Отец Гавриил
Семья
Никто не знает, какого происхождения была наша мама. Говорят, что как-то одна очень большая семья была проездом через Тифлис[1]. У них родился ребенок, и они не смогли его забрать, а ставшая нам бабушкой женщина как раз мечтала взять ребенка и, как только родилась моя мать, взяла ее и выходила. Бабушка нашу маму очень, очень сильно любила, все старалась ей отдать, следила за ее здоровьем, дала гимназическое образование. Она была уже очень старенькая, когда взяла маму на воспитание, поэтому старалась выдать ее замуж пораньше, чтобы у нее был какой-то покровитель и она не осталась бы в возрасте 1314 лет одна. У нас раньше женщины выходили замуж очень рано. Маме подобрали жениха, оказался очень положительный человек – Василий Ургебадзе. Варварушка, мама моя, ему полюбилась. А она тогда даже не понимала, что такое замужество, как это – выходить замуж, потому что почти не имела контакта с другими семьями. Знала, что есть мать, а как живет семья: муж, жена, – она этого не понимала. Потом, конечно, повзрослела, в 14 лет вышла замуж, а в 15 лет у нее уже родилась Эмма – моя старшая сестра. В 17 лет родился второй ребенок – мой старший брат Михаил, а потом, в 19 лет, – Василий. При рождении его назвали Годердзи. Однако, когда маме было 20 лет, а Годердзи был еще грудным ребенком, мужа мамы – Василия Ургебадзе – убили. Это был 1931 год, голодные времена, они с бабушкой вдвоем выхаживали детей. Надо сказать, что мама была очень красивая: невысокого роста, беленькая-беленькая, синеглазая-синеглазая, таких синеглазых я вообще не встречала. Ее приглашали работать в театре, но тогда были другие нравы, и бабушка говорила моей маме: «Знаешь, Варя, нельзя в театр идти, у тебя маленькие дети. С нравственной точки зрения тебе не стоит работать в театре».
Джульета Джигитян-Вариани
Кто были родители матери отца Гавриила – Варвары – неизвестно. Это был революционный период. Ее родители сказали, что у них серь езные проблемы, и оставили Варвару в семье армян, дав большие деньги на ее содержание. Они сказали, что если смогут вернуться, то заберут ребенка, но не вернулись. Женщина из принявшей Варвару армянской семьи как раз подрабатывала, ухаживая за детьми; она в свое время нянчила княжеских детей. Когда отца отца Гавриила – Василия – убили, мать воспитывала троих детей одна, ей было очень трудно, времена были тяжелые. Потом она уже не смогла одна обеспечивать детей и вышла замуж за армянина по фамилии Джигитян.
Звиад Ониани
Мама устроилась на работу, продавала «Воды Лагидзе» на проспекте Руставели. А потом как-то ей сказали: «Ты знаешь, есть один человек, очень интеллигентный, красивый. Может быть, ты выйдешь за него замуж?» Детей-то надо поднимать, они маленькие. Их даже предлагали отдать в приют, но мама и бабушка не захотели. И вот познакомилась наша мама с моим отцом примерно в 26 лет; ему тогда было уже 59, но он был очень представительный, красивый, хороший специалист в области экономики, окончил гимназию, из обеспеченной семьи, братья его получили образование в Женеве. Мама согласилась выйти за него замуж. Он умер в 72 года; к тому времени дети уже были взрослые, а мне еще и 12 лет не испольнилось, когда папа скончался. То есть я моим братьям и Эмме сестра только по матери.
Мы все жили в мамином и бабушкином доме. Рядом с нами была церковь святой Варвары. Там проводили крестные ходы, торжественные службы, а мы играли прямо во дворе этой церкви – ограды тогда там не было. Васико[2] то, что видел в церкви, потом хотел воспроизвести и среди своих сверстников; ну, а им это все было неинтересно. И вот Васико возьмет палку с тряпочкой и торжественно так идет, как будто с иконочкой. Это с детства в нем было. Он был на семь лет старше меня, мне тогда было года 3–4.
В школе с какого-то времени он перестал учиться. Я его потом спрашивала: «Слушай, ты же в школе не хотел учиться, шесть классов отходил, потом вообще бросил школу. Откуда ты это все знаешь?» Его было очень интересно слушать. Ни один историк не рассказывал то, что он рассказывал, ни один глубоко интеллигентный, просвещенный человек не смог бы рассказать то, что он рассказывал нам из жизни святых, из истории Грузии, России. Он все откуда-то знал.
Джульета Джигитян-Вариани
Мама
Отец Гавриил был полным воспроизведением нашей матушки. Характер у нее был особый. Если при ней кто-то говорил неправду она говорила: «Убей меня, но не говори мне неправду больше всего на свете я не люблю неправду! Ложь ненавижу! Не произноси при мне ложь!».
Мама была очень добрая. Во время войны отец снабжал нас едой, а у нее в Кахетии появились друзья. Мама брала старые вещи, меняла их на фасоль, еще на что-то и привозила продукты в то кахетинское село. Ее там встречали всем миром. Наверное, королеву Елизавету бы не встретили так, как встречали маму. Потом ее стали просить становиться крестной детей в том селе: «Тетя Варя, покрести моего ребенка!», «Покрести и моего ребенка!», «И моего тоже!». В итоге она стала крестной чуть ли не у всех селян. Больных из этого села она привозила к нам в дом, хотя какие у нас были условия… наверху комната, галерея и внизу комната с открытым балконом, и нас-то много.
Хотя отец во время войны нас почти всем обеспечивал, у нас не было молока, а детям оно очень нужно было. И как-то зимой мама пошла в деревню Марткопи вместе с Васико – он был тогда молодой парнишка. Купила там корову, и они ночью по снегу пригнали эту корову в Тбилиси. Молоком от этой коровы мы питались всю войну. Около еврейского кладбища был пустырь с травой, мы гоняли туда корову, она там паслась целый день, потом приводили ее вечером домой.
Во время войны мы почти ни в чем не нуждались, но нуждались многие другие, в частности подруги мамы с их семьями. Они питались у нас, не было никакого разделения между нашей семьей и другими, никто ни для кого ничего не жалел. Годы были, казалось бы, безбожные, а тем не менее люди с такой добротой и любовью относились друг к другу… Это было что-то необыкновенное!
Как-то мама привела в дом душевнобольного человека по имени Симон. Она возила его куда-то, видимо к врачам на лечение. Несколько дней он жил у нас, потом мама вывезла его обратно в деревню. Нам говорили: «Слушайте, ваша мама ненормальная! У нее свои дети, зачем она с этим сумасшедшим возится?» То, что она делала, было многим непонятно.
