Глава 2
В самом сердце Теремного дворца – царских покоях – вот уже третий день было неладно. Пользуясь тем, что Иоанн Васильевич на радостях от благополучного заключения «мира на вечные времена» с Великим княжеством Литовским отбыл со своей молодой супругой на соколиную охоту, в царский Кабинет проникли посторонние люди. Мало того, они начали там громко и безбоязненно шуметь и вести совсем не государственные речи:
– Потихонечку опускай. Да говорю же тебе, тише! От так… Придави-ка здесь, а я пока расклиню.
Тук-тук-тук!..
– И охота тебе этот куль сквозь все три поверха тащить? Эвон в окошко сбрось, только не пришиби кого ненароком…
Бух!
– И-раз! И-два!..
Запах свежего дерева, горячего воска, сырой штукатурки и свежих красок буквально переполнял светлицу, где великий государь вершил свои державные дела.
– А что они делают? Мить?..
После звонкоголосого девчоночьего вопроса суета мастеровых моментально прекратилась, а сами они согнулись в низких поклонах перед наследником трона и его сестрой, девятилетней царевной Евдокией.
– Продолжайте.
Первым ожил постельничий дьяк, приглядывающий за мастеровыми. Затем вернулись к жизни скребки в руках у трех плотников, коими те «освежали» дубовые плахи пола перед вощением. Вслед за ними начали шевелиться столяры, собирающие нечто непонятное на двух мощных опорах, а еще два плотника, как раз выломавшие из проема старое окно, бережно прислонили его к стене и стали готовиться к установке нового…
– Это наш подарок батюшке, Дуня.
Сначала осторожно, а потом смелее потрогав золотистые завитки тонкой стружки, малолетняя царевна немного удивилась:
– Наш?..
– Конечно, наш. Федор придумал узор, который выложили цветным стеклом по краям новых переплетов. Вон тот, видишь?
Дмитрий аккуратно приподнял кусок поскони, укрывающий временно снятые с новых окон створки, показав ей труды младшего из царевичей.
– Иван измыслил для батюшки новый стулец.
Еще одна посконная тряпка слетела прочь, открывая любопытному взгляду что-то вроде небольшого трона на четырех изогнутых резных ножках, обтянутого красным аксамитом и с вышитым на спинке золотыми и серебряными нитями большим двуглавым орлом.
– Присядь. Удобно?
– Ага. Мягкий. А ты что придумал?
– Стол. И вон те полки для свитков и книг.
Поглядев на покряхтывающих от натуги столяров, как раз укладывающих в обклад из мореного дуба мраморную столешницу, обтянутую плотным зеленым сукном, Евдокия внезапно надулась:
– А я ничего не подарила, да?..
– Как это ничего? Иди-ка сюда.
Подведя ее к длинному коробу и развернув тряпки на одном из свертков, лежащих в нем, Дмитрий покачал в руке красивый подсвечник из светло-зеленого оникса.
– Не узнаешь?
На всякий случай шмыгнув покрасневшим носиком, девочка вгляделась:
– Нет.
Ничуть не огорчившись, старший брат порылся среди свертков, вытащив на свет божий точеную чернильницу.
– А это?
– Тоже нет!
Завернув в тряпицы оникс нежно-бежевого цвета, первенец Иоанна Васильевича запустил руку глубже, явно выискивая что-то конкретное. Нашел. Сначала стаканчик для разноцветных чертилок, затем точилку для них же, исполненную в виде оскалившего пасть медведя. Ну и напоследок – палочки со стальными перьями-наконечниками.
– Ой! Помню, я его рисовала!..
Девичий ноготок поскреб темно-коричневого медведя по вздетой для удара лапе. Затем в тоненьких пальцах оказались золотая и серебряная палочки для письма, которые девятилетняя царевна тоже как-то рисовала, заодно придумывая им форму. Между прочим, не просто так, а по просьбе старшего брата! А он, значит, даже не сказал!.. Легонько дернув за серебряные пряди, Евдокия притворно обиделась:
– Обманщик. И притворщик. Бяка!..
Хмыкнув, любимый братик стянул с нее расшитый крупными жемчужинами волосник, после чего, не обращая никакого внимания на возмущенное бурчание, погладил старательно заплетенные косички.
– Пойдем, не будем тут мешать.
Строптиво топнув ножкой и вырвавшись из родственных объятий, Дуня уже непритворно расстроилась. Едва-едва пришли, она еще толком ничего и не рассмотрела, а уже уходить?.. Вот еще!
– Не пойду! Я на тебя обиделась!..
Бум-бздынь!
От неловкого движения столяра слетела на пол и рассыпалась коробка с коловоротом и сменными насадками-сверлами, Евдокия же разом оказалась за спиной брата, опасливо выглядывая из-под его правой руки.
– Жаль. А я как раз думал почитать с тобой какую-нибудь сказку. Может, даже и новую…
Стоило ему отвернуться и отойти буквально на пару шагов, как сзади прозвучал пронизанный обильными сомнениями голос девятилетней привереды:
– Новую? А про что?..
– Какая разница. Ты ведь обиделась, а значит, и читать ничего не будем.
– Ну, Ми-итя!.. Скажи, какую?
Резко остановившись – так, что сестра буквально ткнулась ему в спину головой, Дмитрий вроде как нехотя развернулся:
– Даже и не знаю. Ты ведь, поди, еще и мой урок не сделала?
Вместо ответа девочка прикрыла свои чудесные голубые глазки и на пару мгновений замерла.
– Какая ты у меня умница!.. Что же, по трудам и награда – выбирай сказку сама.
– Хочу про Аленький цветочек!.. Ой, нет – новую хочу! А как называется?
