Глава 3
Взз!..
Тощий слепень опасливо кружился вокруг неподвижного двуногого зверя со сладкой, теплой и такой живительно-вкусной кровью, обстоятельно примериваясь, куда бы ему присесть. В одном месте его уже встретила плотная ткань, в другом – смазанный жиром и разогретый солнечными лучами металл плотной кольчуги…
Шлеп!
Но стоило голодному насекомому коснуться голой кожи, как его короткая жизнь оборвалась. А сотник царевичевой стражи, Петр Лукич Дубцов, досадливо покривился и еще раз потер правую скулу, быстро осмотревшись по сторонам. Не то чтобы в этом была какая-то особая нужда, просто давала о себе знать намертво въевшаяся в разум и плоть привычка. Да он даже дома, в своей постели, и то спал вполглаза! Впрочем, на поле вокруг него все было спокойно: подчиненные бдили, свита государя-наследника расселась вокруг небольшого костерка, готовясь слегка перекусить на свежем воздухе, сам же Димитрий Иванович сидел на белой кошме посреди пятна буйной зелени, ограниченного со всех сторон зарослями кустов. Кстати, против своего обыкновения он не ходил вдоль кустов крыжовника и боярышника или недвижимо молился, а всего лишь внимательно разглядывал полторы дюжины золотых и серебряных перстеньков. Из тех, коими награждают служилых людишек за верную службу или удачное дело. Ну или гонца за добрую весть. Острый взгляд главного охранителя отчетливо видел, как царевич небрежно ворошил драгоценное жуковинье[29], время от времени останавливаясь на чем-то приглянувшемся кольце, а затем, когда оно падало с ладони обратно, минуту-другую что-то выводил остро заточенной чертилкой в небольшой книжице. Спокойный, серьезный – сразу видно, делом занимается, а не играется с золотыми цацками… Правда, не совсем понятен смысл этого его дела – ну так заботы и помыслы правителей очень часто выше разумения простых воев. Хотя бы оные и были сотниками стражи и дворянами из старомосковского служилого рода.
– Никак государь-наследник кого похвалить желает. А, Петр Лукич?
Три десятника окружили своего командира полукольцом, желая развлечь его (да и себя заодно) небольшим разговором. От костра, вокруг которого разлеглись родовитые недоросли, тянуло вкусным мясным запахом, вовсю грело солнышко, шелестела под ветром трава…
– Ну да. Вот только все никак решить не может – кому поперед похвалы плетей пожаловать за нерадение…
Лица десятников стали чуть-чуть серьезнее. Понятно, что сотник шутит, ну а вдруг?..
– …а кого и жуковиньем золотым наградить за усердие. Потому и ездим сюда третий день подряд.
Один из мужчин вдруг застыл на половине движения, а потом размашисто перекрестился, причем вслед за ним крестное знамение наложили на себя и остальные. Мгновение, другое и волна ласкового тепла схлынула, забрав с собой легкую усталость от жары и оставив вместо нее утреннюю свежесть.
– Да, велика благодать!..
Договорить старшому первого десятка помешала еще одна волна, только на сей раз тепло было колючим. К тому же несло в себе неявную угрозу – в головах воинов слегка зашумело, а тело стало легким и пустым, словно они приняли в себя пару братин крепкой медовухи… Знакомое, очень знакомое им состояние! Ибо точно такое же возникало у каждого, кто вольно или невольно приближался к Димитрию Ивановичу во время его молитвы. Если такого «счастливчика» быстро не оттащить подальше, его начинали бить корчи и судороги, после чего он впадал в странное оцепенение. Или принимался истошно орать – так, словно его жгли огнем. Ни первое, ни второе десятникам совсем не улыбалось, поэтому на слегка заплетающихся ногах они быстро отошли прочь, наблюдая схожее шевеление среди стражей оцепления. А еще тихонечко удивляясь. Тому обстоятельству, что прежде безопасное расстояние перестало быть таковым. Да и государь-наследник вроде бы не молился? Сам же царевич, не подозревая о тихом переполохе вокруг него, задумчиво хмыкнул и медленно наклонил ладонь, с которой вниз упало несколько крупных капель, расплескавшихся на белом войлоке кляксами темно-багрового цвета. Ладонь наклонилась еще сильнее, и к кляксам присоединился золотой перстень, смятый и оплывший так сильно, словно побывал одновременно и в кузнечном горне, и на наковальне. Надо сказать, остальные «экспонаты» небольшой выставки выглядели очень похоже, все как один отличаясь какими-нибудь странностями. К примеру, красивая серебряная оправа лежала в мелких крошках еще недавно целого топаза. А украшающий другое кольцо крупный аметист словно бы вскипел… Впрочем, на фоне черной сосульки из нефрита и рубиновых брызг на кошме это было еще нормально.
– М-да.
Задумчиво постучав ухоженным ногтем по кляксе, еще пять минут назад бывшей мелким рубином, Дмитрий подхватил книжицу, глянул на карандаш и тут же положил свою «записушку» обратно, вытянув из ножен маленький кинжал. Кстати, тоже слегка пострадавший от его экспериментаторского зуда, – на полированном булате виднелись несколько четких отпечатков указательного и большого пальцев. Заточив темно-синий грифель, он повертел клинок перед глазами, вздохнул и нежно погладил золотистую сталь, аккуратно «затирая» то, что могло бы вызвать неудобные вопросы и шепотки. Поглядел на получившийся результат, чуть-чуть подправил, досадливо поморщился и вернул кинжал в ножны одновременно с мыслью о том, что надо его срочно кому-нибудь подарить.
«Бутурлин с Тулы вернется – порадую. И ему награда, и мне меньше мороки».
Совершенно случайно испортив подарок святого старца Зосимы, царевич вначале искренне расстроился. Затем задумался, вспоминая отпечатки собственного тела на колонне и каменной напольной плитке Успенского собора. Сколько раз он пытался повторить подобное? Десять? Скорее уж все двадцать, но без понимания все его попытки были обречены на неуспех. Так бы, наверное, и махнул рукой на это дело, если бы не четки – уж как он их вертел-крутил, присматривался, принюхивался, старался прочувствовать!.. Разве что на зуб не попробовал! Зато постоянно думал, вспоминая и раскладывая до малейших мелочей все то, что делал и ощущал во время своего ночного сидения на подоконнике. Размышляя за обеденным столом, прощаясь с батюшкой, покачиваясь в седле… И уже рядом с Тверью он все же нащупал тропку к правильному выводу. Вернее, предположению. Что, если янтарные бусины на четках, столь легко впитывающие его силу, в один прекрасный момент просто… просто переполнились ей?
– Ладно, подведем итоги.
