Генерал Республики
I
Тереза Кабаррюс вышла замуж столь же рано, как и Летиция Рамолино – ей было тогда, в 1788 году, неполных 14 лет. Но на этом сходство между этими юными особами заканчивалось. Если Летиция Рамолино была девушкой необразованной и преданной семейным ценностям, то Тереза имела поистине артистические наклонности, серьезно училась искусству рисовать, а темперамент имела настолько бурный, что ее батюшка, почтенный испанский финансист, дон Франциско Кабаррюс, поспешил от греха подальше выдать ее замуж, ибо у нее намечался роман с юношей-французом на год ее старше, месье Лабордом, и дон Франциско опасался, что дело может зайти слишком далеко.
Таким образом Хуана Мария Игнация Тереза де Кабаррюс стала маркизой де Фонтане и в этом качестве была представлена ко двору Людовика XVI. В 1789-м она родила сына, но согласно злой молве его отцом был не ее супруг, а некий французский дворянин, сильно превосходивший его и умом, и внешностью, и галантностью.
Когда грянула революция и маркиз де Фонтане бежал из Франции, она не последовала за ним, а осталась в стране – все ее симпатии были на стороне нового строя. Даже обратилась однажды к Конвенту с петицией о предоставлении политических прав женщинам… Она взяла себе свою девичью фамилию и с мужем в 1791 году развелась – но Террора в версии Максимилиана Робеспьера она, конечно, не предвидела. Она решила бежать в родную Испанию, была задержана в Бордо и как «…жена эмигранта…» угодила в местную тюрьму. Дело могло бы окончиться очень плохо, но ей повезло – она досталась в качестве добычи уполномоченному Конвента в Бордо, некоему Тальену. Он был человек вроде Фрерона или Барраса и охотно использовал свои неограниченные полномочия не только для казней, но и для личных целей, вроде грабежа и вымогательства. Его отец был экономом в имении некоего маркиза, и, по-видимому, идея получить бывшую маркизу де Фонтане в качестве покорной наложницы грела его сердце.
Впрочем, очень скоро из рабыни «гражданина Тальена» – как с суровой республиканской простотой было принято тогда выражаться – Тереза стала скорее его госпожой. Он не на шутку в нее влюбился, слушался во всем и, когда окончился срок его «командировки», взял ее с собой в Париж. Робеспьер Тальена отказался принять. Он готовил новый виток Террора. В списках вероятных жертв в нем фигурировали многие из уполномоченных Конвента, обвиняемые в коррупции, в том числе Баррас, Фрерон и Тальен.
Терезу заключили в тюрьму. Она ожидала казни со дня на день – головы в те дни с плеч слетали легко. Тереза сумела тогда переправить Тальену записку, ставшую знаменитой:
«…Я умираю оттого, что принадлежу трусу…»
Утверждают, что это подтолкнуло его к участию в заговоре 9 термидора, свалившем Робеспьера, – но, честно говоря, это сомнительно. Он, безусловно, любил свою подругу, но свою жизнь, наверное, ценил не меньше, так что побудительных причин к действиям у него было достаточно и без записки. Заговор удался, на гильотину отправился сам Робеспьер. Тереза вышла из тюрьмы, а 26 декабря 1794 года вышла за Тальена замуж. Впрочем, она вскоре его оставила для Барраса.
В общем, она заслужила прозвище Notre-Dame de Thermidor, была признанной первой дамой, законодательницей мод и причуд, в ее салоне собирались самые интересные люди Парижа, которых хозяйка любила шокировать, появляясь перед гостями в платьях, сделанных из тончайшего прозрачного муслина. Есть ее портрет, на котором и этот откровенный наряд спадает с одного плеча так, что оставляет одну ее грудь совсем открытой. Баррас был в ту пору главой Директории, располагал практически неограниченными средствами, закатывал частные приемы, о которых ходили легенды, и содержал целый гарем красавиц, в котором состояла и Тереза Тальен, и ее близкие подруги.
О существовании бригадного генерала Бонапарта Тереза Тальен, по-видимому, знала – злая молва утверждала, что однажды он явился к ней с просьбой помочь с покупкой сукна на починку прохудившегося на локтях мундира – но она его вряд ли запомнила.
Так и продолжалось вплоть до октября 1795 года.
