момент, когда экономика отчаянно нуждается в кардинально противоположном средстве?

Для данной книги особенно важно то, что годы правления Буша ознаменовались увеличивающимся неравенством распределения доходов, которое, впрочем, он или не замечал, или предпочитал не предпринимать никаких мер, кроме тех, которые лишь усугубляли ситуацию. Написанная по этому поводу статья была короткая, в ней я не мог уместить весь длинный перечень того, что пошло не так. И я не сказал о том, что хотя во время правления Клинтона неравенство немного сократилось, при Буше доход (средний) среднестатистического американца, откорректированный с учетом инфляции, снизился, и это произошло еще до того, как рецессия усугубила положение дел. Все большее число американцев оставались без надлежащих услуг по здравоохранению. И их ожидала еще большая социальная незащищенность – увеличивался риск остаться без работы[19].

Но, пожалуй, самый фатальный прокол президента в то время – это создание условий для Великой рецессии. В эту тему я углублюсь и буду говорить о ней более подробно на протяжении двух следующих глав. Снижение налогов для богатых, о котором я говорил выше, сыграло значительную роль в этой драматичной истории. Эта мера не только не справилась с задачей стимулирования экономики, но и обострила и без того серьезное неравенство в стране. Она также послужила наглядной иллюстрацией для еще одной темы, к которой я обращусь чуть позже в книге и которую взял на вооружение Международный валютный фонд – организация, славящаяся тем, что не занимает никаких «радикальных» позиций: неравенство всегда ассоциируется с нестабильностью[20]. Создание кризиса 2008 года служит примером того, как это происходит: центральные банки намеренно раздувают экономические пузыри в качестве реакции на ослабевающую по причине увеличивающегося неравенства экономику. Эти пузыри в какой-то момент схлопываются и разрушают экономику страны. (Несомненно, Федеральный резервный банк должен был осознавать риски. Но его руководство продемонстрировало практически слепую веру в рынки. Организация не уделила должного внимания обостряющейся с каждым днем проблеме неравенства, подобно Бушу, который повторно назначил председателем Федеральной резервной системы Алана Гринспена, а после того как тот ушел в отставку, поставил на его место Бена Бернанке, своего главного советника по экономическим вопросам.)

На фоне этого возникает и третья тема: роль политики. Я подразумеваю политику в целом и политические меры в частности, которые в перспективе оказываются значимыми. Соединенные Штаты могли отреагировать на ослабевающую экономику инвестициями в ее развитие или мерами, способствующими сокращению неравенства. И то, и другое поспособствовало бы укреплению экономики и становлению более справедливого общества. Но экономическое неравенство неизбежно ведет и к неравенству политическому. В Америке произошло то, что и должно было произойти в государстве, где общество расколото. Вместо увеличенных инвестиций на деле мы получили сокращение налогов и поддержку бизнеса для богатых людей. Вместо мер регулирования, которые помогли бы стабилизировать экономическую ситуацию и защитить простых граждан, мы получили дерегулирование, которое привело к еще большему неравенству и сделало людей жертвами банкиров.

Чтобы понять корни Великой рецессии, необходимо обратиться к прошлому, а именно к курсу на дерегулирование, набравшему обороты во время президентства Рональда Рейгана. В главе «Ошибки капиталистов» я выявляю пять критических «ошибок», которые не только отразили основные тенденции в нашем обществе, но и в совокупности усилили эффект от каждой ошибки по отдельности, что в результате вылилось в самый глубокий экономический кризис за последние три четверти века. Некоторые из них прекрасно иллюстрируют новую силу финансов: назначение Гринспена председателем ФРС, потому что он поддерживал политику дерегулирования, сама политика дерегулирования, которая, начавшись еще при Рейгане, продолжилась при Клинтоне и включала в себя в числе прочего разрушение стены между инвестиционными и коммерческими банками[21].

Регуляторы не делали того, что должны были делать. Более того, именно финансовый сектор своими руками совершал преступление. На момент написания статей мы лишь частично понимали, насколько критична ситуация. Мы знали, что банки неправильно повели себя в ситуации риска и неадекватно перераспределили капитал, при этом щедро награждая огромными бонусами своих управляющих за проделанную ими работу. Мы также понимали, что сама система бонусов порождает стимул идти на чрезмерные риски и действовать недальновидно. Мы знали, что кредитно-рейтинговые агентства не справились со своей задачей оценивать риски. Мы знали, что система секьюритизации, которую так расхваливали за ее мнимую способность управлять рисками, сама подталкивала банки, предоставляющие ипотечные кредиты, понизить стандарты (т. е. на то, что называется безответственным поведением). Мы знали, что банки откровенно занимались грабительским кредитованием.

Но чего мы не знали, так это того, насколько аморальны и безответственны банки и насколько легко они готовы прибегнуть к эксплуататорским методам. Также, например, мы не осознавали масштабов грабительского кредитования. Мы не были в курсе их махинаций на валютных и других рынках. Мы не догадывались о вопиющей небрежности в учетах и их стремлении пополнить число должников. И уж тем более мы не отдавали себе отчет в том, каков настоящий размах мошеннического поведения, причем не только со стороны банков, но и со стороны кредитно-рейтинговых агентств и прочих игроков рынка. Борьба среди рейтинговых агентств за выставление лучших оценок (их работа оплачивалась только в том случае, если банки «использовали» присвоенные им оценки, а использовали они лишь те, которые были для них наиболее благоприятны) привела к тому, что они сознательно игнорировали важную информацию, которая могла бы принести гораздо менее положительные оценки.

Главы, приведенные ниже, дают основательное описание моментов, в которых финансовый сектор допустил ошибки.

В статьях, включенных в это издание, я подробно останавливаюсь именно на финансовом секторе, и это неспроста. Джейми Гэлбрейту из Техасского университета удалось убедительно продемонстрировать[22], что существует самая непосредственная связь между увеличивающейся финансиализацией мировых экономик и ростом неравенства. На примере финансового сектора стало очевидно, что произошло с нашей экономикой. Именно он стал главным виновником роста неравенства, основным источником нестабильности экономики и серьезной причиной низких экономических результатов за последние три десятилетия.

Разумеется, изначально все планировалось совсем иначе. Либерализация финансовых рынков («дерегулирование») задумывалась как предоставление финансовым экспертам возможности более эффективно распределять капитал и лучше управлять рисками. Результатом должен был стать более быстрый и стабильный рост. Сторонники сильного финансового сектора были правы в одном: невозможно получить эффективную экономику без эффективно функционирующего финансового сектора. Но как мы неоднократно могли наблюдать, финансовый сектор не в состоянии исправно функционировать сам по себе. Чтобы не допустить потенциальное причинение вреда финансовым сектором остальному обществу и убедиться в том, что он справляется с возложенными на него функциями, необходимы строгое регулирование его деятельности и контроль за исполнением регламентаций. К сожалению, последние обсуждения проблемы эффективности финансового сектора концентрировались исключительно вокруг первой части задачи (как не допустить того, чтобы банки и прочие финансовые институции не навредили большинству, подвергнув его чрезмерным рискам или другой форме эксплуатации) и практически игнорировали вторую.

Кризис, в котором погрязли США и за ними весь мир в 2008 году, как я уже говорил, был рукотворной катастрофой. Я и раньше видел случаи, когда сочетание серьезных (и часто неправильных) идей и серьезных интересов порождает катастрофические последствия. В бытность мою шеф-экономистом Всемирного банка я имел возможность наблюдать, как после окончания эпохи колониализма Западу удавалось продвинуть фундаменталистские идеи свободного рынка (многие из которых отражали взгляды и интересы Уолл-стрит) в развивающиеся страны. Безусловно, развивающимся странам не приходилось выбирать: колониальные державы разорили их, безжалостно эксплуатируя, расходуя их ресурсы, но не делая ничего для того, чтобы развивать экономики этих стран. Они нуждались в поддержке развитых стран, и тогда Международный валютный фонд и другие организации вынесли условие, что развивающиеся страны должны открыть свои внутренние рынки и впустить на них потоки товаров из развитых стран несмотря даже на то, что сами развитые страны отказались открыть свои рынки для их сельскохозяйственной продукции.

Это политическое решение провалилось: доход на душу населения в Африке упал, в Латинской Америке началась стагнация, лишь некоторые представители верхушки получили выгоду. Тем временем Восточная Азия избрала другой курс: правительства бросили силы на развитие стран (их стали называть «государства развития»), доходы на душу населения стремительно удваивались, утраивались и в итоге выросли в восемь раз по сравнению с изначальными. За тридцать с небольшим лет доходы американцев не сдвинулись с места. Китай же из бедной страны со средним уровнем дохода на душу населения меньше одного процента от этого же показателя в Америке и ВВП, составлявшим менее пяти процентов от ВВП Штатов, превратился в страну с крупнейшей экономикой в мире (по итогам сравнения паритетов покупательской способности). Ожидается, что через четверть века экономика Китая превысит экономику США в два раза.

Часто идеологии обладают большей силой, нежели очевидные факты. Сторонники экономики свободного рынка редко оглядываются на успех регулируемой экономики Восточной Азии. Они предпочитают обсуждать неудачи Советского Союза, который вовсе отказался от рыночных отношений в экономике. После падения Берлинской стены и краха идеологии коммунизма могло показаться, что экономика свободных рынков одержала верх над всеми остальными. Однако Америка сделала неверные выводы, а затем использовала свое положение единственной оставшейся сверхдержавы для того, чтобы продвигать собственные экономические интересы или, точнее, чтобы защитить интересы своих крупнейших и самых влиятельных корпораций. И в этом смысле наибольшей властью был наделен именно финансовый сектор. Соединенные Штаты вынуждали другие страны либерализировать их финансовые рынки. В итоге одна за другой страны погрузились в кризис, включая даже те, что прежде очень преуспевали.

В каком-то смысле мы, однако, обошлись с этими странами не хуже, чем со своей собственной страной. И при Клинтоне, и при Буше мы проводили политику, которая была выгодна финансовому сектору. В «Анатомии убийства» я коротко рассказываю о том, каким образом политические стратегии Штатов привели к кризису. (В своей книге «Свободное падение» я разбираю эту тему гораздо более детально.)

Здесь же мой основной интерес сосредоточен на том, как финансовый сектор поспособствовал обострению неравенства. Для этого у финансиализации существует несколько каналов. Финансовый сектор отличается рентоориентированным поведением и стремлением к присвоению богатства. Для того чтобы разбогатеть, есть два основных способа: увеличить размер национального пирога и постараться урвать кусок побольше от существующего пирога, причем размер пирога в процессе может даже уменьшиться. Доходы представителей верхушки финансового сектора в большей степени зависят именно от второго способа. При этом богатство представителей верхушки формируется не только за счет богатства других таких же состоятельных людей отчасти посредством рыночных махинаций, но и путем выкачивания денег из представителей основания экономической пирамиды. Именно на агрессивном кредитовании и грабительских условиях займов зарабатываются миллиарды. Более того, они откровенно злоупотребляют своей монопольной властью на выпуск и обслуживание дебетовых и кредитных карт, облагая предпринимателей непомерно высокими процентами по всем банковским операциям, которые функционируют примерно как налоги; в результате такого «налогообложения» растет не благосостояние общества, а размеры кошельков банкиров. В условиях конкурентной рыночной среды эти удержанные банком проценты по операциям трансформируются в более высокие цены, которые приходится платить обычным покупателям.

До наступления кризиса участники финансового сектора активно били себя в грудь, называли себя не иначе как двигателями экономического развития и утверждали, что их инновационный подход обеспечил невиданную прежде эффективность экономики страны.

Единственный адекватный показатель того, насколько эффективна экономика страны, – это средний уровень жизни обычной семьи, и с этой позиции ни о каком экономическом росте за последнюю четверть века говорить не приходится. Даже если использовать в качестве мерила величину ВВП, эффективность здесь также гораздо ниже, чем в десятилетия, предшествовавшие либерализации и финансиализации экономики, да и тот экономический рост, который удалось зафиксировать, едва ли можно причислить к заслугам финансового сектора. И если вклад финансового сектора в экономический рост сомнителен, то махинации в нем непосредственным образом поспособствовали усугублению экономической нестабильности, которая стала особенно заметна к началу кризиса 2008 года.

Данные о ВВП и доходах могут рассказать многое о том, каким образом финансовый сектор посодействовал тому, что экономика страны пошла под откос. За несколько лет до кризиса финансовый сектор подмял под себя серьезную долю экономики – 8 процентов ВВП, 40 процентов всей прибыли корпораций – без видимых результатов для общества. Конечно, на тот момент уже образовался кредитный пузырь, но вместо того чтобы предоставлять займы на реальные инвестиции, которые бы обеспечили увеличение размера зарплат и устойчивый экономический рост, финансовый сектор активно участвовал в спекуляции и повышении цен на недвижимость. Более высокие цены на недвижимость французской Ривьеры или апартаменты в Манхэттене для миллиардеров не обеспечивают более эффективную экономику. Это помогает понять, почему, несмотря на невероятное увеличение отношения благосостояния к доходам, средний уровень заработной платы оставался на прежнем уровне и реальная доходность капитала не снизилась. (Согласно одному из классических экономических законов – закону убывающей отдачи – доходность капитала должна была снизиться, а зарплаты увеличиться. Совершенствование технологий лишь подтвердило вывод о том, что средний уровень заработной платы должен был вырасти даже в том случае, если бы размер заработной платы за некоторые виды труда сократился.)

Злоупотребление рисками в финансовом секторе в совокупности с успешным ослаблением регулирования привели к самому тяжелому кризису за три четверти века – результат, который был предсказуем и предсказывался. Как и всегда бывает в подобных случаях, пострадали в основном бедные слои населения, которые остались без работы и столкнулись с перспективой затяжной безработицы. Последствия кризиса 2008 года для обычных американцев оказались особенно суровыми, учитывая то, что в период с 2007 по 2013 год более 14 миллионов заложенных домов было отобрано, а также то, что серьезно сократились государственные расходы, в том числе и на образование. Агрессивная монетарная политика (так называемая «политика количественного смягчения») была нацелена преимущественно на восстановление прежних цен на фондовом рынке, а не на кредитование малого и среднего бизнеса. В результате она оказалась весьма эффективной с точки зрения восстановления прежнего уровня благосостояния богатых людей, но не сделала ничего, чтобы помочь среднестатистическим американцам или хотя бы создать для них рабочие места. Именно поэтому в первые три года так называемого восстановления экономики после кризиса 95 процентов увеличений в уровне доходов пришлись на долю Одного процента, и именно поэтому спустя шесть лет после начала кризиса средний уровень благосостояния упал на 40 процентов по сравнению с докризисными показателями.

