Мой путь. Не корми меня рыбкой, лучше научи меня ее ловить
Болезни преследовали меня с раннего детства. От чего только меня ни лечили! И от золотухи, и от почесухи, и от экзем, и от воспаления железок, и от лимфаденита, и от бесконечных простуд, болезней «уха, горла, носа», и от ангин. Чем только меня ни поили! В чем только ни купали! Чем только ни кормили! Ничего не помогало. Я чахла и хирела. Мне постоянно было трудно дышать, часто болело горло, словно его кто-то разрезал ножом. Страх удушения будил меня по ночам. В воспоминаниях о младенчестве у меня до сих пор возникают ощущения мокрых компрессов, в которые меня укутывали, укладывая спать.
Жили мы в провинциальном украинском городке Бар. И вот однажды мама сказала мне, что мы переезжаем в Крым, к отцу, где он служил. К Черному морю, где много солнца, много винограда и других фруктов. Черное море я представляла себе огромной лоханью, гораздо больше той, в которой купали меня каждый вечер на кухне, только вода в этой огромной лохани была черной-пречерной, чернее, чем вода с настоем череды, в которой меня мыли от экзем и при золотухе. Я очень не хотела покидать своих любимых бабушек и дедушек. «Я не хочу. Не хочу! Не хочу, не хочу, не хочу!» – понимая свое бессилие в решении этого вопроса, бушевала я, мучимая страхами перед грядущими переменами. И мне вдруг приснился необыкновенный сон.
Если верить, что сны открывают нам нашу судьбу, тайны нашего подсознания, и что через сон человек «говорит» с Высшим Разумом, то, похоже, это был именно такой сон. Естественно тогда, в свои три с половиной года, я не могла понять глубину смысла и аллегорию этого сна. Должны были пройти десятилетия, чтобы я в полной мере оценила значение этого сна для моей жизни. Тогда я могла лишь поразиться увиденному и запомнить сон во всех его подробностях. Но каким-то чутьем понимая его фантастичность, я никому не рассказывала о нем до тех пор, пока однажды, спустя много лет, оглянувшись на прожитые годы, я не поняла, что этот сон открыл мне мое истинное назначение, оставив неразгаданной лишь одну загадку – как осуществить то, что тебе предназначено.
Этот сон я считаю теперь ГЛАВНЫМ СОБЫТИЕМ в своей жизни.
А сон был таким.
Я – крошечка, младенец, сижу на огромной, теплой, мягкой ладони Бога (вот именно!), сижу и отчаянно рыдаю: «Не хочу!.. Не хочу!.. Не хочу – не хочу – не хочу!» Я знаю, что меня отправляют куда-то в другой мир, и кричу: «Я боюсь! Я там умру! Этот мир мне враждебен!!!»
А Бог ласково, с улыбкой, наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
– Ты сделаешь его лучше! Ты сможешь! – И подмигнул заговорщически. А потом добавил: – Ничего не бойся! Я всегда буду рядом.
И тут я вдруг понимаю, зачем меня отправляют в другой мир: меня не отвергают, мне дают задание! И мало того, я с удивлением чувствую, что уже готова лететь туда… И лечу!.. Лечу сквозь завихренные сероватые облака с розоватыми просветами и думаю: «Наверное, Он что-то заложил в меня такое, что я смогу!!! Он ведь сказал: „Ты это сможешь!“ И подмигнул!.. Значит, он верит в меня?!. И потом сказал: „Я буду всегда рядом“. Значит, он не оставит меня? Нет! Он, наверное, меня любит. Он же все говорил мне с такой любовью: „Ничего не бойся! Я всегда буду рядом“. Вот это да-а-а!..». Лечу, лечу, кувыркаюсь, купаюсь в пене облаков, и неописуемое блаженство заполняет меня ощущением полного, беспредельного счастья. В душе звучит удивительной красоты музыка. Она во мне и кругом… А я лечу… И вдруг трезвая мысль пронзает меня, как укол иглы: «А может, я сплю?!» Толчок. И я проснулась.