II
Зима 1794 года была для Наполеона Бонапарта неудачной. Он прибыл в Париж, где должен был получить назначение в артиллерию так называемой «Западной Армии», она вела войну в Вандее. Taм пылало роялистское восстание, обильно подпитываемое эмигрантами – людьми, деньгами и припасами. Доставлялось это все из Англии, с самым активным содействием со стороны английского правительства. Командовал на Западе генерал Гош, и ему требовались артиллеристы. Однако в силу каких-то непонятных бюрократических причин военное министерство предложило генералу Бонапарту назначение в пехоту. Он вспылил, отказался – и остался ни с чем.
Средств у него не было никаких, а вся свита состояла из двух адъютантов – Жюно и Мармона, которые не покинули своего генерала и в такой беде. В 1795-м ему удалось наконец устроиться в топографический отдел военного министерства, к Карно.
Крупный шанс ему выпал в октябре. В Париже полыхнуло роялистское восстание. Роялисты были уверены, что на этот раз они победят – на их сторону перешли многие части Национальной Гвардии. Конвент передал все полномочия по подавлению восстания Баррасу, которому понадобился «…решительный военный…».
Бонапарт получил назначение примерно так же, как и пост начальника артиллерии когда-то под Тулоном: у него была репутация хорошего специалиста и верного сторонника Конвента, он был знаком с Баррасом, и он подвернулся под руку. Все, что удалось наскрести на защиту Тюильри, где заседал Конвент, составляло 6 тысяч солдат, восставшие превосходили его численностью по крайней мере впятеро и вроде бы имели все шансы на победу. Но дело решили пушки: когда толпы роялистов хлынули на открытую площадь у церкви Святого Роха, их встретила картечь. Восстание было подавлено.
Конвент благодарил Барраса, называя его спасителем Отечества и вознося должную хвалу «…ему и его соратникам…» – в числе которых был и генерал Бонапарт. Его немедленно повысили в ранге до чина дивизионного генерала, а потом Баррас и вовсе передал ему командование Внутренней Армией, то есть всеми частями французской республиканской армии, которые не были на фронте. Теперь он был важной персоной и по Парижу уже передвигался не пешком.
Как знак своего нового статуса, он счел нужным обзавестись каретой. Теперь он был знаком с людьми круга Терезы Тальен, а за одной из ее подруг даже начал ухаживать. В марте 1796 года мадам Тальен получила приглашение на церемонию их бракосочетания.
Дело дошло до свадьбы.
III
Новобрачная в девичестве звалась Мари Жозефа Роза Ташер де ла Пажери, родилась она на Мартинике, a замуж вышла в 16 лет, став супругой виконта де Богарнэ. Несмотря на наличие двух детей, брак их не удался, мадам Богарнэ с мужем часто ссорилась, но в 1794-м судьба свела их вновь – оба были арестованы. Виконта казнили, а его жену – ставшую «вдовой Богарнэ» – спас переворот 9 термидора. В тюрьме она познакомилась с Терезой, и они подружились. Такие вещи, как совместное заключение и ожидание смерти на эшафоте, все-таки сильно сближают.
Они продолжали дружить и после счастливого спасения, хотя Роза де Богарнэ была и старше своей подруги Терезы на целых 12 лет. В голове у нее, в отличие от мадам Тальен, было довольно пусто, но она была весела, обладала живым характером, все еще была красива – и нравилась Баррасу, который, право же, ценил женщин не за их интеллектуальные качества. Она была его любовницей, неизменной гостьей на его частных приемах и, по слухам, танцевала для хозяина дома «…будучи без всяких покровов…», как деликатно выражались в ту далекую пору.
У нее были и другие «близкие друзья», помимо Барраса, – например, генерал Лазар Гош, тоже, как и она, угодивший в тюрьму и тоже спасенный термидорианским переворотом. Баррас против романов своей подруги Розы де Богарнэ не возражал – он не был ревнив. Среди ее окружения появился и еще один генерал – по сравнению с Гошем и Баррасом не столь счастливый, ибо он не делил с ней радости жизни, а лишь следил за ней с нескрываемым обожанием.