Маму отец Гавриил, конечно, хотел видеть монахиней, но она все время твердила одно и то же: «Васико, ты не покушал. Васико, ты это не сделал. Васико, Васико…» Как мать она не могла ему не делать все время замечаний. У отца Гавриила была очень большая любовь к матери, какая-то особая любовь. Он иногда говорил: «Ну оставь меня в покое. Я уже не могу по твоим подсказкам жить. Я самостоятельный человек. Я монах!». Он ее поругает, а потом приходит, просит у нее извинений: «Матушка моя, прости меня! Я не сдержался». У них все время были конфликты из-за одинаковых характеров. Оба очень упертые, и у обоих очень сильные характеры.
Иногда отец Гавриил выходил из своей кельи и шел куда-то, не знаешь куда. То в какой-то монастырь отвести душу уходил, то еще куда. Мама говорила: «Пропал Гавриил, пойдем его искать. Пойдешь со мной?» Я говорю: «Ну давай пойдем. Пойдем в Бетанию[3]». Транспорта нет, разве что грузовики какие-то были, подбирали людей. Мы доехали до какого-то детского дома… Помню, там еще большое поле ромашек было. Нас высадили из грузовика, и мы с мамой пешком пошли через лес, через горы – в Бетанию. Пришли. Гавриил уже знает, что мама будет с ним ругаться, мол, «Куда ты пошел? Ты не предупредил! Я же нервничаю». Он, как только нас увидел, сразу говорит: «Тихо, тихо, не кричи, здесь два больных старца». Оба эти старца, и правда были больны. Иоанн и Георгий[4]. Мы поговорили с ним, он нам показал монастырь, церковь, останки монахов, которые жили там прежде. Очень все это было торжественно, осталось в памяти.
Джульета Джигитян-Вариани
Один раз мы с моим мужем и двумя нашими подругами возвращались в Тбилиси, и отец Гавриил попросил довезти его до дома. Мы все сидим в машине, не дышим, отец Гавриил впереди сидит. Доехали до его дома: ну это было вообще… Есть в жизни какие-то моменты, которые никогда не забудешь и визуально, и эмоционально. Подъезжаем к дому, открываем дверь машины, чтобы отец Гавриил вышел, и тут из дома выбегает его мать. Для нас он был старенький человек, мы себе представить не могли, что у него была жива мать. Она выбегает в ночной рубашке и ругается: «Ты где до сих пор, я волнуюсь, ты где ходишь? Который сейчас час?! Сейчас уже девятый час, я волнуюсь!» И вдруг отец Гавриил превратился как будто в маленького мальчика: «Мама, извини, я опоздал, больше не буду». – Мы стоим, смотрим на него: у того волосы дыбом. – Мама, извини ради Бога! Я знаю, что ты волновалась, я больше не буду.
Тамуна Иоселиани
Брат
Их было два брата: Мишико и Васико, – так мы их называли. Мишико был ловкий: в воде не тонул, мог подстрелить любую птицу прямо на лету сбивал этих птичек из рогатки. А Васико – в воду его опустишь, он сразу тонул, он был не такой, как брат. У Мишико была и резко противоположная по сравнению с Васико жизнь. Натура у обоих была очень добрая, оба старались всем помогать, но в случае с Мишико эта помощь сопровождалась нарушением законов. Например, он мог остановить человека и сказать: «Вот у тебя есть часы, одежда, а другой почти голый. Давай снимай часы, одежду и отдавай этому человеку». Я была маленькая и присутствовала при таком случае, он у меня останется в памяти, наверное, на всю жизнь. В итоге Мишу поймали, и он всю свою молодость провел в Сибири, там заболел туберкулезом. Потом его как туберкулезника отпустили домой, болезнь была уже в тяжелой, неизлечимой форме, и в 37 лет он отошел ко Господу.
Джульета Джигитян-Вариани
Старший брат отца Гавриила, Мишико, стал вором в законе, большим всесоюзным авторитетом. Тетя Эмма[5] рассказывала, что у него почти никогда не было двух сорочек. Если у него было две сорочки, он вторую кому-нибудь отдавал. Умер Миша от туберкулеза. История была такая: в лагере у него оказался сокамерником русский мужчина, у которого было четверо детей. Как-то у него появились проблемы со здоровьем, и Миша отдал свое одеяло ему. «У тебя четверо детей, ты должен отсюда выйти здоровым, чтобы их воспитать». А Миша умудрялся использовать одно оставшееся одеяло как матрас, частью которого он укрывался. Однако в этом «домике» образовывался конденсат от дыхания, от которого у Миши обострился туберкулез, а тогда эту болезнь было трудно лечить. От него Миша и умер. Отец Гавриил любил своего брата, но с ним почти не общался. Для него воровское мышление было абсолютно неприемлемо, он жил по-другому.
Звиад Ониани
Духовная семья
Отец Гавриил рассказывал, как еще ребенком ходил в монастырь Бетания, это недалеко от Тбилиси. Там жили два монаха: отец Иоанн и отец Георгий. Они сейчас причислены к лику святых. Эти монахи встретились в 1930-х годах. Во время войны у них было свое маленькое хозяйство, пчелы, и люди из ближайшей деревни ходили к ним в гости: монахи всех угощали и даже на дом давали мед. У них всегда всего было вдоволь, несмотря на тяжелые годы. Отец Гавриил их причащал последние годы их жизни.
митр. Николай
Когда старцы уже не могли много работать, почти всю работу выполнял отец Гавриил: он делал гораздо больше, чем вообще человеку возможно, и при этом по их молитвам не уставал.
иг. Мариам
Отец Гавриил стал духовным сыном отца Георгия (Мхеидзе), который незадолго до смерти принял схиму с именем Иоанн. Отец Гавриил рассказывал о нем с большой любовью и большим уважением, как сын про отца, рассказывал, что при смерти отца Георгия (тогда уже Иоанна) отец Гавриил был рядом и не оставлял его. Отец Георгий попросил его выйти на минутку, но тот не хотел, сказал, что никуда не пойдет, будет с ним. В какой-то момент отец Гавриил не сдержался: на него напал сон. А когда проснулся, отец Георгий уже умер.