Пролистав записную книжку, Дмитрий скользнул взглядом по первым записям, ненадолго припоминая, с каким воодушевлением и надеждой он пожаловал на свою «живую» полянку три дня назад. Место, где он мог развивать свой Узор и тренироваться со средоточием в полную силу… Ну или просто «выгуливать» своенравный источник, не боясь при этом навредить окружающим – как и в пределах любой другой точки выхода геомагнитной энергии. Вроде Успенского собора, например. Недаром же первые христиане строили свои церкви на месте разрушенных храмов языческих богов, а те, в свою очередь, стояли на фундаментах еще более древних капищ. Не дураки были прежние жрецы и волхвы, совсем не дураки…
– Что там у нас первое, янтарь?
Бросив взгляд на четки, окончательно лишившиеся трех бусин из застывшей в незапамятные времена смолы, царевич досадливо вздохнул. Кто мог подумать, что отполированные частыми прикосновениями шарики просто испарятся у него в руках?
– Все же они определенно были наполнены под завязку.
Оказавшись на его ладони, нежно-розовый оникс ВЫВАЛИЛСЯ из оправы так, будто никогда и не был твердым камнем, а всего лишь кусочком бело-розового теста. Обсидиан едва не последовал за янтарем, трескались и крошились топаз, сапфир и аквамарин, превратилась в мелкий порошок троица жемчужин, таяли как снег на солнце изумруды и алмазы. Гранит стал мягким как воск, а медь совсем наоборот – ломкой, как первый ледок, серебро же быстро чернело. Дерево, причем любое, сначала становилось очень крепким, а после определенного предела темнело и разом рассыпалось в мелкую труху. Лучше всего себя показала пластинка черного нефрита, мелкий рубин чистой воды и обычный кварц – держались до последнего, словно сухая губка впитывая направленные потоки силы и медленно-медленно изменяя свое состояние: тот же нефрит неохотно приобрел свойства пластилина, рубин на короткое время перешел в жидкое состояние, а кварц покрылся густой сеткой мелко-ветвистых трещин. Еще можно было отметить булат – в отличие от тульской стали и железа, начинавших стремительно ржаветь, он только прибавил прочности и гибкости. Впрочем, доводить отличный клинок до крайнего предела его владелец не стал. Во-первых, просто жалко. А во-вторых… Окинув взглядом кучку покореженных оправ и уцелевших перстней, он достал из левого рукава небольшую холщовую калиточку и начал медленно закидывать в нее драгоценный лом.
«Да уж. Дьяк-казначей, конечно, ничего не скажет. Мне. А вот отцу настучит обязательно. Значит, кольца ему показывать никак нельзя. Гм, когда там у меня по плану поездка в Александровскую слободу? Как раз по ее результатам можно будет наградить ученичков золотыми да серебряными колечками единообразного вида – этаким прообразом медалей-орденов. Кстати, а действительно!.. Может, придумать какие-нибудь значки на грудь? Что-то вроде подмастерье, мастер и так далее?..»
На краткое мгновение перед глазами встала принадлежащая ему некогда звездочка с багровыми лучами, в центре которой был изображен пухлощекий мальчик с кудряшками на голове. Вечная беготня по поручениям учителей, сбор старых газет и ржавого металлолома, построения-линейки…
«Да уж. Октябренок, будь готов! Канэшна, дорогой, буду!..»
Мысленно плюнув и выкинув из головы несвоевременные воспоминания, рослый подросток тринадцати лет (а со спины можно было дать года на три-четыре постарше) поднялся на ноги. Глянул по сторонам, подметив встрепенувшуюся охрану, и, раздвигая вымахавшую до середины живота густую траву с недовольно запищавшими в ней комарами, дошел до своего неудачного проекта. После первых успехов в селекции свеклы, картошки и помидоров с подсолнечником (в сторону увеличения размеров и улучшения вкуса) Дмитрий загорелся идеей живой изгороди. Вернее, не так. Ему захотелось вывести кустарник, ветки которого были бы прочны как железо (а лучше – сталь), с длинными шипами и могучей корневой системой. Еще крайне желательно, чтобы получившийся «кустик» был хоть чуточку ядовит и рос со скоростью бамбука… Посадить такую прелесть по берегам речных переправ и поперек шляхов, по которым ходят в свои набеги крымчаки и ногаи – вот был бы им сюрприз, вот бы была «радость»!
Сших!..
Слегка качнувшись, ветка боярышника спланировала на траву, чуть-чуть задев листочками руку, уверенно и вместе с тем мягко держащую булатный клинок.
Сших-сшши!..
Еще две ветки упали вниз, после чего их погубитель внимательно освидетельствовал гладкие срезы, мысленно прикидывая – сколько времени займет геноцид кустарника у обычного степняка.
– Хм!
Ткнув пальцем в одного из охранников, Дмитрий поманил его к себе, а когда бравый воин верхом на злобно похрипывающем жеребце приблизился к внешней стороне живой ограды, приказал спешиться и прорубить себе путь внутрь. Сто ударов сердца! И то исключительно потому, что стражник орудовал саблей крайне бережно (чтобы не попортить клинок) и с основательной неторопливостью, чтобы и самому пройти, и коня провести за собой.
– Ступай.
Подождав, пока его «ассистент» займет свое прежнее место в цепочке охранников, царственный отрок дал волю чувствам, пробормотав очень неприличное ругательство. А потом его и расшифровав:
– Неудача!
Раздраженно зашипев и поглядев по сторонам, царевич закрыл глаза, успокаивая моментально встрепенувшийся источник. Впрочем, тут же передумал и разом выплеснул окрасившуюся в эмоции силу вовне, ощутив в разуме и средоточии приятную пустоту.
– Опять неудача…
Подметив, как разом встрепенулись чернокафтанники, Дмитрий слабо удивился.
«Зацепило, что ли? Шагов семьдесят будет. Нет, для меня далековато».
Впрочем, суета охранников почти сразу получила свое объяснение в виде приближающегося дробного топота копыт и слышного издалека веселого гомона родовитых недорослей, не входивших в его ближний круг, но все равно числившихся в свите наследника. По решению царственного отца, разумеется.
– Приперлись-таки!..
Надо сказать, подобное отношение к их кровиночкам заметно огорчало простой боярский и княжеский люд, который по сию пору так и не смог разгадать, почему одни свитские государю-наследнику по душе, а других он и видеть не хочет. Ладно бы кто на рожу был крив или разумом скорбен – так нет же. Все как один на лики приятственны, воспитания и происхождения отменного и готовы к любой службе хоть день и ночь напролет! На охоте (что соколиной, что псовой, что с рогатинкой – да любой!) забавиться и царственному сверстнику прислуживать, в потешных боях участвовать, скачках там и купаниях, иные развлечения приуготовлять. По девкам опять же… Кхм. Нет, ну скучно же, если в жизни одни книги, молитвы да державные заботы! Которые, кстати, тоже можно было бы разделить с холопами верными великого государя Иоанна Васильевича и его благословенного самим Вседержителем наследника.