Брат и сестра уже покинули Кабинет, поэтому любопытствующим мастеровым пришлось изрядно постараться, чтобы расслышать что-то вроде:
– Быль про храбрую девочку Эльку, ее верного пса Тотошку и доброго кудесника Изумрудного города…
Когда вдоволь натешившийся соколиной охотой великий государь возвратился в Москву, в его покои уже второй день как вернулись привычные тишина и порядок.
– Уже можно?..
– Не-эт!!!
Облепившие своего родителя младшие царевичи и царевна потянули его вперед, кое-как втиснувшись в дверной проем Кабинета, Дмитрий же, довольно улыбаясь, следовал позади расшалившихся детей, уговоривших отца закрыть глаза повязкой.
– А теперь?..
– Можно-можно!!!
Поддев сложенный втрое шелковый платок, Иоанн Васильевич тут же замолчал, удивленно осматриваясь. Когда старшенький попросил дозволения на «небольшую перестановку по своему вкусу» в Кабинете, он с легким сердцем разрешил – почему бы и нет? Придумщик Митька известный, давно уже не ребенок (к сожалению), так что худого уж точно не утворит.
– Батюшка, тебе не нравится?
Первое, что бросилось в глаза, бесследно исчезли прежние глухие слюдяные переплеты из крашенного под цвет подоконников свинца. А на их месте появились распашные окна из лакированного дерева и прозрачного стекла, отчего солнечные лучи впервые за долгое время беспрепятственно освещали затейливую роспись стен и потолочные узоры, заодно придавая им какой-то незнакомый вид. Блестели вощеным буком аккуратно-одинаковые полки, вытянувшиеся вдоль одной из стен, – кто-то уже успел бросить на них пару книг и одинокий свиток… Но более всего привлекали внимание главы семейства большой стол и стоящий в дальнем уголке странно высокий и массивный поставец.
– Отчего же. Нравится, и даже очень!.. Дайте-ка я вас расцелую!..
Незамедлительно выполнив свое намерение, растроганный отец поблагодарил каждого из отпрысков, после чего отправил среднего и младшего сыновей смывать с себя пыль странствий (как-никак, вместе с ним на охоте были!), дочке же шепнул про корзинку с маленькими детенышами горностая в ее покоях.
– Сыно, ты про этот стол мне все уши прожужжал?
Старшенький, стоявший у двери, тут же приблизился:
– Про него, батюшка.
Полюбовавшись искусно вышитым на спинке кресла двуглавым орлом и одобрив труды мастериц едва слышимым хмыканьем, великий государь присел на обновку и добродушно распорядился:
– Показывай, что тут к чему.
– Да, батюшка. Вот тут и тут – выдвижные ящички для важных бумаг и иного прочего. Здесь набор для письма – чертилки, перья стальные и обычные, чернильница…
Надо сказать, родителю очень понравились ровная гладь столешницы и медведь-точилка, а также потаенный ящичек, становящийся доступным только при одновременном нажатии на два разных места стола.
– Как, говоришь? Завиток и?..
– Вот этот выступ.
С тихим щелчком часть резной панели сдвинулась в сторону, позволяя тем самым себя подхватить. И вытянуть, обнажая внутренности небольшого и пока еще пустующего тайничка.
Щелк!
Панель встала на место, а правитель Русского царства присел на одно колено и придирчиво осмотрел внешнюю сторону ухоронки.
– Изрядно. А кто делал?
– Ефрем, столяр Особливого амбара. Рассказать никому не сможет.
– Что, крестоцеловальную клятву тебе дал? Хм. А это что?
Высокий поставец несуразного вида оказался совсем даже и не поставцом, а толстостенным ящиком из уклада. Нет, снаружи-то как раз было дерево…
– Изрядно!.. А где проушины для замка?
Приглядевшись, хозяин Кабинета тут же обнаружил небольшую замочную скважину.
– Ишь какая малая…
– Нет, батюшка, это обманка: запор устроен иначе. Видишь вот эти четыре кругляшка с внутренней стороны дверцы?
Трр!..
Медленно (чтобы отец все хорошенько разглядел и запомнил), Дмитрий набрал четыре цифры и захлопнул дверку первого в мире сейфа с кодовым замком. Затем подергал ручку и опять же медленно и напоказ выставил те же самые цифры на небольших наборных дисках, неплохо замаскированных под элементы внешней отделки. Легкое движение руки, и дверка плавно распахнулась, открывая доступ к трем абсолютно пустым отделениям.
– Это что же, любые цифирьки можно накрутить? Так. А ежели по твоим крутилкам чем тяжелым ударить? Молотом, например?
– Сломаются. Тогда, чтобы открыть, придется ОЧЕНЬ долго хорошее зубило тупить. Месяца за два, может, что и выйдет…
– А иначе – никак?
– Никак, батюшка.
Оглядев слегка утопленную в корпус дверку и небольшой зазор, довольный именинник погладил стальное хранилище в том месте, где внутри видел хитрые петли. Попробуй их достань зубилом – снаружи-то!..
– М-дам, изрядно.
Самостоятельно закрыв-открыв подарок, великий князь расплылся в довольной улыбке. Такие новинки ему нравились!..
– Что за мастер делал?
– Ящик и дверку с петлями отлили на заводе в Туле. Замок сделал сам, и собрал все вместе – тоже сам.
Давно уже переставший удивляться талантам первенца, царь с легким довольством хмыкнул, в какой раз думая – любит его Бог, раз такого сына послал. Ох любит!!! Потискав Митьку в крепких объятиях (исключительно по-отечески!) и порядком взъерошив тяжелую гриву волос, тридцатипятилетний родитель рассмеялся в полный голос.
– Ну, батюшка!..
– Поговори еще у меня.