иг. Феодора
Портрет отца Гавриила
Когда в 1977 году на патриарший престол взошел Илия II, в обществе пошла волна воцерковления, особенно среди молодежи. Церковная жизнь в Грузии начала возобновляться. Патриарх стал великим авторитетом для нас всех, он дал большой стимул для развития церковной жизни. Но пришедшие в Церковь люди искали, конечно, и проявления Божественной силы в священнослужителях, среди которых одним из самых известных и самых любимых, особенно для молодежи, был отец Гавриил. Процесс восстановления Церкви после длительного отступления пришелся на конец 1970-х – начало 1980-х годов. Перестройки еще не было, поэтому все это сопровождалось ощущением риска, некоторым таким диссидентством. И был максимализм, особенно у молодых, была готовность идти на распятие, на мученичество. И вот для нас отец Гавриил стал ярким примером этого. Все думали, что тоже должны жить так, как он живет, но понимали, что это нам недоступно, поэтому смотрели на него, как на идеал.
Я познакомился с отцом Гавриилом еще до того, как Патриарх благословил меня служить в монастыре Самтавро[6], и до того, как отец Гавриил там поселился. Это было начало 1980-х годов. Я был прихожанином кафедрального Сионского собора в Тбилиси[7] и часто слышал, что есть такой отец Гавриил, который странствует. Про него рассказывали много разных удивительных историй, и у меня, конечно же, было желание с ним познакомиться. И вот как-то он зашел в церковь, было вечернее богослужение. Первое, что я увидел: все подходили к нему и брали благословение, что-то спрашивали, а лицо у него было сверкающее. Это первое впечатление. Удивительное у него было лицо, какое-то огненное, пламя благодати чувствовалось в нем.
Через несколько дней после этого я иду вокруг Сионского собора и вижу, что отец Гавриил там сидит. Он очень любил постелить скатерть, говорил: «Приносите вино!», собирал людей, все садились и кутили во дворе церкви или на улице. Отец Гавриил пел, кого-то благословлял, кого-то ругал, при этом вообще не уставал. Единственное, что с ним бывало, – он иногда, очень редко, вдруг отлучался. Наверное, это был какой-то Божий промысел, Бог ему приказывал, и он уходил, пропадал, может быть, дня два его никто не видел. А потом отец Гавриил появлялся опять такой же, как обычно. Несколько раз, когда он так удалялся, говорил фразу: «Пришла благодать святого такого-то (называл имя святого)», вдруг останавливался, не мог ни произнести ничего, ни продолжить свои действия, и затем уходил. В общем, я иду вокруг Сиони и вижу: сидит отец Гавриил, расстелена скатерть. Мне хочется с ним познакомиться. Отец Гавриил встает и подходит ко мне. А он часто, когда видел, что кто-то незнакомый им интересуется, подходил и начинал испытывать. И вот он начал меня испытывать, сказал: «А ну, встань сейчас на колени перед Богом!», очень императивно так сказал. Я встал на колени. «А сейчас голову положи на землю и будь так». Потом продолжил с кем-то разговаривать и смотрит, подниму я голову или дождусь разрешения. Потом вернулся ко мне, ему понравилось, что я не поднял голову, и говорит: «Иди к нам». Принял меня, усадил, – так я с ним и познакомился. Он тогда принял меня уже среди верующих, которых он признавал верующими.
Некоторым священнослужителям и прихожанам посчастливилось пожить несколько лет вместе с отцом Гавриилом. По благословению Святейшего где-то в конце 80-х годов мне было поручено служить в женском монастыре Самтавро святой Нино в городе Мцхета. И вот отец Гавриил вдруг решил тоже там поселиться. Взял благословение у Святейшего, ему разрешили, и с конца 1980-х годов и до своей кончины в 1995 году отец Гавриил жил в Самтавро. Иногда выходил, но в основном находился на территории монастыря. Часть прихожан Сионского собора, где я раньше служил, стали ходить в Самтавро, и отец Гавриил нас воспитывал. Все эти годы, все эти удивительные годы мы жили в очень строгом режиме. Он ночью мог всех нас поднять, начинал кричать: «Что вы спите, что вы делаете, как это можно! Грузия в грехе, в безверии!» Мне кажется, что отец Гавриил таким образом по Божьему промыслу участвовал в становлении молодого поколения священнослужителей, и монахинь, и монахов, и мирян.
Отец Гавриил был удивительный проповедник. Его проповедь, кроме того что была очень интересна, была еще и необыкновенна. Уже с малых лет его поведение, его слова, его действия были какие-то необычные. Он был свободный человек, всегда выражал свои чувства очень естественно и старался, чтобы эти чувства были угодны Богу. Иногда он впадал в гнев, но этот гнев был не греховен, так как он гневался на грех; он и в себе, и в других этот грех старался уничтожить. Отец Гавриил очень любил грешных людей, людей, которые находятся в слабостях, в серьезных слабостях, у которых были падения в грехах. Таких людей он жалел, очень жалел, поддерживал их в борьбе с грехами и нам говорил, что таких людей надо жалеть, надо любить. Агрессивно греховных людей, которые приносили зло другим, он не терпел. А за грех, из-за которого люди сами страдали, он не осуждал, а, наоборот, очень таким людям сочувствовал. Сочувствие у него было всегда. Он сочувствовал больным, несчастным людям, плакал, когда видел таких. Мы как-то были вместе с ним в доме для престарелых, там были и молодые инвалиды. Он их обнимал, целовал и плакал. Отец Гавриил научил и нас любить несчастных людей, он удивительно заботился о каждом несчастном человеке. Наверное, ему были какие-то видения: кому тяжелей, кому надо помочь. Иногда он помогал даже таким людям, про которых с виду и не скажешь, что у них проблемы может быть, даже богатые, из богатых семей. Он знал их внутреннее состояние и мог приласкать таких людей. Самое большое, что осталось нам всем кроме его проповедей, кроме оставленного им опыта духовной жизни, опыта отречения от самого себя, опыта терпения, любви к ближнему, – он оставил память о том, как он мог сострадать. Допустим, тебе тяжело, ты придешь к отцу Гавриилу, он ничего не скажет, он уже все чувствует, и от тебя что-то отходит, ты освобождаешься.
Несмотря на то что отец Гавриил никуда не уезжал из Грузии, он как будто везде бывал. Для него весь мир был внутри него. Он часто говорил с людьми на очень мирском языке, без возвышенных слов, иногда цитировал Евангелие, а иногда даже на жаргоне говорил, но, конечно, темами разговоров всегда были любовь, христианство.
