Неспособность повиноваться и последствия этой неспособности
I
Генералу Бонапарту приписывается следующее изречение: «…взбунтовавшуюся армию необходимо или распустить, или залить кровью…».
Сказано так, как он обычно и выражался, – коротко и ясно. Так что, возможно, эта четкая формулировка действительно принадлежит ему. Однако достаточно простого здравого смысла, чтобы понять, что для любого правительства офицер, «…потерявший способность повиноваться…», – вещь крайне неудобная. И в этом смысле генерал Бонапарт представлял собой явную опасность. Он сам говорил, что в Италии он скорее государь, чем генерал, – и члены Директории ощущали это очень отчетливо. Они пытались принять какие-то меры – ну, например, послали ему подмогу под командой Келлермана, причем Келлерман должен был действовать сам по себе, независимо. Бонапарт резко восстал против разделения командования, заявил, что один плохой командующий лучше, чем два хороших, и предложил свою отставку. Менять популярного военного лидера в момент, когда он шел от успеха к успеху и слал в Париж огромные трофеи и просто поток золота, на котором держалось казначейство Республики, было не с руки. Уж не говоря о чисто частных ответвлениях этого потока в карманы чрезвычайно влиятельных лиц…
Так что его оставили на месте, в надежде убрать в тот момент, когда кампания закончится. Однако генерал Бонапарт заканчивать военные действия и не думал, а все расширял и расширял их, и волей-неволей приходилось посылать ему подкрепления и одобрять задним числом сделанные им распоряжения – а когда Директория сделала попытку перехватить у своего слишком способного полководца инициативу и закончить войну с Австрией победоносным миром, Бонапарт подписал договор с австрийцами самостоятельно – и в глазах общественного мнения вся заслуга досталась ему.
Он явно не собирался покидать Италию.
Тогда Директория начала принимать определенные меры. Генерала Ожеро, посланного Бонапартом в Париж для помощи Баррасу и его коллегам в подавлении «заговора Пишегрю», наградили и назначили командующим Рейнской армией, сравняв его в статусе с его бывшим командиром. Бонапарта это не смутило – Ожеро он уже знал и ровни себе в нем не видел. Тогда был измыслен ход похитрее. Начальник штаба Итальянской армии, генерал Бертье, явившийся в Париж с трофеями и захваченными знаменами, получил распоряжение от правительства: немедленно возвратиться в Италию и передать, что Бонапарта ждут в столице. Героя ожидает встреча, достойная его подвигов, а сменить его на посту командующего Итальянской армией должен он, генерал Бертье.
Делать было нечего – неподчинение означало бы мятеж. Надо было выбирать между триумфом и мятежом.
Генерал Бонапарт выбрал триумф.
II
Церемония «…встречи героя…» была обставлена пышнее некуда. Прием был устроен в Люксембургском дворце, под грохот артиллерийского салюта. Присутствовали все пять членов Директории во главе с Баррасом, одетые чрезвычайно пышно. Приветствие от лица Республики зачитал министр иностранных дел Республики, гражданин Талейран, облаченный в шитый золотом парадный костюм, в шелковых чулках, скорее подходивших бы не «…верному слуге Республики...», a самому изысканному из маркизов двора Людовика XV.
Его речь соответствовала его костюму: она содержала множество комплиментов, a больше всего превозносилась «…классическая простота и скромность генерала Бонапарта, спасителя Отечества, презирающего пустую пышность и устремленного лишь к вершинам духа…». Кончалась речь тоже сильно: благодаря деянием генерала Бонапарта «…вся Франция будет свободна, кроме разве что только его самого – ибо его ведет вперед сама Судьба…».
Наполеон Бонапарт ответил речью короткой и лишенной особых риторических высот. Он просто сказал, что Республика была вынуждена сражаться против королей старой Европы, не желавших признать ее свободу. Он сказал, что две тысячи лет в Европе правили феодализм, религия и монархии и что эра демократии, правления народа, только начинается. И добавил, что подписанный им в Кампо-Формио мир дает свободу и другим нациям – он имел в виду вновь учрежденные «республики» вроде Батавской или созданной им Цизальпинской. Речь кончалась так: «Как только судьбы Франции будут прочно устроены на твердой основе естественных законов, Европа тоже станет свободной». Гром аплодисментов. Скромно поклонившийся оратор, истинное воплощение республиканских добродетелей, в обычном мундире (он не надел парадной формы даже ради такого случая, как чествование его побед), сел в свое кресло.