Довольный, как!.. в общем, сильно довольный Иоанн Васильевич проследовал в свою спальню, где первым же делом вскрыл окованный толстыми железными полосами сундук – после чего и перетаскал его содержимое (при самой деятельной помощи сына, конечно) в новое хранилище. Тубусы с картами заняли нижнее, самое большое отделение – такое большое, что в нем заодно поместились все важные челобитные и доносы. В среднее одна за другой легли пять тоненьких рукописей, между прочим, удивительно похожих на ту, что с месяц назад вертел в своих руках князь Воротынский. И опять же – с полдюжины грамоток самых разных размеров. Ну а самое верхнее отделение удостоилось всего двух книжиц изрядно потертого вида и десятка пухлых мешочков с самым разным содержимым. В одной калите было серебро, в шести других – полновесное золото, ну а последние две не звенели, а тихонечко побрякивали. Так, как если бы в них были драгоценные камни…
– Вот теперь можно и в мыльню идти. Федька с Ванькой нас, поди, уже заждались. А, сыно?
Однако сохранить хорошее настроение надолго им было не суждено, потому что недалеко от заветной дверки в царские мыльни отцу и сыну попался на глаза служивый в кафтане постельничего дьяка. Стоял он смирно, но с такой постной рожей, что и самому недалекому умом стало бы понятно, что приказной имеет важные и не очень приятные вести.
– Говори…
Низко поклонившись, плюгавенький служитель приблизился и что-то зашептал. Дмитрий не слушал, что именно докладывает постельничий дьяк, хотя, при желании, и мог бы – отец не держал от него особых секретов. Какие тайны от наследника и первейшей опоры в державных делах?.. Нет, он сам не стремился вникать во все без исключения родительские заботы, потому как ему уже и своих хватало.
– Ступай.
Зато изменившееся настроение родителя сын ощутил моментально: исчез добродушно-теплый настрой с оттенками горделивого счастья, сменившись раздражением, густо замешанным на непонятной опаске (за него?) и желании кого-нибудь прибить. Очень мучительно, да чтобы подольше, подольше!..
– Батюшка?
– Пойдем.
Только через полтора часа, вдоволь посидев в парилке, опробовав веники из свежих березовых листьев и залив прорезавшуюся жажду прохладным духмянистым квасом, Иоанн Васильевич отмяк душой. Услав младшеньких сыновей остывать и одеваться, царственный отец похлопал ладонью рядом с собой, приглашая старшего садиться поближе.
– Верные людишки с Литвы весточку прислали.
Моментально поняв, о чем идет речь, Дмитрий насторожился – уж слишком много надежд и планов он связывал с тем, чтобы отцовские прознатчики установили УДОБНЫХ заказчиков покушения на его жизнь. Даже, наверное, и не удобных, а единственно необходимых. Мало ли что там Ходкевич лепетал про вечных соперников своего рода магнатов Радзивиллов… Даже если вдруг это и правда, все равно – мелко, слишком мелко для задуманного…
– Бенедиктинцы.
Чувствуя, как в родителе вновь начинает разгораться гневный огонь, сереброволосый подросток легонько погладил отцовскую руку.
– Я сразу о том говорил, батюшка, или иезуиты, или бенедиктинцы.
– Помню. Как и о том, что сам Жигимонт Август к сему злоумышлению руку приложил. – Не сдержавшись, глава правящего дома рыкнул в приступе злобы: – Прихвостень папежный, сам пустоцветом живет и других потомства лишить желает!!! Словно тать ночной, все дела свои норовит исподтишка обстряпать…
Окончательно успокоившись, московский властитель не удержался и сплюнул на пол.
– Висковатов ведь доподлинно вызнал – Жигимонтишке мир и дружба меж нами и Литвой – что в сердце нож острый!..
Дверь в предбанник открылась, пропуская князя Вяземского.
– Поди вон!
Афанасия словно ветром сдуло. Не приходилось даже и сомневаться – через пять минут все заинтересованные лица уже будут знать о плохом настроении повелителя.
– Что молчишь, сыно?
– Думаю и вспоминаю, батюшка.
– И о чем же ты думаешь?
– О том, что долг платежом красен. И о том, почему меня поперед тебя отравить решили.
Внимательно поглядев на своего наследника, Иоанн Васильевич надолго замолчал. Убийство правителя соседней державы не было чем-то запретным, если смерть приходила к тому на бранном поле. Или в результате ловко организованного дворцового переворота. Бунт черни или смута среди бояр тоже были уважительной причиной – слабому государю не дано удержать власть! Остальное же… было невместно. С другой стороны, раз последний Ягеллон действует столь бесчестно, так и держать его стоит не за собрата-государя, а за погань, чести никогда не имевшую! А с такими – все дозволено, все разрешено!.. Хотя, конечно, торопиться с такими решениями никак нельзя, надобно все хорошенько обдумать и взвесить.
– Ты, сынок, живое доказательство того, что вера наша – истинная. Что деяниями и помыслами своими мы идем по стезе, заповеданной Создателем. Всего лишь прослышав о благодати твоей, людишки литовские да польские переходят под руку Москвы. Под нашу руку! А не станет Жигимонтишки, и все княжество Литовское от королевства Польского тотчас отшатнется, государя себе на стороне искать станет. Бояр да шляхты православной там покамест поболее, чем предателей-католиков!
Помолчав и бесцельно погоняв стаканчик с квасом по столу, старший Рюрикович внезапно хмыкнул:
– В посольстве Великом многие именитые литвины к тебе присматривались. О делах и привычках твоих расспрашивали – что за нрав у тебя, какие забавы любишь и не бываешь ли гневлив попусту. Смекаешь, Митька, к чему их интерес?
– Да, батюшка. Только католики, и в особенности бенедиктинцы, костьми лягут, но не допустят меня на трон Литвы.
– Ну, это мы еще поглядим… Ладно, что ты думаешь, я понял. А вспоминал о чем?