В конце концов она написала ему письмецо – оно было датировано 20 октября 1795 года, – в котором написала следующее:
«…Вы совсем забыли вашего друга, который к вам расположен, и больше не приходите навестить меня. Приходите ко мне завтра к обеду.
Доброй ночи, мой друг, я вас обнимаю (Mon ami, je vous embrasse)…»
Подписано письмо было как обычно – вдова Богарнэ.
Он ответил ей самым нежным образом, а уже в следующем письме обратился к ней на «ты», заменив формальное «vous» неформальным «tu». Принимая во внимание правила времени и среды, в которой эта переписка происходила, мы можем с уверенностью предполагать, что генерал наконец был осчастливлен интимной близостью с предметом своего обожания. Во всяком случае, влюбился он просто неистово. Настолько, что настаивал на том, чтобы называть свою возлюбленную Жозефиной, а не так, как все – Розой. Он хотел иметь для нее особое имя, которым называл бы ее только он сам. Во всяком случае, он – к немалому, надо полагать, изумлению своей подруги – настаивал на браке.
В итоге она посоветовалась со своими друзьями – в первую очередь с Баррасом. Тот посоветовал ей не отказываться – генерал был на виду, уже командовал Внутренней армией и должен был вскоре получить и другое назначение. Вдова Богарнэ согласилась с доводами ее давнего и преданного друга.
Она приняла предложение.
Бракосочетание происходило в мэрии. Свидетелями со стороны невесты были Жан-Ламберт Тальен, его супруга, Тереза Тальен, и Поль Франсуа Жан Никола (виконт де) Баррас, фактический глава правительства Франции. Жениха представлял только капитан Ле Маруа (Le Marois), а сам он прибыл на собственное бракосочетание с большим опозданием, когда мэр, уже и не чая его увидеть, ушел домой.
Тем не менее церемония состоялась. В документах Наполеон Бонапарт прибавил себе один год, указав, что родился в 1768-м (вместо 1769-го), и в силу каких-то непонятных причин сообщил, что местом его рождения является город Париж – вместо Аяччо.
Вдова Богарнэ со своей стороны убавила себе 4 года, записав годом своего рождения 1767-й вместо 1763-го. В довершение всего – что выяснилось уже много позже – свидетель генерала Бонапарта не имел права быть свидетелем (ему, несмотря на его капитанский чин, было всего 18 лет), а служащий мэрии, заменивший самого мэра по случаю его отсутствия, не имел законных прав на регистрацию браков.
Медовый месяц длился два дня. По истечении этого времени счастливый новобрачный, генерал Наполеон Бонапарт, отбыл в Ниццу, в штаб-квартиру Итальянской армии.
Его безутешная супруга осталась в Париже.
В английских журналах того времени (1797) публиковались карикатуры, изображавшие Барраса в обществе танцующих перед ним обнаженных Терезы Тальен и Жозефины Бонапарт – жен известных людей Республики.
Англичане всегда рады понасмешничать над важными лицами.
IV
Франция при Бурбонах в социальном смысле делилась на духовенство, дворянство и всех остальных. Это третье сословие включало в себя 96 процентов населения, платило все налоги – и не имело никакого голоса в принятии государственных решений, как бы серьезно они ни затрагивали его интересы. Люди, входившие в него, были лишены всех прав на серьезное продвижение, что воспринималось как нечто естественное во времена, когда огромное большинство податного населения составляли крестьяне, и как нечто совсем неестественное, когда в нем стали появляться люди вроде Вольтера.
Общее настроение, наверное, лучше всех выразил аббат Сийес с его знаменитым:
«Что такое третье сословие? – Все!
– Чем оно было до сих пор? – Ничем!
– Чем оно желает быть? – Чем-нибудь!»
Сказал он это в 1789-м, но система дала трещину чуть раньше – в 1787-м.
Государственные финансы Франции находились в состоянии кризиса еще со времен неудачной «войны за испанское наследство», с 1714 года. Правление Людовика XV превратило кризис в катастрофу: долги государства достигли фантастической суммы в четыре с половиной миллиарда ливров. Выплаты по ним оказались уже совершенно непосильны. В попытке поправить дело было созвано Национальное Собрание. Монархия как главная несущая конструкция государства рухнула.