Удивительная была у него жизнь: он радовался, улыбался, приносил людям радость и дарил ее всем своим существом, иногда даже танцевал, пел. Если он гневался, обличал, то только потому, что хотел показать людям, что так, как они поступают, нельзя поступать, проявлял нетерпение к человеческому равнодушию, безответственности. Иногда нас, верующих или священнослужителей, любил поругать, наставить. Все время что-то говорил, рассказывал, шутил, спрашивал, ходил с людьми: со знакомыми, с незнакомыми, – иногда испытывал людей: как кто поступит. Это все он делал, конечно, с любовью и нам на пользу. Обычно все были как-то напряжены, когда появлялся отец Гавриил, побаивались его, но вместе с тем очень его любили. Он приносил с собой какое-то оживление. Все мы, когда он появлялся, хотели смотреть на него: он все время сверкал, как сверкает и переливается светом звезда.
У отца Гавриила был дар артистизма, удивительный дар. Когда он что-то рассказывал, все изображал, изображал людей, про которых говорил. В той истории про портрет Ленина он показывал, как он подкрался, как поджег, как потом его поймали и как его мучили.
Иногда он говорил: «Веди меня туда-то» – и весь день ходил с тобой, и ты боялся спросить, куда и зачем. Один раз он завел меня в кафе. Там сидели две женщины не очень строгого характера жизни. Отец Гавриил попросил у них сигарету (а он не курил, конечно). Взял сигарету, сделал затяжку и подмигнул этим женщинам, а они не знали, как поступить, чувствовали, что он это несерьезно. И так он умел с людьми как-то пошутить и одновременно старался обличать их в их слабостях.
Как-то когда мы были в Светицховели[8], там также присутствовала какая-то делегация, человек двадцать, иностранцы, люди серьезные, может быть, высокого положения в обществе, одеты официально. И один из них стоит в храме и держит руки за спиной. И вот отец Гавриил подходит: «Не стыдно тебе?», на грузинском языке говорит: «Такой серьезный человек, в церкви стоишь и руки так держишь!» Этот человек слышит, что ему делают замечания, а тут подбежали переводчики, успокаивают отца Гавриила. Он не унимается: «Какое он имеет право здесь стоять!» Потом тому человеку все объяснили, конечно. То есть для отца Гавриила в общении и выражении своих мыслей не было никаких преград.
Он был, как и Господь Иисус Христос, человеком, которому не было где голову приклонить: все время путешествовал, странствовал по Грузии. И что интересно – везде, где он появлялся среди людей, он укреплял веру, возобновлял ее, потому что в народе в то время вера была уже притухшая, инертная, переходила в маловерие. А после его проповедей очень многие люди стали священнослужителями. Мы все чувствовали от него большую духовную поддержку, укрепление в вере.
И я вспоминаю слова Антония Великого, которого спросили: «Сейчас несколько тысяч монахов ведут ангельскую жизнь. Так будет до Второго пришествия?» Антоний Великий заплакал и сказал, что, к сожалению, будет не так и в последнее время монахи будут жить в таких же условиях, в каких живут миряне, но среди них будут такие, которые будут выше нас, потому что гораздо сложнее жить среди искушений и не искушаться, чем вести такую подвижническую жизнь, какую мы ведем. Подвижническая жизнь, хоть и очень тяжелая, но она богата на примеры. У нас все приспособлено для монашества, а в последнее время не будет никаких условий, нужно будет просто не искушаться. А отец Гавриил не то, что не искушался он распинался каждодневно, ежесекундно, он все свои силы всецело приносил на служение Господу. И удивительно, что его никогда не оставляли силы, Господь его восполнял. Это было чудо.
Один раз поздно ночью – это был январь – иду к себе келью. Прохожу мимо его кельи, которая находилась в одной из башен Самтавро. Слышу, отец Гавриил говорит: «Зайди ко мне». Я захожу, он что-то спросил меня, я ответил. Потом он остановился и ничего не говорит. Тут я почувствовал, что очень холодно. Он спрашивает: «Тебе холодно?» Я говорю: «Да, немножко холодно». – «Иди в свою келью, чтобы не простыть». И я тогда понял, что зиму он не топил. Всегда он был в таком удивительном подвижничестве. От эмоционального перенапряжения отец Гавриил иногда физически очень сильно болел, по нескольку дней его выхаживали. После очередного такого очень сложного периода он упал, и у него ртом пошла кровь. Мы вынесли очень много его крови, думали, что он умрет: он был без сил и все время харкал кровью. Мы его пособоровали, а на второй день он уже выходит, кричит, веселится.
Конечно, это Бог даровал нам такого действительно святого человека для укрепления нашей веры и веры в то, что в последнее время благодать Духа Святого может действовать во всей силе. Как Серафим Саровский говорил, что это только мы не можем, не решаемся рисковать, а благодать Святого Духа может действовать также, как действовала в старые времена. Мы робки, не имеем ревности.
митр. Даниил
Первая моя встреча с отцом Гавриилом произошла в 1990-х годах, когда мы с моими друзьями студентами и выпускниками начали сплачиваться вокруг Церкви и Патриарха. Тогда очень много молодежи начало ходить в храмы, и прежде всего в Сионский патриарший собор. Первое впечатление было очень сильное и как бы двоякое, – как правило, об этом говорят все, кто впервые увидел. Я увидел маленького, согбенного старца, монаха. То, что он не просто священник, а какой-то особый, странный монах, я догадался, хотя многого еще не понимал. У меня сразу появилось особое чувство уважения и страха по отношению к отцу Гавриилу.
Когда он приходил в Сионский собор, это был, я бы сказал, маленький духовный спектакль, – другими словами его действия не назовешь. Это было не то, что приходит такой согбенный, пожилой, смиренный, тихий старец, который благословляет, говорит «сын мой», «чадо мое», на ухо дает поучение, что-то шепчет, потом тихо входит в алтарь и там начинает служить. Нет, это было совершенно другое явление: с шумом, с кликами, с распахнутыми руками, воздетыми к небу, с громогласным криком: «Люди, покайтесь!!!», в это время он мог еще и что-то петь.
Я лично был свидетелем одного характерного случая. Начался благовест, Патриарх должен был войти в Сионский собор. Вот он появился, идет, и тут отец Гавриил понимает руки и громогласно, на весь собор говорит: «Идет Патриарх!» И он это не просто так сказал, не праздно или чопорно, а очень серьезно, с каким-то страхом, без тени юродства. Он как бы говорил: «Приготовьтесь, идет первоиерарх!» Это было сказано с такой духовной нагрузкой, что мы почувствовали смирение и трепет перед Патриархом, почувствовали, что́ он есть для грузинского народа и для нас лично. Вот это отец Гавриил и дал нам почувствовать. И в ту же секунду он мог начать что-то петь, говорить или шутить.