– Поначалу о бабке двоюродной, княгине Елене Ивановне[20]. Потом о бабушке родной, Елене Васильевне[21]. А напоследок и матушка вспомнилась.
Намек получился что надо, ибо все три великих княгини умерли как раз от яда. Поэтому совсем не удивительно, что прямо на глазах у сына отец потемнел лицом и с явственной надеждой поинтересовался:
– Узнал, кто Настеньку отравил?..
– Сколько ни вопрошал об этом, знание сие так и не открылось.
Сереброволосый подросток и его родитель помолчали, думая каждый о своем.
– Батюшка. Папежники не успокоятся, пока не добьются своего. Есть яды, называемые составными и состоящие из нескольких частей. Каждая в отдельности безвредна, поэтому сколько ни снимай с питья и еды пробы, такую добавку не различишь. Соединившись же в теле жертвы, они превращаются в страшную отраву. Еще есть яды с долгим действием, добавляемые малыми частями…
– Я и без тебя про то знаю!..
Моментально вспыхнув и так же быстро успокоившись, великий государь Московский пошарил взглядом в поисках легкой медовухи. Не нашел и тут же нетерпеливо прикрикнул:
– Эй, кто там есть?!
Почти без задержки показался один из мовников: ближные бояре и дворяне, кои обычно и прислуживали князю в банных делах, предпочли проявить не свойственную им скромность.
– Медовухи.
Вновь оставшись вдвоем с сыном, отец положил руку ему на плечо, тем самым молчаливо извиняясь. Открылась дверь, пропуская князя Вяземского, рискнувшего вновь появиться перед грозными очами своего повелителя, стеклянный графинчик тихо стукнул о край небольшого серебряного кубка…
– Ступай, Афоня.
Подождав, пока дверка плотно закроется, Иоанн Васильевич в два глотка опустошил кубок, самолично наплескал себе новую порцию и с сомнением поглядел на сына. Подумал, но все же налил и ему. Кваса.
– Про яды твои составные много кто слышал, да никто их не видел: аптекарь наш Арендишка как-то говаривал, что перевелись-де умельцы, способные такое сварить. И я те его слова крепко проверял, сыно. Так что не бери себе в голову все эти страшилки…
– Я могу.
Открывший было рот для очередной успокоительной сентенции, правитель понял, что вновь недооценил таланты своего первенца.
– М-да.
– Батюшка. От меня не скрыть любую отраву в еде и питье, но ты и братья с сестрой того не могут. Я… очень боюсь потерять кого-либо из вас. Как матушку.
– Ну-ну, откуда такие мысли?
Осушив кубок, Иоанн Васильевич вздохнул и слегка сгорбился. Вновь налил себе душистого меда, чуть-чуть поколебался, затем все же выплеснул на пол квас из берестяной кружечки сына и наполнил ее сладковатым питьем. Не полностью, конечно, так, от силы на треть.
– Вижу ведь, придумал уже что-то. Говори уж.
Через пять минут размеренного шепота, разбавленного очень тихими вопросами и ответами, Великий государь, царь и Великий князь всея Руси ненадолго замер в полной недвижности, затем медленно и как-то грузно поднялся, напрочь позабыв о хмельном. Уже перешагнув высокий порог, он остановился, окинул взглядом вскочивших на ноги ближников и нехотя обернулся назад:
– Я подумаю.
Теплой июньской ночью царящая в небе луна, заметив наплывающие с запада дождевые тучи, начала светить особенно ярко, с извечным своим любопытством заглядывая в окна домов и проникая в людские чаяния и сны. Скользила пальчиками прозрачных лучей по крестьянам и боярам, ремесленникам и купцам, монахам и воинам, смотрела и не видела ничего для себя нового. Хотя… проникнув сквозь удивительно чистое и большое стекло в одну из спален Теремного дворца, небесная красавица прикоснулась к разметавшейся по подушке светлой гриве волос, скользнула по нежной коже лица и закинутой за голову руке…
Ш-шш!
Проснувшись посреди ночи от слитного шороха мелких капель дождя, Дмитрий пару мгновений соображал, что это такое прервало его сон, наполненный весьма сладкими видениями. Зевнул, чуть шевельнулся, после чего приподнял покрывало и со слабым удивлением обозрел кое-какую часть своего тела, победно вздыбившуюся вверх.
– Вот блин…
Глубоко вздохнув, он с несколькими «потягушечками» покинул ложе, находясь в непонятном состоянии: вроде бы образовался весомый повод для радости, но отчего-то хотелось сходить по-маленькому и завалиться спать. Увы, пока он наполнял нужную бадейку, сон (подлец этакий!) куда-то убежал. Прислушавшись к себе еще раз, царевич сладко зевнул, прошлепал к открытому на ночь окну и выставил наружу руку, которую тут же обдало мокрой прохладой.
«Душа хочет спать, а тело нет. Ну что за жизнь, а?»
Постояв, нагой подросток ненадолго вернулся к ложу за покрывалом, а заодно привычно-бездумным движением подхватил с малого поставца можжевеловые четки, после чего устроился на подоконнике со всеми возможными удобствами. Разум, наслаждающийся звуками и запахами теплого ночного дождя, потихоньку заполнялся мыслями, и созерцатель сам не заметил, как начал лениво размышлять. Поначалу о том, что сразу после полудня его ждет двухдневная дорога в Тверь, и значит – здравствуйте, активные тренировки с луком, самострелом, седельными пистолетами и (разумеется) саблей и копьем. Затем мысли плавно перешли на новости из Ливонии, коими с ним щедро поделился отец: притихшая на время война вспыхнула там с новой силой, но не против Литвы, а вместе с ней – последнее обстоятельство весьма неприятно удивило как шведов, так и датчан. Впрочем, последние свое недовольство постарались скрыть, и пока русско-литовские полки спешно подтягивали к Риге, Выборгу и Ревелю осадные жерла[22], датские дипломаты упорно торговались, набивая цену за участие своих кораблей в полной блокировке городов-портов с моря. Вроде бы дело шло к согласию…
– Тьфу ты!..