Вслед за ним говорил Баррас. Он сказал примерно то же самое, что и Талейран, только не так красиво. Окончив речь, он заключил «…лучшего полководца Франции…» в свои объятия. В зале шептались, что с куда большим удовольствием он обнял бы его жену. Ее, правда, в то время в Париже не было – она была все еще в пути. Путешествовать со скоростью своего супруга она не умела и добиралась из Италии еще долго, добрый месяц после его прибытия в столицу.
Церемония закончилась. Генерал Бонапарт удалился в свой скромный дом, который он приобрел после возвращения в Париж. От участия в празднествах и банкетах он всячески уклонялся, разве что иногда показывался публике в театре. Вел себя подчеркнуто скромно и говорил, что его единственной радостью была надежда посвятить себя науке. И действительно, охотно беседовал с Лапласом.
Во всем этом скромном и в высшей степени достойном поведении была и другая сторона. В частном письме членам Директории, написанном еще из его ставки, о новоучрежденных республиках в Италии было сказано следующее [1]:
«Вы воображаете себе, что свобода подвигнет на великие дела дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ… В моей армии нет ни одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на улицах, которые только грабят и ни на что не годятся…»
Он еще добавил, что держать тамошнее население в руках можно только с помощью «…суровых примеров…».
Народным ликованием он тоже особо не обольщался и говорил, что народ с такой же поспешностью бежал бы за ним, если бы его везли на гильотину. По-видимому, много думал о своих отношениях с Директорией. Устроенный ему государственный прием был, конечно, очень хорош. Но в сентябре 1797 года в Вецларе, в Германии, внезапно скончался Лазар Гош, известный и популярный генерал.
Говорили, что он был отравлен.
III
28-летний воитель и герой просто неизбежно становится объектом пристального внимания лучшей половины рода человеческого, и генерал Бонапарт в этом смысле не стал исключением. Самые разные дамы очень и очень добивались близкого с ним знакомства, и при желании он мог бы завести роман с любой из самых интересных женщин Парижа. Особенно домогалась его дружбы супруга шведского посла во Франции, баронесса де Сталь (Анна-Луиза Жермена де Сталь (баронесса де Сталь-Гольштейн; Anne-Louise Germaine baronne de Stal-Holstein), известная просто как мадам де Сталь).
Супругой своему мужу она была, впрочем, вполне номинальной – они уже были негласно разведены, но продолжали жить в одном доме. Мадам де Сталь была хозяйкой самого блестящего интеллектуального салона столицы, была окружена талантливыми людьми и довольно влиятельна. Утверждалось, например, что назначение «…гражданина Талейрана…» на пост министра иностранных дел устроила именно она.
Так вот, за генералом Бонапартом она форменным образом ухаживала. Возможно, в ней говорила страсть коллекционера – у нее уже был в жизни пылкий роман с графом Нарбонном, бывшим военным министром Франции.
Генерал Бонапарт отнесся к ней скорее холодно – если к красивым женщинам он был довольно равнодушен, то умных определенно не переносил. Она, однако, будучи особой возвышенной, чрезвычайно интеллектуальной (в 15 лет написала комментарии к очень серьезному труду своего отца, великого финансиста Неккера, о состоянии налоговой и финансовой системы Франции) и будучи наделена литературным даром, оставила потомству интересное описание Наполеона Бонапарта – такого, каким она его видела в 1798 году:
«…лицом он худ и бледен, но не неприятен. Он маленького роста, и лучше выглядит на коне, чем на ногах. Манеры у него странные, хотя он вовсе не застенчив… Когда он говорит, то пленяет тем впечатлением превосходства, которое производит, хотя у него нет никаких качеств ни человека из хорошего общества, ни человека из круга ученых. Когда он говорит о чем-то, что он пережил сам, в нем видно живое воображение итальянца. Но я всегда помню о глубокой иронии, с которой он относится ко всему – и к самому высокому, и к самому прекрасному, и даже к собственной славе…»
Это все вещи, так сказать, фактические, по-видимому, она просто описывает то, что видит.