– Придумал тоже батюшка – местом в моей свите своих бояр награждать!
Недовольно фыркнув и глянув на солнце, Дмитрий глубоко вздохнул и направился прочь из царства буйной зелени, выйдя наружу как раз сквозь новый проход. Впрочем, пройти он успел всего лишь какой-то десяток шагов, потому что бдительный сотник моментально подвел к нему игреневого кабардинца, чтобы царевич не утруждал зазря свои драгоценные ноги.
– Димитрий Иванович, подкрепишься малость? А то на пустое брюхо да в обратный путь…
Ответив легким кивком на низкие поклоны догнавшей его свиты, первенец великого князя с высоты седла оглядел небольшое костровище, особое внимание уделив покрывшейся золотистой корочкой куриной тушке, расположившейся над слабо рдеющими угольками. Подумал и отрицательно качнул головой. Какое удовольствие есть, когда тебе в рот заглядывает два десятка недорослей, соперничающих за любой знак внимания?
– Тогда, может, по дороге?
Насмешливо хмыкнув такой выдающейся заботе со стороны княжича Старицкого, сереброволосый отрок все же согласно кивнул, одновременно вспоминая, что оставил на «живой полянке» калиту с перстнями и записную книжку. Нет, они там конечно же не пропадут… Но все равно непорядок, тем более что к некоторым его вещам обычному человеку лучше было не прикасаться. К примеру, содержимое скромного с виду холщового мешочка, небрежно брошенного на белую кошму, столь отчетливо фонило его силой, что в ближайшую неделю-другую могло запросто и покалечить. Разумеется, сделать наградные перстеньки безопасным для окружающих недолго (да и несложно), но тринадцатилетнему экспериментатору было крайне любопытно, за какое время отпечаток его энергетики полностью развеется из уцелевших в оправах драгоценных (и не очень) камней.
– Димитрий Иванович?..
Отмахнувшись от дальнейших вопросов, наследник трона московского направил своего игреневого красавца к плотным зарослям боярышника и берсеня, с тем чтобы на самой границе живой изгороди ненадолго покинуть седло. В принципе, можно было заехать и так, но боевой жеребец, злой, бесстрашный и упрямый по определению, категорически не желал заходить за ее пределы. И заставлять Беляша царевич не торопился, хотя и мог. Если уж людям в пределах его тренировочной площадки быстро становилось не по себе, что тогда говорить об умных четвероногих помощниках, чувствующих природу куда тоньше двуногих друзей-хозяев?
«Интересно, куда это делись комары? Неужели мечты мои сбылись и они все разом передохли?»
Первым делом подхватив с кошмы записную книжку, Дмитрий тут же упрятал ее во внутренний карман – очередное свое «изобретение», не получившее пока большого распространения. Деньги хранили и носили в поясе, челобитные и грамотки – за пазухой или в рукавах. Ключи – опять же на поясе или за голенищем сапога…
Взз!..
– Кыш, вампир летающий!
Отогнав от лица настырно жужжащего слепня, подросток подцепил за увязанную горловину холщовый мешочек и развернулся, собираясь идти назад, но, сделав пару шагов, резко остановился, осознав в окружающем пейзаже какую-то неправильность. Быстро осмотревшись, он повторил это действо еще раз, только уже медленнее, после чего озадаченно хмыкнул:
– Интересно девки пляшут!..
Внимательно осмотрев срезанные ветки на месте нового прохода, организованного по его приказу «садоводом-любителем» в черном кафтане, Дмитрий поворошил носком сапожка желтые листья, засохшие и скукожившиеся так, будто на дворе стоял не июнь месяц, а самое малое – ноябрь. Поглядел на боярышниковую изгородь, носящую следы легкого увядания, припомнил, как он стоял и куда смотрел в тот момент, когда выплескивал раздражение…
– М-да. Чем больше я знаю, тем меньше понимаю!..
Молодая незамужняя женщина, чьи одеяния выдавали как приличествующую ее положению скромность, так и определенное богатство, перекрестилась, завершая свою молитву, глубоко вздохнула и в сопровождении своей служанки вышла под серое предрассветное небо, где еще раз перекрестилась и бросила пару монеток покрытому мелкими язвами нищему.
– Спаси тя Бог, боярыня!
Пройдя дюжину шагов, добрая христианка поддалась своему любопытству и еще раз оглядела новехонький трехглавый собор Троицы Живоначальной. Легонько улыбнулась, затем, вспомнив кое-что, неспешно двинулась на западную сторону белокаменного строения, где после недолгих поисков и увидела искомую надпись. Подошла чуть поближе и старательно начала читать, теша свое любопытство:
«Лето 7072 совершен бысть сии храм во имя Живоначальния Троицы месяца августа 15 при благоверном царе Великом князе Иване Васильевиче и всея Росии. При епископе Акакии Тферьском замышлениемъ и строением раба Божия Гавриилъ Андреевича…»
Разбирая выбитые на камне буковицы, родовитая богомолица на мгновение прервалась, с тем чтобы услышать за спиной незнакомый мужской голос:
– Тоушиньского.
Недовольно поджав губы, боярышня рода Старковых плавно обернулась, чтобы поглядеть на невежу, осмелившегося нарушить ее покой. Впрочем, недовольство почти сразу поугасло, ибо незнакомец был вполне прилично одет, зубы не скалил, да и вообще был крайне серьезен, поэтому она всего лишь изогнула в молчаливом вопросе соболиную бровь.
– Боярин Бороздин.
Одновременно с этим мужчина средних лет раскидал в стороны края небольшой тряпицы у себя на ладони, подставляя под первые солнечные лучи темный янтарь небольшого кольца.
– С просьбишкой слезной и нуждою великой до государя-наследника Димитрия Иоанновича.
Еще раз оглядев незнакомца, все-таки оказавшегося просителем, личная челядинка царевича позволила себе проявить недовольство (а нечего со спины подкрадываться!) вслух:
– Кольцу должно быть на руке болящего. Вот только ты на него не похож!
– Твоя правда, боярыня. Со мной, слава богу, все в порядке – с сестричем[30] моим нелады.
Проследив его взгляд, Авдотья увидела богато одетого недоросля в окружении троицы боевых холопов[31]. Юноша что-то энергично жевал, да и вообще отличался чрезмерной упитанностью (если не сказать более), а воины его не столько охраняли, сколько опекали. Приглядевшись повнимательнее, верховая челядинка едва заметно поморщилась: подбородок испачкан в чем-то жирном, из носа сопли текут, рожа вся в прыщах, пальцы пухлые, с трудом воинским незнакомые… Фу! Скосив взгляд на сопровождающую ее служанку, боярышня увидела у той на лице схожие эмоции.
– Следуйте за мной.