Обычно я редко просыпалась без плача, словно мне было больно возвращаться в мир действительности, но, очнувшись от этого сна, я, может быть, впервые, открыла глаза с улыбкой.
Черное море оказалось вовсе не черным, а сине-зеленым и, уж конечно, совсем не походило на лохань с чередой. Оно было неописуемой красоты, поражало безбрежностью, мощью, великолепием и слитностью с небом. Огромное небо, ослепительно-яркое солнце, необозримый простор моря – они казались мне живыми гигантами. Меня поражало все: игра солнечных лучей с морской гладью вдали; лучи солнца, пронзающие эту гладь и уходившие в таинственную морскую глубь, где ощущалась какая-то другая жизнь; особый запах морского ветра; воздух, вливающийся в легкие, как масло. Первое время после приезда я еще долго болела, вспухали железки, болело горло. Я тосковала без своих дедушек и бабушек, мне недоставало их ласки, внимания. Но постепенно я начала привыкать к новой жизни. Климат Крыма – солнце, море, воздух, скудное питание, богатое фруктами и овощами, сделали свое дело: я превратилась в здорового ребенка.
В Крыму у меня было счастливое детство. Тогда я еще не знала, что счастливое детство в моей стране было далеко не у всех детей и далеко не всем людям в СССР было хорошо. Что творилось на самом деле в 30-е годы за пределами моего знания и ограждением военного городка, где мы жили, я смогла понять значительно позже. А тогда мне казалось, что в Советском Союзе для всех людей так же, как и для меня, «всегда будет солнце, всегда будет море, всегда будет мама, всегда будет папа, и всегда буду я».
Но вот грянула война. Павлоградское военное авиационное училище, куда перевели отца, эвакуировалось под Челябинск. Здесь все было иначе. Моря не было. Гор тоже. Хилые березки, низкорослые кусты боярышника. Дули холодные резкие ветра. Школа, куда меня определили, находилась на приличном расстоянии; чтобы дойти до нее, надо было преодолевать силу ветра. По дороге были вырыты канавы. В них можно было спрятаться от ветра, передохнуть, а потом начиналась борьба с ветром до следующей канавы. Зима длилась бесконечно долго, а короткое жаркое лето пролетало вмиг. Мы – родители, я и маленькая сестра – жили в маленькой комнате в коммуналке. Питанием обеспечивали только детей, взрослые получали хлеб по 200 граммов в день, крупы и чай. Холод был ужасный. Свет постоянно отключали, боясь налетов на аэродром.
Мои силы рухнули. Я снова стала болеть: то грипп, то ангина, то поранила ногу, туда попала грязь, и началась эпидермия. Нога страшно чесалась и покрывалась пузырьками с прозрачной жидкостью, быстро превращающейся в гной. Началось воспаление. Ступня сделалась фиолетово-красной. Краснота поползла от ступни к колену. Лекарств не было. Когда мне стало совсем плохо, мама привела какого-то военного врача. Врач, осмотрев ногу, сказал: «Да – а! Плохо дело! Если дойдет до колена, надо будет ампутировать». И с этим ушел.
Я была в ужасе от такой перспективы, хотя осознать в полной мере нависшее надо мной несчастье, конечно, не могла. Да и что я могла тогда?! Слабая, голодная, трудно переносящая холодный климат, измотанная приступами малярии, единственное, что я могла – каждое утро раскрыть одеяло, смотреть на лиловую линию, ползущую по ноге, подбираясь к колену, и приказывать ей: «Спускайся! Спускайся! Уходи! Прочь! Исчезни!» И через какое-то время она остановилась! А затем, к удивлению всех, словно подчиняясь моей команде, начала спускаться, затухать, и наконец исчезла совсем.
Но вот с чем я справиться не могла очень долго, так это с малярией. Приступы приходили через день и в определенный час, где-то после полудня: с кончиков пальцев рук и ног начинал подступать страшный холод, постепенно он двигался по всему телу, и меня начинало трясти. Сколько бы на меня мама ни накидывала одеял, теплых платков, какие бы грелки ни подкладывала к стопам – ничего не помогало: приступ наваливался, и меня трясло часа три-четыре, а потом я, как выжатая тряпочка, проваливалась куда-то в небытие.