Дальше, однако, следует пассаж, который как-то невольно наводит на ум воспоминания о стиле Д.С. Мережковского:
«…Он не хорош и не плох, не добр и не жесток, он уникален, он и не возбуждает, и не испытывает привязанности, он и больше, чем человек, и меньше, чем человек…»
Эта последняя деталь – «…больше чем человек и меньше чем человек…» – особенно умилительна. Трудно найти более выразительный пример высокопарного вздора – истинный Дмитрий Сергеевич.
Ho потом она говорит следующее:
«[для него] …все человечество в целом – противник в шахматной партии, которому он надеется поставить мат…»
Вот это уже похоже на правду.
IV
Назначенный командующим так называемой Английской армией, то есть совокупностью всех тех частей, которые Республика предназначила для вторжения в Англию, генерал Бонапарт уехал из Парижа в инспекционную поездку на побережье. Начал он с Дюнкерка. Тщательнейшим образом проверялись порты, подсчитывалось количество судов, как военных, так и транспортных, на учет были взяты все баржи, которые могли быть использованы для перевозки войск через Ла-Манш, вся артиллерия, имеющаяся в крепостях недавно завоеванных Австрийских Нидерландов (теперешней Бельгии), Голландии и в бретонских портах собственно Франции.
Он уехал из Парижа 10 февраля 1798 года и был страшно занят – в числе прочей своей деятельности он проводил подробнейшие опросы местных рыбаков, торговцев, занимавшихся каботажным плаванием, и даже попросил устроить ему разговор с кем-нибудь из знающих дело контрабандистов, чем несколько смутил таможенные власти.
Однако уже 24 февраля он спешно вернулся в Париж – его настоятельно звал туда Талейран. Шли общие переговоры о мире, и министр иностранных дел находил присутствие победоносного генерала Бонапарта в столице очень желательным.
Директории генерал Бонапарт представил доклад о состоянии дел с вторжением – и доклад был негативным. Абсолютно никаких шансов на успех он не усматривал. Например, в Бресте имеется только 10 военных кораблей, и на них нет никакой подготовленной команды. Однако у него имелись встречные предложения: во-первых, можно было захватить принадлежащий Англии Ганновер (в Англии после смерти королевы Анны правила так называемая «ганноверская» династия), во-вторых, была возможность захвата Египта. И сам генерал рекомендовал именно эту альтернативу: это даст Франции богатую колонию взамен отнятой у нее Канады, резко оживит всю французскую торговлю в Восточном Средиземноморье, даст возможность добраться до Красного моря и устроить там современный европейский арсенал и откроет дорогу в Индию. Кстати, подробный, хорошо разработанный план, связанный с Египтом, уже однажды был представлен Директории, и его автором был Талейран. Что же касается необходимых для этого предприятия войск, то они найдутся – сейчас, когда с Австрией заключен мир, потребность в них не столь велика.
В общем, имелись разумные доводы в пользу экспедиции в Египет.
Вопрос был передан на рассмотрение исполнительному совету при Директории, а все связанные с ним документы были направлены также и членам самой Директории, в первую очередь, конечно, Баррасу. Впрочем, 24 февраля его секретарь получил и еще одну коротенькую записку, предназначенную для его сведения [2]:
«…Бонапарт неожиданно вернулся сегодня вечером. Прошу вас, передайте Баррасу, как глубоко я сожалею о том, что не смогу быть у него сегодня на ужине. Скажите ему, чтобы он меня не забывал. Вы-то знаете, в каком положении я нахожусь,
Подписано: [Жозефина] Ла Пажери Бонапарт».
V
Формально меморандум об экспедиции в Египет был подан Директории 5 марта 1798 года. Но фактически все уже было решено, и колеса государственной машины «…Франции VI года Республики...» завертелись с не свойственной им обычно быстротой. Серия декретов последовала сразу, в день подачи меморандума. Была образована «Комиссия по Вооружениям Средиземноморского Побережья», предложенная Наполеоном Бонапартом для координации всего процесса. Отданы распоряжения о накоплении запасов продовольствия и амуниции в портах Тулона и Марселя. Министру флота было велено подготовить военные корабли и снарядить их всем необходимым для трехмесячного похода. Пункт назначения держался в строгом секрете, о нем знала только дюжина людей, близких генералу Бонапарту, все приготовления велись с большой энергией – правительство Директории присвоило им высокий приоритет. Уже в середине марта 1798 года военное министерство уведомило армейских интендантов юго-востока страны о том, что через их территории проследуют войска, нужды которых они обязаны обеспечить как продовольствием, так и транспортом. Армейские части стягивались отовсюду – и с Рейна, и из Италии, и из внутренних районов Франции – к Лиону, откуда Роной отправлялись на баржах к берегу Средиземного моря.