Косой порыв ветра бросил мелкие капли небесной влаги внутрь окна, слегка намочив краешек покрывала, лицо и часть белеющих в темноте волос. Сплюнув в окошко, наследник царства Московского поерзал на подоконнике, отодвигаясь чуть подальше от шаловливого ветра, а мысли его оставили Ливонскую войну и коснулись вещей более мирных и прозаических. К примеру, недовольства тем, как проходит его «производственная практика» в Тверском уделе.
«М-да, практика получается откровенно корявой – урывками и мимоходом. Зато в Туле вдоволь насиделся, в Гжель часто заглядываю, а Александровская слобода так вообще вторым домом стала. И как в таких условиях познакомиться поближе с тверской элитой и купечеством? Особенно если вокруг крутится куча приказных дьяков и прочих «помогальщиков» из Москвы?..»
Нет, совсем уж бесполезными свои «набеги» на белокаменный кремль Твери он назвать не мог, потому что кое-каких перспективных купцов и бояр удельного княжества он все же приметил. Да и опыт самостоятельного правления тоже приобрел, заодно проверив свои возможности администратора и управителя. Конечно, нельзя было сказать, что княжество под ним расцвело и резко разбогатело, нет. Но некоторое (причем вполне заметное) оживление в делах строительных и купеческих определенно имело место быть. А уж гостей и паломников в городе образовался заметный переизбыток: желающие хоть краешком глаза увидеть государя-наследника, испить благословленной им воды или получить исцеление прибывали в Тверь чуть ли не толпами и иногда устраивали тринадцатилетнему целителю настоящую осаду.
– Н-да.
Честно говоря, царевич очень надеялся на то, что его будущая «полевая практика» как военачальника пройдет более… спокойно и продуктивно. И очень желательно, так сказать, «одним куском». Тем более что тонкости военных действий на западной границе ему обещались преподать более чем успешные воеводы князья Хворостинин и Горбатый-Шуйский. А как именно гонять степняков на востоке взялся научить чрезвычайно опытный порубежник князь Воротынский и его главный подручный воевода Адашев. Вот уж кого удача любила как родного и благосклонно улыбалась каждый раз, когда тот планировал и совершал дерзкие набеги в крымскую степь!.. Благодаря стараниям окольничего мелкие и средние кочевья степняков уже не рисковали приближаться к рубежам Русского царства ближе чем на пять дневных переходов. А те, кто рисковал, рано или поздно лишались всего, что имели, включая и собственные жизни.
Грр-рм!
Слабенький отзвук далекого грома на мгновение перекрыл шорох дождя, отвлекая сереброволосого подростка от тягучих размышлений – вернее, направляя их в другое русло. Заканчивался июнь года тысяча пятьсот шестьдесят шестого от Рождества Христова, но никакой Опричнины[23] великий государь так и не объявил. И в этом Дмитрий видел свою первую крупную победу: начав с демонстрации своих способностей, он продолжил обрабатывать отца аккуратно продуманными «озарениями и предсказаниями», обставляя свои «пророческие откровения» таким образом, чтобы часть сведений можно было легко проверить. Со временем, всего лишь подождав два-три года. Скорая смерть османского султана Сулеймана Великолепного, золото, медь и драгоценные камни Урала, серебро Нерчинска, набеги степняков, моровое поветрие, неурожайные года… В плюс пошли и новые производства, которые «осиянный благодатью царевич» с грехом пополам строил, запускал и налаживал: те же печи для фарфора пришлось переделывать семь раз! А насчет Тульского сталелитейного вообще были сильные сомнения, что его получится «поставить в строй». Однако ж справился!..
– Да уж…
И теперь эти новые производства наполняют казну полноводным ручейком серебра. Вернее, не так. Сам по себе новый источник русских серебряных чешуек и голландских талеров зародился еще до появления производств фарфора, стекла и стали – тогда, когда казна стала продавать излишки бумаги новой выделки. Затем в один прекрасный день всех челобитчиков обязали писать свои прошения только на особой бумаге с оттисками державных орлов, и хилые струйки серебра немедля окрепли и налились силой, превращаясь в тоненький, но постоянный ручеек. Опять же тоненьким он был до того, как в Гжели начали выделывать большие листы на диво прозрачного стекла. После появления фарфора (поначалу достаточно грубого и без какой-либо росписи) уже вполне себе большой ручей стал потихоньку разрастаться в мелкую речку, по мере того как новость о русском фарфоре и фаянсе, изделиях из уклада, бумаге и стекле достигала иноземных купцов. Вот уж кто поначалу просто не верил своим ушам, а потом и привалившему счастью!.. Ведь Московия куда как ближе Китая, а значит, и обернуться с товаром можно не один, а все два, а то и три раза – лишь бы денег хватало. Ну а на месте их ждал настоящий шок при виде зеркал просто невозможных размеров и чистоты отражения – последние, кстати, добавили в потоки серебра толстые золотые струйки…
«И наверняка – седины́ и многочисленных инфарктов стеклодувам с острова Мурано[24], потому что их зеркала в сравнении с выделанными в Гжели есть полное дерьмо. Да и стекло их тоже – мелковатое и мутноватое. Ничего, Венеция государство богатое, не обеднеет».