К сожалению, вместе с ней рухнуло и государство. Жизнь во Франции пошла в точности так, как и указывал Гоббс в своем «Левиафане». Он умер за 100 лет до Великой французской революции, но угадал все совершенно верно – общество, живущее вне государственных структур, действительно делало «…жизнь людей в их естественном состоянии одинокой, бедной, неприятной, жестокой и короткой…».
Он, правда, не предусмотрел ни возможностей газетной травли, ни Террора, – но в этом смысле Демулен, Марат, Дантон и Робеспьер поправили его теоретические недоработки. Они убили очень многих – и погибли сами. Революция пожрала своих детей. После казни Робеспьера пожар поутих, время радикалов миновало.
Остались наследники – коррумпированный термидорианский режим, державшийся на людях вроде Тальена, Фрерона, Барраса. Желание как-то закрепить достигнутую шаткую стабильность, но оставить правление в своих руках привело к попытке ввести новую Конституцию. Ее главным положением, с их точки зрения, было правило, по которому две трети состава Конвента нового созыва гарантировалось тем депутатам, которые уже были в нем раньше.
Собственно, именно это и вызвало мятеж 13-го вандемьера (5 октября) 1795 года. Мятеж был подавлен решимостью правительства Барраса и пушками генерала Бонапарта. Баррас упрочил свое положение, а генерала щедро вознаградил.
Он вручил ему вдову Богарнэ и командование Итальянской армией.
V
«Ох, и нагнал же этот молодчик на меня страху!» – сказал генерал Ожеро после первого военного совета, на котором председательствовал новый командующий Итальянской армией, генерал Бонапарт. Это было сильное заявление, если принять во внимание личность того, кто это сказал. Пьер-Франсуа-Шарль Ожеро в королевскую армию Франции поступил в 17 лет – и успешно из нее дезертировал. Он послужил в войсках Пруссии, Саксонии, Неаполя. В 1792 году вступил в батальон волонтеров французской революционной армии. В июне 1793 года получил чин капитана, потом, в том же году, – подполковника и полковника, a в декабре – сразу, минуя чин бригадира, – дивизионного генерала.
К 1795-му из своих 38 лет жизни он провел в армии (той или иной) больше 20 лет – и назначению нового командира, моложе его самого больше чем на 10 лет и не отличившегося ничем, кроме Тулона да еще расстрела толпы в Париже, вовсе не обрадовался.
Генерал Массена насчет нового командующего держался того же мнения. В конце концов, сам Массена тоже был под Тулоном и командовал дивизией, а не какими-то там артиллерийскими батареями. Он был всего на год моложе Ожеро и до Революции чего только в жизни не делал – по слухам, даже занимался контрабандой. Но военный совет с участием генерала Бонапарта и на него произвел впечатление. По крайней мере, шуток насчет того, что «…Бонапарт получил Итальянскую армию в качестве приданого от Барраса…», никто уже больше не отпускал.
Как-то сразу стало понятно, что приказы Наполеона Бонапарта следует выполнять и что он ожидает не только их своевременного выполнения, но даже и предупреждения их отдачи – отсутствие инициативы у подчиненных он рассматривал как признак недостаточной компетенции.
Что же касается должной субординации, то рассказывался такой случай. Генерал Бонапарт сказал генералу Ожеро:
«Вы, генерал, на голову выше меня – но если вы будете мне грубить, я устраню это различие».
И Ожеро ему поверил…
Не поверить было трудно – в раздерганной, разбросанной, раздетой и голодной Итальянской армии установилась твердая дисциплина. Несмотря на то что в армии был некомплект личного состава, несколько бунтующих батальонов было расформировано, зачинщики беспорядков расстреливались, части приводились в порядок во всех отношениях – кроме материального снабжения.
Что же касается снабжения, то генералом Бонапартом был издан знаменитый приказ:
«Солдаты, вы не одеты, вы плохо накормлены. Я поведу вас в самые плодородные страны на свете…»
Воздействовать на солдат призывами к революционному братству он не надеялся, но зато обещал возможности для захвата хорошей добычи. Вообще говоря, тоже ничего особо нового.
Захват добычи ожидался правительством Республики от всех ее армий.
