Глава VIII
Тайна плакальщика
– Сколько можно повторять! Я не знаю, почему она убежала! – раздраженно сказала Ирина. – Она взвилась, крикнула: «Не трогайте меня!» и выскочила… Не такая уж я мегера, чтобы ее прогонять.
– Наверное, запоздалый шок. Такое бывает, – прогудел Никита. Он повернулся к Корсакову и спросил: – Ты огорчен? Мне кажется, она начинала тебе нравиться. Да и неудивительно, если вспомнить ее первое появление на сцене – как Венера из раковины – нагая, в одной лишь морской пене.
– Я огорчен? С чего ты взял? – сухо перебил его Алексей.
– Нет, я просто так, – поправился Бурьин, миролюбиво выставляя вперед ладони.
Между тем Корсаков подумал, что Никита был прав. Если он еще и не привязался к Лиде, то был, во всяком случае, на пути к этому. Она показалась ему сильной и незащищенной одновременно. Было в ней нечто, пробуждавшее интерес: и какая-то скрытая тайна, и мудрость, и ее способность угадывать мысли, хотя порой она вела себя как ребенок. Но, с другой стороны, то, что она исчезла раньше, чем он успел увлечься, возможно, и к лучшему.
– У нее нет ни копейки денег, и я не уверен, что в Москве она кого-нибудь знает, – сказал он. – Если она к вам вернется…
– Разумеется, – догадалась Ирина. – Вам позвонить, если она появится?
– Да… Хотя лучше нет.
В коридор высунулся Павел и крикнул:
– Готово! Расшифровал!
Они бросились в кабинет. На экране компьютера слева были таинственные значки, а справа напротив них перевод.
«2л3з1ь7 554чь 553 4ьр 1ч7, 4 9л1к1льщ7к! 6ы 2ь3р6ь 94з551л, в 6363 24 кры61 61й551. У91в 2 553б32, в з3ьл3 з1ры6 2у55дук. 7щ7, 551йд3шь, быбь ь4ж36, 554 4264р4ж355 б2дь. 9324к уж 2ы9л362я.
9р4щ1й, 4 9л1к1льщ7к, бы 264й 551 26р1ж3 61й55ы!»
– Тупейший шифр, – сказал Павел. – Разведчиков за такие убивали на месте, чтобы не позорили профессию. Часть букв осталась на местах – другую часть заменили на цифры. Вся трудность сводилась только к подсчету вероятностей. Например [1] – это [а], [2] – [С], [3] – [Е], [4] – [О], [И] – [7], [П] – 9, [Т] – [6] и так далее… Некоторая сложность только с числами выше 10. Мне пришлось поломать голову, пока я понял, что сочетание 55, например, означает [Н]. Но не буду вас утомлять. Вот перевод.
«Слезами ночь не омрачи, о плакальщик! Ты смерть познал, в тебе сокрыта тайна. Упав с небес, в земле зарыт сундук. Ищи, найдешь, быть может, но осторожен будь. Песок уж сыплется. Прощай, о плакальщик, ты стой на страже тайны!»
– Неужели ты думаешь, что эта белиберда что-то означает? – поинтересовался Бурьин, когда они садились в машину.
– У меня для тебя хорошая новость. Ты ведь любишь ходить в музеи? – спросил Алексей. Никита с тревогой уставился на него:
– Я?
– В таком случае крепись: завтра мы едем в музей.
Никита вздохнул и вставил ключ в замок зажигания.
– Федька вон тоже ходил, и чем все это закончилось… Лучше бы сходили в зоопарк. Там есть такая горилла, видел бы ты ее рожу – вылитый я! – грустно сказал он, трогая машину с места.
Изредка из зелени раскинувшихся у дороги кленов выплывал загадочный круг света от фонаря. Темные громады домов справа и слева создавали ощущение, что они проносятся на лодке по узкому дну каньона. Корсакову это напомнило его студенческие путешествия по Истре.
– Почему ты никогда не ходил с нами в поход на байдарках? – спросил он Бурьина. – Вечерами бывало очень романтично. Девушки, шашлыки.
– Ага… И еще комары, и слепни, и на горшок в кустах, – проворчал тот.
Они выехали на Садовое кольцо. Машин на шоссе в этот час было мало, но неожиданно послышался оглушительный рев, и, низко пригнувшись к рулю, их обогнал на мотоцикле парень в кожаной куртке.
Не успел гул мотоцикла затихнуть в отдалении, как по той же полосе с воем промчалась реанимационная «Скорая помощь».
– Эскорт? – усмехнулся Бурьин.
«Кто бы говорил», – подумал Корсаков, вспомнив, как приятель сегодня днем обгонял грузовики.
На другой день, проснувшись около часу дня, Корсаков услышал плеск, и из ванной на мгновение вынырнуло все в мыльной пене лицо Бурьина.
– Решил сбрить бороду! Кстати, бритву я взял твою, не возражаешь? Сейчас смою! Ой, мама! Ну разве я не симпампунчик? Пол-лица загорело, а весь подбородок белый! – похвастался он.
Корсаков подошел к открытому окну. Номер был на восемнадцатом этаже, и далеко внизу виднелся козырек гостиницы с башенками.