Секретность была столь велика, что даже генерал Клебер, назначенный в главный штаб Английской армии, то есть вновь формируемой армии, предназначенной для действий против Англии, не знал, куда он, в сущности, направляется, приказы предписывали ему только то, что он должен явиться в Лион. Министр флота был извещен о реальной цели экспедиции только в середине марта. Что интересно: Директория, которая под самыми разными предлогами отказывала Бонапарту в накоплении войск на побережье у Дюнкерка, сейчас делала все возможное, чтобы ускорить накопление войск у Тулона. По-видимому, ее члены не хотели, чтобы под командой отважного генерала Бонапарта собирались части, которые он мог использовать неизвестно как. А если известно, куда они будут направлены – и это «куда» далеко, за морями, то процесс отправки следовало ускорить, и при этом – максимально ускорить. 30 марта 1789 года генерал Бонапарт известил главу интендантской службы армии, что ему потребуется снабжение для пяти дивизий на срок в два месяца. Дивизиям были выделены пять портов, в которых они должны были сконцентрироваться: Марсель, Тулон, Генуя, Аяччо (Корсика), Чивитавеккья. К его войскам приписывался медицинский персонал в составе 18 докторов и хирургов и трех сотен помощников докторов и фармацевтов. Отплыть собирались 9 апреля, но собрать достаточное количество морского транспорта к этому времени не удалось.
Первого апреля по промашке редакции полуофициальная газета «Moniteur» сообщила своим читателям, что научная и военная экспедиция отправляется в Египет. В целях сократить ущерб через три дня был опубликован официальный материал, связанный с «…ожидающимся прибытием генерала Бонапарта в Брест…». Тем временем была заказана походная типография, оснащенная в том числе арабскими и греческими шрифтами, к экспедиции был приписан целый отряд ученых: астрономы, математики, геолог, химик, археологи, переводчики, инженеры, взятые взаймы в департаменте мостов и туннелей, и даже специалист по воздушным шарам – он мог потребоваться армии для организации воздушного наблюдения. В довершение всего генерал Бонапарт, испытывая нужду в наличных, именем Директории предписал командующему французской армии, размещенной в Швейцарии, захватить в казначействе Берна три миллиона франков золотом и под усиленной охраной отправить эти деньги ему. Англичане характеризовали генералов Французской Республики как «…разбойников…», и самым талантливым разбойником считали Бонапарта.
Ну, как мы видим – у них были для этого известные основания.
VI
Дамам, имеющим секреты, лучше не ссориться со своими горничными. Эта мысль – казалось бы, очевидная – не приходила в голову Жозефине Бонапарт. Как существо впечатлительное, думала она не головой… И она, поскандалив с одной из своих горничных, уволила ее. Та, будучи обиженной до глубины души, явилась к генералу Бонапарту и рассказала ему о романе его жены с неким лейтенантом Шарлем. Имя оказалось знакомым. Лейтенант Луи-Ипполит Квентин Шарль служил в Итальянской армии, был адъютантом полковника Леклерка и побывал весной 1796 года в Париже, где и познакомился с женой командующего. Потом сопровождал ее в поездке в Италию и вообще бывал в ее кругу. Генерал Бонапарт, по-видимому, не поверил горничной, но попросил своего старшего брата, Жозефа, проверить, что же все-таки там произошло…
Жозеф навел справки – и явился к брату с отчетом, от которого у того потемнело в глазах. Потому что горничная много знала про свою хозяйку, но мало что понимала в сложных вопросах армейского снабжения. А вот Жозеф Бонапарт, занимавшийся этими делами еще с тех времен, когда его брат, Наполеон, был всего лишь капитаном, разбирался в них очень основательно.