VI
Дело тут было в том, что Национальное Собрание, реорганизовав управление Францией, надеялось разрешить финансовый кризис национализацией церковных земель и введением новых прямых налогов [1]. Под это и выпускались ассигнации – они обеспечивались результатами распродаж конфискованных имений. Все это, увы, провалилось. Собрать новые налоги не удалось, а выпуск все новых и новых ассигнаций привел к тому, что стоимость их упала вдесятеро, и выкуп церковных земель, за которые платили именно ассигнациями, средств правительству не давал, отчего они падали еще больше. Жозеф Бонапарт был не единственным чиновником, кто сожалел о том, что жалованье ему платят не звонкой монетой, а бумажками.
Уже правительству жирондистов, державшихся у власти в течение нескольких месяцев 1792 года, приходила мысль поправить дела посредством войны – помимо захватов и контрибуций, полезных для казначейства, это было и политически полезно, потому что могло сплотить нацию.
Военный министр Лазар Карно в речи перед Конвентом 14 февраля 1793 года определял цели внешней политики Республики в следующих терминах:
«Всякий политический акт, который полезен государству, уже в силу этого законен».
Между ноябрем 1792-го и мартом 1793-го Республика захватила и аннексировала Савойю, Ниццу, современную Бельгию – в то время австрийское владение – и некоторые германские территории.
Взявшие власть в июне 1793-го якобинцы во главе с Робеспьером продолжали ту же практику, они были в принципе против войны, считая, что сначала надо консолидировать завоевания Революции, но у них не было выхода. Расходы правительства превышали доходы в 5 раз – и армии Республики получили приказ выжимать все, что только возможно, с завоеванных территорий. Деятели Термидора, свалившие якобинцев, остановили Террор, но политики внешних захватов и контрибуций не изменили.
В пять месяцев – между сентябрем 1794-го и январем 1795-го – доходы государства составили 266 миллионов франков, а расходы – 1734 миллиона. Дефицит покрывался печатанием ассигнаций. Понятное дело, их курс покатился вниз. С завоеванных территорий в австрийских владениях в Нидерландах было собрано примерно 70 миллионов франков золотом, из которых около половины достигло Франции. Все остальное досталось армии – деньги, конечно, в основном пошли ее командирам, но и солдаты были сыты и одеты, их кормили за счет побежденных. Из завоеванной Голландии создали так называемую Батавскую Республику, что не помешало содрать с нее контрибуцию в 100 миллионов золотых флоринов.
Так что у голодных и оборванных солдат Итальянской армии были вполне разумные ожидания на то, что победы их и накормят, и оденут. Им очень хотелось надеяться, что новый командующий, генерал Бонапарт, способен повести их к победам.
Он их не разочаровал.
VII
Описывать Итальянскую кампанию 1796/97 года Наполеона Бонапарта в каких-то хоть более или менее оригинальных тонах – задача, примерно соответствующая по сложности попытке вырастить фиалку на голом бетоне. Существует совершенно необъятная библиография трудов, посвященная нашему герою, включающая буквально десятки тысяч названий книг и имен авторов, и ни одна из этих работ не обходится без упоминания о так называемой «Первой Итальянской кампании», сделавшей его имя известным по всей Европе. То есть поле утоптано так, что сказать нечего – можно разве что сравнить «крайние» случаи, определить границы оценок.
Если взять биографические книги, написанные на эту тему известными авторами на русском, то можно начать с Дм. Мережковского и его книги «Наполеон». Ну, приведем образчик стиля, в котором написан ее первый том, – вот что он пишет о властолюбии Наполеона Бонапарта:
«…Властолюбие сильная страсть, но не самая сильная. Из всех человеческих страстей – сильнейшая, огненнейшая, раскаляющая душу трансцендентным огнем – страсть мысли; а из всех страстных мыслей самая страстная та, которая владела им – «последняя мука людей», неутолимейшая жажда их, – мысль о всемирности…»
Вы что-нибудь поняли? Приходит в голову мысль, что тут, пожалуй, мы можем скорее узнать что-то про автора, чем про предмет его описаний. Сейчас, когда метафизическая патетика – или патетическая метафизика – несколько вышла из моды, читать весь этот высокопарный бред немного странно. Тем не менее автор в своем смешном захлебе дальше говорит и кое-что дельное. Например, он роняет замечание, что знакомиться с военными кампаниями Наполеона Бонапарта без подробнейших карт и объяснений, доступных разве что специалистам, понимающим предмет, – дело довольно бессмысленное. После чего добавляет бессмысленности собственного изобретения – он объясняет все успехи Итальянской армии тем, что душа солдат и душа их командующего были неким единым целым, связанным кровью (он имеет в виду полученные раны), и потому-то они летели от победы к победе.