С верхнего этажа донесся густой баритон, скверно певший арию.
– Кажется, это Шлепков, но я не уверен, – задумчиво сказал Корсаков. – Интересно, можно ли это как-нибудь проверить?
– Проверить? Запросто! – Никита высунулся из окна и прорычал: – Эй, ты, Шлепков, заглохни! Поднимусь – шею сверну!
Окно наверху сразу захлопнулось.
– Действительно Шлепков! И как ты их отличаешь? – согласился Бурьин, с уважением поглядывая на бывшего однокурсника.
Приятели спустились в кафе, где Бурьин сразу же довел до состояния легкого обморока старенькую официантку.
– У вас мясо есть? – прогрохотал он. – Еще не готово? Тогда давайте двадцать сосисок и пива бутылки четыре.
– Сколько сосисок? – переспросила официантка. – Двадцать?
– Двадцать – двадцать пять. Во всяком случае, не больше тридцати.
– А хлеба?
– А хлеба не надо! Мы люди бедные, – замотал головой Никита.
– А вам? Тоже, что ль, сосиски? – безнадежно поинтересовалась официантка у Корсакова.
Но Алексей от сосисок отказался и попросил себе кофе и омлет.
– Сосиски – это белки, а пиво – это углеводы! – объяснил с набитым ртом Бурьин, заглатывая восемнадцатую сосиску с четвертой бутылкой пива. – Хочешь углеводиков?
– Ты не забыл, что мы идем в музей? – спросил Корсаков.
По тому, что Никита на мгновение перестал жевать, Корсаков понял, что тот слегка призадумался.
– В какой музей? – спросил Бурьин.
Корсаков достал сложенный лист и положил его на стол.
«Слезами ночь не омрачи, о плакальщик! Ты смерть познал, в тебе сокрыта тайна. Упав с небес, в земле зарыт сундук. Ищи, найдешь, быть может, но осторожен будь. Песок уж сыплется.
Прощай, о плакальщик, ты стой на страже тайны!»
– Ну как? Что ты обо всем этом думаешь? – поинтересовался он. – Тебе ничего не приходит в голову?
– Почему не приходит? Ты хочешь испортить мне аппетит, но у тебя ничего не выйдет, – радостно догадался Бурьин и хищно проколол вилкой предпоследнюю сосиску.
– Ты же читал Федин дневник. «Плакальщик»… Какие представления у тебя связаны с этим словом?
– Ну, э-э… Чего-то занудное, печальное, идет за гробом и выдает себя за лучшего друга покойного, а потом напивается на поминках и падает под стол…
– Не угадал… – А теперь послушай меня, – сказал Корсаков. – Когда я, будучи студентом, жил в общежитии на Воробьевых, встречаться с девушками было негде. В общежитие девушку не приведешь, в комнате со мной жил занудный осел, который торчал там все время, а осенью или зимой по улице особенно не походишь.
– Короче, ты встречался в подъездах?
– Зачем в подъездах? Для этого существуют музеи. Особенно мне нравился Музей изобразительных искусств имени Пушкина на «Кропоткинской». Очень удобно для свиданий. К тому же в музеях есть гардеробы, скамейки, туалеты и так далее…
– Что, прямо в музее? – заинтересовался Бурьин.
– Ты идиот, – сказал Корсаков. – Твои мозги ниже пояса!
– Ничего подобного! Их у меня вообще нет, – ухмыльнулся бывший бородач. – Короче, ты решил тряхнуть стариной? Надеешься, брошенные тобой девушки до сих пор толпятся за гробницей императора или с горя устроились в греческий зал смотрительницами мокрой тряпочкой вытирать Аполлону фиговый листик?
Никита подозвал официантку и расплатился. Они вошли в лифт и нажали кнопку первого этажа.
– Ну так что ты там говорил про музей?
– В средневековом зале, ну, знаешь, где Давид и полководец на коне, есть странная статуя. Монах в черном плаще, лицо скрывает капюшон. Фигура в натуральный рост, стоит в нише. И называется «Плакальщик».
– Действительно странно, – хмыкнул Бурьин. – Что ж, пошли в музей… Впадем в детство.
Они вышли на улицу. На лобовом стекле бурьинской «БМВ», стоявшей на газоне у гостиницы, под дворниками торчала штрафная квитанция за нарушение парковки, а на одном из колес была колодка.
После того как Никита несколько раз пнул колодку и в грубых выражениях подверг резкой критике того, кто ее нацепил, Корсаков уговорил его воспользоваться метро.
– Ну и ладно. Все равно у меня бензин почти что кончился, – сказал Никита.
В метро, когда поезд уже тронулся, направляясь к «Кропоткинской», Корсакову показалось, что он заметил на платформе у первого вагона Лиду. Но когда на следующей станции, перескочив на встречный поезд, двумя минутами позже они вернулись, девушки уже не было.
Купив в кассе музея билеты – при этом Бурьин пытался выдать себя за студента, чтобы получить скидку, а когда у него потребовали студенческий билет, сказал, что он утонул вместе с «Титаником», – одним словом, после того как вся эта кутерьма с визгом и угрозой вызвать милицию закончилась, они поднялись на несколько ступенек и свернули в первый же зал направо, где у лестницы стояла огромная гипсовая копия Давида.