Отец Гавриил особенно подчеркивал любовь к ближним. И слово «ближний» на грузинском он так произносил, с таким чувством, что было удивительно, как он мог так любить простых и грешных людей. Отец Гавриил не любил гордых людей, у которых не было покаяния. Когда он видел, что на человека уже нет надежды, то не делал никаких замечаний. Он искал те души, которые тянутся к Богу, идут к Богу и сомневаются в вере, – он укреплял такие души. Явных богохульников, хотя такие встречались ему очень редко, он, конечно, обличал, но с любовью и ждал от них покаяния.
Одной из его любимых фраз было: «Королева Шантеклера». Называя этой фразой человека, он как-то так с любовью смирял его.
митр. Серафим
Я всегда каким-то внутренним чутьем чувствовала, что Гавриил – необычный. Никаких разногласий на этой почве у меня с ним не было, я его просто воспринимала таким, какой он есть. Я его не понимала, но видела, что он чист по натуре, а значит, это у него не плохое, он не сумасшедший. Ну, а потом я уже вышла замуж, стала взрослее. Знаете, Сам Господь ведь стучится все время в наши сердца; вот долго-долго Он стучался и в мое сердце, и я стала ходить в церковь и стала больше понимать.
Он рано стал монахом, служил в Сионском кафедральном соборе. Когда он служил, я уже была студенткой и тогда, конечно, не ходила в церковь. Своим голосом он очень привлекал людей. Храм трясся от его голоса, – такое у него было служение. И все верующие бабушки туда к нему ходили и говорили моей маме: «Варвара, ты не понимаешь, какой у тебя сын». А мама говорила: «Какой сын?.. Жениться не хочет, какой сын», – переживала за него.
Как-то я поехала к нему в город Цхакая (сейчас это Сенаки). Я была молодая и решила: думаю, сяду в поезд и поеду к нему, как раз к воскресной службе буду. Взяла с собой хлеб, подсолнечное масло, пирожков картофельных напекла. А там в горах два монастыря. С трудом поднялась с этой поклажей в один из них, а мне говорят: «Видишь там напротив другой монастырь? Твой брат там». Пришлось спуститься, подняться, и как раз к службе успела. В этом монастыре хранится палец св. Иоанна Крестителя. Гавриил там читал псалмы, был псаломщиком. Когда я смотрела на него во время службы, тогда в первый раз мне пришла мысль, что этот человек святой, так как он весь светился. Это было примерно в 1987 году. Когда я спустилась, меня спрашивали: «Ну, как твой брат Васико?» Я говорю: «Я уже стала сомневаться, говорить ли, что он просто монах, потому что, по-моему, он святой, так он светился».
Гавриил очень любил Давидгареджийский монастырь, причем ходил туда в ночь. Транспорт ночью не ходил, он пешком шел до горы, где монастырь, поднимался и сидел до утра рядом с храмом, ждал, пока откроют, молился, потом после службы причащался. У него было очень сильное покаяние, мог всю ночь плакать. Видимо, какая-то страсть над ним в свое время господствовала, и он как-то взял свечу и обжег себе руку. Рука потом загноилась, он ничем ее не смазывал, долго она у него гноилась, потом залечил. Большая у него была борьба с какой-то страстью. Это он тогда уже был монахом.
Отец Гавриил любил, когда Господу не просто молишься, не просто произносишь Его имя, а ты должен быть на коленях, бить головой об пол, – другого обращения он не принимал. Когда кто-то просто так говорил о Господе, всуе, он говорил: «Становись на колени! Как ты произносишь это Имя! Как ты можешь Божье Имя произносить просто так?!» А те не понимали, как это: «Ну сказал, ну я же молюсь…» Он глубоко чувствовал Господа и потому очень сильно со всех требовал.
У отца Гавриила висело изображение Николая II с семьей, как икона, – это еще в советские времена. Я тогда боялась, говорила: «Гавриил, у тебя висит царь Николай! Что с нами сделают?..». А он отвечал: «Слушай, так он же святой». Это в 1950-е годы, когда никто не говорил, что царь Николай и вся его семья – святые.
Джульета Джигитян-Вариани
В первый раз я увидела отца Гавриила в Сионском соборе. Он зашел и начал кричать, что мы ходим в оперу и только и умеем, что махать веером, – так мы никогда не попадем в Царство Небесное. Я запомнила ту встречу в первую очередь потому, что глаза у него не соответствовали поведению: отец Гавриил кричал, но глаза его светились любовью, очень живые и необыкновенные глаза.
Я в свое время не считала отца Гавриила святым и никогда не хотела, чтобы он мне что-то предсказывал, но я его очень любила, потому что он сам всех любил. И главное, что он всех любил как-то одинаково. То есть приходила, например, какая-то совершенно сумасшедшая женщина, с которой никто не хотел даже разговаривать и видеть ее, все от нее прятались, а он мог сидеть с ней часами. Например, была такая Карина, ее уже нет в живых. Он с ней пел, вместе с ней радовался… И эти люди, которые никому не нужны, были очень счастливы с ним, потому что с ним они и правда чувствовали себя людьми.
Вел себя отец Гавриил неординарно. Иногда он казался – или правда был – пьяным и совершенно невыносимым: кричал, заставлял окружающих что-то делать, не давал покоя. А иногда он был очень спокойным, и я, по правде сказать, эти моменты очень любила: он сидел и читал нам жития святых или учил, например, как надо протирать подсвечники.
С матушками у него были очень своеобразные отношения, но они его любили; правда, иногда ворчали, но все равно любили. Матушка Кетеван (Копалиани), игуменья монастыря Самтавро, мне рассказала, что когда, она была студенткой и ученицей теперешней матушки Елены, они как-то встретили на улице отца Гавриила. Матушка Елена (тогда еще мирянка) подвела всех студентов к нему, кто-то с ним разговаривал, кому-то он что-то сказал, а матушке Кетеван ничего не говорил, но, когда она его увидела, она просто стала верующей, что-то случилось с ее сердцем: оно растаяло и уже не было каменным.
После того как отец Гавриил поселился в курятнике, спустя время матушки сделали ему келью, но она зимой не грелась, никто не додумался, что ему нужна печка. У нас у всех были печки или обогреватели, а у него ничего не было. Зимой он жил в сильном холоде и никому ничего не говорил, а мы как-то и не думали о том, что он тоже человек, что у него есть такие же повседневные нужды, как у всех людей, что за ним нужно ухаживать.