Действительно, когда он в свое время (и в прошлой жизни) наткнулся на описание того, как венецианские стеклодувы «ваяли» свои зеркала, то не удержался от уважительного покачивания головой – мастера с Мурано явно знали толк в извращениях. Для начала они выдували из стекла относительно небольшую сферу. Чуть-чуть ее остужали, затем заливали внутрь зеркальную амальгаму на ртути, способную поспорить своей ядовитостью с чистым мышьяком. Опять ждали, затем в очередной раз дырявили сферу, сливая амальгаму (и попутно вдыхая ее испарения), осторожно разрезали стекло на несколько частей, старательно их распрямляли скалками… получая кривоватые зеркальца размерами чуть больше мужской ладони. Но даже за такие шедевры им с превеликой охотой платили золотом по весу изделий!.. Кстати, последнее Дмитрий совсем не собирался как-то изменять – более того, он специально озаботился тем, чтобы гжельские зеркала все как один отличались повышенными сверх необходимого толщиной и весом. Про их «великанские» размеры, понятное дело, не стоило и упоминать – недаром же первый «заход» Великого посольства Литовского в Грановитую палату едва не обернулся тяжелыми увечьями у гордой шляхты. Потому что так вытаращить глаза, а потом ими же периодически косить на четыре ростовых зеркала в богатых рамах, закрепленных на стене у самого входа – никакого здоровья не хватит, хотя бы и богатырского.
«Интересно, если бы Ходкевич и прочие дипломаты узнали, что проволочки с их официальным приемом были только лишь из-за того, что в Гжели не успели изготовить зеркала и расписные фарфоровые сервизы для великодержавных понтов… они бы обиделись?»
Осознав, что его мысли пошли немного не в том направлении, подросток недовольно шевельнулся, медленно перебирая можжевеловые бусины четок. Его стараниями, а также благодаря архипастырю московскому Макарию, опасность Опричнины удалось если и не устранить, то сильно ослабить, направив мысли и деяния Иоанна Васильевича в сторону от быстрого, но изрядно кровавого пути укрепления государственной власти в русло постепенных изменений. Зачем бороться с открытым недовольством, а то и сопротивлением родовитой знати царства Московского, насильно забирая все прежние вольности и привилегии, когда можно (и нужно!) устроить все так, чтобы эта знать сама себя ослабляла? Помочь одной группировке родовитых против другой, затем руками третьей добить победителя… Разумеется, для подобного образа действий требовались определенные терпение и хитрость, но уж этих качеств у великого князя было достаточно. В качестве примера можно было привести некогда сплоченный клан князей Шуйских. Четыре года назад потомки младшего брата Александра Невского почти по любому вопросу выступали единым фронтом, а теперь? Князь Горбатый-Шуйский в большой чести как победоносный воевода и во всем поддерживает своего государя. Князья же Шуйские, Петр Иванович и Иван Андреевич, совсем наоборот, в опале. Так как были уличены перед боярской Думой в нецелевом использовании казенных средств и небрежении порученным им делом.
«Сами же свалили все дела на Федора Скопина-Шуйского, а потом удивляются: чего это их ругают, а его сдержанно похвалили? Дятлы!»
Нет, опальные вельможи конечно же пытались оправдаться тем, что они-де – воины и управители, а строительные дела им несколько чужды… Что же, великий государь милостив и справедлив: немного их пожурил, присудил вернуть неправильно израсходованное серебро, наложил большую пеню сверху, после чего направил порядком обедневших воителей-управителей на возведение Рязанской засечной черты. Там и от степняков надо постоянно отмахиваться, и посошной ратью управлять – короче, самое оно, чтобы полной мерой проявить все свои таланты!
– Проворуются, как пить дать проворуются.
В качестве меры поощрения работников, отличившихся на устроении засечной черты, планировалось награждать – не деньгами, конечно. Косами, пилами, лопатами, ножами-топорами. Откованными, между прочим, из тульского уклада. Чтобы Шуйские да не поправили свои дела продажей таких наград? Да быть того не может!.. А после того как их воровство вскроется, прямая им дорога за Камень Уральский, осваивать новые вотчины, старые же отойдут в казну, с полного на то одобрения боярской Думы. Ну, может, и не одобрения, но понимание данного действа точно будет присутствовать.
«А если думные бояре не проявят должной чуткости и понимания, отец мигом припомнит уже им все многочисленные грешки – например, допущенные при составлении Бархатных книг»[25].
Вспомнив, какой переполох и суета образовались два года назад среди всех князей, бояр и дворян, наследник трона ядовито улыбнулся: по указу его царственного родителя родовитые царства Московского для попадания в эти самые книги должны были документально подтвердить свое высокое происхождение. Жалованные грамоты на вотчины и титулы, записи в церковных книгах, упоминания в монастырских летописях – все это было достаточным доказательством. Да вот беда: слишком уж часто случались свары меж удельными княжествами Руси, и очень уж хорошо в этих сварах горел пергамент…
«Кстати, чернильные строчки еще и неплохо подчищали или правили все кому было не лень. Потому что иногда получалось так, что запись о родовитом пращуре есть, но лучше бы ее и вовсе не было – или предок в свое время измазался в чем-нибудь дурнопахнущем с политическим уклоном, или выставился совсем уж откровенным предателем и братоубийцей».
Впрочем, это мало кого останавливало. Тех же, кто никаких грамот и записей не имел вовсе, шли по веками проверенному пути подношений и челобитных. Первое доставалось думным боярам и приказным писцам, второе же, вместе с обильными доносами на мздоимцев-бояр, попадало в руки Иоанна Васильевича и бережно хранилось. До поры до времени.
Грр-рм!