Финансовый сектор сыграл еще одну знаковую роль в процессе обострения неравенства в распределении доходов (и низкой экономической эффективности) как в Америке, так и во всем мире: ранее я уже говорил о том, что вопиющее неравенство является следствием той политики, которую он проводил. Финансовый сектор сознательно продвигал политику, которая ведет к увеличению неравенства, и придумывал целую идеологию для ее оправдания. Разумеется, некоторые представители финансового сектора заняли оппозиционную позицию; было много и тех, кто придерживался философии разумного эгоизма. Но в общем и целом финансовый сектор лоббировал идею о том, что самостоятельное функционирование рынков ведет к исключительно положительным результатам, и по этой причине государство должно либерализировать рынки и способствовать приватизации. Он также настаивал на том, что прогрессивное налогообложение необходимо ограничить по причине того, что оно лишает стимула участников рынка. По версии финансового сектора, необходимо было сконцентрироваться на борьбе с инфляцией, а не на создании рабочих мест. И после того как череда подобных решений со стороны финансового сектора привела к Великой рецессии, единственная забота о бюджетном дефиците вылилась в сокращение государственных расходов, от которого пострадали простые американцы. Такая политика со стороны финансового сектора лишь усугубила экономический спад.

Широко известно, что рыночные экономики функционируют наиболее эффективно при условии их прозрачности – ресурсы распределяются максимально разумно только при условии доступности достоверной информации. И хотя рынки, в особенности финансовые, могут выступать в поддержку прозрачности в отношении других, сами они делают все возможное, чтобы не быть слишком прозрачными. В конце концов, в случае существования предприятия в условиях прозрачности и конкурентных рынков его прибыль стремится к нулю. Спросите любого предпринимателя: работать внутри такого рынка – сомнительное удовольствие. Приходится бороться, чтобы удержаться на плаву. Практически отсутствует потенциал роста. Именно поэтому они так заботятся о конфиденциальности и бережно хранят секреты бизнеса. Это вполне естественно и понятно. В этом случае государство должно выступать в качестве регулятора и компенсировать подобные тенденции, чтобы обеспечить прозрачность и конкурентоспособность рыночной среды. Но этого не происходит, если государство зависит от бизнеса и, в особенности, от финансового сектора. С этой точки зрения я глубоко разочарован тем, что произошло в администрации Клинтона. Такое вполне можно ожидать от администрации правого толка, но точно не от той, которая заявляет о том, что ставит интересы людей во главу угла. В статье «Ошибки капиталистов» я объясняю, каким образом администрации Клинтона и Буша создали стимул для «фальсификации цифр». К сожалению, и администрация Барака Обамы не сумела воспользоваться кризисом 2008 года для того, чтобы повысить прозрачность рынков, закрывая глаза на торговлю внебиржевыми деривативами, – разрушительную силу в ситуации кризиса, – наложив на нее лишь некоторые ограничения.

Список виноватых, приводимый в главе про «анатомию убийства», содержит еще одну категорию – экономистов. Это все те многочисленные эксперты, которые утверждали, что рынки имеют склонность к саморегулированию, которые подвели так называемую интеллектуальную базу для оправдания политики дерегулирования, вопреки множественным историческим примерам, доказывающим несостоятельность идеи нерегулируемых и недостаточно регулируемых финансовых рынков, и вопреки прогрессу в экономической теории, которая объясняет, почему финансовые рынки должны регулироваться. Эти выводы из экономической теории акцентируют внимание на несовершенстве информации и конкуренции, существующих во всех секторах экономики и особенно внутри финансовой системы. Кроме того, когда некий рядовой бизнес терпит неудачу, последствия затронут его владельцев и их семьи, но едва ли целую экономику страны, в отличие от ситуации краха какой-либо отрасли. Как говорили наши политические лидеры и сами банки, мы не можем допустить, чтобы рухнули крупные банки. Но в таком случае они должны регулироваться в обязательном порядке. В противном случае получается пари, в котором рискует лишь одна сторона: если они выигрывают, они получают прибыль, если проигрывают, расплачиваться будут налогоплательщики.

Законопроект Додда – Франка, предусматривающий реформу в финансовом секторе, никак не затронул рискованный аспект крупных банков. По сути, мы только усугубили положение дел теми действиями, которые предпринимали для борьбы с кризисом: мы одобряли, а иногда требовали слияния банков, и теперь концентрация рыночной силы даже выше, чем была до кризиса. У этой концентрации есть неприятное следствие: она ведет к концентрации политической силы, настолько очевидной, что эффективное регулирование банковской системы становится невозможным. Единственный удачный момент, связанный с законопроектом, заключался в том, что он ограничивал полномочия финансовых учреждений, застрахованных государством, выписывать деривативы – печально известные финансовые продукты, которые привели к краху AIG[23] и оказанию государством крупнейшей в истории планеты финансовой помощи. И хотя по-прежнему нет единого мнения насчет того, являются ли деривативы разновидностью «азартных игр» или же инструментом хеджирования рисков, нет ни одной достаточно веской причины для того, чтобы их выписывали кредитные учреждения, в особенности те, которые застрахованы государством. Однако в 2014 году Конгресс, транслируя, по-видимому, интересы самого Ситибанка, без единого слушания аннулировал и это положение в законопроекте!

Весьма достоверный документальный фильм «Инсайдеры» (Inside Job) пролил свет на то, что происходит за кулисами профессии экономиста. Экономисты имеют обыкновение говорить, что средства поощрения имеют большое значение – это, кажется, едва ли не единственный аспект, по поводу которого они проявляют единодушие. Финансовый сектор предоставляет достойное вознаграждение тем, кто готов играть на их стороне: информацию, ведущую к обогащению, гранты на исследовательские проекты и подобные бонусы. В этой связи фильм поднимает следующий вопрос: не может ли все это оказать влияние на суждения экономистов?

«Создание кризиса» служит иллюстрацией нескольких тем, обсуждаемых в рамках данной книги, как и несколько включенных в нее статей, которые я написал в период с 2008 по 2009 год, среди которых «Как выбраться из финансового кризиса», опубликованная в Time спустя месяц после обвала Lehman Brothers[24]. Несоответствие того, что было необходимо предпринять, тому, что было предпринято, служит еще одним свидетельством великого раскола.

Несмотря на то что кризис создавался не за один день и о нем возвещали многочисленные тревожные сигналы, люди у власти – и в Федеральной резервной системе, и в администрации президента – казалось, были удивлены. Более того, я уверен, что кризис действительно стал для них неожиданностью – замечательный образец способности некоторых людей игнорировать факты, которые кажутся неприятными и не согласуются с их предубеждениями. В конце концов, пузырь на рынке недвижимости лопнул еще в 2006 году, в 2007 году экономика погрузилась в состояние рецессии, в период с 2007 по 2008 год Федеральный резервный банк выделил беспрецедентные суммы на финансирование банков, в том числе оказал огромную финансовую помощь инвестиционному банку Bear Stearns в марте 2008 года, чтобы спасти рынок от его банкротства. По сути, любой экономист, который не верит слепо в преимущества свободных и нерегулируемых рынков, в их эффективность и стабильность, видел зловещее предзнаменование в происходящем. Несмотря на это председатель Федеральной резервной системы Бен Бернанке беспечно говорил о том, что риски находятся под контролем[25].

Банкротство банка Lehman Brothers 15 сентября 2008 года погрузило страну из рецессии 2007 года (которую инициатива Буша по сокращению налогов для богатых не смогла остановить) в еще более глубокий кризис, сравнимый с Великой депрессией. Рассудив, что коллапс банка радикально не усугубит экономическую ситуацию, зато послужит уроком другим, Федеральный резервный банк совершил неожиданный разворот на 180 градусов и принялся спасать AIG. Это оказался самый дорогостоящий план спасения за всю историю человечества: размер финансовой помощи, выделенной государством одной корпорации, превысил совокупную финансовую помощь миллионам американцев на протяжении многих лет. Позже мы поймем, почему он так поступил, а также и то, почему он сделал все возможное, чтобы скрыть это от американского народа: деньги стремительно перетекли из AIG на счет Goldman Sachs и других банков. Федеральный резервный банк и Казначейство пришли на помощь в тот момент, когда эти банки находились под угрозой развала.

В статье для Time я предложил свое видение программы спасения страны. К сожалению, те действия, которые были предприняты, отвечали интересам и целям банков и представителей Одного процента, в отличие от предложенной мной программы. Восстановление экономики было едва ощутимым. Администрация Обамы может утверждать, что ей удалось предотвратить рецидив Великой депрессии. Так это или нет, очевидно одно: запустить процесс полноценного восстановления не удалось. На момент выхода этой книги в печать, семь лет спустя, доходы большинства американцев по-прежнему ниже докризисного уровня. Уровень благосостояния среднестатистического американца откатился почти на двадцать лет назад, до уровня благосостояния в 1992 году[26]. Программа восстановления экономики была задумана Одним процентом и для Одного процента. В своем ежегодном послании Конгрессу «О положении дел в стране», произнесенном 20 января 2015 года, Обама заявил, что кризис миновал. Но вряд ли даже он осмелится считать, что в стране все благополучно. Размер ВВП сейчас примерно на 15 процентов ниже, чем он мог бы быть, не случись кризиса, и сократить пропасть между тем, где мы находимся сейчас, и тем, где могли бы быть, по-прежнему не видится возможным. Триллионы долларов были бездарно потеряны, пока приводилась в действие программа, выгодная Одному проценту.

Моя программа действий состояла из пяти пунктов. Первой в списке была рекапитализация банков, которая бы позволила банкам возобновить кредитную деятельность и обеспечить американским налогоплательщикам достойные условия за те риски, которые они вынуждены нести. Действительно, рекапитализация банков проводилась. Однако под оказанием помощи банкам я не подразумеваю оказание помощи лично акционерам, держателям облигаций и банкирам. Но в нашем случае рекапитализация решала именно эту задачу.

Когда Международный валютный фонд, Всемирный банк или правительство Штатов дают деньги в долг другим странам, мы выставляем определенные условия: мы хотим быть уверенными в том, что деньги расходуются по назначению. Казначейство США весьма трепетно относится к соблюдению этих условий, однако ирония в том, что когда пришло время диктовать условия американским банкам, Казначейство не стало этого делать.

Идея ясна: важно было сохранить банки, чтобы они могли продолжать предоставлять средства, а экономика, в свою очередь, продолжала функционировать. Но поскольку для них не было установлено никаких условий, полученные ими в качестве финансовой помощи деньги ушли на выплату огромных и, разумеется, незаслуженных бонусов представителям банков. Долгие годы после кризиса уровень кредитной поддержи малому и среднему бизнесу был сильно ниже докризисного.

Администрация утверждает, что потраченная на помощь банкам сумма вернулась в казну, но все это больше напоминает игру в наперстки: деньги из одного кармана перекочевали в другой. Федеральная резервная система давала банкам займы под нулевой процент, которые они, в свою очередь, отдали в долг государству и крупным предприятиям под гораздо больший процент. (Даже двенадцатилетний подросток мог таким образом заработать, для этого не нужно быть финансовым гением, и тем не менее банкиры получали за это бонусы.) Правительство незаметно перевело «плохие» закладные с баланса банков на государственный. Но и в этом случае государству досталась лишь малая доля того, что получили частные инвесторы, как, например, Уоррен Баффет, который вкладывал деньги в банки в разгар кризиса.

Скажем прямо: простые американцы были обмануты. Банкам перепал настоящий подарок – им были предоставлены деньги на гораздо более выгодных условиях, чем всем остальным, и под гораздо более низкий процент, о котором все остальные могли только мечтать. Из-за этого деньги рядовых американцев были переданы состоятельным банкирам. Если бы вина банковского сектора была своевременно признана, у нас осталось бы гораздо больше денег для того, чтобы вложить их в развитие образования, технологий, инфраструктуры, то есть во все то, что помогло бы создать более сильную экономику и всеобщее процветание.

Как и многие другие меры, придуманные Одним процентом для Одного процента, рекапитализация преподносилась как экономика просачивания благ сверху вниз: дайте банкам побольше денег, и от этого выиграют все остальные. Этого не случилось, чего и следовало ожидать[27]. Я, в свою очередь, настаивал на том, что нам необходима экономика просачивания благ снизу вверх – помогите тем, кто находится внизу, и от этого выиграет вся экономика.

Кризис начался с жилищного сектора, и поэтому казалось очевидным, что для того чтобы запустить процесс восстановления экономики, необходимо остановить волну взысканий. Я предупреждал Барака Обаму еще до того, как он стал президентом, о том, что одной только финансовой помощи банкам будет недостаточно. Он должен был оказать помощь американским домовладельцам. Но министр финансов Тимоти Гайтнер, который по совместительству возглавлял Федеральный резервный банк Нью-Йорка, думал в первую очередь о банках, несмотря на то что в тот период они предавались наиболее безответственному поведению. Итогом такой халатности стало то, что миллионы американцев в самом буквальном смысле лишились своих домов. Пока сотни миллиардов долларов выделялись в качестве помощи банкам, лишь небольшая доля средств направлялась на помощь домовладельцам. В их адрес было выделено всего лишь где-то 10 миллиардов долларов, – Казначейство даже не удосужилось озвучить точный размер оказанной помощи в своем отчете перед Конгрессом – поскольку администрация отклоняла одну программу помощи домовладельцам за другой под предлогом их несовершенств. Возможно, тратить огромные деньги на поддержание банков было действительно необходимо, чтобы спасти экономику, и отладка каждой из программ рассматривалась как непозволительная в данных обстоятельствах роскошь. Однако по непонятной причине к помощи домовладельцам и среднестатистическим американцам применялся диаметрально противоположный подход: мы должны продвигаться очень осторожно, чтобы не допустить никакой ошибки. Термин «моральный риск» озвучивался при каждом удобном случае. Якобы существует риск, что финансовая помощь домовладельцам повлечет за собой череду новых опрометчивых заимствований, при этом настоящие моральные риски были связаны именно с банками, которым раз за разом оказывалась помощь.

Классическая экономическая теория, о которой можно прочитать почти в любом учебнике, говорит о том, что в ситуации, когда экономика ослабла, необходимо применять меры финансового стимулирования. Но как мы узнали из истории со снижением налогов для богатых при Буше в 2008 году, плохо продуманная программа оказывается неэффективной. Члены администрации Обамы, среди которых были и те, на ком лежала серьезная ответственность за создание кризиса как в форме активной поддержки курса на дерегулирование, так и в их неспособности контролировать деятельность банков, считали, что для выхода из кризиса необходимы довольно скромные меры: банки испытывают трудности, они нуждаются в серьезном вливании средств, но спустя какой-то период пребывания в лазарете они и экономика вслед за ними пойдут на поправку. Предложенное решение дало лишь временный стимул, банки по-прежнему были насквозь больны. Но поскольку все ожидали, что восстановление произойдет в ближайшее время, никто не придавал особого значения масштабу, формату и продолжительности плана спасения.