На противоположном конце шкалы расположена работа Дэвида Чандлера «Военные кампании Наполеона», которая, кстати, была переведена на русский. Д. Чандлер, во-первых, специалист – он преподавал в Королевской Военной Академии в Сэндхерсте; во-вторых, он англичанин, и уже в силу этого к пафосу не склонен.
Так вот, он быстроту действий Итальянской армии объясняет тем, что армии революционной Франции всегда двигались быстро, потому что не имели ни обозов, ни тылов, а всегда рассчитывали добыть все нужное, захватив это на территории противника. Так что стремительный марш был стандартной тактикой BCEX армий Республики, и солдаты несли на себе только трехдневный запас продовольствия – в отличие от австрийских, располагавших девятидневным запасом, который волей-неволей надо было не нести, а возить.
Солдаты Франции отличались от солдат стран «старого режима» низким уровнем выучки – Революция не могла тратить год или больше на то, чтобы научить новобранцев стрелять аккуратными залпами или разворачиваться в строгие, геометрически выверенные боевые порядки. Зато дисциплина не сковывала их инициативы. Рассыпной строй стрелков, идущих через густой подлесок, для французов был нормой – солдаты не разбегались и без надзора сержантов и делали то, что нужно, без особой на то команды. И в атаки они ходили не развернутой цепью, а густыми тесными колоннами – потери их не смущали, а штыковой удар колонны приводил к прорыву на узком фронте и часто тем самым решал исход боя. В общем, все это – и быстрые марши, и использование вроде бы неподходящей для боя местности, и штыковые удары – все это было изобретено и до генерала Бонапарта.
Но сейчас, в Итальянскую кампанию 1796 года, этот уже хорошо известный арсенал использовал гений и виртуоз.
VIII
Полководцы Республики, как правило, могли рассчитывать на то, что у них будет численный перевес: генерал Дюмурье во время своей кампании 1791 года в Австрийских Нидерландах (современной Бельгии) имел около 50 тысяч человек против 15 тысяч австрийцев. Австрийцы долго держались за счет своего профессионального мастерства, но в конце концов вынуждены были уступить подавляющей массе противника. Итальянская армия отправлялась в поход, имея всего 37 тысяч человек.
Против нее были пьемонтские и австрийские войска, общим числом превышавшие 50 тысяч. Но генерал Бонапарт отличался от генерала Дюмурье – немедленно после вторжения в Италию он всеми силами, что у него были, атаковал австрийцев у Монтенотте. Их главнокомандующий, генерал Болье, с основной частью своей армии находился южнее и на помощь им не поспел. Уступая австрийцам в общем количестве солдат, Бонапарт за счет быстроты и решительности своих действий создал то самое подавляющее численное превосходство, которое имел Дюмурье, но не повсюду, а только в нужном ему месте, – и победил.
Тут же, не теряя ни минуты, он развернул свою армию против войск Пьемонта и разгромил их наголову. Позднее специалисты посчитали, что достигнутые Итальянской армией результаты – «…шесть побед в шесть дней…» – были на самом деле одним непрерывным шестидневным сражением. Уже 28 апреля Пьемонт запросил перемирия.
Оно было ему даровано, но на тяжелых условиях: король Пьемонта, Виктор-Амедей, сдавал без боя две сильные крепости, обязывался не пропускать через свою территорию никаких других войск, кроме французских, отказывался от Ниццы и от Савойи (уже, впрочем, и так оккупированных французской армией) и обязывался поставлять Итальянской армии все необходимые ей припасы. Но у Виктора-Амедея и выхода не было – ему грозили тем, что отберут у него его столицу, Турин.
Следующим пострадал герцог Пармы. Он, собственно, с Францией не воевал и всячески настаивал на своем нейтралитете. Генерал Бонапарт доводам его не внял. На Парму была наложена контрибуция в два миллиона франков золотом, и уж заодно – герцогству было велено немедленно выделить для нужд французской армии 1700 лошадей. Это было важно – Бонапарт начал поход, имея только две сотни мулов для всех своих транспортных нужд и практически не имея кавалерии.