Поворчав напоследок далеким громом, дождь стал утихать, постепенно превращаясь в слабую морось, которую расшалившийся ветер тут же начал закидывать в открытое окно. Сладко зевнув, Дмитрий вдохнул летние запахи и глянул на ложе, уже заждавшееся своего хозяина. Вернув взгляд за окно, он увидел, как по мокрой земле кремля осторожно передвигается десяток стрельцов, направляющихся на смену воротной страже, и тут же вспомнил про еще одну причину, по которой Опричнина не состоялась. То бишь про полтысячи сирот-недорослей, поверстанных на государеву службу из боярских детей и бедных дворян – как говорилось в указе, «для устройства нового стрелецкого полка». Это если официально. А если неофициально и вправду, то в подмосковной деревне с редким названием Березовка как раз заканчивали строительство казарм, в коих следующие четыре года будут жить и учиться воинскому делу будущие командиры пехотных и кавалерийских полков. Пять-шесть лет и у великого государя Московии появится весомый аргумент в виде регулярной армии, способной поприжать боярскую вольницу и остудить самые горячие головы родовитой знати. До температуры сырой земли.
«Будут, обязательно будут у отца свои янычары! А потом они и ко мне по наследству перейдут, лишь бы серебра на обучение, обмундирование-вооружение и содержание хватило…»
Вдоволь посмаковав далекие перспективы, Дмитрий внезапно ощутил мимолетный приступ озноба, впрочем, навстречу ему из средоточия тут же плеснула волна ласкового тепла. Простейшие манипуляции с собственной энергетикой стали настолько привычны, что уже не требовали даже и малейшего участия сознания… Чуть дрогнули пальцы, поглаживая гладкие бусины четок, затем подросток слегка привстал, намереваясь дойти уже наконец до ложа, но замер, а потом и вовсе сел обратно. Поднес правую ладонь к лицу, разглядывая три янтарных шарика и невзрачный серебряный крест, сжал одну из трех золотистых бусин, вновь ощущая непривычно-упругую подвижность давно уже окаменевшей древней смолы.
– Не понял…
Коснувшись самым краешком далекого горизонта, ласковое июньское солнце тут же раскрасило пушисто-белые облака во всевозможные оттенки ало-желтых цветов. Затем россыпью мелких золотистых брызг окатило закованные в слюду узкие окна-бойницы тверского княжеского терема, окрасило в ало-розовый цвет его бревенчатые стены… А напоследок уставшее за день светило отразилось от ухоженного оружия и бахтерцов небольшого воинского отряда, успевшего в Тверь аккурат до закрытия ворот.
– С прибытием, государь-наследник!
Благосклонно кивнув на приветствие дозорной стражи, синеглазый отрок неспешно перекрестился на икону Иоанна Предтечи, закрепленную в стрельчатом киоте[26] над воротной аркой. Затем ласково похлопал по шее своего вороного аргамака, обещая ему скорый отдых, отчего тот без малейших понуканий двинулся вперед, горделиво неся своего всадника. Глухой стук копыт тут же стал громче и звонче, потому что подковы били уже не по сырой земле, а по булыжной мостовой, появившейся в результате особого «каменного» налога князя тверского Димитрия Иоанновича. Каждый купец, прибывающий в Тверь, был обязан привезти десяток булыганов определенной формы и размера. И с любой подводы, приезжающей на торг, тоже два-три камня въездной «пошлины». Плюс в результате одного из первых указов юного правителя все пойманные в княжестве воришки и лихие люди обрели постоянную занятость, сытную кормежку и бдительную охрану – на каменоломнях.
– Истинно говорю вам, грядет Страшный суд!!! Переполнилась чаша гнева Его…
Увидев богатые (хотя и изрядно запыленные) одежды и гриву серебряных волос, один из юродивых на ступенях белокаменного Спасо-Преображенского собора резко возбудился, начав во все горло орать грозные словеса и пророчества, но, увы, старания его пропали втуне, и тринадцатилетний правитель не удостоил крикуна даже и мимолетным взглядом. Не считать же за желанный результат нездоровое оживление среди собратьев по паперти и троих прихожан, опасливо перекрестившихся на храм?..
«Вроде уже не весна, через три дня июнь закончится, а у этого до сих пор обострение не прошло. Или у шизофреников это дело зависит от настроения, а не от сезона?..»
Добравшись наконец-то до княжеского терема, Дмитрий прямо из расшитого серебром седла направился в баню, дабы как можно быстрее смыть с себя дорожную пыль и запахи сыромятной кожи, доспешного железа и конского пота. Разумеется, не один – с некоторых пор на одиночество он мог рассчитывать только в пределах своих покоев (да и то не всегда) и в нужнике. Относительно недавно удостоенный звания рынды с рогатиной Тарх Адашев, княжич Горбатый-Шуйский, троюродный брат Василий Старицкий, рында большого саадака[27] Федька Мстиславский, подручник Мишка Салтыков… Так называемая малая свита, в которую входит еще и задержавшийся в Москве княжич Скопин-Шуйский и выполняющий в Туле его поручение Богданка Бутурлин.
– И-эх, хорошо! Сейчас бы еще медовухи!..
Петр Горбатый-Шуйский, на правах самого старшего по возрасту и родовитости ближника, огласил витающие в предбаннике настроения, дополнив их заговорщицкой улыбкой.
– Хм.
– Так я распоряжусь?
Правильно истолковав еле слышное хмыканье своего господина, шебутной княжич тут же выскользнул за дверь, искренне сожалея, что царевич совсем не интересуется пригожими девицами. Тяжело вздохнув и вспомнив сразу несколько теремных девок с обильными телесами, восемнадцатилетний Петр слегка поправил простынку вокруг бедер (что-то жать начала) и озвучил одному из стольников желание государя-наследника насчет легкой медовухи. Сам княжич предпочел бы вкусить крепких стоялых медов, но без прямого указания синеглазого властителя тверского удела кто ж ему нальет?.. А значит, только сбитень, квас и легкая медовуха. Ну или вино. Причем такое, что иная водичка покрепче будет. Разве это жизнь?..