Я же настаивал на том, что экономика была больна еще до кризиса и держалась на плаву только благодаря искусственно раздутому экономическому пузырю; что кризис, скорее всего, окажется глубоким и затяжным, особенно если не будут приняты правильные политические решения (они и не были приняты). Более того, политика была ущербна, она не предполагала отступных путей. Если экономика не восстановится, консерваторы скажут, что стимулирование не принесло результатов, и получить второй пакет стимулирующих мер будет не так-то просто. Поэтому я настаивал на том, что нам необходим расширенный комплекс стимулирующих мер[28] – гораздо более объемный, чем тот, который продвигала администрация, и утвердил Конгресс. Этот комплекс должен был быть тщательно продуман (гораздо лучше, чем план Буша по снижению налогов для богатых, который затевался именно как инструмент стимулирования). По факту одну треть пакета стимулирующих мер составило снижение налога. Что еще хуже, администрация, которая явно не отдавала себе отчет в глубине кризиса, предсказала, что с учетом программы стимулирования максимальный уровень безработицы не превысит 7–8 процентов. Когда безработица достигла отметки в 10 процентов, это стало прекрасным поводом для нападок со стороны критиков. Администрации следовало упирать на то, что пакет стимулирующих мер позволил сократить уровень безработицы на 2–3 процента в сравнении с тем, каким он мог бы быть без этих мер. Надо признать, с этой задачей программа стимулирования действительно справилась.

Остальные пункты моей программы, обозначенной в статье для Time, включали реформу систем внутреннего регулирования и создание многостороннего агентства, которое бы координировало процесс регулирования на национальном уровне. К моменту написания статьи уже было понятно, что затянувшийся кризис затронет весь мир и что порочная банковская практика (существующая не только в США, но и в некоторых европейских странах) отразится на всех остальных. Образовавшийся и лопнувший на нашем рынке ипотечный пузырь занес инфекцию в финансовые рынки всего мира.

С последними двумя пунктами связано наибольшее разочарование. Несмотря на то что через два года после начала кризиса законопроект Додда – Франка о финансовой реформе был принят в 2010 году, он при самом благоприятном раскладе затрагивал лишь половину стоящих задач. Несмотря на это банки все равно стремились смягчить для себя условия этого закона. Они были категорически против попыток внедрить систему регулирования. Они неоднократно призывали Конгресс аннулировать многие положения закона и в результате в декабре 2014 года добились своего: было отклонено одно из ключевых положений о регулировании сделок по деривативам и об ограничении производства этих сомнительных финансовых продуктов банками, застрахованными государством.

В глобальном смысле не было организовано ни одного международного агентства. Был лишь учрежден Международный совет по финансовой стабильности, который был создан на базе Форума финансовой стабильности, образованного в конце девяностых после кризиса в Восточной Азии, и продемонстрировал абсолютную неэффективность. Как и в случае с законопроектом Додда – Франка, это была полумера: в некотором смысле положение дел даже улучшилось по сравнению с тем, что было до кризиса, но очень немногие за пределами финансового сектора готовы поверить в то, что таким образом нам удалось устранить существенный риск нового кризиса.

Больше всего все же поражает тот факт, что все обсуждения связаны с тем, как не допустить причинение вреда обществу банками, а не с тем, как сделать так, чтобы они адекватно выполняли те важные функции, которые они и должны выполнять, для того чтобы экономика страны исправно функционировала. В рамках данной книги этот вопрос важен как минимум по двум причинам. Когда страна впадает в кризис, основной удар приходится на простых граждан – рабочих, которые остаются без работы, домовладельцев, которые лишаются своих домов, людей, которые наблюдают, как испаряются их пенсионные накопления, не могут устроить своих детей в колледж и не имеют возможности претворять в жизнь свои мечты. В массовом порядке разваливаются небольшие предприятия.

А на фоне этого крупные предприятия умудряются не только устоять, но и процветать благодаря тому, что зарплаты снижаются, а продажи за границу остаются на прежнем уровне. У банкиров, которые своими руками создали кризис, дела, к слову, тоже идут вполне сносно. Если бы раздутые ими же самими экономические пузыри оказались бы более стабильными, их дела были бы немного хуже. Им бы пришлось променять шале в Швейцарских Альпах на шале где-нибудь в Колорадо, а домик на Ривьере на дом в Хэмптонсе[29].

Необходимость регулирования казалась абсолютно очевидной в свете того, что банки и прочие участники финансового сектора неоднократно демонстрировали склонность к эксплуатации других, будь то манипулирование рынками, инсайдерская торговля, агрессивная политика в адрес держателей кредитных карт, монополистические антиконкурентные практики, грабительское и кабальное кредитование – список можно продолжать до бесконечности. Такими способами заработать деньги легче, нежели более честной деятельностью, как, например, кредитованием малого бизнеса, который бы создал рабочие места. Каждый раз, когда банки кого-то эксплуатируют, они способствуют тому, что обостряется неравенство. Когда они содействуют созданию новых рабочих мест, они помогают это неравенство сократить, одновременно помогая снизить уровень безработицы и повысить зарплаты, что происходит естественным образом, когда уровень безработицы снижается.

Таким образом, от регулирования деятельности банков может быть двойная польза: во-первых, пресечение случаев эксплуатации ими простых граждан, во-вторых, создание мотивации для выполнения ими тех обязанностей, которые они должны выполнять всего лишь посредством сокращения прибыли, которую они привыкли получать альтернативными способами.

Как и сам кризис, ставший предсказуемым и предсказанным следствием экономической политики, проводимой на протяжении десятилетий до него, все то, что произошло в годы после кризиса, было предсказуемым следствием политических решений, принятых в качестве противодействия кризису.

Что можем мы сказать теперь, через десять лет после начала рецессии и девять лет после схлопывания пузыря? Администрации и Федеральному резервному банку приятно утверждать, что они спасли нас от второй Великой депрессии. Возможно, так оно и есть, но им тем не менее не удалось вернуть экономику к процветанию.

Банковская система в основном пошла на поправку, рецессия официально завершена, причем за довольно короткий промежуток времени. Но экономика по-прежнему нездорова. Несмотря на то что экономический рост возобновился, потребуются многие годы, чтобы устранить суровые последствия Великой рецессии и вернуть доходы большинства американцев на тот уровень, которого они должны были достигнуть, не случись этого кризиса. Ущерб, нанесенный кризисом, будет очень долговременным.

Экономические последствия правления Буша

[30]

Когда однажды мы оглянемся назад на ту катастрофу, которой обернулось нахождение у власти администрации Буша, мы задумаемся о многих вещах: о трагедии войны в Ираке, позоре Гуантанамо и Абу Грейб, подрыве гражданских свобод. Ущерб, нанесенный экономике США, не будет ежедневно фигурировать в заголовках статей на первых полосах, но отзвуки кризиса будут слышны еще долгое время после нас.

Я как будто так и слышу раздраженные возражения. Президент Штатов вовсе не довел страну до кризиса за те семь лет, которые он стоит у власти. Безработица держится на приличном уровне в 4,6 процента. Может, и так. Но при взгляде на другие страницы гроссбуха сложно сдержать стоны разочарования: налоговый кодекс, который стал отвратительно предвзят в пользу богатых; национальный долг, который, судя по всему, увеличится на 70 процентов к моменту, когда закончится период правления действующего президента; непрекращающаяся череда дефолтов заемщиков по ипотечным кредитам; рекордный уровень внешнеторгового дефицита в $850 миллиардов; беспрецедентно высокие цены на нефть; ослабление доллара до такой степени, что чашка кофе в заведении Лондона или Парижа или даже в Юконе становится для американца довольно ощутимой тратой.

И ситуация становится только хуже. После семи лет президентства Буша Соединенные Штаты оказались гораздо менее подготовленными к будущему, чем когда бы то ни было. Страна не смогла взрастить нужное количество инженеров и ученых, людей, чьи навыки нам так необходимы, чтобы составить конкуренцию Китаю и Индии. Мы не вкладывали деньги в проведение фундаментальных исследований, подобных тем, что позволили нам стать технологической сверхдержавой в конце XX века. И хотя теперь президент понимает (по крайней мере, он так говорит), что мы должны перестать зависеть он нефти и угля, мы зависим от них еще больше, чем прежде.

До настоящего момента Герберт Гувер, политические решения которого усугубили Великую депрессию, по умолчанию считался основным претендентом на звание «худшего президента», когда речь заходила об управлении американской экономикой. Как только Франклин Рузвельт пришел к власти, он отменил ряд мер, принятых Гувером, благодаря чему экономика в стране начала восстанавливаться. Экономические последствия правления Буша гораздо более губительны, чем последствия правления Гувера; более того, им почти невозможно дать обратный ход, и, по всей видимости, мы еще долго будем их ощущать. Безусловно, не существует риска того, что Америка может утратить свой статус самой богатой экономики в мире. Но наши внуки будут жить и бороться с экономическими последствиями президентства Буша.

С позиции экономики мир был совсем иным, когда Джордж Буш только пришел к власти в январе 2001 года. В ревущие девяностые многие верили, что интернет радикально трансформирует все вокруг. Увеличение производительности, которое в период с начала семидесятых до начала девяностых держалось на уровне 1,5 процента в год, возросло до 3 процентов. Во время второго срока Билла Клинтона увеличение производительности в промышленности иногда превышало 6 процентов. Председатель Федерального резерва Алан Гринспен возвещал эпоху Новой экономики и постоянное увеличение производительности благодаря тому, что Интернет изменил старые модели ведения бизнеса. Другие и вовсе предрекали конец экономическим циклам. Гринспен открыто высказывал свои переживания по поводу того, как он будет проводить кредитно-денежную политику, когда государственный долг будет полностью выплачен.

Беспрецедентная уверенность возносила индекс Доу-Джонса все выше и выше. Богатые жили прекрасно, впрочем, как и не столь богатые и даже откровенно бедные. Но годы правления Клинтона нельзя назвать экономической нирваной. Будучи какое-то время главой Совета экономических консультантов Белого дома я очень хорошо осознавал сделанные ошибки и упущенные возможности. Соглашения о глобальной торговле, которые мы активно продвигали, часто были несправедливыми по отношению к развивающимся странам. Нам следовало больше инвестировать в инфраструктуру, ужесточать регулирование деятельности рынков ценных бумаг и предпринимать дополнительные меры по энергосбережению. Мы потерпели неудачу из-за неверных политических решений и нехватки денег, но, откровенно говоря, в том числе и из-за того, что особые интересы определяли программу действий. В этот период экономического подъема бюджетный дефицит был под контролем впервые со времен правления Джимми Картера. И впервые с семидесятых годов доходы тех, кто находился внизу, росли быстрее, чем доходы представителей верхушки – чем не достойный повод торжествовать.

После того как Буш был приведен к присяге, части этой яркой картинки начали постепенно тускнеть. Технологический бум закончился. В апреле 2010 года индекс NASDAQ всего за месяц упал на 15 процентов, и никто не мог предположить, чем схлопывание пузыря доткомов обернется для реальной экономики. Это был самый подходящий момент, чтобы прибегнуть к кейнсианской экономической модели и начать активно вкладывать деньги в систему образования, развитие технологий и инфраструктуры – все то, в чем Америка отчаянно нуждалась и нуждается по сей день, и то, от чего отказалась администрация Клинтона в своем маниакальном стремлении устранить бюджетный дефицит. Билл Клинтон оставил после себя благоприятные условия для того, чтобы проводить подобную политику. Помните ли вы предвыборные дебаты между Эл Гором и Джорджем Бушем в 2000 году, когда они спорили о том, как следует потратить профицит бюджета в $2,2 триллиона, который Америка планировала получить? При таком профиците страна могла бы себе позволить серьезно увеличить инвестиции во все ключевые сферы. В краткосрочной перспективе это позволило бы остановить рецессию, в долгосрочной – заметно стимулировать экономический рост.

Но у администрации Буша было свое видение. Первой серьезной инициативой, проведенной Бушем в статусе президента в июне 2001 года, стало снижение налогов для богатых. Для людей с доходами, превышающими $1 000 000, налоговое бремя сократилось на $18 000 – сумма, в тридцать раз превышающая ту, которая выпала на душу среднестатистического американца. Несправедливость усугубилась после приведения в действия второй волны снижения налогов в 2003 году, и снова с громадным перекосом в пользу богатых. В совокупности эти две волны снижения налогов, окончательно внедренные и отлаженные, означали, что в 2012 году средний размер сокращения налогового бремени для 20 процентов американцев, находящихся внизу, должен был составить жалкие $45, а люди с доходами более $1 000 000 должны были заплатить в среднем на $162 000 меньше.

Администрация триумфально сообщила, что экономика находится в стадии роста – он составил примерно 16 процентов за шесть лет ее правления, но принес пользу только тем, кто и так не очень нуждается в помощи, и никак не помог тому большинству, которым это было действительно необходимо. Поднявшаяся волна в итоге накрыла всех. Сегодня неравенство в Америке увеличивается темпами, которых не было последние три четверти века. Среднестатистический гражданин в возрасте 30–40 лет имеет доход с учетом инфляции на 12 процентов меньше, чем был у его отца тридцать лет назад. На 5,3 миллиона больше американцев живут в состоянии бедности, чем на момент прихода Буша к власти. Классовая структура еще не пришла в Америку, но явно есть тенденция к движению по направлению к тому, что происходит в Бразилии или Мексике.

Демонстрируя поразительное пренебрежение самыми базовыми правилами финансовой политики, администрация президента продолжила сокращать налоги при том, что проводила новые дорогостоящие программы расходов и ввязалась в разрушительную необязательную войну с Ираком. Профицит бюджета в 2,4 процента от ВВП, которым встретила Буша экономика, когда он стал президентом, через четыре года его правления превратилась в дефицит в 3,6 процента. Соединенные Штаты не видели такого отката назад со времен глобального кризиса на фоне Второй мировой войны.

Размер субсидирования сельскохозяйственного сектора в период с 2002 по 2005 год удвоился. Налоговые расходы – огромная система субсидий и преференций, скрытая в налоговом кодексе, – выросли более чем на четверть. Налоговые льготы для друзей президента из нефтегазовой индустрии увеличились на несколько миллиардов долларов. Да, после трагедии 11 сентября расходы на оборону действительно возросли (примерно на 70 процентов), однако эти вложения не помогли выиграть в войне с терроризмом, а были безвозвратно потеряны в результате неудачных миссий в Ираке. В то же время огромные суммы продолжали выделяться на стандартные высокотехнологичные забавы – разработку оружия, которое не работает, против врагов, которых нет. Короче говоря, деньги направлялись куда угодно, только не туда, где они были действительно необходимы. За эти семь лет доля ВВП, направляемая на исследования и развитие всех отраслей, кроме обороны и здравоохранения, сократилась. Практически никакие меры не принимались в отношении разваливающейся инфраструктуры, будь то дамбы в Новом Орлеане или мосты в Миннеаполисе. Разбираться с причиненным стране ущербом предстоит следующему обитателю Белого дома.