Отец Гавриил помогал мне молиться. Я ему часто говорила, что мне трудно молиться со вниманием, а он учил, что во время молитвы надо часто креститься, – это поможет. Один раз, когда я читала молитвы по молитвослову и витала в облаках, он взял книгу и хотел отобрать ее у меня. А я думала, что должна удержать молитвослов. Мы начали его как бы перетягивать, и он сказал: «Перестань беспокоить Господа!», потому что я не молилась, а только читала, произносила текст, больше ничего. Он это всегда чувствовал.
Помню необыкновенную зиму, это было Рождество, владыка Даниил был тогда еще отцом Давидом, но его почему-то в тот праздник в монастыре Самтавро не было, и мы были не особенно радостные. На клиросе пела одна матушка – матушка Рахиль, тоже необыкновенным была человеком, – и отец Гавриил. Они пели с такой детской радостью, что она передалась всем нам, мы сразу почувствовали, что Господь очень близко. Похожее у нас было во время одной Пасхи. Это была первая Пасха в монастыре, отец Давид все организовывал, кто какую икону будет держать, все были в организационных заботах. И вдруг в церковь влетел отец Гавриил и сказал: «Христос воскрес!». И все засветилось этой радостью, все уже знали, что делать, никакая организация уже не была нужна, все получилось как-то само собой, и празднично, и радостно, как будто вдруг что-то зажглось. Он приносил эту радость и оживлял все своим существованием, потому что был всегда с Господом.
иг. Мариам
С отцом Гавриилом всегда было радостно. Эта радость, она всегда была какая-то неземная. Один раз после окончания Пасхальной службы в Самтавро мы вышли из храма и накрыли стол у матушек. Мы сидели на большом балконе, отец Гавриил сидел с нами. Владыка Даниил был, прихожане, я в то время, кажется, был уже священником. И отец Гавриил сидит рядом с нами, улыбается, смеется, что-то говорит. И вот я чувствую – больше такого ощущения у меня никогда не было, – чувствую, как вместе с его словами легкие, грудная клетка наполняются радостью, и я думаю: до какой степени это может продолжаться?.. А отец Гавриил не оста на вливается, что-то говори т, шутит, вспоминает. И последнее, что он сделал, после чего я себе сказал, что все, я больше просто не могу, настолько сильно и живо было ощущение благодати, которая тебя наполняет и наполняет, – кажется, что ты можешь разорваться. Последнее, что он сделал, – это была очень простая вещь, но это была та последняя капелька, которая как бы наполнила, как говорится в чинопоследовании литургии, исполнила меня[9]: отец Гавриил попросил принести обычный подсвечник и свечу, установил свечу в подсвечник, зажег и сказал: «Давайте сейчас пустим эту свечу вокруг стола, будем передавать ее из рук в руки». И он передал ее владыке, владыка еще кому-то, и так далее. Свеча обошла весь стол, вроде бы ничего такого в этом нет, но тогда, на тот момент это была какая-то абсолютная полнота. Я тогда попросил Бога: «Больше, пожалуйста, не посылай такую благодать, потому что я больше вместить не могу».
У меня было ощущение его святости. Один раз я прямо подошел к нему и сказал: «Я знаю, кто вы. Я знаю, что я сейчас должен бросить все и жить рядом с вами, но я не могу по немощи. Простите меня». Он улыбнулся, простил. Я рассуждал так: вот настоящий святой на земле; что я готов сделать в ответ на этот факт? Надо просто бросить все и за ним последовать. Но у меня тогда не было таких сил, решимости, веры. Отец Гавриил часто спрашивал: «Ты веришь в меня?» – всех спрашивал, в том числе и меня. Я тогда не понимал, что значит верить. Даже как-то у него спросил: «Что значит верить? Мы верим в Бога. А как можно верить в вас?» Сейчас я уже понимаю, что́ он спрашивал. Он спрашивал, верим ли мы в его святость, в то, что он стяжал благодать. И вне зависимости от того, верили мы в это или не верили, отец Гавриил был человеком, с которым всегда хотелось быть рядом; его присутствие – это было присутствие Бога. И я всегда сожалел о следующем: оказывается, если ты знаешь, что Бог здесь присутствует, ты все равно не можешь полностью все время посвятить Ему, всегда быть с Ним. Во времена, когда Господь был на земле, ходил по земле, даже те, кто верил и знал, что Он Бог, – и те не всегда были рядом с Ним. Это меня удивляет, я не могу ответить на вопрос: как поступать в таком случае?
Со временем для меня ничего не изменилось: я как сейчас верю в святость отца Гавриила, так верил и тогда, но при этом не мог всегда быть с ним. С одной стороны, я об этом сожалею, но с другой стороны как бы какой-то голос мне говорил, чтобы я все запоминал: что он делал, как он это делал. Я не знаю, зачем я это запоминал, не знаю, пригодятся мне воспоминания о его поведении или нет, но когда бывают какие-то безысходные ситуации, когда уже не знаешь, как поступить, когда «мир сей» давит, например нет денег содержать монастыри, епархию, – в таких ситуациях я вспоминаю, что всегда существует путь отца Гавриила. Ведь ему не надо было абсолютно ничего: ни денег, он практически не ел, не пил, и при этом он был настоящим миссионером, проповедовал Христа среди многих, многих людей и добился своего. И если когда-нибудь в жизни не останется никакой другой возможности священнодействовать, этот путь существует всегда. Он нам показал именно это.
Отец Гавриил был мостом. Через него мы видели, каков на самом деле живой святой. Повезло тем людям, которые знали живого святого Николая или еще какого-то живого человека, которого потом канонизировали, но не часты случаи, когда святого канонизировали тогда, когда еще живы были его знакомые. Это нам подарил отец Гавриил.
митр. Николай
Отец Гавриил был воплощением свободы, – конечно, помимо всех остальных христианских добродетелей. Свободы – не в современном понимании этого слова, как вседозволенности и распущенности, а именно христианской свободы. Он не был зависим от мнения людей, его не интересовало положение в обществе, он всегда руководствовался голосом своей совести. Мог обличить любого, включая самых высокопоставленных политиков и иерархов, не говоря уже о монахах, об игуменье, – и это не было дерзостью со стороны отца Гавриила: люди чувствовали, что у него есть на это право, и прислушивались к нему. Многих это раздражало, но он ничего не боялся и никогда не человекоугодничал. Люди, которые не признавали за старца и были с ним холодны, абсолютно его не раздражали, – это его не тяготило. У отца Гавриила не было любимчиков, он любил всех.