– Наконец-то!
– Промочим горло…
– Я кваском обойдусь.
– Ну и дурак!
Подхватив с широкого блюда два кубка разом, предприимчивый княжич протянул первый своему господину:
– Как ты любишь, Димитрий Иванович, вишневая!
– Благодарствую.
Довольно кивнув, наследник суздальских князей приземлил мосластый зад на лавку, отхлебнул из кубка пару глотков и активно включился в довольно вялую беседу, для начала оживив ее пошлым намеком насчет скучающих без должного внимания тверских девиц. Переждав волну хохотков и фырканий, Петр начал увлеченно вещать про очень важные и волнительные для каждого юноши вещи. Как-то: про охоту, игру в ручной мяч, о девицах легкого нрава. Затем родовитые недоросли обсудили редкое оружие, дорогих скакунов, девичьи упруго-фигуристые достоинства, ловчих соколов и вновь как-то незаметно перешли… На смешливых и податливых красавиц, имеющихся в тверском кремле в очень даже приличном количестве.
– Ох, ё!..
Васька Старицкий, ввиду расслабленности и легкой истомы позабывший о коварстве медовухи, попытался было выйти из-за стола и едва не расшиб себе лоб, споткнувшись на ровном месте о собственные же ноги.
– Уже набрался?!
– Кто, я?!
Бум!
Медовуха оказалась сильнее, и при ясной голове и полной памяти княжич познакомил-таки свое чело с мягкой липовой лавкой.
– Чего ржете, кони!
Не скрывая улыбки, царевич кивнул Тарху и верному подручнику, отправляя их на помощь троюродному брату, коего в процессе поднимания за малым не стукнули темечком о лавку (это Адашев отличился) и разок закатили под стол (а это уже стараниями Мишки Салтыкова). Но все же благополучно подняли и усадили, да.
– За государя-наследника!
Большая умница Федор Мстиславский, по своему обыкновению, тонко прочувствовал момент, одним тостом погасив все возможные пререкания между Старицким и его нарочито-неловкими «помогальщиками». Все разом выпили (правда, царевич только пригубил), затем не менее дружно совратили Адашева с пути трезвенника, убедив таки его сменить в кубке пшеничный квас на вишневую медовуху – в конце-то концов, ну чего стесняться и опаситься, когда вокруг все свои?! Строгие отцы далеко, приставленные ими к своим чадам дядьки-воспитатели тоже не близко, а Димитрий Иванович против хмельного пития не возражает. Лепота, одним словом!..
– Я ей ладонь за пазуху да на грудь, а она в руку мне вцепилась и молчит. Я норовлю дальше ладошкой посунуть – не дает. На себя тяну, так тоже не пускает! И глазищи такие шальные, что просто ух!!!
– Ну?! А ты чего?..
Как ни странно, победами на любовном фронте хвастался не восемнадцатилетний Горбатый-Шуйский, а скромный сын царского оружничего Льва Салтыкова – большой сластена оказался Мишка до этого дела, ох большой! Ну или отменный фантазер. Что, впрочем, совсем не отменяло кобелиных повадок четырнадцатилетнего «ходока».
– А чего я, коли она меня сама на сеновал затащила да оседлала? Солома еще такая колючая оказалась, весь зад исколола… И колени тоже.
– Га-га-га!.. Ты гляди, какой неженка!
– Да не, как есть жеребец. Оседланный!!!
Переждав взрыв хохота, рассказчик добавил немного драматизма:
– А наутро нас тятя нашел и первым же делом зна-атную трепку задал. Мне. Старыми вожжами.
– Ух-ха-ха!..
– Да духовник на исповеди все выпытывал – было ли чего али не было?
Замахав на страдальца обеими руками (уже скулы свело от смеха), Тарх нечаянно сбил свой кубок на пол, щедро оросив темные плахи ароматной медовухой.
– Ты погляди, еще один напился!..
Пока долговязый Адашев поднимал с пола посудное серебро, дверь в предбанник чуть-чуть приоткрылась, позволяя кравчему наследника быстро оглядеть все их застолье. Нет ли какого непорядка, не нужно ли чего?
– Федька! А у тебя чего-нито уже было или как?..
Тринадцатилетний Мстиславский многозначительно улыбнулся:
– Куда мне до вас, лихих жеребцов.
– Ты гляди, какой скромник!..
Веселый гомон резко утих, когда царевич плавно поднялся с лавки, одновременно поправляя на плече укутывающую его простынку.
– Сидите.
Привставший было вслед за своим повелителем Адашев тут же передумал.
– Отдыхайте.
После звонкого щелчка пальцами в сторону вроде как закрытой двери, она тут же распахнулась, пропуская стольника с новым кувшином медовухи. И еще одного – с блюдом, на котором горкой лежали тонкие полоски копченого мяса. Пока родовитые недоросли радовались пополнению стола, их господин уже покинул предбанник, впрочем, тут же остановившись перед личным мовником[28] и сухой простынкой в его руках. На ноги царевича надели мягкие чувячки, влажную гриву волос слегка просушили, после чего и препроводили на один поверх выше – в княжеские покои.
– Господин мой!..
Встретившая его прямо на пороге Прихожей верная Авдотья буквально полыхала искренней радостью, приправленной толикой жадного нетерпения и нотками недавней скуки. Улыбнуться ей в ответ, по пути в Опочивальню скинуть простыню и чувячки, ничуть не стесняясь белокожей наготы: был когда-то стыд, да весь вышел…
– Уф!
Упав на ложе так, чтобы с краю осталось место для статной служанки, Дмитрий окончательно расслабился. А после первого прикосновения женских рук и гребешка к своим волосам и вовсе начал проваливаться в сладкую дремоту.
«Хорошо…»