Администрация приняла самую дорогостоящую программу социальной помощи за последние сорок лет, несмотря на то что она не решала задачи предоставления социальной помощи нуждающимся: плохо продуманная система пособий на лекарства, отпускаемые по рецепту в рамках программы «Медикэр», задумывалась одновременно как взятка накануне выборов и щедрая подачка фармацевтической индустрии. Как позднее стало понятно из внутренних документов, истинная цена этой меры была скрыта даже от Конгресса. В это же время фармацевтические компании получили особые преимущества. Чтобы получить доступ к новой схеме социальной поддержки, пожилые люди не могли сделать выбор в пользу более дешевого препарата из Канады или других стран. Закон также запрещал правительству США, крупнейшему закупщику лекарств, выписываемых по рецепту, заключать сделки с производителями лекарств, чтобы снизить цены на них. В результате американцы платят за лекарства гораздо больше, чем люди в любой другой стране развитого мира.

Вы и сейчас можете услышать утверждения, в том числе и от самого президента, что снижение налогов задумывалось как мера стимулирования экономики, но это никогда не было правдой. Отдача (размер стимулирования на один доллар дефицита) была вопиюще низка. Поэтому задача стимулирования экономики легла на плечи Совета управляющих Федеральной резервной системы, который пошел на беспрецедентные меры и опустил процентные ставки до одного процента. В реальном выражении с учетом инфляции процентные ставки опустились до отрицательных двух процентов. Закономерным результатом стал безумный потребительский ажиотаж. Если посмотреть на это с другой стороны, финансовая безответственность Буша заразила тем же недугом всех остальных. Кредиты текли рекой, в том числе и субстандартные ипотечные кредиты, которые стали общедоступным средством жизнеобеспечения. К лету 2007 года долг по кредитным картам достиг невероятных $900 миллиардов. «Приучен с детства»[31] стала хмельным слоганом эры Буша. Американские семьи спешили воспользоваться низкими процентными ставками, ввязывались в новые ипотечные кредиты на заманчивых условиях и продолжали жить взаймы.

Благодаря потребительскому буму состояние экономики какое-то время казалось вполне сносным. Это давало повод президенту кичиться экономической статистикой, которым он не преминул воспользоваться. Но многие семьи осознали последствия произошедшего уже через несколько лет, когда процентные ставки выросли, и выплаты по кредитам для многих стали непосильны. Президент, вероятно, рассчитывал на то, что час расплаты наступит после 2008 года, но он наступил восемнадцатью месяцами ранее. Согласно подсчетам в ближайшие месяцы около 1,7 миллиона американцев потеряют свои дома. Для многих это станет необратимым скатыванием в нищету.

В промежутке с марта 2006 по март 2007 года процент банкротств частных лиц вырос более чем на 60 процентов. По мере того, как все больше семей становились банкротами, к людям начало приходить понимание того, кто выиграл и кто проиграл в результате подписанного президентом в 2005 году законопроекта о банкротстве, ужесточившего критерии, по которым для неплатежеспособного должника могла списываться часть долга. Безусловными победителями оказались кредиторы, которые активно поддерживали реформу и которые благодаря ей обрели дополнительные рычаги давления и юридическую защиту. Люди, столкнувшиеся с финансовыми трудностями, остались в дураках.

Война в Ираке (а также, хоть и чуть в меньшей степени, и война в Афганистане) стоила Америке огромного количества пролитой крови и потраченных денег. Точное число унесенных жизней не поддается исчислению. Что же касается ущерба казне, то в данной ситуации уместно вспомнить о том, что в период подготовки к введению войск в Ирак администрация не решалась озвучить свои оценки предстоящих расходов на войну (и публично унизила одного из советников Белого дома, который высказал предположение о том, что война может обойтись примерно в $200 миллиардов). Когда отмалчиваться стало невозможным, администрация озвучила цифру в $50 миллиардов – примерно такую же сумму США тратят каждые несколько месяцев. На сегодняшний момент официальные цифры правительства признают, что в общем счете более половины триллиона долларов было потрачено на этот американский «театр военных действий». В действительности реальная цена конфликта в Ираке в четыре раза превышает озвученную (к такому выводу мы с Линдой Билмс пришли в результате совместного исследования), несмотря даже на то, что Бюджетное управление Конгресса США теперь признает, что общая сумма расходов на войну вдвое превышает сумму, потраченную непосредственно на военные операции. Официальная статистика, например, оставляет за кадром другие важные статьи расходов, в частности, серьезно увеличившиеся издержки на набор новых военнослужащих и выплату бонусов контрактникам за продление договора на службу, которые достигали $100 000. Она также не учитывает пожизненную выплату пособий по потере трудоспособности и медицинское обслуживание десятков тысяч раненых ветеранов, 20 процентов которых вернулись с войны с ужасающими травмами позвоночника и головного мозга. По совсем уж удивительным причинам официальная статистика не учитывает и стоимости оснащения, которое использовалось в ходе войны и которое требует замены. Если ко всему прочему прибавить издержки, которые понесла экономика по причине возросших цен на нефть и подобных неявных последствий войны (возьмем, например, удручающий эффект домино, распространившийся на инвестиции, а также нежелание других стран сотрудничать с американскими компаниями из-за испорченной репутации страны в глазах мировой общественности), суммарные расходы на войну в Ираке по довольно скромным подсчетам достигают минимум $2 триллионов. Ко всему сказанному необходимо добавить один важный комментарий: пока.

Естественным образом возникает вопрос: что можно было бы сделать на эти же деньги, если бы страна распорядилась ими иначе? Помощь африканским странам со стороны Америки колеблется вокруг суммы $5 миллиардов в год, что эквивалентно расходам на неполные две недели войны в Ираке. Президент активно акцентировал внимание на том, какие серьезные финансовые проблемы испытывает система социальной защиты США, но на те деньги, которые просочились сквозь пески Ирака в никуда, можно было бы всего за одно столетие восстановить эту систему. Если хотя бы часть этих двух триллионов была направлена на инвестиции в образование, развитие технологий и инфраструктуры, наша страна сейчас находилась бы в гораздо лучшем экономическом положении для того, чтобы достойно встретить потенциальные проблемы в будущем, в том числе угрозу из-за рубежа. Всего лишь часть от этих двух триллионов позволила бы дать высшее образование всем способным американцам.

Растущие цены на нефть непосредственно связаны с войной в Ираке. Вопрос не в том, обусловлено ли это войной, а в том, в какой степени обусловлено. Сейчас дико вспоминать о том, что до вторжения в Ирак представители администрации Буша рассчитывали не только на то, что прибыль от получения доступа к иракской нефти полностью покроет расходы на войну (разве мы уже не получили приличную прибыль от войны в Заливе в 1991-м?), но и на то, что это окажется верным способом обеспечить низкие цены на нефть. Оглядываясь назад, понимаешь, что единственными победителями в войне были нефтяные компании, оборонные подрядчики и Аль-Каида. До войны по прогнозам нефтяных рынков ожидалось, что актуальная тогда цена в диапазоне $20–25 за баррель сохранится на этом же уровне как минимум в течение трех следующих лет. Участники этих рынков, безусловно, ожидали увеличение спроса со стороны Китая и Индии, но они рассчитывали удовлетворить этот спрос за счет увеличения объемов добычи нефти на Ближнем Востоке. Война нарушила эти планы, причем не столько из-за сокращения объемов добычи в Ираке (которое действительно имело место), сколько из-за обостряющегося ощущения нестабильности, охватившего регион и отбившего всякое желание у инвесторов вкладывать в него деньги.

Неослабевающая зависимость страны от нефти, какой бы высокой ни была на нее цена, указывает еще на одно упущение администрации: недостаточная разработка альтернативных источников энергии. Сейчас речь даже не об экологическом аспекте вопроса, тем более президент никогда особенно и не стремился избавлять мир от углеводорода. Но экономические аргументы и соображения национальной безопасности должны были оказаться весьма убедительными. Вместо этого администрация проводила политику «в первую очередь опустошение Америки», которая предполагала выкачать максимум нефти из страны, сделать это как можно быстрее и с максимальным пренебрежением к окружающей среде, которое может легко сойти с рук, создать все условия для того, чтобы в будущем страна зависела от зарубежной нефти и вопреки всему надеяться на то, что на помощь придет ядерный синтез или какое-то другое чудесное спасение. В энергетическом законопроекте президента от 2003 года подразумевалось такое количество подношений в адрес нефтяной индустрии, что Джон Маккейн окрестил этот законопроект «триумфом лоббистов».

Бюджетный и внешнеторговый дефицит достиг рекордного уровня в период президентства Буша. Справедливости ради надо отметить, что сам факт дефицита не означает ничего плохого. Если развивающийся бизнес покупает оборудование, это хорошо, а не плохо. Но последние шесть лет Америка – ее правительство, ее граждане, т. е. страна в целом – занимала, чтобы потреблять. Тем временем инвестиции в основные средства (заводы и оборудование, которые в перспективе должны увеличивать наше благосостояние) сокращались.

Какими же будут последствия? Темп роста уровня жизни в Америке с очень большой долей вероятности снизится или и вовсе пойдет на спад. Американская экономика может выдержать серьезные испытания, но и она отнюдь не непобедима, тем более наши уязвимые места стали очевидны для всех. По мере того как уверенность в американской экономике падала на глазах, то же происходило и с долларом – он упал на 40 процентов по отношению к евро с 2001 года.

Неадекватный характер экономической политики внутри страны имеет параллели с экономической политикой, которую мы проводили за рубежом. Президент Буш обвинил Китай в огромном размере нашего торгового дефицита, при этом увеличение стоимости юаня, которого он активно добивался, означало бы всего лишь то, что нам придется покупать больше тканей и одежды в Бангладеш и Камбодже, а не в Китае. Размер торгового дефицита при этом остался бы прежним. Президент неоднократно заявлял о своей вере в свободную торговлю, но при этом принял протекционистские меры в защиту американской сталелитейной промышленности. Соединенные Штаты усиленно продвигали целую серию двусторонних торговых соглашений и вынуждали небольшие страны идти на невыгодные для них условия, как, например, ужесточение режимов патентной защиты на лекарства, жизненно необходимые для борьбы со СПИДом. Мы ратовали за свободные рынки во всем мире, но не позволили Китаю приобрести Unocal, небольшую американскую нефтяную компанию, большая часть активов которой находится за пределами Штатов.

Неудивительно, что волна протестов против торговых методов Америки захлестнула Таиланд и Марокко. Но Америка не согласилась пойти на компромисс, в частности отказалась принять хоть какие-то решительные действия, чтобы положить конец непомерно высоким субсидиям нашему сельскохозяйственному сектору, которые деформируют международный рынок и наносят серьезный вред бедным фермерам в развивающихся странах. Из-за такой непримиримой позиции Штатов были сорваны переговоры, в процессе которых должно было обсуждаться открытие международных рынков. И так во многих областях: президент Буш всячески противостоял многосторонности (понятие, которое подразумевает взаимовыгодное сотрудничество стран) и вместо него стремился насадить систему, предполагающую доминирование Америки. В итоге ему так и не удалось добиться господства Америки, но он прилично преуспел в ослаблении международного сотрудничества.

Администрация президента в очередной раз подчеркнула тотальное неуважение к международным организациям в 2005 году, когда объявила Пола Вулфовица, бывшего замминистра обороны и главного архитектора войны в Ираке, президентом Всемирного банка. Это назначение было изначально встречено негативно, а после того как Вулфовиц попался на неблаговидных поступках и его репутация в глазах международного сообщества была окончательно запятнана, он был вынужден уйти в отставку, не продержавшись на посту президента и двух лет.

Глобализация означает, что экономика Америки и остального мира теперь тесно взаимосвязаны. Рассмотрим те же американские ипотечные кредиты. Когда семьи признавали себя неплатежеспособными, владельцы закладных оставались с клочком бесполезной бумаги на руках. Учреждения, предоставившие проблемные ипотечные кредиты, уже благополучно перепродали их другим организациям, которые, объединив их неявным образом в один пакет с другими активами, перепродали их еще раз непонятно кому. Когда проблемы всплыли на поверхность, глобальные финансовые рынки начало трясти по-настоящему: выяснилось, что миллиарды по «плохим» закладным скрыты в портфелях Европы, Китая, Австралии и даже в топовых американских банках, таких как Goldman Sachs и Bear Stearns. Индонезия и другие развивающиеся страны – невинные в общем-то наблюдатели – страдают из-за того, что резко выросли риски, и инвесторы выводят деньги из этих молодых рыночных систем в поисках более спокойной гавани. Для того чтобы разгрести последствия этого, понадобятся годы.

Между тем мы впали в зависимость от других стран, которые финансируют наш собственный долг. На настоящий момент один только Китай владеет как правительственными, так и частными долговыми обязательствами на сумму более чем $1 триллион. Совокупный размер займов из-за рубежа за шесть лет администрации Буша у власти вырос до $5 триллионов. Маловероятно, что нынешние держатели закладных начнут требовать выплат по кредитам, потому что как только они это сделают, наступит глобальный финансовый кризис. Есть что-то странное и неприятное в том, что самая богатая страна в мире даже отдаленно не способна жить по средствам. Подобно тому, как Гуантанамо и Абу-Грейб подорвали моральный авторитет Америки, фискальная политика администрация Буша подорвала наш авторитет в экономике.

Кто бы ни пришел на смену Бушу в январе 2009 года, ему придется иметь дело с незавидными экономическими последствиями правления своего предшественника. Помимо того, что ему предстоит вытащить страну из кровопролитной войны в Ираке, ему придется реанимировать экономику в Америке, что обещает оказаться болезненным и затяжным процессом.

В числе первоочередных задач потребуется разогнать экономический метаболизм до нормального уровня. Это значит, что необходимо повысить норму сбережений с нуля (и даже меньше) до более адекватного уровня хотя бы в 4 процента. И хотя повышение нормы сбережений окажет целительное воздействие на экономику страны в долгосрочной перспективе, краткосрочные последствия будут довольно болезненными. Если деньги хранятся в виде сбережений, они не тратятся. Если люди не тратят деньги, двигатель экономики начинает терять обороты. Если домохозяйства резко сократят свои расходы, что вполне может произойти в результате обвала рынка ипотечного кредитования, вероятно наступление рецессии; даже если они сделают это плавно, затяжного замедления темпов роста экономики избежать не удастся. С большой долей вероятности проблема обанкротившихся семей и взысканий на имущество должников, обусловленная чрезмерной задолженностью населения, усугубится, прежде чем ситуация начнет выправляться. В связи с этим правительство находится в очень тяжелом положении: любое слишком скорое восстановление финансового здоровья страны лишь обострит обе проблемы.