Я приходила в себя лишь на второй день, страшно ослабленная, способная только спать. Я брала книгу, и через полчаса опять проваливалась в сон, через минут двадцать, поднабрав силенок, снова начинала читать, и снова повторялось то же самое. Так длилось больше года. Меня поили полынью, где-то доставали акрихин, с фронта папа передавал хинин. Все безрезультатно. Приступы продолжали трясти меня через день.
Приехал друг отца с фронта, дядя Павлик, человек огромного роста, сильный, крепкий лыжник, посидел у моей кровати, посмотрел на меня, встал, вышел в кухню. И вдруг слышу, как этот сильный мужчина разрыдался и говорит своей жене, тете Марусе: «Она же умирает, вы что, не видите?! Что я скажу Федору, когда приеду?!» Меня это страшно поразило. «Как?! – подумала я. – Большие, взрослые люди не знают, как помочь мне, ребенку?! Так чего же я их слушаю, почему жду от них помощи?! Я не могу умереть просто так: я же еще должна сделать мир лучше! Почему я сама не ищу выхода из болезни?!»
Я начала отслеживать, как начинается приступ. И заметила, что тряска начинается с момента, когда мои ледяные стопы соприкасаются. После этого остановить ее уже невозможно, как бурю на море, пока она сама собой не закончится. И я сказала себе: «Завтра я этого не допущу!» Я сложила ладони в замок, чтобы нажимать пальцами на руки, не давая себе проваливаться в сон, согнула колени, а стопы раздвинула в разные стороны, чтобы они не могли соприкоснуться. Собрав всю силу, какая была во мне, я мысленно направляла ее на колени и раздвинутые стопы. Когда моя энергия ослабевала, и мне хотелось изменить позу, я нажимала пальцами на ладони, не давая себе отвлекать внимание от стоп. Так я пролежала до наступления приступа: в два часа дня он не пришел, в три часа – не пришел, в четыре, и в пять, и в шесть вечера он тоже не появился. В этот день он не пришел. Не пришел он и через день, и через два. Больше у меня приступов малярии не было никогда.
Это была победа! Когда я потом рассказывала об этом врачам, я видела по их лицам, что они мне не верят, считая, что «девочка нафантазировала, она пила хинин, акрихин, и просто наступил момент, когда лекарства накопились в организме и подействовали». Но я-то знала, что это не так. Лекарства не помогали мне. Я-то тогда поняла, что, вопреки знаниям взрослых и врачей, во мне заложены некие силы, способные подавить болезнь. Впрочем, был один врач, который со мной согласился. Он сказал: «Ваше излечение началось тогда, когда вы поставили болезни ультиматум: больше я этого не допущу».
«Болезнь – это же война в организме, – думала я, – когда на тебя нападает вероломный враг, как фашисты на нашу страну. Ты этого не ожидаешь и не готов к тому, чтобы сразу дать отпор, но когда враг начинает угрожать тебе уничтожением, ты собираешь все силы своего организма и, обрушиваясь на него, уничтожаешь его». Так я думала по своему неведению. Мне казалось, что я обладаю особыми силами и могу сделать многое, что я особенная, от Бога. Много позже я поняла, что такими силами обладает организм каждого человека, что клетки нашего тела имеют разум и «соображают», какие вещества взять из крови, а какие отдать. Только не все люди знают, как эти силы использовать.
Именно победа над малярией не позволила мне пасть духом, когда спустя много лет у меня обнаружили опухоль матки величиной в 17 недель беременности. Я тогда как раз мечтала о ребенке, а врач сказал, это нонсенс – речь о моей жизни, и после операции я не смогу вести жизнь обычной здоровой женщины, и уж тем более иметь детей. Его слова были для меня как удар по голове. «Надо искать выход!» – подумала я. Жизнь никогда не сдается без сопротивления. Если ее задумали уничтожить, она активизирует в человеке все – инстинкт самосохранения, логику, разум, воображение, память, предыдущий опыт, знания, навыки, любые умения. Мозг очищается от всего лишнего и работает только на то, что необходимо для спасения жизни.