Ну, и он доложил, что, помимо всяких мелочей – вроде оргии, устроенной этой парой в Венеции, – и Жозефина, и лейтенант Шарль вложили некоторые деньги в компанию, занимавшуюся военными контрактами для Итальянской армии и переключившуюся впоследствии на операции с покупкой и продажей «…национализированной собственности…» в оккупированных французской армией регионах, в основном недвижимости, принадлежавшей монастырям и аббатствам. Эти операции приносили им обоим солидные дивиденды. Так что к пламенной страсти примешалась и дурно пахнущая коммерция, и было совершенно очевидно, что схему и выдумал, и осуществил лейтенант Шарль, а мадам Бонапарт замешал в нее в основном в целях защиты от возможного расследования. Между супругами состоялся крайне неприятный разговор. Жозефина прибегла к следующей тактике защиты: она все отрицала, твердила, что ее оклеветали, – а попутно заливалась слезами. Странным образом метод оказался успешным. Наполеон сделал ей строгое внушение, велел в будущем вести себя поскромнее и переключился на другие дела.
Почему он решил так сделать – и неизвестно, и непонятно. Предлагались самые различные объяснения, например, указывалось, что одним из пайщиков компании, куда инвестировал свои деньги оборотистый лейтенант Шарль, был Баррас, и устраивать скандал братьям Бонапартам было не с руки. А может быть, Наполеону Бонапарту в тот момент было не до супруги, потому что как раз в это время случился инцидент в Вене – там сорвали флаг Республики и устроили шумную антифранцузскую манифестацию. Австрию решили припугнуть – и генерал Бонапарт был вызван в Париж. Пугало страшнее было трудно придумать – австрийцы немедленно пошли на попятный. Сам он, по-видимому, рассчитывал на назначение где-нибудь на Рейне или даже на то, что его инкорпорируют в Директорию. Но нет… Бонапарту было сказано: согласно законам, он в свои 28 лет не может быть членом Директории, что минимальный возраст для этого – 40 и что теперь его долг – немедленно вернуться к своим войскам и отправиться морем в Египет, чтобы выполнить миссию, возложенную на него Республикой. Он так и сделал.
В числе его адъютантов с ним вместе отправился за море и его пасынок, 17-летний Эжен де Богарнэ, сын Жозефины от первого брака.
VII
Французский флот вышел из портов Тулона и Марселя только 19 мая 1798 года. Отплытие несколько раз откладывалось – слишком уж много проблем оказались нерешенными. Генералу Бонапарту пришлось, например, иметь дело с форменной забастовкой моряков, которым не заплатили их жалованье: колеса бюрократической машины действительно вертелись быстрее, чем обычно, но вот обычный тогдашний уровень хищений меньше не стал, и отпущенные казначейством деньги, помимо своего прямого предназначения, разошлись еще и по множеству маленьких ручейков. Не хватало очень многих предметов снабжения, но косвенным образом этой беде помогла другая – высокий уровень дезертирства. Некоторые части потеряли до четверти своего состава. Не всегда помогала и погода – перед самым днем отплытия разразился огромный шторм. Тем не менее в конце концов флотилия двинулась в путь, и она была огромна: 365 самых разнообразных судов, транспортных и военных.
Они были буквально набиты людьми и припасами. Флагманский корабль, «Ориент», вооруженный сотней пушек, нес на своих трех палубах до 2000 человек – вдвое больше, чем считалось возможным. К тому же на нем было собрано необычайно большое число офицеров в высоких чинах – на корабле размещалось все военно-морское и все армейское руководство экспедиции, со всеми своими ассистентами и адъютантами. К кораблям, вышедшим из французских портов, присоединились те, что вышли из Генуи и Чивитавеккья, последней к флоту присоединилась группа судов с Корсики, из Аяччо.
Всю эту армаду надо было держать хоть в каком-то порядке, и движение шло той скоростью, на которую были способны медленные транспортники, вовсе не предназначенные для участия в парусных гонках.
Огромной удачей оказалось то, что удалось обмануть англичан – они пришли к выводу, что целью экспедиции была Ирландия, и сторожили французский флот у Гибралтара. В результате первая цель похода, переход до Мальты, оказалась достигнутой без помех.