В любом случае помимо этого есть еще много других вопросов, нуждающихся в решении. То, что необходимо сделать, можно довольно просто описать так: необходимо положить конец сегодняшней модели нашего поведения и действовать в противоположном ключе, то есть перестать тратить деньги, которых у нас нет, повысить налоги для богатых, урезать льготы и бонусы для корпораций, развивать систему социальной помощи менее обеспеченным и больше инвестировать в образование, развитие технологий и инфраструктуры.

В плане налогообложения нам следует сместить фокус с позитивных аспектов, таких как рабочая сила или сбережения, и переключиться на негативные, например загрязнение окружающей среды. Что касается программ социальной поддержки, нам необходимо осознать простую вещь: чем активней государство способствует тому, что рабочие имеют возможность повышать свою квалификацию и получать качественное медицинское обслуживание, тем более конкурентными становятся американские предприятия в системе глобальной экономики. Наконец, мы преуспеем гораздо больше, если будем сотрудничать с другими странами на пути к развитию справедливой и эффективной международной торговли и финансовой системы. У нас будет гораздо больше шансов выйти на рынки других стран, если мы перестанем вести себя так лицемерно, то есть если мы сами откроем свои рынки для зарубежных продуктов и перестанем так агрессивно субсидировать собственный сельскохозяйственный сектор.

Какие-то негативные последствия правления Буша можно устранить в довольно короткие сроки. Для исправления других потребуются десятилетия, и это при условии, что Белый дом и Конгресс окажутся единодушны в своем желании сделать это. Только подумайте о процентах, которые мы год за годом выплачиваем по увеличившемуся почти на $4 триллиона долгу, – даже при ставке в 5 процентов сумма ежегодных выплат составляет $200 миллиардов. Подумайте о налогах, которые будущие правительства должны будут взимать для того, чтобы выплатить хотя бы часть накопившегося у нас долга. И подумайте об увеличившемся разрыве между богатыми и бедными – феномене, который простирается далеко за пределы экономики и угрожает будущему американской мечты.

Подытоживая сказанное, можно отметить, что для исправления сложившейся ситуации потребуется потрудиться на протяжении минимум одного поколения. В ближайшие десятилетия мы должны критически осмыслить наши традиционные представления. По-прежнему ли Герберт Гувер заслуживает своего сомнительного титула? Полагаю, что у Джорджа Буша есть все шансы претендовать на еще более неприятное звание.

Ошибки капиталистов

[32]

Рано или поздно придет время, когда угрозы, возникшие в связи с кризисом кредитной системы, отступят, и нам придется заняться еще более серьезным вопросом определения вектора экономического развития. Это будет опасный момент. Неминуемо грядут споры не только о будущей экономической политике, но и о фактах истории, а именно о причинах, приведших к текущей ситуации. Битва за прошлое определит исход битвы за будущее. Именно поэтому так важно адекватно оценить историю.

Какие решения оказались решающими для того, чтобы погрузить страну в кризис? Ошибки допускались на каждом шагу. На языке инженеров это называется сбоем в системе, когда не одна ошибка, а целая их череда приводит к трагичным результатам. Давайте рассмотрим пять знаковых ошибок нашей системы.

В 1987 году администрация Рейгана приняла решение убрать Пола Волкера с поста председателя Федеральной резервной системы и поставить на его место Алана Гринспена. Волкер делал то, что и следует делать руководителю центрального банка страны. При нем инфляция снизилась с 11 процентов почти до 4 процентов. По здоровой логике мира центральных банков, он должен был быть удостоен оценки 5+ и гарантированного переназначения. Однако Волкер понял еще и то, что финансовые рынки нуждаются в регулировании. Рейгану же нужен был кто-то, который не верит в подобные вещи, и он нашел такого человека в лице фанатичного сторонника концепций Айны Рэнд с ее философией объективизма и пропагандой системы свободных рынков.

Именно на агрессивном кредитовании и грабительских условиях займов зарабатываются миллиарды.

Гринспен играл двойную роль. Федеральная резервная система контролирует денежный кран, и в начале десятилетия она выкрутила его на полную мощность. Вместе с тем Федеральная резервная система выступает в качестве регулятора. Если вы назначаете исполнителем человека, который изначально против политики регулирования, можно догадаться, каких решений от него следует ждать. Поток дешевых денег и прорвавшаяся дамба системы регулирования в совокупности привели к катастрофическим последствиям.

Под председательством Гринспена случился даже не один, а два финансовых пузыря. После того как в 2000–2001 годах схлопнулся пузырь доткомов, Грипспен помог раздуть пузырь на рынке жилья. Первоочередная зона ответственности центрального банка – это поддержание стабильности финансовой системы. Если банки активно предоставляют кредиты в момент раздувания цен на активы, результатом может стать обвал рынка, в чем мы сейчас и убеждаемся и что Гринспен не мог не понимать. В его руках было достаточно инструментов для того, чтобы урегулировать ситуацию. Так, например, для того чтобы справиться с пузырем доткомов, он мог повысить предписываемую маржу (обязательный размер первоначального взноса, необходимый для того, чтобы купить в кредит некий актив). Чтобы сдуть пузырь на рынке жилья, он мог взять под контроль кабальное кредитование для семей с низкими доходами, а также запретить другие коварные схемы (предоставление кредитов без требования документации или по поддельным документам, кредиты только под проценты и так далее). Такие меры серьезно бы нам помогли. Даже если бы у него не было инструментов на руках, он мог бы обратиться в Конгресс и получить их.

Безусловно, наши сегодняшние проблемы в финансовой системе обусловлены не одной лишь необдуманной политикой в сфере кредитования. Банки заключали необычайно рискованные сделки с другими банками посредством сложных инструментов вроде деривативов, кредитно-дефолтных свопов и других. В подобных сделках одна сторона платит другой, если происходят определенные события, например банк Bear Stearns объявляет себя банкротом, или взлетает курс доллара. Изначально эти инструменты задумывались как механизм управления рисками, но они могут использоваться и для спекуляций. Так, если вы, скажем, уверены в том, что курс доллара упадет, вы делаете высокие ставки, и когда ваш прогноз сбывается, вы получаете серьезную прибыль. Проблема в том, что в условиях тесного переплетения сделок с настолько высокими ставками никто не может быть уверен в финансовом положении другой стороны, да и в своем собственном тоже. Неудивительно, что в какой-то момент рынки кредитования оказываются парализованы.

Гринспен сыграл свою роль и здесь. Когда я был председателем Совета экономических консультантов в период правления Клинтона, я также был членом комитета, состоящего из ключевых федеральных финансовых регуляторов, куда входили Гринспен и министр финансов Роберт Рубин. Уже тогда было понятно, что деривативы представляют серьезную угрозу. Несмотря на это стоящие у руля финансовой системы (в Федеральной резервной системе, в Комиссии по ценным бумагам и биржам) сторонники политики дерегулирования, игнорируя риски, предпочли бездействовать под предлогом того, что любое вмешательство может воспрепятствовать инновациям в финансовой системе. Но инновации, как и перемены, не несут в себе внутреннюю ценность. С равными шансами они могут оказаться как хорошими, так и плохими (наглядный пример – предоставление кредитов заемщику на основании сфальсифицированной информации о его доходах).

Выплачивать дивиденды за политику дерегулирования придется еще много лет. В ноябре 1999 года Конгресс отменил закон Гласса – Стиголла – эта инициатива была проведена через Конгресс сенатором Филипом Грэммом и ознаменовала победу лоббистов из банковской сферы и индустрии финансовых услуг, стоившую им $300 миллионов. Когда-то закон Гласса – Стиголла разделил коммерческие (те, что предоставляли кредиты) и инвестиционные (те, что осуществляли продажу ценных бумаг) банки. Закон был принят после Великой депрессии и задумывался как способ сдерживания побочных явлений эпохи, включающих среди прочего и конфликты интересов. Например, если в отсутствие организационного разделения банков некая компания, чьи акции были выпущены инвестиционным банком с его полного одобрения, испытывает трудности, не будет ли это означать, что коммерческое отделение банка (если таковое имеется) обязано дать этой компании кредит, что может оказаться неразумным? Предвидеть исход закручивающейся спирали из необдуманных решений практически невозможно. Я выступал против отмены закона Гласса – Стиголла. Создатели закона словно говорили: «Доверьтесь нам. Мы возведем Китайскую стену, чтобы не повторить ошибок прошлого». Будучи экономистом, я, конечно, обладаю здоровой порцией веры в то, что под мощью экономических стимулов человеческое поведение может накрениться в сторону личных интересов, и совсем не тех, о которых Токвиль говорил как о «личных интересах, понимаемых должным образом».

Косвенные последствия, возникшие в связи с отменой закона Гласса – Стиголла, оказались наиболее важными. Отмена закона изменила культуру страны в целом. Деятельность коммерческих банков не должна быть связана с большими рисками, их задача – управлять деньгами людей в предельно консервативной манере. При таком понимании государство должно брать на себя ответственность в случае, если у банка возникают проблемы. Инвестиционные банки, напротив, традиционно имеют дело с деньгами состоятельных людей, то есть тех, кто может позволить себе идти на большие риски, чтобы получать большую прибыль. Когда в результате отмены закона Гласса – Стиголла произошло слияние инвестиционных и коммерческих банков, на передний план вышла именно культура инвестиционных банков. Существовал спрос на высокую отдачу, которая возможна только при условии высокого уровня левериджа и больших рисков.

На пути к дерегулированию были сделаны и другие серьезные шаги. Одним из них было решение, принятое в апреле 2004 года в результате собрания Комиссии по ценным бумагам и биржам, которое практически все проигнорировали и которое в итоге прошло практически в отсутствие участников. Согласно этому принятому решению инвестиционные банки могли повышать коэффициент соотношения заемных средств и собственного капитала (с 12:1 до 30:1 и выше), вследствие чего банки могли покупать больше ипотечных ценных бумаг, попутно раздувая пузырь на рынке недвижимости. Согласившись на эту меру, Комиссия негласно заявила о своей вере в саморегулирование: очень причудливая убежденность в том, что банки могут самостоятельно и эффективно наводить у себя порядок. Идея саморегулирования абсурдна, что теперь признает даже Алан Гринспен, в практическом плане оно никоим образом не в силах диагностировать системные риски (разновидность рисков, которые возникают, когда, например, методы управления портфелями каждого из банков предписывают им продавать единовременно определенный вид ценных бумаг).

В то время как мы отменяли старые методы регулирования, мы не делали ровным счетом ничего для того, чтобы решать проблемы, возникшие на рынках в XXI веке. Самую серьезную проблему породили деривативы. В 1998 году Бруксли Борн, глава Комиссии по торговле товарными фьючерсами, пыталась привлечь внимание к необходимости регулирования, которая стала особенно очевидной после того, как в том же году Федеральная резервная система запустила программу спасения хедж-фонда Long-Term Capital Management, крах которого грозил обернуться убытками в размере более триллиона долларов для глобального финансового рынка. Но министр финансов Роберт Рубин, его заместитель Ларри Саммерс и Алан Гринспен были непреклонны и успешны в продвижении своего оппозиционного мнения на этот счет. Никакие меры приняты не были.

А затем в силу вступила инициатива по сокращению налогов, утвержденная администрацией Буша 7 июня 2001 года и усиленная два года спустя. Президент и его советники, казалось, считали, что снижение налогов, особенно для корпораций и американцев с высоким уровнем дохода, – самое действенное лекарство от любой экономической болезни, практически современный аналог лечения пиявками. Снижение налогов сыграло центральную роль в подготовке почвы для сегодняшнего кризиса. Поскольку данная мера оказалась неэффективной, серьезно заниматься стимулированием экономики предстояло Федеральной резервной системе, которая подошла к решению этой задачи с беспрецедентно низкими процентными ставками и ликвидностью. Война в Ираке усугубила ситуацию, так как из-за нее сильно поднялись цены на нефть. Учитывая тот факт, что Америка серьезно зависит от импортной нефти, наши заграничные расходы выросли на несколько сотен миллиардов, которые при других обстоятельствах можно было бы потратить на американские товары. Было бы логично, если за этим последовал экономический спад, как было в 1970-х. Однако Федеральная резервная система отреагировала на вызов обстоятельств самым близоруким образом, какой только можно вообразить. Резко возросшая ликвидность сделала доступными ипотечные кредиты даже для тех, кто раньше их не мог бы себе позволить. И действительно, экономический спад удалось пресечь, при этом коэффициент сбережений большинства американских семей упал до нуля. Нельзя было закрывать глаза на то, что мы живем на не принадлежащие нам деньги и время.

Сокращение налога на прирост капитала поспособствовал кризису и другим образом. В результате данного решения произошла подмена ценностей: те, кто спекулировал (читай: играл) и побеждал, облагались меньшим налогом, чем те, кто зарабатывал тяжелым, честным трудом. Ко всему прочему, эта мера стимулировала спрос на кредиты, поскольку процент по кредиту вычитался из налогооблагаемой базы. Если, например, вы взяли в кредит миллион долларов на покупку дома или $100 000 под залог имеющейся недвижимости для приобретения акций, ежегодно процент по кредиту будет полностью вычитаться из общей суммы налогов. Любой прирост капитала облагался очень скромным налогом, который, быть может, придется оплатить однажды в будущем. Администрация Буша откровенно подталкивала к избыточному кредитованию и заимствованию, хотя американские потребители и без этого проявляли живой энтузиазм.

Между тем 30 июля 2002 года на волне крупных скандалов, среди которых особенно примечательны истории краха компаний WorldCom и Enron, Конгресс провел акт Сарбейнза – Оксли. Скандалы затронули каждую крупную бухгалтерскую фирму в Америке, большинство банков и некоторые ключевые компании и показали, что в нашей системе бухгалтерского учета накопилось много серьезных проблем. Бухгалтерия – это тема, от которой большинство людей клонит в сон, но если вы не можете доверять цифрам компании, вы не можете доверять компании вообще. К сожалению, в процессе обсуждений инициативы, ставшей в результате законом Сарбейнза – Оксли, было принято решение оставить в покое то, что даже уважаемый экс-председатель Комиссии по ценным бумагам и биржам Артур Левитт считал фундаментальной проблемой: опционы на акции. Аргументом в защиту опционов было то, что они будто бы служат здоровой мотивацией для эффективного менеджмента, но по факту они являлись «премией» лишь номинально: если компания демонстрирует хорошие результаты, исполнительный директор получает вознаграждение в виде опционов на акции; если компания показывает плохие результаты, фактический размер вознаграждения практически не изменяется, меняется лишь формат его выплаты. Одно только это уже вызывает сомнения. Но есть еще и побочная проблема: опционы создают стимул для фальсификации финансовой отчетности, так как у высшего руководства возникает непосредственная заинтересованность в искажении информации в целях повышения стоимости акций.