Не успело солнышко и наполовину выглянуть за виднокрай[32], как они уже дошли до княжьего терема, «потеряв» по дороге всех трех боевых холопов и не замеченную в первый раз мамку-няньку юродивого боярича.
– Стоять! Кто такие, куда?
Несмотря на грозные словеса, стражи были спокойны, вдобавок не забыли проявить должное уважение – правда, исключительно к верховой челядинке. Внимательно оглядев невзрачное кольцо, кое-как надетое на мизинец боярича (так и норовящего спрятаться за широкой дядькиной спиной), воины в черных кафтанах освободили путь, выделив гостям должное сопровождение вплоть до покоев хозяина тверского кремля.
– Сними.
Услышав короткое и вообще-то довольно обидное требование, боярин Бороздин беспрекословно ему подчинился, спокойно расставшись с оружейным поясом и вытерпев быстрый обыск.
– Дядя?..
Дернувшийся прочь от чужих рук, племянник моментально оказался на коленях и с заломленными чуть ли не до лопаток руками.
– Тихо-тихо, Егорушко!.. Вы это!..
На его довольно тихий протест внимания не обратили, деловито охлопав рыхлые телеса на предмет острого железа, недоросля с легкостью вздернули на ноги и подтолкнули вперед.
– Разговаривать с вежеством, челобитьем пустым не докучать, ближе трех шагов не подходить, резких движений не делать. Все ли понятно?
В иных обстоятельствах родовитый боярин определенно нашел бы что ответить теремной страже, в этих же просто промолчал. Хотя бы потому, что руки царевичевых охранителей постоянно лежали на рукоятях боевых ножей.
– Пойдем, Егорка.
Взяв подрагивающего губами сродственника за руку, вотчинник проследовал с ним через Прихожую прямо в Кабинет юного владетеля Тверского княжества.
– Вот они, господин мой.
Пропавшая боярышня вновь обнаружилась, но просителю было не до нее, он вовсю рассматривал своего будущего государя, сидящего за столом. Кстати, стол был довольно странного вида. На обеденный уж точно не походил…
– Кхм!
Спохватившись после намекающего покашливания стражи, боярин согнулся в долгом поясном поклоне, не забыв сподвигнуть на оный и юродивого племянничка. Господи, какая же ерунда лезет в голову в такой важный момент!..
– Говори.
– Многие лета тебе, государь-наследник!!!
Выдернув младшего родича из-за спины, куда тот по своему обыкновению намылился спрятаться, Бороздин еще разок поклонился, на сей раз не очень глубоко и долго.
– На сестрича моего, Егорку, в детстве порчу навели. На милость твою, государь-наследник, только и уповаем…
– Достаточно. Где его отец?
– Три года назад преставился, государь-наследник. Под стенами Полоцка. От стрелы.
Взгляд наследника явно стал благожелательнее.
– Оставишь племянника у меня в гостях до Ильина дня[33]. Ступайте.
Провожая взглядом согнувшихся в благодарственных поклонах просителей, Дмитрий еще раз вгляделся в Узор сопливого дылды.
«Занятно. Это что же, прослеживается определенная схожесть с той энергетикой Федьки, что была у него до коррекции?»
Припомнив основные моменты лечения младшего брата, старший из царевичей надолго задумался, буквально гоняясь за ускользающей мыслью. Размышления настолько его захватили, что блюда утренника отчасти потеряли свой вкус, он что-то ел, что-то пил, но что именно…
«Точно!»
Машинально щелкнув пальцами, хозяин Кабинета победно улыбнулся.
«У Федора здоровых детей быть не могло, но разум все же развивался – пусть и очень медленно. А у этого детинушки с детородной функцией все в порядке, а вот личность застыла на уровне пятилетнего дитяти».
Почувствовав касание прохладного металла к правой руке, царственный отрок с легким недоумением поглядел на Авдотью. Затем на серебряный кубок, который она услужливо подсунула прямо под его ладонь.
– Господин мой?..
Машинально сжав пальцы на витой ножке, Дмитрий равнодушно пригубил питье, оказавшееся его любимым утренним травяным взваром. Затем чуть-чуть мотнул головой, окончательно вырываясь из плена глубоких размышлений, сделал еще пару бодрящих глотков и отставил кубок в сторону – на следующие шесть часов у него были довольно большие планы.
– Все вон.
Стольники вместе с посудой послушно испарились. А верховая челядинка, которую подобные распоряжения никак не касались (на то она и личная!), тихонечко села в уголок, наблюдая, как ее соколик обкладывается доброй дюжиной чернильниц с разноцветным содержимым, придирчиво осматривает оба стальных пера и перебирает набор линеек самого затейливого вида.
Бум!
Пудовая «книжечка» с короткой надписью «Травы», поблескивая бронзовыми накладками и замочком, с глухим звуком улеглась на обтянутый зеленым сукном стол, а сам автор уже пятитомного и вполне себе фундаментального труда по целебным и не очень (вплоть до обратного действия) растениям ушел в Опочивальню. Вернулся уже в простой одежде из беленого льна и незамедлительно приступил к своим важным писательским трудам. Которые, правда, несколько подзатянулись…
– Фух! Наконец-то закончил.
Услышав шумный вздох и тихие слова, Авдотья оторвалась от «Сказания о Мамаевом побоище», за чтением которого коротала наполненные ожиданием часы, тут же увидев довольную улыбку своего господина, разминающего кисти рук. Живым зеркалом отразив его хорошее настроение, она поднесла ему плошки с теплой водой, мылом и аккуратной стопочкой тряпиц: оттирать с пальцев разноцветные пятна чернил. А заодно, не удержавшись, взглянула на разворот пятого тома – вернее, на растения, весьма достоверно нарисованные на глади его больших пергаментных листов, заодно читая и очень разборчиво выведенные строчки.
«Вороний глаз четырехлистный, он же Paris guadrifolia, – травянистое растение из рода вороний глаз семейства мелантиевых, крайне ядовит…»
Еще раз поглядев на рисунок, изображавший одинокую черно-лиловую ягоду на тонком стебельке, боярышня-грамотейка молчаливо согласилась с названием. Вороний глаз и есть!
«Лютик ядовитый, он же Ranunculus sceleratus, – многолетнее травянистое растение из рода лютик семейства лютиковых, очень ядовит».
– Надо же, а выглядит как безобидная травка…
Прокомментировав нечаянно вырвавшиеся у нее слова согласным хмыканьем, царевич чуть наклонился над рукописью и пригляделся к своим трудам, проверяя, хорошо ли высохли чернила. Затем аккуратно закрыл массивную книгу, тихо щелкнув обоими замочками, и еще раз сладко потянулся – хорошо-то как!
– Прикажешь подать обед, господин мой?
– Мм?.. Да.
Подхватив на руки свое творение, тринадцатилетний писатель (и злостный плагиатор к тому же) подошел к дубовым полкам личного собрания, занимающего две совсем не маленьких стены его Кабинета.