– Если Давид такой огромный, то неудивительно, что Голиаф не поместился в музее, – сказал Корсаков, но Бурьин даже не улыбнулся. У него была приятная привычка смеяться только над собственными шутками.
Плакальщик, как и десять лет назад, притаился в проходе слева от конной статуи. Капюшон скрывал лицо, и виден был только острый маленький подбородок. Ладони прятались в длинных складчатых рукавах черного плаща. Великану Бурьину плакальщик был примерно по грудь. Присев, он заглянул в черную пустоту капюшона.
– Серьезный парень, – хмыкнул Никита. – Не то чтобы очень мощный, но если приснится…
Времени прошло немало, и Корсаков уже успел забыть скорбную фигуру. Расстались, а теперь опять встретились, как будто все эти годы Плакальщик спокойно стоял в пыльной музейной нише, поджидая его и зная, что он вернется.
– Думаешь, именно об этой штуке писал Федька? – Бурьин наклонился к статуе.
– Не знаю. Наверное, где-нибудь на старых кладбищах есть еще фигурки плакальщиков, рыдающих ангелов и тому подобное, но Федор писал в дневнике именно о музее.
– Какую тайну ты скрываешь, а, дед? Давай колись! Что за сундук, упавший с неба, и куда ты его засунул? – Бурьин хотел слегка сдвинуть плакальщика, но это заметила смотрительница.
– Не трогайте экспонат руками, молодые люди! Что за моду взяли! – крикнула старушка, вскакивая со своего стула в углу зала и подбегая к ним. – Раньше стоял себе и стоял, а последнее время все трогают и трогают, благо б девушка была… И кому нужен?
После последних слов смотрительницы Корсаков неожиданно почувствовал волнение, как в игре «холодно-горячо», когда вдруг говорят: «Очень тепло».
– А кто еще ее сдвигал? – быстро спросил Алексей.
– А я знаю кто? Три дня все кругами ходил. «Я, говорит, историк». Я ему: хоть бы и академик, идите к главному хранителю, просите разрешения. Без него тут ничего трогать нельзя.
Корсаков и Бурьин переглянулись.
– Скажите, а очки у него были? С толстыми стеклами? – опять спросил Корсаков.
Федя страдал близорукостью и часто шутил, что при зрении в минус одиннадцать он и сны видит в очках.
– Очки-то? – Смотрительница с подозрением уставилась на него. – Были очки! Толстые такие, совсем, видать, зрение никуда. Так это он вас послал статую двигать?
– Мы ученые из Академии наук, – быстро нашелся Корсаков.
– Ученые? – Старушка окинула его оценивающим взглядом. – Ты-то, может, и ученый, а этот, – она ткнула пальцем в Бурьина, – никогда ученым не был. Его-то небось и из школы выгнали.
– Это я-то не ученый? Я, может, аспирант… – радостно возмутился Никита.
– Иди-иди, балбес, – махнула на него рукой старушка. – Знаем мы таких аспирантов.
И она решительно загородила экспонат.
– Трогать не дам, идите к хранительнице. Пускай она разрешает.
Поняв, что спорить с ней бесполезно, Корсаков и Бурьин ретировались на второй этаж и там, на мягкой банкетке напротив картины Моне, устроили совещание.
– Не поверила, что я ученый! «Знаем мы таких аспирантов»! – передразнил Бурьин. – А ведь у меня красный диплом, – выдохнул он сквозь смех. Но, отсмеявшись, Бурьин, как всегда, без всякого перехода стал серьезным: – А ты оказался прав. Кажется, Федька был здесь незадолго до гибели.
– Интересно, удалось ему найти что-нибудь? Надо бы и нам тоже осмотреть эту статую.
Бурьин покосился на обнаженных таитянок Гогена и почесал гладко выбритый подбородок.
– Думаешь, зайти к хранительнице? – спросил он.
– Это было бы глупо, даже если бы нам и удалось заморочить ей голову. Ведь найди мы в Плакальщике тайник, это сразу стало бы известно всему музею.
– Это точно, – согласился Никита. – И что ты предлагаешь?
– Выход один, причем довольно уголовный, – сказал Корсаков. – Придется остаться в музее после закрытия, спрятаться, а ночью взять фонарик и поближе познакомиться с тайнами Плакальщика. Если все пройдет нормально, утром мы уйдем с первыми посетителями, и никто не будет знать о нашем ночном предприятии. Ничего не тронуто, ничего не пропало.
Бурьин присвистнул.
– А где мы спрячемся? – спросил он.
– Надо поискать. К примеру, в греческом дворике за каким-нибудь барельефом или статуей. Там полно всяких закутков, едва ли каждый вечер их внимательно осматривают.
Никита на минуту задумался, а потом хлопнул Корсакова по плечу:
– Ну ты, Лешка, прям голова! А я-то думал, так себе – кандидатишка!
Корсаков поймал себя на мысли, что ему ужасно хочется врезать Бурьину по носу.