Структура стимулов, лежащая в основе деятельности рейтинговых агентств, также доказала свою порочность. Агентствам, подобным Moody's и Standard&Poor's, платит абсолютно каждый, кого они оценивают. В результате у них имеется очень веская причина присуждать компаниям высокий рейтинг – данный феномен в академической среде известен как «инфляция оценок». Рейтинговые агентства, как и инвестиционные банки, которые платят им, верили в финансовую алхимию и то, что опасные кредиты с оценкой «F» возможно превратить в финансовый продукт, достаточно надежный для того, чтобы его держали коммерческие банки и пенсионные фонды. Мы уже имели возможность наблюдать подобный крах рейтинговых агентств в период восточноазиатского кризиса в 1990-х: высокие оценки банков спровоцировали приток капитала в регион, а затем, когда их рейтинг внезапно упал, регион оказался опустошен. Но финансовые надзиратели предпочли не принимать во внимание этот опыт.

Финальный поворотный момент наступил 8 октября 2008 года, когда для борьбы с кризисом администрацией был запущен пакет спасательных мер. Последствия этого решения мы будем ощущать еще многие годы. И администрация, и Федеральная резервная система долгое время принимали желаемое за действительное и надеялись, что плохие вести – это лишь временная вспышка, и возврат к экономическому росту не заставит себя ждать. Пока банки Америки один за другим терпели крах, администрация перескакивала с одного курса действий на другой. Некоторым организациям (например, Bear Stearns, AIG, Fannie Mae, Freddie Mac) была предоставлена финансовая помощь, а Lehman Brothers – нет. Какие-то акционеры что-то получили. Все остальные – нет.

Первоначальное предложение, выдвинутое министром финансов Генри Полсоном, являло собой пример вопиющего высокомерия. Это был документ на трех страницах, согласно которому необходимо было предоставить в распоряжение министра $700 миллиардов, не подлежащих юридическому контролю и надзору. Он продвигал программу как меру, необходимую для восстановления доверия. Но эта программа никоим образом не касалась проблем, лежащих в основе потери этого доверия. Банки выдали слишком большое количество сомнительных кредитов. В их балансе зияли огромные дыры.

Никто не знал, где правда, а где ложь. План спасения напоминал процедуру переливания крови пациенту, страдающему от внутреннего кровотечения. При этом ничего не делалось для того, чтобы устранить сам источник проблемы, а именно все эти взыскания задолженностей. Пока Полсон продвигал свой план под названием «деньги в обмен на хлам», скупая проблемные активы и перекладывая риски на американских налогоплательщиков, ценное время утекало сквозь пальцы. Когда он, в конце концов, отказался от своей затеи, предварительно снабдив банки необходимым количеством денег, выяснилось, что он сделал это таким образом, что не только обманул налогоплательщиков, но и не сумел гарантировать того, что банки используют эти деньги для возобновления кредитной деятельности. Более того, он позволил банкам направлять деньги акционерам, в то время как налогоплательщики вливали в банки собственные деньги.

Другая проблема, которая также была проигнорирована, подразумевала ослабление экономики, приобретавшее угрожающие масштабы. Экономика держалась, пока было возможно избыточное кредитование и заимствование. Но игра закончилась. Когда сократились объемы потребления, оставаться стране на плаву помогал экспорт, но по мере того как доллар дорожал, а Европа и остальной мир переживали спад в экономике, становилось все более очевидно, что так долго не может продолжаться. Тем временем сильно сократились доходы в казну, соответственно, было необходимо сокращать государственные расходы. Из-за неспособности оперативного реагирования со стороны государства экономика страны пошла на спад. Даже если бы банки разумно давали кредиты, чего они не делали, экономический спад неминуемо привел бы к увеличению числа сомнительных долгов, тем самым еще больше ослабляя финансовый сектор.

Администрация президента рассказывала о необходимости построения доверия, но на деле как раз злоупотребляла им. Если бы администрация всерьез хотела восстановить доверие к финансовой системе, она бы начала с устранения фундаментальных проблем – порочных систем мотиваций и неадекватных методов регулирования.

Было ли в этой череде действий хоть одно решение, которое, будь оно пересмотрено, могло бы изменить весь ход истории? Каждое решение (включая решения не предпринимать каких-то действий, чем особенно отличилась наша экономическая политика) является следствием других, первичных решений, элементом взаимосвязанной сети решений, простирающейся из далекого прошлого в будущее. Иногда государство все же подключается, как, например, было в случае с Законом о коммунальных реинвестициях, который обязал банки обеспечивать кредитными средствами районы с низким уровнем доходов. (Размер потерь по этой программе оказался существенно ниже, чем у всех остальных банков.) Много обвинений обрушилось на Fannie Mae и Freddie Mac – два крупных ипотечных агентства, которые изначально находились в государственной собственности. Но по сути они даже не успели поучаствовать в игре с субстандартным кредитованием, и их проблема была родственна той, с которой столкнулся частный сектор: руководство этих агентств получило мотивацию для того, чтобы участвовать в опасных играх.

Истина заключается в том, что большинство частных ошибок сводится всего к одной системной: к заблуждению, что рынки способны к саморегулированию, и участие государства должно быть сведено к минимуму. Оглядываясь назад, на это заблуждение во время осенних слушаний в Капитолии, Алан Гринспен вслух произнес: «Я понял ошибку». Конгрессмен Генри Ваксман в ответ колко заметил: «Иначе говоря, вы поняли, что ваш взгляд на мир, ваша идеология были ошибочны и что они не работают?» «Именно так», – ответил Гринспен. Тот факт, что Америка и большая часть остального мира поверили в эту ошибочную экономическую философию, создал условия для того, чтобы мы в любом случае оказались в том положении, которое наблюдаем сейчас.

Анатомия убийства: кто убил экономику Америки

[33]

В настоящее время ведется поиск тех, кто виноват в глобальном экономическом кризисе. И это не вопрос отмщения. Знать, кто или что послужило причиной кризиса, необходимо для того, чтобы предотвратить другой кризис или даже попытаться остановить этот.

Понятие причинности, однако, довольно сложно. Вероятно, для определения виновности используется что-то вроде этого: «Если бы виновная сторона предприняла другие действия, кризис не случился бы». Но когда одна из сторон меняет курс действий, последствия этой перемены зависят от реакции других сторон; предположительно, и действия других сторон могут измениться.

Рассмотрим в качестве примера убийство. Мы можем определить, кто нажал на курок. Но для начала кто-то должен был продать убийце оружие. Кто-то должен был заплатить стрелявшему. Кто-то должен был предоставить инсайдерскую информацию о местонахождении жертвы. Все эти люди являются сторонами в преступлении. Если человек, который заплатил тому, кто нажал на курок, задался целью убить жертву, то даже в том случае, если один исполнитель откажется сделать работу, жертва все равно будет застрелена: обязательно найдется кто-то другой, кто спустит курок.

В преступлении почти всегда есть несколько участников: и люди, и организации. В процессе любого обсуждения кризиса, когда задается хрестоматийный вопрос «кто виноват», всплывает, например, имя Роберта Рубина, сообщника в деле дерегулирования и старшего должностного лица в двух финансовых организациях, в которые американское правительство вливало наибольшее количество денег. Затем идет Алан Гринспен, который также продвигал философию дерегулирования и не сумел воспользоваться инструментами регулирования, бывшими в его распоряжении. Он подталкивал домовладельцев к тому, чтобы они ввязывались в крайне рискованные ипотечные кредиты с переменной процентной ставкой, и поддержал план президента Буша по снижению налогов для богатых[34] и одновременному понижению процентных ставок, раздувший пузырь, необходимый для стимулирования экономики. Но если бы этих людей не было, на их месте оказались бы другие, и они, вероятно, действовали бы подобным образом. Всегда есть кто-то еще, кто хочет и способен совершить преступление. Более того, и другие страны с другими главными героями столкнулись с подобными проблемами, следовательно, мы имеем дело с более фундаментальными экономическими причинами.

Список организаций, которые должны понести ответственность за причастность к созданию кризиса, включает в себя инвестиционные банки и инвесторов, кредитно-рейтинговые агентства, органы финансового регулирования (в их числе Федеральная резервная система и Комиссия по ценным бумагам и биржам), ипотечных брокеров и целый ряд администраций, начиная с администрации Рейгана и заканчивая администрацией Буша-младшего, которые активно продвигали политику дерегулирования. Некоторые из списка сыграли сразу несколько ролей в создании кризиса. Так, например, Федеральная резервная система не только не справилась со своей функцией регулятора, но и поспособствовала усугублению кризиса посредством неадекватных манипуляций с процентными ставками и доступностью кредитов.

На каждой из этих сторон, а также тех, о ком я буду говорить ниже, лежит часть вины.

Я продолжаю утверждать, что основная часть вины лежит на банках (а в более широком понимании – на финансовом секторе) и инвесторах.

Предполагается, что банки должны быть экспертами в области управления рисками. Но они не только не справились с этой задачей, они сами создали этот риск. Они прибегли к избыточному левериджу. При соотношении заемных и собственных средств 30:1 изменение в стоимости актива всего на 3 процента полностью уничтожает чистую стоимость компании. (В результате цены на недвижимость упали на 20 процентов, и по состоянию на март 2009 года ожидается падение как минимум еще на 10–15 процентов.) Банки переняли структуру стимулов, которая неминуемо провоцирует недальновидное и чрезмерно рискованное поведение. Более того, опционы, которые банки использовали в качестве компенсации некоторым своим топ-менеджерам, служили мотивацией для недобросовестной бухгалтерской отчетности, в частности злоупотребления учетом на забалансовых счетах.

Банки якобы не осознавали рисков, которые они сами же создавали через секьюритизацию ипотечных кредитов и которые в числе прочего возникали по причине информационной асимметрии. Оригинаторы ипотечных кредитов не всегда являются конечными держателями долговых обязательств и не несут ответственности за ошибки, возникшие в процессе осуществления процедуры дью-дилидженса. Помимо этого банки недооценили масштаб взаимосвязи между уровнем невыплат по кредитам в различных регионах страны, не отдавая себе отчет в том, что повышение процентной ставки или уровня безработицы может иметь отрицательные последствия для многих частей страны, а также недооценили риск снижения цен на недвижимость. Ко всему прочему, банки не в силах оценить хоть с какой-то степенью точности риски, связанные с новыми финансовыми продуктами, как то: займы, предоставляемые на основе минимального документального подтверждения или без документального подтверждения вовсе.

Единственный, хотя и крайне неубедительный аргумент в защиту банков – это то, что делать все это их заставили инвесторы. Инвесторы не осознавали рисков. Они, вероятно, спутали высокую отдачу в условиях избыточного левериджа с «умными» инвестициями. Банки, которые не обременили себя избыточным левериджем и поэтому имели меньшую отдачу, столкнулись со снижением стоимости собственных акций в качестве «наказания». В действительности же банки использовали в собственных интересах невежество инвесторов, чтобы повысить стоимость своих акций, получая большую прибыль в краткосрочной перспективе ценой более высоких рисков.

Если рассматривать банки как главного исполнителя преступления, то у них также были и сообщники.

Центральную роль сыграли рейтинговые агентства. Они свято верили в финансовую алхимию и превращали субстандартные ипотечные кредиты с низшей оценкой в ценные бумаги с рейтингом A, достаточно надежные для того, чтобы в них вкладывались пенсионные фонды. Эта процедура была важна, так как благодаря ей обеспечивалось непрерывное вливание денег в рынок недвижимости, что, в свою очередь, позволяло раздувать пузырь на рынке жилья. Скорее всего, поведение рейтинговых агентств было обусловлено порочной схемой компенсаций, которые они получали от тех, кого оценивали, но я подозреваю, что даже в отсутствие этой проблемы деятельность этих агентств была бы столь же несовершенной. В их случае конкуренция возымела обратный эффект и превратилась в гонку, в которой побеждает тот, кто присудит наиболее выгодную оценку компании, чья деятельность подлежит оценке.

Ключевую роль сыграли и ипотечные брокеры: их первичный интерес заключался не в том, чтобы выдавать кредиты надежным заемщикам (в конце концов, оригинаторы недолго держат у себя кредитные обязательства), а в том, чтобы выдавать как можно больше ипотечных кредитов. Некоторые брокеры проявили такой энтузиазм на этом поприще, что изобрели новые формы ипотечных кредитов: займы, предоставляемые на основе минимального документального подтверждения или вовсе без документального подтверждения, которые я упоминал ранее, так и призывали к обману, в результате чего прослыли как лживые займы. Это было «инновацией» в банковской сфере, и неспроста подобная инновация не возникала раньше.

Другие новинки среди продуктов ипотечного кредитования, например, не амортизационные или низко амортизационные кредиты и кредиты с переменной процентной ставкой, стали ловушкой для неосмотрительных заемщиков. Кредиты под залог недвижимости также способствовали популярности займов, тем самым увеличивая отношение размера кредитов к стоимости залога и снижая надежность ипотечного кредита.

Ипотечных оригинаторов в большей степени волновал не риск, а трансакционные издержки. При этом они не пытались их минимизировать, а совсем наоборот: они изобретали различные способы, с помощью которых можно было увеличить эту статью расходов и заработать на этом. В этом смысле были чрезвычайно полезны краткосрочные кредиты, требующие рефинансирования и имеющие все шансы на то, что этого не произойдет.

Трансакционные затраты, возникающие в процессе оформления кредита, порождали соблазн поживиться на невинных и не очень компетентных заемщиках, втягивая их в заимствования, которые влекут за собой повторную реструктуризацию кредита, что помогает существенно увеличить трансакционные издержки.

В числе соучастников были и органы регулирования. Они должны были распознать неотъемлемые риски, связанные с новыми финансовыми продуктами. Они должны были провести собственную оценку рисков вместо того, чтобы верить в саморегулирование рынка и полагаться на результаты оценок рейтинговых агентств. Они должны были понимать, с какими рисками связаны и высокий леверидж, и внебирживые деривативы, тем более и то, и другое в совокупности, не сдерживаемое государством.

Органы регулирования убедили себя в заблуждении, что, если они позволят каждому банку самостоятельно управлять своими рисками (в чем они, по идее, должны быть заинтересованы), система будет исправно работать. Поразительно то, что они абсолютно проигнорировали системный риск, при том что работа с системными рисками является одной из приоритетных задач органов регулирования. Даже если «в среднем» каждый банк по отдельности функционирует стабильно, вместе они могли синхронизироваться в какой-либо модели поведения, которая могла подвергнуть рискам экономику в целом.

В некотором смысле у регуляторов есть оправдание: они не имели правовых оснований предпринимать какие-либо действия, даже если обнаруживали, что что-то идет не так. У них не было полномочий на регулирование в сфере деривативов. Но это сомнительное оправдание, потому что некоторые из представителей системы регулирования, в особенности Гринспен, потрудились на славу для того, чтобы необходимые меры регулирования не были одобрены правительством.