Первое, что я вспомнила, – рассказ одной женщины о том, что у нее до рождения первого ребенка обнаружили опухоль матки. Врачи советовали ей удалить ее, а она решила рискнуть и забеременела. А когда родила чудного мальчика, опухоль исчезла – рассосалась сама собой.
«Надо сделать так же, – решила я. – Да, но у меня опухоль огромная, да и с кровью непорядок. Гемоглобин можно подкачать питанием. Самое трудное – найти хорошего врача, гинеколога и хирурга в одном лице. Если забеременеть, доносить плод до жизнеспособности и в критический момент сделать кесарево, а затем поместить недоношенного ребенка в инкубатор и вырастить до девятимесячного возраста (я читала, что это возможно), тогда, даже если опухоль не рассосется, пусть вырезают, зато у меня будет ребенок».
Эта идея захватила меня. Первой, с кем я поделилась ею, была моя мама. Она поддержала меня. И мы начали искать врача. Какая бы проблема ни возникала у меня в жизни, я всегда начинаю с того, что ищу информацию – в научных работах, журналах, у знакомых. Беру свою записную книжку, выписываю из нее телефоны всех, кто бы мог мне что-то подсказать или чем-нибудь помочь. Эта работа кропотливая, требующая времени. Но необходимая информация имеет особое свойство – она откликается на зов ищущего.
Наконец меня осенило: «Наверняка где-то есть какой-нибудь научно-исследовательский институт. Там есть ученые, аспиранты, и, может быть, кто-то из них рискнет выйти за нормы своей медицинской профессии и заинтересуется моей идеей, хотя бы для своей собственной кандидатской или докторской. Надо искать там!..»
Действительно, моя старая знакомая, мой врач, которая спасла меня когда-то от заражения крови, выслушав меня, сказала: «Знаешь, у меня есть подруга. Она хирург – гинеколог, работает главным хирургом в Институте акушерства и гинекологии. Я позвоню ей, попрошу тебя принять. Если она тебе откажет в осуществлении твоего замысла, можешь больше не искать никого, потому что она в гинекологии прошла путь от нянечки до доктора наук. Она в этой области „царь и бог“».
Через день я с запиской от своей знакомой с трепетом открыла дверь Института акушерства и гинекологии (ныне Институт материнства). Я понимала – это последняя инстанция, где будет решаться моя судьба.
– Ничего не решайте! – попросила я врача после осмотра, пока одевалась за ширмой. – Выслушайте меня! – И села напротив нее к столу, торопясь изложить свою идею.
Она смотрела на меня, и я видела, что она вникает в суть моей проблемы, на ее лице читался неподдельный интерес.
– А ты сможешь забеременеть в течение месяца? – спросила она, включившись в мои предложения.
– Смогу! – не задумываясь, ответила я.
– Ну, хорошо! Даю тебе месяц. Если за месяц ты не забеременеешь, будем предпринимать кое-что другое…
– Хорошо! – сказала я и, подхватив свою сумку, направилась к выходу. Но столкнулась в дверях с беременной женщиной в слезах, за которой шла сестра с ее медкартой.
Мельком взглянув на них, я помчалась по коридору за своим пальто, словно на крыльях.
– Деточка!.. Деточка!.. Вернись! – услышала я за собой голос врача.
Я обернулась, неуверенная еще, что это относится ко мне. Но врач стояла в дверях и звала именно меня. Что бы это значило?.. Обеспокоенная, я вернулась в кабинет.
– Видишь?! Будешь рыдать, как она! – указывая на плачущую женщину, с большим животом, сказала врач. – Вот! Она забеременела с опухолью, а теперь опухоль растет быстрее, чем плод, и пытается его выкинуть. Так что твоя идея, видимо, не годится. – И, уже обращаясь к женщине и медсестре, распорядилась: – Идите в палату и успокойтесь, я приду к вам минут через десять.
Женщина и медсестра ушли.
– А я от вас не уйду! – сказала я решительно. – Придумайте что-нибудь! Что же теперь мне делать?