– Вот сюда, моя хорошая.
Полюбовавшись на прекрасное зрелище пяти одинаковых с виду томов, Дмитрий не удержался и вытащил первый, дабы немного утешить внезапно прорезавшуюся ностальгию. Провел кончиками пальцев по ровным чернильным строкам начальной статьи, поименованной «Система природы»[34], перекинув затем страницы до следующей вкладки. И еще раз.
– Философия природы. Рода растений, виды растений…[35]
Каждая из этих «статеек» занимала относительно мало места, но была, по сути своей, отдельной книгой. И одновременно – частью трудов еще не родившегося шведского естествоиспытателя Карла Линнея. Прославившегося в середине восемнадцатого века именно благодаря своей единой системе классификации растительного и животного мира.
«Можно сказать, ценный трофей из недружественного государства. Или Швеция хоть раз да была для России верным союзником? Впрочем, какая разница…»
Вновь восстановив единство пятикнижия, Дмитрий окинул взглядом свои либерейные богатства и тяжело вздохнул – работы ему предстояло еще очень много. Например, перенести на бумагу все, что помнилось из школьного общеобразовательного курса знаний. И не просто перенести, а еще и заботливо отделить то, что ближайшие два века просто не понадобится (вроде ядерной физики или «продвинутой» биологии), разделив затем оставшееся на несколько уровней доступа. Скажем, с первого по второй класс – для ремесленных училищ царства Московского. Третий освоят те, кто проявил особое прилежание и желание учиться дальше. Знания с четвертого по восьмой класс обычной советской школы шестидесятых годов будут доступны только для студентов не существующей пока академии – благонадежным профессорам и академикам которой, в свою очередь, слегка приоткроется курс опять же обычного советского техникума.
«Охо-хо, это ж сколько бочек чернил мне придется еще извести!»
С некоторым опозданием, зато большим аппетитом (а чего, организм-то молодой, растущий!) пообедав, удельный князь Твери расслабленно откинулся на спинку стула и прикинул дальнейшие планы: поработать часик с челобитными, затем показать себя большой свите – соскучились, поди, ироды пустоголовые. Ну а перед сном можно немного погулять на свежем воздухе. Хотя какой он, к черту, свежий? То кузней пахнет, то березовым дымком из печей, или налетит вонь с кожевенных промыслов и незаметно сменится на запах конского навоза. Настоящая свежесть только за городскими стенами! Аромат луговых трав и свежескошенного сена, сырая свежесть, постоянно веющая от Волги, многообразие запахов дикого леса…
– Господин мой.
Без какого-либо раздражения вынырнув из расслабленно-умиротворенного состояния, царевич выслушал верную Авдотью и разрешающе качнул головой, предвкушающе оживившись. Новости из Тулы!..
– Долгие лета!
Переступивший порог княжеского Кабинета Богдан Бутурлин, уставший и буквально пропитавшийся дорожной пылью, первым же делом отвесил глубокий поклон. А затем, не говоря лишних слов, положил перед своим повелителем увесистый кожаный тул с бумагами.
«Так-так, что у нас здесь? Ну, это не к спеху, это тоже прочитаю завтра…»
Развернув сложенную вчетверо карту, густо покрытую разноцветными значками и линиями, Дмитрий окинул ее беглым взглядом. После чего уделил заметно большее внимание довольно коряво написанным отчетам семерых розмыслов-рудознатцев, кои с ранней весны и до середины лета проверяли все его «откровения» касательно тульских месторождений полезных ископаемых. Ну и заодно «выгуливали» своих учеников, набранных по настоятельной просьбе государя-наследника и находящихся на его же полном обеспечении, что довольно чувствительно отозвалось на его личном, далеко не резиновом кармане.
«Прекрасно!»
Свернутая карта и отчеты пропали в одном из ящиков стола. В другой ящик упала плотная и весьма основательно исписанная пачка листов с бумагами с первого металлургического завода – с ними требовалось разбираться без спешки и весьма обстоятельно. Жалобы, заявки и прошения, вопросы от бывших учеников касательно разных производственных тонкостей, кое-какая статистика… В результате этих нехитрых манипуляций перед Дмитрием остались лежать опустевший тул и грамотка, отчего-то сплющенная едва ли не в плоский блин. Судя по остаткам небольшой сургучной печати с половинкой оттиска, сие послание было от его личной ученицы Домны.
«Никак Бутурлин рискнул проявить любопытство?»
– Хм?..
– Это я локтем приложился, Димитрий Иванович. Случайно вышло…
Скользнув чувствами по эмоциям своего ближника и не обнаружив в них даже и мельчайших оттенков лжи, царевич едва заметно кивнул, милостиво принимая объяснение. Аккуратно развернул грамотку-блин, вчитался и на пару мгновений слегка прикрыл глаза.
– Я доволен тобой. Отдыхай.
Прижав правую ладонь к сердцу, весьма обрадованный заслуженной похвалой и в особенности своим успешным участием в настоящем взрослом деле (пусть и не на первых ролях), Бутурлин откланялся.
Динь-динь-динь!
На мелодичные звуки небольшого колокольчика в Кабинет тут же заглянул Мишка Салтыков. Честно говоря, секретарь из него был так себе, но за неимением лучшего… Огласив свое желание незамедлительно увидеть княжича Горбатого-Шуйского, царевич вновь подхватил письмо, в котором шестнадцатилетняя Дивеева коротенько хвалилась успехами на лекарской ниве и довольно толсто намекала, что изрядно скучает по временам своей учебы вообще и по сереброволосому учителю в частности. Который, кстати, мог бы уже и призвать свою Драгоценность обратно для дальнейшего наставления в лекарском деле.
«Ну да, из столичной Москвы да в провинциальную Тулу, где иные пациенты ее не то что ро́вней и человеком-то не считают! Какой девице это понравится? Ничего, отрицательный опыт тоже полезен».
Впрочем, самое главное в послании Домны было изложено ближе к концу, и было это главное сведениями о семье потомственных коновалов[36], широко известной в окрестностях тульской засечной черты. К сожалению, оная не смогла спасти четыре года назад деревеньку Бехово от визита крымских людоловов, которые в один совсем не прекрасный день все взрослое население и младенцев посекли-постреляли или сожгли вместе с избами, а часть юных мальчиков и всех пригожих девиц определили в полон… Который, в свою очередь, через два дня нагнали и отбили порубежники, частично перебив, частично рассеяв кочевников в короткой и изрядно свирепой сшибке.
«Так, Иван сын Сергиев, пятнадцать лет от роду, бывший закуп[37] бояр Горбовых… ставший обельным холопом[38] после женитьбы на робе[39] год назад. Это что же, в четырнадцать лет женилка зачесалась? Видать, сильное чувство было, раз сам в полную кабалу пошел. А боярин молодец – вначале нашел, а потом и намертво привязал ценного специалиста».