Особую роль сыграла отмена закона Гласса – Стиголла, причем не только потому, что породила конфликт интересов (который отчетливо проявился во время скандалов, связанных с компаниями Enron и WorldCom), но и потому, что передала культуру высоких рисков, присущую инвестиционным банкам, коммерческим банкам, от которых ожидается гораздо более целомудренное поведение.

Вина лежит не только на финансовом регулировании и регуляторах. Нужно было также ужесточить антимонопольное законодательство. Банки разрослись до слишком больших размеров, чтобы можно было позволить им рухнуть, но и чтобы быть управляемыми. Такие банки руководствуются извращенными стимулами. Когда крупные банки изначально знают о том, что они слишком большие, чтобы им позволили обвалиться, они идут на излишние риски.

На законодательстве в области корпоративного управления также лежит часть вины. И регуляторы, и инвесторы осознавали риски, сопровождающие некоторые схемы компенсаций. Более того, они даже не служили интересам акционеров. После краха Enron и WorldCom велось много разговоров о необходимости реформы, и закон Сарбейнза – Оксли ознаменовал ее начало. Но он не затронул, пожалуй, ключевую проблему: опционы на акции.

Снижение налогов на прирост капитала в паре с расходами на выплаты по кредиту, вычитаемыми из налогооблагаемой базы, создали дополнительный стимул для повышения финансового левериджа, а для домовладельцев – заинтересованность в максимально крупном размере ипотечного кредита.

Есть и еще одна группа причастных к преступлению. Это экономисты, которые подготовили удобные основания для игроков финансовых рынков, отлично вписавшиеся в их интересы. Они предложили готовые модели, основанные на нереалистичных предположениях об идеальной информации, идеальной конкуренции и идеальных рынках, согласно которым в регулировании не было необходимости.

Современные экономические теории, в частности те из них, которые уделяют особое внимание функционированию рынков в условиях несовершенной и асимметричной информации и систематического иррационального поведения, прежде всего в отношении суждений о характере рисков, объясняют, насколько ошибочны ранние «неоклассические» модели. Эти модели ненадежны – достаточно минимального отклонения от предельного предположения для того, чтобы заключение было полностью разрушено. Но подобные идеи категорически игнорировались.

Более того, некоторые направления последних экономических теорий предлагают центральным банкам заниматься исключительно борьбой с инфляцией. Они даже как будто выступают против того факта, что небольшой уровень инфляции необходим и даже полезен для стабильного и уверенного экономического роста современных экономик. В результате центральный банк и Федеральная резервная система не уделяли должного внимания финансовой структуре.

Если говорить коротко, то большинство распространенных микро- и макроэкономических теорий можно обвинить в пособничестве и подстрекательстве органов регулирования, инвесторов, банкиров и политиков посредством предоставления им обосновательной базы для их решений и действий. Они помогли банкам поверить в то, что, преследуя личный интерес, они в действительности способствуют общественному благополучию, а регуляторам в то, что, придерживаясь своей политики благотворного невмешательства, они способствуют процветанию частного сектора, что приносит пользу сразу всем.

Алан Гринспен попытался переложить вину за низкие процентные ставки на Китай, в котором среди населения принята высокая норма сбережений[35]. Очевидно, что оправдание Гринспена неубедительно: у Федеральной резервной системы достаточно инструментов контроля, как минимум в краткосрочной перспективе, для того чтобы повысить процентные ставки вопреки готовности Китая предоставлять Америке займы под относительно низкий процент. Однако Федеральная резервная система именно это и сделала в середине десятилетия, что предсказуемо привело к схлопыванию пузыря на рынке недвижимости.

Низкие процентные ставки действительно способствовали раздуванию пузыря. Но пузырь не всегда является следствием низких процентных ставок. Многие страны стремятся к ним, чтобы обеспечить приток инвестиций. Средства могут быть направлены для применения в производственных целях. Наши финансовые рынки в этом не преуспели. Наши органы регулирования позволили финансовым рынкам (включая банки) использовать избыток средств не в тех целях, которые могли бы быть социально значимы. Они допустили, чтобы благодаря низким процентным ставкам раздувался пузырь на рынке недвижимости. У них в руках были все инструменты, чтобы остановить этот процесс. И они ими не воспользовались.

Если мы намерены обвинять низкие процентные ставки в потребительском буме, то нам следует задаться вопросом: чем руководствовалась Федеральная резервная система, когда решила удерживать низкие процентные ставки? Отчасти она это сделала для того, чтобы поддержать экономику, которая пострадала от недостаточного совокупного спроса, возникшего в результате схлопывания пузыря доткомов.

В этом отношении снижение налогов для богатых, инициированное Бушем, сыграло центральную роль. Эта мера задумывалась не для стимулирования экономики, поэтому и не дала существенных результатов в этом смысле. Война в Ираке также сыграла важную роль. После нее цены на нефть взлетели с $20 за баррель до $140 (в данном контексте мы не стремимся выяснить, какая часть от общего увеличения в цене произошла в связи с войной; но нет никаких оснований сомневаться в том, что война сыграла свою роль[36]). Теперь Америке приходилось ежегодно тратить на сотни миллиардов долларов больше на импорт нефти. Соответственно, на эту же сумму сократились государственные расходы.

В 1970-е годы, когда выросли цены на нефть, многие страны столкнулись с рецессией именно из-за того, что серьезная доля средств была перекинута за границу с целью финансировать импорт нефти. Исключение составила лишь Латинская Америка, которая прибегла к долговому финансированию, чтобы поддерживать уровень потребления внутри стран. Но такие заимствования не означают устойчивости для экономики. В последнее десятилетие США пошли по пути Латинской Америки. Чтобы нивелировать негативные последствия от увеличившихся расходов на приобретение нефти, Федеральная резервная система решила удерживать процентные ставки на более низком уровне, чем должно было быть в иных обстоятельствах, и это, в свою очередь, поспособствовало раздуванию пузыря на рынке жилья сильнее, чем могло бы опять же при других обстоятельствах. Из-за пузыря на рынке жилья и потребительского бума казалось, что американская экономика, как и экономики стран Латинской Америки в 1970-е, находится в хорошем состоянии, при этом уровень накоплений домохозяйств скатился до нуля.

Учитывая войну и взлетевшие после нее цены на нефть, а также учитывая плохо продуманную программу Буша по снижению налогов, поддерживать экономику предстояло Федеральной резервной системе. ФРС могла задействовать свои полномочия в качестве главного органа регулирования, чтобы сделать все возможное для того, чтобы направить ресурсы на более целесообразное использование. И здесь на ФРС и ее председателе лежит двойная вина. Они не только не справились со своей ролью регулятора, они еще и активно содействовали раздуванию пузыря. Когда Гринспена спросили о потенциальном пузыре, он сообщил, что на него нет и намека, разве что несколько пузырьков. Это было в корне неверно. Федеральная резервная система заявила, что заранее предсказать возникновение пузыря нельзя, о его существовании можно узнать только постфактум, когда он лопнул. И это тоже не вполне так. Да, нельзя быть уверенным в том, что имеет место пузырь, до тех пор, пока он не лопнет, но можно делать довольно точные предположения.

Любая политика проводится в контексте неуверенности. Цены на недвижимость, особенно «эконом-класса», взлетели, при этом реальные доходы большинства американцев остались на прежнем уровне: проблема была видна невооруженным глазом. И точно так же было очевидно, что проблема только обострится по мере того, как процентные ставки начнут расти. Гринспен призывал людей брать займы на условиях переменной процентной ставки в тот момент, когда процентные ставки находились на беспрецедентно низком уровне. И он допустил то, что они так и делали, рассчитывая, что процентная ставка останется на таком же низком уровне. Но именно потому, что процентные ставки были настолько низкими, реальные процентные ставки были отрицательными, и наивно было полагать, что они останутся такими надолго. Когда ставки выросли, стало понятно, что у многих американцев серьезные проблемы, впрочем, как и у кредиторов, которые предоставили им займы.

Защитники ФРС иногда пытаются оправдать такую недальновидную и безответственную политику тем, что у нее якобы не было иного выбора: повышение процентных ставок уничтожило бы пузырь, но вместе с ним и всю экономику. Но у Федеральной резервной системы существует еще множество инструментов регулирования помимо процентных ставок. Можно было применить ряд других действий для того, чтобы аккуратно сдуть пузырь. Но ФРС не стала прибегать к этим способам. Она могла понизить максимально допустимое соотношение заемного капитала к оценочной стоимости залога по мере возрастания вероятности возникновения пузыря. Она могла снизить максимально допустимое отношение месячного платежа по кредиту к ежемесячному доходу заемщика. А если она считала, что в ее распоряжении недостаточно инструментов, нужно было обратиться в Конгресс и потребовать необходимые инструменты.

Контрфактуальный анализ можно было бы продолжить. Действительно, финансовый сектор мог бы распорядиться деньгами более дальновидно, например, вложить их в развитие инноваций или реализацию важных проектов в развивающихся странах. Но, вероятно, и в этом случае финансовые рынки нашли бы мошеннический способ втянуть людей в безответственное заимствование, например, через бум кредитных карт.

Не на всех соучастниках лежит равная доля вины, более того, некоторые подозреваемые должны быть оправданы.

В длинном списке возможных виновников преступления есть двое из тех, на кого чаще всего указывают республиканцы, которым тяжело принять тот факт, что рынки обвалились, а участники рынков могли действовать настолько неразумно, что гуру финансов не осознавали риски и что в идее капитализма есть серьезные ошибки. Они уверены, что во всем виновато правительство.

Я также склонен винить правительство, но в первую очередь за то, что оно сделало слишком мало, чтобы предотвратить и исправить ситуацию. Консервативные критики, наоборот, обвиняют правительство в том, что они сделали слишком много. Они критикуют Закон о коммунальных реинвестициях (CRA), который обязал банки выделять часть своих портфелей для предоставления займов и удовлетворения кредитных потребностей семей из малообеспеченных районов. Они также винят Fannie Mae и Freddie Mac, две специфические ипотечные компании, субсидируемые государством, которые, несмотря на состоявшуюся в 1968 году приватизацию, сыграли существенную роль на ипотечных рынках. Fannie Mae и Freddie Mac, по версии консерваторов, «под давлением» Конгресса и президента осуществляли программу увеличения количества жилья в собственности (президент Буш часто говорил об идее создания «общества частных собственников»).

Безусловно, это лишь попытки перекладывания вины на других. Недавнее исследование Федеральной резервной системы показало, что уровень невыплат по кредиту среди заемщиков по программе коммунального реинвестирования на самом деле даже ниже среднего[37]. Проблемы на американских ипотечных рынках начались с рынка субстандартного кредитования, а Fannie Mae и Freddie Mac преимущественно финансировали стандартные ипотечные кредиты.

Центральную роль в кризисе сыграли именно частные финансовые рынки, которые и изобрели все эти порочные схемы. Когда правительство продвигало идею приобретения жилья в собственность, подразумевалась постоянная собственность, а не покупка домов, которые лежат за пределами финансовых возможностей семей. Это порождает исключительно кратковременную выгоду, а по факту ведет к обнищанию по мере того, как семьи будут терять все свои накопления вслед за потерей дома.

Для любого человека есть дом, стоимость которого выходит за рамки его бюджета. Однако ирония в том, что из-за пузыря на рынке недвижимости многие малообеспеченные люди остались с домами, размеры которых ничуть не превышают те, что они могли бы себе позволить, будь кредитная политика более благоразумной (в свою очередь, такая политика и не привела бы к столь масштабному кризису). Безусловно, и Fannie Mae, и Freddie Mac действительно ввязались в опасные игры с высоким левериджем по примеру частного сектора, хотя и довольно запоздало и несвоевременно. В этом также была ошибка регулирующих органов. У компаний, спонсируемых государством, есть специальный регулятор, который должен был ограничить их действия, но, видимо, на волне продвижения администрацией Буша философии дерегулирования он не стал этого делать. Эти компании вступили в игру, имея на руках преимущество: благодаря государственным гарантиям (хоть и весьма противоречивым на тот момент) они могли занимать деньги на более выгодных для себя условиях. Они могли использовать эти гарантии в целях извлечения бонусов, сопоставимых с теми, которые получают их коллеги из частного финансового сектора.

Во всей этой драме есть еще один виновный, который сыграл значительную роль во многих ее действиях, оставаясь при этом за кулисами основного представления. Это американская политическая система с ее зависимостью от денег корпораций. Благодаря этому Уолл-стрит могла оказывать такое влияние, какое она и оказывала, и добиваться устранения мер регулирования и назначения на роль регуляторов людей, не верящих в возможности регулирования, со всеми предсказуемыми вытекающими из этого последствиями, которые мы имеем возможность наблюдать[38]. Даже сегодня интересы Уолл-стрит учитываются в процессе разработки эффективных мер борьбы с кризисом.

Каждая экономика нуждается в правилах и арбитрах. В нашем же случае правила и арбитры выбирались, исходя из особых интересов. Парадоксально то, что даже нельзя с уверенностью сказать, что они хорошо служили этим особым интересам. Но совершенно ясно то, что национальным интересам они не служили вовсе.

Выходит, что данный кризис – это кризис нашей экономической и политической системы. Каждый из игроков делал то, что, по его разумению, следует делать. По условиям игры, банки стремились максимизировать свои доходы. Правила игры гласили, что они должны использовать все свое политическое влияние, чтобы продвинуть такие меры регулирования и регуляторов, которое позволят им и возглавляемым ими компаниям заполучить как можно больше денег. Политики отозвались на правила игры: им были нужны средства для того, чтобы быть избранными по итогам предвыборной гонки, а для получения денег нужно угодить богатым и влиятельным избирателям. Были и экономисты, которые снабжали политиков, банкиров и регуляторов удобной для них идеологией, согласно которой осуществляемая ими политика принесет пользу всем.

Сейчас есть те, кто хочет вернуть систему к докризисному состоянию. Они будут продвигать реформу, направленную на ужесточение регулирования, но ее результат будет скорее косметическим, нежели капитальным. Банки, «слишком большие, чтобы дать им рухнуть», будут продолжать в том же духе. Конечно, за ними будет осуществляться «надзор», что бы это ни значило, но они по-прежнему будут ввязываться в рискованные игры и по-прежнему будут «слишком большими, чтобы дать им рухнуть». Для того чтобы предоставить им свободу действий, специально будут понижены стандарты бухгалтерской отчетности. Не будет предпринято серьезных действий в отношении порочных систем компенсаций и рискованных финансовых продуктов. Если так оно и будет, следующий кризис не заставит себя ждать.

Как выбраться из финансового кризиса

[39]

В последние несколько недель количество плохих новостей для многих людей во всем мире зашкаливает. Фондовые рынки упали, банки перестали давать друг другу кредиты, а официальные лица центральных банков и министры финансов выглядят весьма встревоженными, ежедневно выступая по телевидению. Многие экономисты предрекали, что грядет самый серьезный кризис, который только видел мир со времен 1929 года. Единственной хорошей новостью на этом фоне является то, что цены на нефть, наконец, начали снижаться.