10 мая 1796 года произошло знаменитое сражение при Лоди. Бонапарт сам со знаменем бросился на мост, под картечь. В завязавшейся отчаянной схватке он был ранен и даже сброшен с моста, уцелев просто чудом. На эту тему, многократно обсуждавшуюся в литературе, мы можем привести два крайне отличающихся друг от друга мнения.
Первое из них принадлежит истинному литератору и интеллектуалу, Дмитрию Сергеевичу Мережковскому:
«…Он упал в болото, угруз по пояс в тине; барахтался и только еще больше угрузал. Хорошо было стоять на мосту героем, но скверно сидеть лягушкой в болоте. Слышал, казалось, и сквозь шум сражения только тихий шелест сухих тростников над собой; видел только серое, тихое небо, и сам затих; ждал конца: то ли тина засосет с головой, то ли австрийцы зарубят или захватят в плен. А может быть, знал – «помнил», что будет спасен…»
То есть храбрый генерал «знал – помнил», что будет спасен, и во всем происшедшем Дмитрию Сергеевичу виден Перст Судьбы. Этот речитатив «знал – помнил» он вообще повторяет на страницах своей книги очень охотно.
Дэвид Чандлер [2], профессор военной истории в Королевской Военной Академии, преподававший также в военных школах США и получивший от Оксфорда почетную докторскую степень, куда более прозаичен. Про эпизод с мостом в ходе сражения при Лоди он сказал просто:
«Повезло...».
IX
15 мая 1796 года французские войска вошли в Милан. За день до этого генерал Бонапарт отправил Директории в Париж донесение:
«Ломбардия принадлежит Республике».
Город Ливорно был занят без боя – просто туда был направлен отряд под командой расторопного и исполнительного офицера. Звали его Иоахим Мюрат, и он был знаком Бонапарту по Парижу. B день 13 вандемьера, при подавлении роялистского восстания, он послал его в пригородный военный лагерь за пушками – приказ был выполнен быстро, и пушки доставлены вовремя. Так что в Ливорно отправлялся человек надежный, и он не подвел и на этот раз.
Генерал Ожеро занял Болонью. Великое герцогство Тосканское было занято, можно сказать, мимоходом, хотя, как и Парма, было нейтральным – но такие мелочи генерала Бонапарта не интересовали. Убийством пяти французских драгун в Луго (недалеко от Феррары) он заинтересовался гораздо больше. Туда был послан карательный отряд, который разгромил и разграбил город до основания, истребив в нем все мужское население в возрасте старше 16 лет. Количество изнасилований учету не поддается.
Армия, не задерживаясь в Тоскане, двинулась на осаду неприступной крепости Мантуя, где засел австрийский гарнизон. Уже под Мантуей Бонапарт получил известие о том, что на выручку крепости из Тироля идет сильная австрийская армия под командой генерала Вурмзера. Этот генерал оказался орешком покрепче разбитого французами Болье – он шел к Мантуе, невзирая на все попытки задержать его, и сумел разбить сперва корпус Андре Массена, а потом – Ожеро.
В тылу у французов был Пьемонт, через который и шли все коммуникации между Итальянской армией и собственно Францией, и что может там случиться, наглядно показал случай в Луго.
В таком трудном положении Бонапарт снял осаду Мантуи. Войска Вурмзера вошли туда, можно сказать, с триумфом – и тут узнали, что тем временем французы напали на австрийский корпус, который шел к Милану. Вурмзер двинулся на выручку, но не успел – корпус был к этому времени вдребезги разбит, и ему самому пришлось думать уже не о победе, а о спасении.
Генерал не посрамил своей репутации – Бонапарт его не поймал, и он смог уйти от него и запереться в Мантуе – но теперь Вене надо было думать о том, как выручить из беды самого Вурмзера. В Северную Италию была направлена спешно собранная австрийская армия, уже третья по счету, под командой генерала Альвинци.
В ноябре 1796 года она была отброшена французами в сражении при Арколе и отступила с большими потерями.