Правда, в связи с тем, что Иван не успел постигнуть все тонкости родового ремесла, он все же уступал в квалификации покойным отцу и деду. Но все равно смотрелся очень даже прилично, иначе кто бы ему доверил лечение домашней скотины и боевых жеребцов? Которые признают только хозяев и всегда рады приласкать чужака копытом или оценить на вкус.
«С другой стороны, а куда ему было податься? Имущество сгорело вместе с избой, других родственников не осталось… М-да. Ладно, что там с его сестрой?»
Сестра молодого коновала по имени Аглая тоже оказалась ценным приобретением для боярина Горбова, потому что к своим одиннадцати годкам показала очень даже неплохие задатки лекарки и будущей красавицы. С некоторым опозданием сообразив о возможной двойной выгоде (такая девка и в баньке пригодится, и после боя – раны целить), тульский помещик тут же огляделся по сторонам в поисках подходящей наставницы. А после, по зрелому размышлению, и вовсе попытался пристроить девочку служанкой в недавно открытую в Туле Лекарскую избу. А что, и умений да знаний полезных нахватается, и у попов к такому учению никаких претензий не будет!.. Ну, положим, пристроить Аглаю у него вышло… А вот то, что лекарка Дивеева ссудит закупную холопку серебром, а та при свидетелях вернет свой долг благодетелю-боярину – было довольно неожиданно. И, наверное, обидно, поэтому на предложение продать травнице обельного холопа Иванца сына Сергия (разумеется, вместе с его женой) мужчина ответил хоть и сдержанно, но крайне нецензурно.
– Димитрий Иванович!..
Восемнадцатилетний княжич Горбатый-Шуйский коротко поклонился, одновременно скашивая глаза на удобный стул, но без разрешения сесть и не подумал.
– Ты, никак, губы красить начал?
– Я?..
Отправив любвеобильного Петра полюбоваться на себя в зеркало, царственный подросток со скрытой усмешкой наблюдал, как тот рукавом начал стирать мазок виноградной помады. Ох уж эти тверские модницы…
– И ведь никто даже полсловечка не сказал. Аспиды! Уж я им!..
– Довольно. Читай.
Согнув и сложив письмо так, чтобы на виду осталась лишь нижняя часть, царевич протянул его ближнику. А затем, дождавшись, пока тот одолеет невеликий текст, бросил на стол маленькую калиту, тихонечко звякнувшую новенькими копийками, и положил рядом с ней невзрачное янтарное кольцо.
– Найди этого Иванца. Выкупи. Привези ко мне.
Ох как полыхнул эмоциями потомок удельных суздальских князей! Для начала сильным раздражением и даже гневом – как так, его, наследника знатнейшего рода, посылают за каким-то там ничтожным холопом!.. Затем пришла досада с изрядной толикой обреченности. Первое – потому что по канонам родовой чести ему полагалось всеми силами откреститься от предложенного «счастья». А второе… Отказаться-то можно, вот только как это воспримет Димитрий Иванович? И так-то до дел своих допускает редко, чуть ли не награждая поручениями тех, кому по-настоящему благоволит и доверяет. Проявишь норов, а ну как из ближней свиты изгонит? Или того хуже, просто перестанет замечать?..
Впрочем, на смену досаде и обреченности довольно быстро пришла радость, когда молодой княжич наконец-то сообразил, что следующие две-три седмицы (а то и поболее) он будет сам себе хозяин и голова. Ни тебе завистливых и внимательных глаз других свитских, ни дядьки-пестуна, даже служилых людишек подле него и то самую малость будет. Свободен аки ветер! С этой позиции поручение выглядело совсем иначе. Хотя даже так сомнения и тлеющее недовольство никуда не ушли, всего лишь до времени утихнув.
– Все исполню, Димитрий Иванович.
– Перед отъездом зайди – возьмешь грамотку для Дивеевой.
Вот тут никакого недовольства не было – общаться с красивыми девицами восемнадцатилетний ловелас был готов где угодно и когда угодно.
– Ступай.
Проводив ближника нечитаемым взглядом, Дмитрий легонько вздохнул и покачал головой.
«Дело вроде простое, но отчего же мне кажется, что он и такое может запороть?»
К сожалению, из всех кандидатов на общение с тульским помещиком княжич Петр подходил больше всех. Такому родовитому просителю и отказать-то толком не получится, а уж обматерить… После такого подвига только в вольные казаки и уходить, причем всем семейством.
«Ладно, будем надеяться что Горбатый-Шуйский и Горбов все же найдут общий язык. Все же они, хе-хе, некоторым образом тезки».
Пододвинув к себе высокую горку челобитных, царевич взял в руки первую орленую бумагу, но вчитаться в ее содержимое не успел.
– Господин мой.
На стол легло колечко светлого янтаря.
– Купец гостиной сотни Акинфий слезно просится до тебя.
«Никак у купчины кто-то умирать наладился? Эх, не видать мне сегодня свежего воздуха…»
Бах!
От вздымающейся в небо перепелки брызнули в разные стороны перья и кровь, после чего она камнем полетела к земле.
– Хм!..
Горделиво подбоченившись, княжич Семен Курбский украдкой покосился по сторонам – все ли видели, все ли оценили?
Бух!
Еще одну птицу постигла скоропостижная смерть, на сей раз от твердой руки Ивана Захарьина.
– Давай!
Понятливый сокольничий выпустил из корзины сразу пятерку перепелок – прямо под частые выстрелы родовитых недорослей. Треск и грохот короткой канонады лишь придал лесным птицам дополнительных сил. И удачи – судя по тому, что трое пернатых благополучно выжили и обрели волю.
– Ха, косорукие!
– Сам такой…
– Кто в крайнюю справа после меня поцелил?!
– Мой выстрел своим выдать хочешь?..
– Ты это… на чужой каравай роток не разевай!!!
Честно говоря, пернатый «каравай» выглядел неважнецки, разорванный чуть ли не на три части попаданием рубленого куска свинца. Но уступить его ровеснику-сопернику? Да никогда!
Буфф! Буфф!
Резко замолчав, задиристые свитские внимательно пронаблюдали, как в сотне шагов от них медленно и даже как-то величаво упала прежде воткнутая в землю жердина с распяленным на ней рваным тягиляем, плотно набитым прошлогодней соломой и старыми тряпками.
Буфф!
Еще у одного чучела, кое-как изображающего степняка на коне, отлетел в сторону небольшой щит, а Василий Скопин-Шуйский, малость припоздавший со своим выстрелом, белозубо улыбнулся и с явным удовольствием погладил простецкого вида пищаль, выделанную для государя-наследника в царских мастерских Александровской слободы. Без каких-либо узоров, украшений и с прикладом необычного вида. Да что там приклад – стенки у ствола были такие тонкие, что и стрелять-то страшно: а ну как металл разорвет? То ли дело привычные самопалы: ложи всячески изукрашены, стволы из железа кованого, толстостенного, да и калибр вполне хорош – мало у кого внутрь дула большой палец не пролазит. Тяжеловаты, правда, просто так с рук не стрельнешь… Зато надежные! Особенно те, что с фитильным замком, у которого, как известно, и ломаться-то особо нечему.