– Садись! – решительно сказала врач. – Вот что я тебе скажу: если ты такая храбрая, ступай в Институт хирургии имени Вишневского. Я могу дать тебе направление. Там уже несколько лет проводятся опыты на мышах, кроликах и коровах, и у них хорошие результаты – из трех коров с раком матки две родили здоровых телят.
– А что они делают? – спросила я взволнованно.
Врач взяла чистый лист бумаги, нарисовала на нем круг и в этом круге отделила чертой какую-то часть, заштриховав ее:
– Смотри! Вот этот круг – орган: чистое поле – это здоровая ткань, а то, что я заштриховала, – это опухоль. Обычно опухоль вырезают из больного органа, а края здоровой ткани сшивают. При этом орган уже не может функционировать, как раньше, но жизнь человека спасена. Правда, она уже не может быть полноценной. Поэтому ученые задались целью найти способ избавления от опухоли так, чтобы человек смог жить полноценно и после операции.
Что же предприняли ученые Института Вишневского? Они удаляют опухоль, но не сшивают края здоровой ткани, а на место опухоли вживляют, как заплатку, сетчатую лавсановую ткань. Сквозь эту сеточку, которая как бы служит основой для «штопки», прорастает новая, живая ткань. Орган восстанавливается, а сеточка постепенно распадается и, как все ненужное организму, выводится из него вместе с продуктами распада.
– Гениально! – воскликнула я.
– Да! Это открывает путь к восстановлению любого органа в человеческом теле: и сосудов, и сердца, и почек, и печени, и легких!..
Мне казалось, сам Бог спустил мне лестницу с неба, чтобы, поднявшись по ней, я спаслась и исполнила все, что было мне назначено.
– Давайте! Пишите направление к Вишневскому! – решительно попросила я. Если корова смогла родить здорового теленка, с рожками, с ножками и хвостиком, неужели я не смогу родить человечка?! Я понимаю, что, если только Вишневский согласится, я сделаю прекрасное дело и для себя, и для других.
Врач выписала направление в НИИ Вишневского и сказала:
– Можешь ехать туда сегодня же. Отыщи профессора Даурову Тамару Тимерхановну или Графскую, которую зовут, как и меня, Наталья Дмитриевна. Отдай им это направление. Они уже собираются оповещать женские консультации Москвы, что ищут кандидаток на первую операцию на человеке.
– Так я еще могу не пройти по конкурсу? – испугалась я.
– Я похлопочу за тебя. Позвоню им.
– Ой! Мне вас послали Небесные силы!
Я летела в Институт Вишневского как на крыльях.
Главный корпус Института хирургии имени А. В. Вишневского располагался тогда в старом здании. На первом этаже длинного коридора сгрудилась небольшая кучка женщин с перепуганными лицами. Из их разговора я поняла, что они пришли из разных консультаций Москвы ради той же самой операции. Женщины пугали друг друга своими страхами и воображаемыми последствиями неопробованной на человеке операции.
Когда я вижу смятение в толпе или в любом коллективе, я невольно беру инициативу на себя, чтобы всех успокоить, хотя прекрасно знаю, что всякая инициатива наказуема. Но после объяснения гинеколога я так ясно представляла смысл и великую идею этой операции, что, забыв обо всем на свете, даже о том, что каждая из этих женщин может оказаться моей конкуренткой, я выступила в роли проповедника – утешителя. Вскоре я оказалась в центре внимания притихшей толпы. Женщины окружили меня и не то, чтобы слушали, а просто внимали, впитывая каждое мое слово.
В это время мимо нас, спустившись с верхнего этажа, где лежали больные, прошла статная высокая молодая женщина в белоснежном халате и белой шапочке. В ее внешности и походке читалась сила и уверенность человека, знающего и любящего свое дело. В ее лице, в насмешливом взгляде, свойственном всякому умному и опытному человеку, было нечто притягательное. Она вся светилась уверенностью и доброжелательством. Сразу поняв, что происходит между нами, она, встретившись со мной глазами, улыбнулась и вошла в кабинет, около которого стояла толпа женщин, закрыв за собой дверь.