Через полтора месяца после этого, в битве при Риволи 14–15 января 1797 года, Альвинци был разбит окончательно, наголову, и с остатками своей армии буквально бежал к перевалам через Альпы, только и надеясь на то, что ему удастся спастись в Тироле.
В итоге, потеряв всякую надежду на выручку, в начале февраля Вурмзер капитулировал и сдал Мантую. Наполеон Бонапарт принял генерала Вурмзера самым дружеским образом. Видимо, оценил в коллеге профессиональные качества.
А потом пошел на север, угрожая уже самой Австрии.
X
В начале апреля 1797 года генерал Бонапарт получил послание из Вены – его уведомляли, что австрийский император Франц хотел бы начать переговоры о мире. Дело было в том, что собранная с бору по сосенке новая австрийская армия, на этот раз под командованием эрцгерцога Карла, после нескольких неудач отступала, а в Вене уже и вовсе шептались, что в Шенбрунне пакуют коронные драгоценности и куда-то их увозят.
Переговоры начались в Леобене, небольшом городке в Штирии, и окончились до того, как правительство Франции успело сказать хоть слово. Генерал Бонапарт сам переговоры провел, сам их окончил, сам подписал все необходимые документы и мнением Директории при этом ничуть не озаботился. Вообще весной 1797 года он занимался главным образом проблемами политическими и дипломатическими, а вовсе не военными.
Даже его февральская военная экспедиция против Папской области – и то носила политический характер. Папские войска потерпели поражение, и с побежденных была взыскана огромная контрибуция в 30 миллионов франков золотом, не считая того, что армия награбила на месте, так сказать, по ходу дела. В Париж отправлялись картины, скульптуры и, самое главное, звонкая монета, которая помогала держаться шаткой системе французских государственных ассигнаций.
Вот это последнее обстоятельство – как и то, что немалая часть денег прилипала к рукам высоких персон в правительстве Республики, – и давало генералу Бонапарту нужный ему политический эффект. Он становился лицом несменяемым, и его даже не пожурили за самостоятельное заключение перемирия с австрийцами, хотя это явно выходило за пределы его полномочий.
Он не постеснялся и окончательный мир с Австрией заключить сам – в мае 1797 года его войска, прицепившись к инциденту в Венеции, заняли все владения Светлейшей Республики. Теперь, в Кампо-Формио, он предложил австрийцам компенсацию за их потери. Владения Венеции в Италии переходили к созданной им Цизальпинской Республике, а сам город на лагунах, так уж и быть, он отдавал Австрии.
Генералы все-таки не так уж часто создают вассальные государства для своей страны по собственной инициативе, но Бонапарту простили и это. Он сумел оказать Директории важную услугу – его подчиненный, генерал Бернадотт, перехватил в Триесте некоего графа Д’Антрага, эмиссара роялистов.
В бумагах, найденных у него, обнаружились неопровержимые доказательства заговора, в котором участвовал генерал Пишегрю, отважный завоеватель Голландии, а ныне – президент Совета Пятисот, главного органа законодательной власти Республики.
Документы были срочно отправлены Баррасу. Тот не стал торопиться, а сперва подтянул к столице верные части, дождался посланного ему из Италии генерала Ожеро, получил срочно отправленные Бонапартом в Париж 3 миллиона франков – естественно, в золоте – и только тогда начал действовать. 4 сентября 1797 года в Париже прошли массовые аресты, в число подозреваемых включили и двух членов Директории, чьи имена оказались упомянуты в захваченных в Триесте бумагах, – Бартелеми и Карно, и дело было сделано.
Баррас в сентябре полностью победил своих соперников в Париже, а в октябре Наполеон Бонапарт заставил австрийцев подписать в Кампо-Формио тяжелый для Австрии мир, куда больше походивший не на мир, а на капитуляцию.
В ноябре он получил извещение из Парижа: «…его присутствие в столице совершенно необходимо…» Его ждала там триумфальная встреча – и даже день для нее был уже назначен.
10 декабря 1797 года.
Примечания
1. Politics and War, by David Kaiser, Harvard University Press, 1990, page 216.
2. Дэвид Чандлер, английский историк, специалист по Наполеоновской эпохе. Преподавал в Сэндхерсте, английской Военной Академии, и в нескольких высших военных учебных заведениях США. Получил докторат в Оксфорде.