Быть рядом с ним порой было очень нелегко. Он служил самым простым, самым грешным людям, утешал, наставлял их и от нас, монашествующих, требовал того же. Были моменты, когда он был дедушкой, сладким каким-то. С ним было всегда очень интересно, очень тянуло к нему, все время хотелось быть рядом с ним. В эти мгновения терялось чувство времени: порой было сложно понять, часы или минуты длилась наша беседа. Я думаю, что это качество очень святых людей. Все время хочешь с ними быть, их слушать, приятно даже просто смотреть на них.
Когда отец Гавриил первый раз пришел жить в монастырь Самтавро, он выбрал себе маленький деревянный курятник, хотя была поздняя осень. «Здесь будет жить монах Гавриил, и никто не посмеет войти сюда», – объявил он всем. Я и Мариам (Микеладзе) все-таки осмелились прибрать его жилище, потому что оно было все в помете. Во время уборки он неожиданно зашел, мы испугались, так как думали, что нашим поведением его разгневали, но оказалось наоборот, он нас благословил.
У отца Гавриила голос был очень громкий и какой-то резкий голос. Как-то, когда мы были уже послушницами в Самтаврийском монастыре, я вдруг услышала его голос, и побежала на звук голоса. Когда увидела отца Гавриила, меня прямо дрожь проняла, колени тряслись. Было такое чувство, как будто это ангел, а не человек. И это впечатление, это чувство благоговейного страха у меня всегда присутствовало рядом с ним, несмотря на то что мы четыре года практически каждый день общались. Рационально, логикой понять отца Гавриила было нельзя, я и сейчас очень многого не понимаю, но его можно было чувствовать сердцем.
Ну и без яркого чувства юмора отец Гавриил не отец Гавриил.
иг. Феодора
Впервые я увидел отца Гавриила в 1988 году во время Великого поста, когда в монастыре Самтавро, где он подвизался последние годы жизни, проходило таинство елеосвящения. Я тогда был мирянином и в первый раз принимал участие в этом таинстве. Вдруг я увидел, что какой-то монах вошел в храм и выборочно начал обращаться к разным людям – в основном это была молодая паства, первая волна конца советского периода, которая пришла в церковь. Он обращался то к одному, то к другому, говорил им: «На колени!», и они опускались на колени. Это для меня было немножко странно, я не был тогда еще силен в вере, был новичком в Церкви и подумал, что это, наверное, какой-то странный человек: в советский период много случайных людей попадало в церковь, и, наверное, он один из таких чудаков. И еще подумал: «Лишь бы он не подошел ко мне и не сказал становиться на колени».
После того как я понял, что он по-настоящему святой человек, стал к нему ходить. К сожалению, делал это не так часто, как мог бы… Для меня это было трудно, потому что это не были такие простые встречи с духовными лицами, как мы привыкли. Это было очень трудно, и я очень переживал эти встречи, они всегда производили такое впечатление, словно через меня проходил электрический ток, и иногда бывало, что, выходя от него, я многого уже не помнил.
Отец Гавриил любил всех и обо всех молился, но подчеркивал, что, кто борется с Грузией, кто притесняет Грузию, тот борется с Пресвятой Богородицей, – не надо этого делать. Чудеса вокруг него происходили ежеминутно, было впечатление, что нет ничего такого, чего он не сможет сделать.
прот. Зураб Цховребадзе
Суть отца Гавриила мне трудно объяснить словами. Скажу так: когда человек бывал у него в гостях, рядом ли сидел или где-то поодаль, отец Гавриил мог действовать, как бы вынося из него все плохое и внося благо. Он мог изменить судьбу человека. У него была какая-то такая монашеская мощь. Когда ты был у отца Гавриила, особенно у него к келье, у тебя было восприятие, как у ребенка, ты не все мог воспринимать до конца. Думал, но не мог все анализировать. А когда выходил от него, все прояснялось.
Проповедовал отец Гавриил не хрестоматийно, слушать его – это был праздник. Приходили люди с тяжелыми проблемами, а уходили – улетали как на крыльях. Он был на ангельском уровне, для него не было преград, он все мог, потому что он полностью существовал в Боге. Я многих встречал, кто уверился в святости отца Гавриила, но каждый видел высоту его святости в своей мере. В полной мере никто не может это увидеть. Я уверен, что и на десять процентов не могу передать его святость. У лягушки есть такая особенность: она видит только серые краски. И вот когда насекомое перед ее глазами делает скачок, язык лягушки его ловит. В этот момент лягушка видит только это насекомое. Если она увидит еще хотя бы одну травинку, ее мозг не сможет переварить этот напор информации. Так и наш мозг – до какого-то уровня может переваривать информацию, а с какого-то уровня уже не может.
Существует много видов письменности: арабы пишут справа налево, мы пишем слева направо, китайцы пишут сверху вниз, но кто-нибудь слышал про то, чтобы писали снизу вверх? Сейчас расскажу, к чему я веду. Отец Гавриил во дворе своего дома абсолютно сам, в одиночку построил церковь. Три раза ее разрушали и три раза он опять строил. И он в ней написал: «Хвала Всевышнему Господу», но не как обычный человек написал бы слова – сверху вниз, и слово «Господь» оказалось бы внизу, – он написал эту фразу наоборот, так чтобы Господь оказался наверху, – это был его взгляд на все.
У отца Гавриила были такие манеры, что актеры союзного масштаба, народные артисты советского союза приходили на него посмотреть. Если бы ты его увидел, ты бы подумал: «С кем я нахожусь?..» Например, он с тобой разговаривает. Взял, допустим, книгу, отвернулся, повернулся – и облик у него уже другой. Он мог его менять каждую секунду, иногда даже шокировал.
Никогда не было такого, чтобы он кому-то сказал «сын мой». Его формой обращения было: «брат», «сестра», а дистанцированный вариант – «ближний». Например: «Брат мой, Кирилл, это так, так, так». А если ты не понимаешь, переспрашиваешь, то он уже обращался: «Ближний мой» – немного дистанцировался. И никогда не бывало такого, что: «Я тебя благословляю, чтобы ты сделал так, так и так». Он всегда обращался с просьбой, и просьба эта была такая, что ты не смог бы отказать. Как, например, когда маленький ребенок только начал разговаривать и что-нибудь просит – ты не сможешь отказать.
Однажды я отца Гавриила спросил: «Каков ваш крест?» Он по-юродивому по-своему сказал: «Грузия и половина России». Но сейчас слава о нем идет уже по всему миру. Иконы отца Гавриила мироточат.