Буфф!
– Смазал.
Тарх Адашев досадливо покривился:
– Все привыкнуть не могу. Прямо не пищаль – пушинка какая-то!..
– Ружье.
Слегка поклонившись своему господину, свитский тут же поправился, а Дмитрий, взвесив пятикилограммовую «пушинку» на руке, тихо хмыкнул и вытянул из небольшой сумки бумажный цилиндрик с уже отмеренным зарядом и увесистым шариком пули. Скусил верхушку, сыпанув пороха на запальную полку кремневого замка, и одним движением задвинул крышечку на полке, уберегая крупные гранулы горючего порошка от ветра и высыпания. Вытряс остальной порох в пованивающий свежим нагаром дульный срез, перевернул цилиндрик донышком вверх и вдавил его туда же, поработав затем деревянным шомполом. Тихо щелкнул курок, вставая на боевой взвод…
Буфф!
Многострадальное чучело-всадник отчетливо покачнулось, но падать и не подумало. Пропустив мимо ушей немудреные славословия Большой свиты, Дмитрий упер ружье прикладом в землю и с непонятным для окружающих выражением лица оглядел овальную мушку и исходящий легким дымком дульный срез.
«Ну и куда здесь пришпандорить штык? А главное – как?»
Собственно, крепить пока было нечего, потому что он еще не определился с самим штыком – вернее, с тем, каким именно он будет. В пользу плоского штык-ножа была его высокая универсальность: и колоть им можно, и резать, а при нужде и как инструмент вполне ничего (за отсутствием нормального, разумеется). А в пользу четырехгранного «шила» были его простота и технологичность вкупе с более высокой надежностью.
– Добрые самопалы.
Глянув на боярина Канышева, незаметно для свитских подкравшегося к месту их развлечений, царевич проследил направление его взгляда и внутренне поморщился при виде сиротливо лежащей пары седельных пистолей. Потому что это был, так сказать, «дипломный проект» одного из его самых толковых личных учеников, не без оснований претендовавшего на гордое звание токаря-станочника. И слесаря. И немного столяра. Одним словом – мастера-оружейника…
«Хрен ему, а не звание и личное клеймо! Говорил же – никакого украшательства, максимум надежности и удобства. И калибр чтобы такой же, как и у ружей. Так нет же, взыграло ретивое!..»
Меж тем, оглядев со всех сторон явно пришедшиеся по душе и руке пистолеты, боярин вопросительно глянул на сереброволосого отрока, которого не далее как этим утром изрядно погонял два часа в конном сабельном бою. А потом с полчасика и в лучном – разумеется, стрелы метали тоже из седла и на легком галопе.
– Заряжены.
Щелкнув курками, наставник сразу двух царевичей (старшего и среднего) огляделся по сторонам, выбирая достойную мишень.
– Ага!
Дуф! Дуф!
Попавший под обстрел воробей прямо с места развил неплохую скорость, вдобавок передвигаясь по сложной кривой (то есть шарахаясь от всего, что его пугало). Проводив взглядом верткую пичугу, Аким сожалеюще цыкнул зубом и выдал довольно неожиданное мнение:
– Хороши! А, Петр Лукич?
Сотник стражи государя-наследника, бдительно надзирающий за порядком вокруг своего подопечного, кинул на седельные пистоли равнодушный взгляд и буркнул, что ему-де лук попривычнее будет. Тем более что тот тише, скорострельнее и куда как дальнобойнее кургузых уродцев. Полностью согласившись со столь нелестной характеристикой, боярин Канышев все же привел и пару доводов в защиту пистолей, например, возможность резко повысить шансы на победу в поединке одного против многих. Или выбить из седла неудобного супротивника в отличном доспехе.
– Дарю.
Ленивый спор двух опытных рубак прервал царевич, без какой-либо жалости расставшийся с полуметровыми шедеврами пистолестроения. А дальнейшему его продолжению помешал один из чернокафтанников, коротко шепнувший что-то моментально насторожившемуся сотнику.
– Гхм. Димитрий Иванович. Как бы твой гость не того… ненароком… не подох.
Перекинув ружье подручнику, тут же принявшемуся его заряжать, тринадцатилетний тверской князь обернулся в сторону боярича Бороздина, вот уже две недели как благополучно излечившегося от врожденного слабоумия. На диво быстро освоившись в гостях, сей юноша начал потихоньку шалить, как бы невзначай хватая теремных челядинок за разные интересные места. Ладно бы только их, но ведь он и на верховую челядинку заглядывался – причем один раз сделал это прямо при ее господине. После чего сластолюбивому бояричу тут же прописали воинские упражнения, прикрепив аж четырех надсмотрщиков с нагайками… кхм, то есть наставников. Под их присмотром бедный Егорушка с самого раннего утра и до позднего вечера бегал, прыгал и даже ползал, махал деревянным клинком, бердышом и вполне себе настоящей рогатиной… Тупой, правда, зато с тяжеленным наконечником. А чтобы он, не дай бог, не поранился, наставники выдали ему толстый стеганый поддоспешник, крепкий шелом с наручами, а также надежнейшую кольчугу двойного плетения и тщательно следили, чтобы великовозрастное «дитятко» все это на себе носил. В результате такой заботы выматывался Егорий до того, что пару раз засыпал прямо на ходу, а фигура его, еще недавно радующая глаз своей полнотой, усохла чуть ли не вдвое. Кожа по всему телу обвисла, на руках появились первые мозоли, зато бесследно пропали многочисленные прыщи и привычка к всяческим разносолам и сладостям. А уж как бегать научился!..
– Сюда его.
Оглядев повисшего на руках у своих «наставников» боярича и оценив его крайне нездоровый вид, целитель недобро улыбнулся:
– Притворяется.
И в самом деле его гость прямо на глазах ожил и налился легким румянцем, бессмысленно лупая глазами по сторонам. Получив разрешающий кивок царственного отрока, старшина «наставников» незамедлительно продолжил тренировочный процесс.
– Пшел!..
Хлесткий удар нагайки по бедру окончательно помог молодому Бороздину принять вертикальное положение, а также напомнил, что его леность и вожделенная миска горячей пшенной каши – вещи ну абсолютно несовместимые.
– Быстрее!
Глядя на то, как молодой тверской помещик улепетывает от своего мучителя, дружно захохотали свитские государя-наследника, их почин тут же подхватила вертевшаяся невдалеке дворня, улыбнулись в бороду наблюдающий за развлечениями родовитой молодежи городовой боярин Пушнов и несколько приказных дьяков…
– Петр Лукич.