Мальтийские рыцари организовать эффективное сопротивление не смогли – у них было мало сил, артиллерия крепостей устарела, городское ополчение, срочно мобилизованное на защиту острова, оказалось совершенно небоеспособным – и Мальта капитулировала. 13 июня 1798 года в приказе по армии генерал Бонапарт провозгласил, что «…знамя свободы развевается над фортами Мальты…». Вскоре он известил Директорию, что в церкви Святого Иоанна, где хранилась казна Мальтийского ордена, захвачена сумма в один миллион девятнадцать тысяч пятьдесят один франк. Особенно трогателен этот одинокий франк, пришпиленный в конце счета, – так и видна поистине бухгалтерская забота о точности. Отчет добавляет также, что дополнительные суммы были найдены во дворце Великого магистра ордена и в церкви Святого Антония, что всего собрано сто двадцать семь тысяч сто сорок четыре франка и что примерно миллион франков остается на Мальте для покрытия нужд гарнизона, который генерал Бонапарт предполагает оставить на острове.
Согласно сведениям, приводимым Аланом Скомом [3], еще примерно 5 миллионов золотых франков в отчете не появились, не считая предметов роскоши и драгоценностей – еще миллиона на два, по самой скромной оценке. Добыча была значительной – и генерал Бонапарт предпочел оставить ее себе и своим генералам.
Поддерживать золотом Директорию он больше не желал.
VIII
Английская эскадра вошла в Средиземное море во второй половине мая 1798 года и двинулась к французскому побережью. Но в ночь с 20 на 21 мая она попала в шторм, и ее флагманский корабль, 74-пушечный «Vanguard», получил такие повреждения, что едва не погиб. Эскадра была невелика – три линейных корабля и четыре легких фрегата, так что ее командующий, контр-адмирал Нельсон, счел за благо запросить о поддержке и повернул к Гибралтару. 7 июня он встретился с посланными ему на подмогу судами и получил инструкции: выяснить наконец, куда же направляется французский флот?
Нельсону в июне 1798 года было неполных 40 лет, но он уже успел потерять в сражениях глаз и руку и приобрести орден Бани, чин контр-адмирала и репутацию храброго офицера, с большой инициативой, которому можно доверить рискованное дело. Но французский флот успел уйти из Тулона и прочих портов, собраться вместе и двинуться в поход еще в последних числах мая, и Нельсону оставалось только гадать, куда же он направится. Выбор был широк: Неаполь, Сицилия, Испания, Египет, Сирия, возможно – даже Стамбул. Не следовало забывать и возможность того, что первоначальная оценка Адмиралтейства – французы пойдут к Гибралтару с целью прорваться к побережью Ирландии – тоже могла оказаться верной.
17 июня эскадра Нельсона подошла к Неаполю и узнала, что французы тут не появлялись. 22-го числа английский флот подошел к Мессине и получил сообщение, что французские войсковые конвои подошли к Мальте, заняли ее крепости и ушли в неизвестном направлении. Нельсон решил, что цель Бонапарта – Египет, и уже к 28 июня примчался к Александрии. Там о французах и не слыхивали.
Позже выяснилось, что угадал-то он правильно, но, поскольку английский флот не был связан охраной медленных транспортов, то он обогнал своего противника, и оба флота в ночь на 23 июня, следуя параллельными курсами, прошли в сотне километров друг от друга, не обнаружив при этом ничего подозрительного.
Эскадра Нельсона двинулась из Александрии к Кипру, обследовала Родос, повернула к черноморским проливам, ушла южнее, к Криту, и в итоге вернулась в Сицилию, встав в порту Сиракуз.
Там-то Нельсон и узнал о том, как феноменально не повезло ему и как феноменально повезло Бонапарту – французы были уже в Египте.
«У чертовых детей чертовское везение!» (The devil’s children have the devil’s luck!») – воскликнул эмоциональный британский адмирал. Выражение это впоследствии настолько привилось, что журнальные карикатуристы его даже проиллюстрировали, изобразив дьявола собственной персоной, держащего на коленях запеленутого младенца с лицом Бонапарта.
Но кто бы ни помогал французам – черт, дьявол или все силы Ада, – Горацио Нельсон собирался положить этому конец.
Он направил свою эскадру к Александрии.