Он во всем был победителем. Как в Псалтыри у Давида: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?»
Звиад Ониани
По понедельникам мы ходили в Тбилиси в Сионский кафедральный собор на молебен, который служил Патриарх. Шел 1991 год, неспокойное время. Транспорт не ходил на улице было опасно. Мы возвращались из Тбилиси обратно в монастырь во Мцхету, и вдруг кто-то выскочил на дорогу: это были вооруженные люди, нам приказали остановить машину. Отец Гавриил, который был с нами, очень разозлился: как эти люди посмели нас остановить?! Он сказал, что, мол, сейчас я выйду и покажу им, как нас останавливать. Я испугалась, боялась, что будет только хуже из-за того, что отец Гавриил выйдет, вдруг будут стрелять. А он вышел из машины, что-то им сказал, те сразу успокоились и с миром нас отпустили.
Как он молился? Я с книгой его не видела, но он постоянно молился, все время молился или помогал людям. У него были четки, по которым он молился в келье. Всегда говорил словами из Евангелия, – других книг у него я не помню.
Как он спал? Один раз я зашла к нему в келью; стояла поздняя осень или зима, уже было очень холодно. Отец Гавриил лежал в тахте: откидная крышка кровати была открыта, он лежал внутри и говорил, что ему очень холодно. Может быть, ему правда было холодно, но скорее он спал так, чтобы почувствовать себя в гробу. Не знаю, насколько это помогало от холода.
Отец Гавриил часто говорил: «Я голоден!», «Не накормили меня! Срочно мне лобио сварите!». Но, когда ему готовили, он потом этим угощал гостей, говорил: «О, ко мне гости идут! Приготовьте еду для гостей!» Я ни разу не видела, чтобы он сам ел. Еду ему приносила, но за едой я его никогда не видела. Вино немного пил, это видела.
Еще он учил послушанию и очень не любил формализм, раздражался, когда матушки вечером приходили к нему и хоть и по старой монашеской традиции, но по сути формально говорили: «Прости, отче». Он спрашивал: «За что тебя простить? Что ты мне сделала?»
По имени никогда меня не называл, звал «Кутаисо»[10]. А потом, много лет спустя, я как-то пришла к нему, ему было уже очень плохо, он лежал, щеки были красными от жара. Я спросила: «Ты не узнал меня?», потому что он всегдавстречал меня с большой теплотой и любовью, а сейчас просто благословил и ничего не сказал. И он ответил: «Кутаисо», мол, как это не узнал. Больше ничего не сказал.
У него была очень большая любовь к людям.
мон. Евдокия
Старец Гавриил среди святых особенно любил святителя Нектария Пентапольского (Эгинского), фотография которого находилась у него среди икон в башне св. Мириана. На этой фотографии было изображено нетленное тело святого в гробу. Как-то раз, еще в студенческие годы, я спросил отца Гавриила о том, кто изображен на этой фотографии и почему она находится среди икон. Он с некоторой печалью рассказал мне о жизни святого Нектария и в заключение добавил: «У нас с ним была похожая жизнь, и по смерти мы тоже будем похожи». Этим он, с одной стороны, хотел сказать о гонениях в течение жизни, а с другой – о нетлении после смерти. «Он окончил свою многострадальную жизнь в женском монастыре – и со мной так же будет».
Многие отмечают сочетающиеся в характере отца Гавриила мягкость и строгость. Он был необыкновенно мягок даже с большими грешниками, в которых видел покаяние, и в то же время неприступно строг с нераскаявшимися гордецами, чем многих из них склонил к покаянию. Он плакал с плачущими и радовался с радующимися.
Все, кто знал отца Гавриила, могут подтвердить, что это был необыкновенно простой, смиренный, любящий и в то же время грозный и прямой в обличении гордых и нераскаявшихся грешников человек. Когда он гневался или обличал тебя, чувствовалось, что его устами говорит Сам Господь, – такой Божественной властью и силой обладали его слова. Но, если он замечал, что ты раскаиваешься, он обнимал тебя, прижимал к своей груди и вселял в твое сердце надежду на спасении.
Ближе к смерти отец Гавриил из-за сильной слабости уже не мог вставать с постели. Из монастыря Светицховели пришел иеромонах для совершения над ним таинства соборования. В это время во дворе монастыря Самтавро кинорежиссер Чохонелидзе снимал фильм о великом подвижнике Антимозе Иверийском. Увидев прикованного к постели умирающего монаха Гавриила, он с болью сказал: «Эх, какой монах умирает». Узнав, что таинство соборования помогло отцу Гавриилу подняться, режиссер очень удивился и попросил его: «Может быть, вы разрешите снять крестный ход с вами?» Во время крестного хода впереди шел старец Гавриил, кропя святой водой, а за ним с пением и иконами шла игуменья и матушки. После этого кинорежиссер попросил отца Гавриила принять участие в фильме, в котором была сцена перенесения преподобным Гавриилом[11] Иверской иконы Божьей Матери в Иверский монастырь на Святой Горе Афон. Тот ответил: «А как же! Но со мной вместе должны быть семь настоящих монахов!» – и он перечислил настоятелей монастырей. Через некоторое время батюшка начал юродствовать. Он красиво воздел руки вверх и спросил режиссера с улыбкой: «А как же мне пройти по воде? Авось буду пьяным, да и упаду?»
Режиссер начал объяснять ему: «Не бойтесь, отец Гавриил, мы внизу постелем доски, которых не будет видно, и вы сможете пройти». Отец Гавриил встал, прошелся из стороны в сторону, нахмурил брови и произнес: «Какой же я тогда Гавриил, если мне понадобятся доски и я сам не смогу пройти по воде?»
прот. Арчил Миндиашвили
Юродство
Преподобный Серафим Саровский говорил, что много юродивых на свете, но из десяти юродивых девять в прелести, а один – от Бога. Отличительная черта юродивых святых от Бога – они ведут свою паству именно к Богу, а не лично к себе. Если люди, которые имеют дерзновение проповедовать или привлекать к себе людей словом Божьим, не от Бога, если их дар не от Бога, они приводят людей лично к себе. Лжепастыри становятся как бы богами, непререкаемыми авторитетами, они не ведут людей к Церкви. Заслуга отца Гавриила именно в том, что он привел огромное количество людей именно к Церкви. Не помню, чтобы он говорил что-то, что отделяло бы людей от Церкви или от священноначалия.
Конец ознакомительного фрагмента.