Смех ближников как отрезало, хотя остальные свитские продолжали отводить душеньку, выкрикивая вдогонку бегуну довольно обидные шутки.
– Димитрий Иванович?
Развернувшись в сторону дальнего края пустыря-стрельбища, на котором рядовой чернокафтанник с некоторой ленцой ставил синяки и шишки служилому в кафтане воротной стражи, наследник ткнул в непонятную картинку двумя перстами и удивленно изогнул правую бровь. Тихонечко кашлянув (ничего-то от царевича не скроешь!), сотник коротко пояснил:
– Сам вызвался. Мол, и ему наука, и нам польза.
Словно иллюстрируя эти слова, деревянная сабля в руках охранителя крепенько приложилась к ребрам живого «чучела», бросив того на колени. Ненадолго. Отдышавшись, служивый подхватил с земли выпавшую из ослабевших рук деревяшку и вновь изготовился к учебному бою. Для него учебному, потому что для воина в черном кафтане это было чем-то вроде веселого отдыха.
– Как звать, кто таков?
– Архипка, городовой стрелец, сирота. Родитель его вроде как в боевых холопах у кого-то из помещиков служил, да лет пять назад вместе со своим боярином и сгинул…
Постаравшись припомнить что-нибудь еще, постельничий боярин замолчал, а потом едва заметно хмыкнул:
– В сотню просился.
Позади царевича звучно фыркнул Аким Канышев, умиляясь такой наивности. Ни мастерства, ни славы воинской, рода низкого, только-только от сохи, а туда же, в постельничие стражи лезет!
– Ну и как он?
Словно отвечая на вопрос царевичева наставника, служивый вновь отправился отдыхать на землю – под неслышимые, но явно обидные смешки противника. Который, впрочем, легко уступил «чучело» подошедшему десятнику. А что, начальство тоже веселиться любит!
– Староват.
С явным сожалением (и вместе с тем одобрением) оглядев воротного стражника, в какой уже раз вздевшего себя на ноги, главный царевичев охранитель подвел черту:
– Его бы лет с пяти в обучение – тогда был бы рубака не хуже моих. А так… только в стрельцы и годен.
«Хм, а служивый-то амбициозен, упорен и терпелив. Прекрасные качества для любого исполнителя… Ладно, пороха нюхнул, свиту выгулял – пора до дому, до хаты».
Внешне все выглядело так, будто наследник разом потерял интерес к продолжению своих «пострелушек».
– Пожалуй, на сегодня довольно.
Шагая сквозь моментально возникшую суету и торопливые сборы, царевич прикинул несколько вариантов использования так удачно подвернувшегося Архипки и легонько кивнул сам себе.
– Адашев.
Княжич Скопин-Шуйский, уже примерившийся было придержать стремя для своего господина, недовольно дернул щекой и послушно отошел в сторонку, даже не пытаясь подслушать.
– Димитрий Иванович?
Долговязый Тарх глядел так, что сразу становилось понятно – что бы там ему ни приказали, умрет, но сделает.
– Возьмешь «чучело» себе в услужение.
Оставив Адашева позади, тверской князь вместе со стражей и свитой без особой спешки добрался до своей резиденции, затратив на путь всего пятнадцать минут. Шел бы один, пехом и напрямик, то и в половину этого срока уложился бы, но… Наследнику трона Московского и всея Руси полагается передвигаться только конно, только по главным улицам и в окружении приличествующей ему свиты и охраны. Иное же невместно, ибо умаляет его высокое достоинство.
«Батюшке на придворных церемониалах и вовсе шагу не дают ступить по голой земле – коврами, гобеленами да тканями дорогими путь устилают. Один стремя придержит, другой повод подаст, третий царского скакуна за уздцы ведет и попробуй откажись от этих помогальников. Сразу такие вопли начнутся о попрании вековых традиций и извечных боярских прав и привилегий!.. Тьфу!»
Впрочем, по сравнению с женской половиной царской семьи, царевичи пользовались чуть ли не полной свободой. Потому что, к примеру, при прогулках за пределами Теремного дворца им не надо было наряжаться в тяжеленное платье, ткань которого почти не сгибалась от обильной золотой вышивки и драгоценных каменьев. Не надо было цеплять на себя множество украшений. И уж точно отсутствовала необходимость скрывать от подданных лицо за полупрозрачными кисеями и общаться с окружающим миром исключительно посредством доверенных челядинок.
«Неудивительно, что сестра при каждой удобной возможности сбегает из женской половины дворца. Так. А это что за новость?!»
Остановив Уголька у красного крыльца княжеского терема, Дмитрий мельком и вполне привычно просканировал окружающих на предмет необычных или слишком сильных эмоций, после чего изрядно удивился, почувствовав исходящий от встречающей его Авдотьи сердечный интерес. Проверил еще раз, различив в ее эмоциях нотки почти незаметной влюбленности, удивился еще сильнее, только со знаком «минус» и только после этого догадался оглянуться.
«Ага. Сотник постельничей стражи, Бутурлин, городовой боярин и наставник Аким. Остальные стоят дальше. Ну и кто именно?..»
Увы, разгадать столь занятный ребус с ходу не удалось, потому что от ворот, вместе с предупреждающими криками, показались царский гонец и два его охранителя. Замызганная одежда, усталый вид и характерное выражение лица посланника молчаливо свидетельствовали об особой важности доставленных им вестей.
«Надеюсь, все живы и здоровы, и отец не приготовил мне никакого спешного поручения…»
Хрустнув алой сургучной печатью с оттиском единорога, наследник в полной тишине вчитался в содержимое небольшой грамотки, украшенной весьма узнаваемой тугрой великого государя.
– Хм!
Стянув с пальца кольцо, украшенное мелким изумрудом, удельный тверской князь кинул его гонцу, одновременно с этим вливая капельку силы в потускневшие Узоры как самого вестника, так и его охранников. Аккуратно свернул грамотку, вернул ее в тул, после чего едва заметно улыбнулся:
– Рига пала! Повелеваю устроить по сему поводу праздничное веселие!
Однако хорошее настроение государя-наследника было вызвано вовсе не окончанием войны за ливонское наследство. Тем более что это окончание было весьма условным – круль польский и король шведский наверняка имели по этому поводу свое особое мнение. Нет, просто отец посчитал его «производственную практику» вполне достаточной, в связи с чем и повелел любимому первенцу потихонечку готовиться к обратному переезду в Москву. Причем выезжать сразу, как в Тверь прибудет новый наместник.
«Скоро мелких увижу!»
Улыбнувшись еще раз, но теперь уже своим мыслям, царевич покинул седло и зашагал по ступенькам вверх.
«А все же интересно, кто тот несчастный, который умудрился похитить сердце моей служанки…»