IX
Ближе к вечеру 1 августа 1798 года генерал Клебер, назначенный губернатором Александрии, увидел на горизонте яркую вспышку, а через пару минут до него донесся и приглушенный расстоянием грохот. Он, конечно, не понял в тот момент, что произошло, но при желании мог бы прикинуть расстояние от места, где случилось что-то необычное, до домика в Александрии, в котором он разместил свой штаб. Разница в скорости распространения света и скорости распространения звука для образованных европейцев была уже понятна – ее измерил еще Уильям Дерхэм, друг и помощник Ньютона. Если бы Клеберу удалось засечь время разницы между мгновением вспышки и первым раскатом грохота, то измеренная таким образом дистанция равнялась бы примерно 25–30 километрам – расстоянию по прямой между Александрией и стоянкой флота у Абукира. В ту секунду, когда в Александрии увидели вспышку на горизонте, взорвался флагман французской эскадры, громадный трехпалубный «Ориент».
Контр-адмирал британского флота Горацио Нельсон наконец настиг своего врага… В английскую историю это событие вошло как «Битва при Ниле». Нельсон одержал блестящую победу, полностью разгромив противника.
Наполеон Бонапарт, в числе прочих своих талантов, умел формулировать принципы своего представления о военном искусстве в виде коротких афоризмов. Одним из афоризмов был такой:
«Армия баранов, которой предводительствует лев, сильнее армии львов, которой предводительствует баран».
Интересно приложить эту максиму к тому, что произошло у берегов Египта в один месяц, с 1 июля и по 1 августа. Английский бриг капитана Харди разминулся в Александрии с французским фрегатом «Юнона» всего на два часа – «Юнона» пришла в порт, когда англичан там уже не было. Узнав, что английский флот где-то неподалеку, генерал Бонапарт мигом поменял все свои планы и приказал начать высадку на берег немедленно, не дожидаясь даже захода в порт. Времени было мало, причалов не было вообще, и людей надо было на необорудованный берег доставлять шлюпками. Сам он ступил на берег в час ночи 1 июля 1798-го, с ним было всего 5000 человек, и он немедленно повел их на Александрию. Это было очень рискованным делом, но генерал рассудил, что риск проведения активных действий меньше риска пассивного бездействия.
Он и дальше действовал так же и после взятия Александрии, разгрузив наконец в ее порту транспортные корабли, повел свою армию на Каир. Идти пришлось пустыней, местность была не разведана, вокруг его войск вились вражеские всадники, отставших от колонн, как правило, убивали – но он дошел до пирамид, дал бой войску мамлюков, разбил их и занял столицу Египта.
Командующий флотом адмирал Брюйес, подчиненный ему, сперва был озабочен тем, чтобы выгрузить на берег армейские части. Когда это удалось сделать, он выяснил, что войти во «внутренний» порт Александрии он не может, потому что у его кораблей слишком большая осадка и что его экипажам не хватает ни воды, ни продовольствия. Пополнить запасы ему было негде, стоять на открытом рейде было нежелательно, подойти ближе к берегу, под прикрытие пушек нового французского форта на мысе Абукир он не может из-за мелей, и надо что-то делать. Выход был: очень рискованный из-за нехватки припасов переход к острову Корфу – там имелась французская военно-морская база. Как мы видим, генерал Бонапарт в аналогичной ситуации выбрал рискованный поход в неизвестность. Адмирал Брюйес остался на якоре у Абукира – и простоял там вплоть до 1 августа. Там его и застигла английская эскадра.
У Нельсона было около тысячи пушек – против тысячи двухсот у французов. Он не знал здешних вод и рисковал нарваться на мели.
Тем не менее поступил он «по-бонапартовски» – атаковал противника с ходу, причем рискнул направить часть своих кораблей мелкой водой, втиснувшись между берегом и стоящей на якоре французской эскадрой. Один из них действительно сел на мель, но остальные прошли, и французские корабли оказались в незавидной позиции – их суда один за другим брались под перекрестный огонь с двух сторон, не имея возможности помочь друг другу. Французы дрались как львы – но командовал ими, увы, «баран». Французский флот был разгромлен.
Чертовской удаче Бонапарта пришел конец.
Примечания
1. Цитируется по «Наполеону» Е.В. Тарле, изд. Академии наук СССР, 1959, стр. 58.
2. Napoleon, by Emil Ludwig, translated to English, Garden City Publishing Company, New York, 1924, page 115.
3. Napoleon Bonaparte, by Alan Schom, Harpers Collins, NY, 1997, page 105.