И пока большинство американцев терзаются неизвестностью и страхом, люди в ряде других стран испытывают эффект дежавю. Азия столкнулась с подобным кризисом в конце 1990-х, а некоторые другие страны (в их числе Аргентина, Турция, Мексика, Норвегия, Швеция, Индонезия и Южная Корея) пережили банковский кризис, обвал фондовых рынков и кредитные сжатия.

Возможно, капитализм и является лучшей экономической системой из когда-либо придуманных человеком, но никто никогда не говорил о том, что он гарантирует стабильность. В действительности за последние тридцать лет различные рыночные экономики пережили более ста кризисов. Именно поэтому я и многие другие экономисты считаем, что государственное регулирование и контроль являются жизненно необходимой частью исправно функционирующей рыночной экономики. Без этого тяжелые экономические кризисы так и будут возникать с пугающей регулярностью в различных частях мира. Рынок не может справиться в одиночку. Необходимо участие государства.

Хорошая новость в том, что наш министр финансов Генри Полсон, кажется, наконец-таки пришел к пониманию того, что правительство США должно оказать помощь в рекапитализации наших банков и приобрести долю в банках, помощь которым оно оказывает. Но помимо этого необходимо предпринять еще очень много мер, чтобы не позволить кризису распространиться дальше по миру. Вот что предстоит сделать.

Проблемы, с которыми мы столкнулись сейчас, обусловлены совокупностью двух факторов: политикой дерегулирования и низкими процентными ставками. После схлопывания пузыря доткомов экономика страны нуждалась в стимулировании. Бремя поддержания экономики легло на ФРС, которая незамедлительно отреагировала, наводнив экономику ликвидностью. В нормальных условиях активное вращение денег в системе вполне нормально, поскольку способствует экономическому росту. Чрезмерные инвестиции были направлены в экономику, поэтому на другие производственные цели деньги не направлялись. Низкие процентные ставки и доступность кредитов привели к массовым бездумным заимствованиям и популярности печально известных субстандартных ипотечных кредитов, как то: ипотечные кредиты с периодической выплатой только процентов, кредиты без первоначального взноса, кредиты, предоставляемые без предъявления заемщиком документов. Было очевидно, что, если пузырь хоть немного сдуется, многие ипотечные займы попросту обесценятся из-за того, что цена дома будет ниже стоимости ипотеки. Это уже произошло. На данный момент таких историй около двенадцати миллионов, и с каждым часом эта цифра растет. Бедные не только лишаются своих домов, но и теряют все свои накопления.

Атмосфера дерегулирования, которая царила в период правления Буша и Гринспена, помогла распространить новую банковскую модель. В ее центре лежала идея секьюритизации: ипотечные брокеры выдавали кредиты, а затем перепродавали право на взыскание по кредитам другим. Заемщиков успокаивали тем, что цены на недвижимость продолжат расти, поэтому они могут не волноваться из-за необходимости выплачивать постоянно увеличивающийся долг, к тому же всегда остается вариант рефинансирования кредита, а на часть доходов от прироста капитала можно купить машину или съездить в отпуск. Безусловно, это противоречит незыблемому закону экономики – бесплатных завтраков не бывает. Утверждение о том, что цены на жилье продолжат стремительно расти, звучало особенно абсурдно в контексте того, что реальные доходы большинства американцев снижались.

Ипотечные брокеры нежно полюбили эти новые финансовые продукты, потому что они обеспечивали непрерывный поток платежей. Они максимизировали свою прибыль, стараясь выдавать как можно больше займов, в том числе и на рефинансирование других кредитов. Их союзники из инвестиционных банков перекупали у них право взысканий по кредитам, диверсифицировали риски, переупаковали их в ценные бумаги и старались по максимуму перенаправлять их в другие банки и фонды. Наши банки, видимо, забыли о том, что их работа заключается в благоразумном управлении рисками и перераспределении капитала. Они сделали из себя казино, в которых ведется игра на деньги других людей, понимая, что, если потери станут слишком масштабными, расплачиваться все равно придется налогоплательщикам. Они неэффективно распоряжались капиталом, вливая огромные средства в сектор недвижимости. Свободные деньги и слабое регулирование образовали взрывоопасную смесь. И она взорвалась.

Безрассудное поведение Америки было особенно опасно еще и тем, что мы экспортировали его за пределы своей страны. Несколько месяцев назад шел разговор о декаплинге – будто бы Европа будет оставаться на плаву, несмотря на спад в экономике США. Я всегда считал, что декаплинг – это миф, и как показало время, я был прав. Благодаря глобализации Уолл-стрит получила возможность продавать свои токсичные ипотечные кредиты за рубеж. Как выяснилось, около половины всех ипотечных кредитов были экспортированы. Если бы было иначе, США оказались бы в еще худшем положении. Более того, пока экономика переживала спад, Америка держалась благодаря экспорту. Но проблемы в Америке привели к ослабеванию доллара, и в связи с этим Европе стало труднее экспортировать свои товары за границу. Слабый экспорт означает слабую экономику, Штаты же экспортировали свой кризис, как ранее – опасные ипотечные кредиты.

И сейчас проблема возвращается к нам рикошетом. Из-за «плохих» кредитов многие европейские банки оказались обанкрочены (мы распространили по миру не только ненадежные займы, но и наши порочные модели кредитования и регулирования, поэтому многим европейским заемщикам были выданы ненадежные европейские кредиты).

Когда участники рынков осознали, что огонь перекинулся с Америки на Европу, началась паника. Отчасти она была обусловлена психологическими факторами. Отчасти – осознанием тесного переплетения финансовой и экономической систем. Банки во всем мире берут и дают друг другу займы. Они покупают и продают сложные финансовые инструменты, и именно поэтому недостаток регулирования в одной стране, в результате которого становятся возможны ненадежные займы, может оказывать влияние на глобальную систему.

На данный момент у нас есть проблема ликвидности, платежеспособности и макроэкономики. Мы находимся в первой фазе нисходящей спирали. Неизбежной частью процесса перестройки должны стать возвращение цен на недвижимость до их равновесного уровня и избавление от избыточной задолженности (снижение финансового левериджа), за счет которой держалась до сих пор наша фантомная экономика.

Даже если государство выделит новую порцию капитала, банки уже не захотят или не смогут выдавать такое же количество займов, как в беспечном прошлом. Домовладельцы уже не захотят заимствовать в таких количествах. Сбережения, которые были на нуле, увеличатся, что хорошо в долгосрочной перспективе, но плохо для экономики, находящейся в рецессии. Крупные организации могут сидеть на толстых стопках денег, и в это же время небольшие фирмы будут зависеть от кредитов, причем не для инвестиций в свое развитие, а для финансирования оборотного капитала, чтобы как-то удержаться на рынке, и им будет сложнее их получить. При этом инвестиции в сектор недвижимости, которые играли такую важную роль в поддержании нашего скромного экономического роста в последние шесть лет, достигли своего минимума за двадцать лет.

Администрация переключалась с одного недоработанного решения на другое такое же. И Уолл-стрит, и Белый дом охватила паника, и в этой панике сложно было понять, что же нужно делать. Те недели, которые Полсон и Буш потратили на то, чтобы отстоять перед широкой оппозицией план спасения, предложенный Полсоном, можно было бы посвятить реальному решению проблемы. В связи с этим нам необходима комплексная программа действий. Еще одна неудачная вялая попытка может оказаться фатальной. Программа предполагает следующие действия:

1. Рекапитализация банков. После всех потерь банки столкнулись с недостатком капитала. В сложившейся ситуации банкам трудно привлекать капитал, и могут потребоваться вливания со стороны государства. Взамен государство получит пакет голосующих акций в банках, которым помогают. Но вливания капитала спасут и владельцев облигаций. В настоящий момент рынок скидывает эти облигации по ценам ниже номинала, аргументируя это высокой вероятностью дефолта. Необходима вынужденная конверсия задолженности в капитал. Если это произойдет, размер необходимой со стороны государства помощи существенно снизится.

Обнадеживает то, что министр финансов Полсон, кажется, осознал, наконец, что его первоначальное предложение о выкупе того, что он эвфемистично назвал проблемными активами, было неверным. Но настораживает то, что министру Полсону потребовалось столько времени, чтобы это понять. Он был настолько убежден в том, что свободный рынок сам предложит решение, что был не в состоянии принять факт, который экономисты всех мастей старались до него донести: он должен провести рекапитализацию банков и влить в них новые деньги, чтобы восполнить потери, понесенные банками из-за проблемных кредитов.

Сейчас администрация делает именно это, однако возникает три вопроса: было ли это справедливо по отношению к налогоплательщикам? Ответ кажется очевидным: по отношению к налогоплательщикам это было откровенной подлостью, особенно на фоне выкупа Уорреном Баффетом акций Goldman Sachs на сумму $5 миллиардов и условий озабоченной своей выгодой администрации. Второй вопрос – осуществляется ли должный уровень контроля и ограничений, чтобы не допустить повторения порочных практик прошлого и нового безрассудного кредитования? Если вновь сравнить условия, выдвинутые казначействами Великобритании и Штатов, то наше положение окажется несправедливым. Так, например, банки могли бы продолжать выплачивать деньги акционерам до тех пор, пока государство вливает в них деньги. И, наконец, третий вопрос: достаточно ли им денег? Деятельность банков настолько непрозрачна, что ответить на этот вопрос довольно сложно. Единственное, что мы знаем наверняка, так это то, что разрывы в балансе будут только увеличиваться, поскольку не делается ровным счетом ничего, чтобы устранить лежащую в их основе проблему.

2. Сдерживание волны взысканий по ипотечным кредитам. Первоначальный план Полсона сродни переливанию крови пациенту, страдающему от серьезного внутреннего кровотечения. Мы не спасем нашего пациента, если не предпримем мер в отношении взысканий по закладным. Даже после разбирательств, проведенных Конгрессом, мало что изменилось. Необходимо помочь людям сохранить дома, 1) заменив вычеты с процента по закладным и имущественного налогового вычета монетизируемыми налоговыми льготами, 2) пересмотрев закон о банкротстве таким образом, чтобы стала возможной ускоренная реструктуризация, с помощью которой можно было бы понизить стоимость ипотечного кредита в ситуациях, когда цена на само жилье оказалась ниже стоимости ипотеки, а также 3) прибегнув к государственным гарантиям по кредитам и осуществляя поддержку заемщикам со средним и низким уровнем дохода.

3. Проведение действенной программы стимулирования. Помощь Уолл-стрит и устранение проблемы взысканий по закладным – лишь часть необходимого комплекса мер. Экономика Америки неумолимо движется в сторону серьезной рецессии и нуждается в существенном стимуле. Необходимо увеличить размер страхования от безработицы. Если не помогать штатам и населенным пунктам, им придется урезать расходы по мере радикального сокращения налоговых поступлений, а сокращение расходов приведет, в свою очередь, к экономическому спаду. Чтобы дать толчок экономике, Вашингтону необходимо инвестировать в будущее. Ураган «Катрина» и обрушение моста в Миннеаполисе служат мрачным напоминанием о том, насколько обветшала наша инфраструктура. Инвестиции в развитие инфраструктуры и технологии послужат стимулом в краткосрочной перспективе и обеспечат экономический рост в долгосрочной.

4. Восстановление доверия через реформу системы регулирования. Основные проблемы – это неадекватные решения, принятые банками, и ошибки в регулировании. Если мы хотим восстановить доверие к нашей финансовой системе, необходимо предпринимать меры. Необходимо изменить и сами порочные системы компенсаций, и структуры корпоративного управления, из-за которых эти системы, призванные щедро вознаграждать топ-менеджмент, и возникли. Причем трансформации должен подлежать не только уровень компенсации, но и ее формат. Необходимо уйти от непрозрачных опционов на акции, которые порождали соблазн сильно завышать размеры прибыли в финансовой отчетности.

5. Создание эффективного многостороннего агентства. По мере того как взаимосвязь экономик на международном рынке становится все более тесной, возникает необходимость пристального международного надзора. Невозможно вообразить, что финансовые рынки Америки исправно функционировали бы, если бы мы полагались на пятьдесят автономных регулирующих органов. Однако именно так оно и происходит на международном уровне.

Недавний кризис можно привести в качестве примера того, какие опасности нас подстерегают: когда многие зарубежные правительства стали предоставлять полные гарантии по вкладам, деньги потекли в места, казавшиеся надежными убежищами. Другим странам пришлось реагировать. Некоторые из европейских правительств оказались более прозорливыми, чем правительство США, в отношении того, что нужно делать. Еще до того как кризис охватил весь мир, президент Франции Николя Саркози, выступая перед ООН, призывал всемирный саммит к формулированию и внедрению более строгих мер государственного регулирования, которые должны прийти на смену действующему сейчас принципу невмешательства. Возможно, нас ждет новый Бреттон-Вудский момент. Мир после Великой депрессии и Второй мировой войны осознал необходимость нового международного экономического порядка. Этот порядок существует уже шестьдесят лет, и тот факт, что он совершенно не приспособлен для нового мира, превращающегося в глобальную систему, стал давно очевиден. Теперь, после «холодной войны» и Великого финансового кризиса, необходим новый международный экономический порядок, соответствующий XXI веку, а вместе с ним и новое международное агентство регулирования.

Этот кризис должен был показать нам, что нерегулируемые рынки представляют опасность, а также то, что односторонность в мире экономической взаимозависимости обречена на провал.

Следующему президенту предстоит нелегкое испытание. Даже самые продуманные программы могут сработать не так, как задумывалось. Но я уверен в том, что выполнение обозначенного мной комплекса мер – борьба с взысканиями, рекапитализация банков, стимулирование экономики, социальная защита безработных, поддержка финансовой системы государства, предоставление гарантий, где они необходимы, реформирование органов и системы регулирования, а также замещение лиц, ответственных за осуществление политики регулирования и защиты экономики теми, кто заинтересован больше в спасении экономики, нежели Уолл-стрит, – не только поможет восстановить уверенность, но и в какой-то момент обеспечит Америке условия для реализации всего ее потенциала. Полумеры, напротив, в результате принесут лишь разочарование и окажутся провальными.

В стране, где почитают деньги, лидеры Уолл-стрит когда-то были уважаемы. Мы им верили. Они считались кладезем мудрости, по крайней мере, во всем том, что связано с экономическими вопросами. Времена изменились. Не осталось ни уважения, ни веры. Это слишком плохо, так как финансовые рынки необходимы для исправно функционирующей экономики. Большинство американцев убеждены, что представители Уолл-стрит ставят свои интересы выше интересов всего остального населения страны, по необходимости изобретая самые убедительные аргументы для их продвижения. Если политика следующего президента также будет формироваться исходя из интересов Уолл-стрит, его праздник будет недолгим, что станет плохой новостью для него самого, страны и всего мира.