– Это Графская! Она будет, наверное, отбирать кандидаток на операцию, – тихо сказал кто-то.
Действительно, вскоре в эту же дверь вошли еще два врача. И начался отбор, или, как теперь говорят, кастинг. Вызывали по одной и с каждой разговаривали наедине. Что происходило за дверью, никто из выходящих не рассказывал. Меня вызвали в числе последних.
Отборочная комиссия из трех врачей разных специальностей зачитала мое направление, и посыпались вопросы: сколько мне лет, чем болела в детстве, чем болели родители, чем занимаюсь, были ли у кого-нибудь в семье опухоли, и так далее. Ответив на вопросы, я заговорила сама:
– Возьмите меня! Корова вам ничего не расскажет – она не может осознать и понять, что происходит в ее организме, когда в нее вшивают пластику. А я актриса, я умею отслеживать внутренние процессы. Я расскажу вам, что чувствует человек после такой операции, и вы сможете понять, как можно облегчить и ускорить послеоперационный период. Разве для ученых и медиков это не важно?!
Врачи переглянулись и заулыбались. А Графская решительно предложила:
– Оставьте ваш домашний телефон. Я вам сообщу о принятом решении в течение месяца.
– Телефона у меня пока нет, поэтому я дам вам телефон родителей. Но они живут под Москвой, в Монино. Я звоню им ежедневно. Они мне передадут все, что вы скажете. Но телефон этот соединяется через коммутатор, так что прошу вас – проявите терпение, чтобы дозвониться, – умоляюще глядя на врачей просила я, записывая на бумажке телефон родителей.
Графская первой протянула руку к моей записке. Это подсказало мне, что она ко мне расположилась.
Недели через две мне на работу позвонил отец и взволнованно сообщил: «Майечка! Тебе звонила Графская из Института Вишневского. Она просила передать, чтобы ты срочно приехала в Институт, прямо к ней».
Как ни странно, я всполошилась. Во-первых, я была простужена – болело горло. Во-вторых, мне надо было решить, как оформить все на работе, чтобы никто ничего не узнал, и как оформить академический отпуск в университете.
«Не останавливайся! – подбадривал меня внутренний голос. – Ты это сможешь! Если человек чего-то страстно хочет, значит, его душа просит этого, и он может это сделать. Никто никогда не хочет того, чего сделать не сможет. Прислушивайся не к рассудку. Слушай интуицию: она – работа сверх – сознания».
С Наташей Графской у нас сразу установились добрые, дружеские отношения. Она мне очень нравилась и внешне, и по характеру – она внушала доверие, да и возраста мы были почти одного, и судьбы у нас сложились схожие. Палата, куда меня положили, была заполнена до отказа – по десять человек с двух сторон на койках, стоящих друг против друга. Но я была такой уставшей, что, как только моя голова коснулась подушки после душа, где меня переодели в больничное белье, я тут же отключилась. Палату курировала Наташа Графская. Но ко мне она проявляла особое внимание.
Очень скоро из отпуска вернулась Тамара Тимерхановна, заведующая лабораторией полимеров. От двух этих женщин, когда они входили в палату, исходило такое сердечное тепло, забота, понимание, что мы ждали их появления как праздника.
Однако дней через пять Наташа вошла в палату подавленная, села ко мне на край кровати и сообщила:
– Вишневский не хочет тебя оперировать.
– Почему?! – воскликнула я.
– Сказал: «У нее же 37 % гемоглобина! Да она умрет у меня на столе!»
– Наташа! Я не уйду от вас! – воскликнула я с такой решимостью, что она испуганно посмотрела на меня. – Сделай что-нибудь, Наташа! Придумай, как поднять гемоглобин. Я верю, что это возможно. Я знаю, что я все выдержу…
Видимо, моя уверенность, моя решимость, тронули ее. Она вдруг окрыленно заговорила.
– Да?! Хорошо! Тогда так: спать, гулять и хорошо питаться. Я распоряжусь, чтобы тебе выдавали твою одежду. Ты будешь чередовать сон и прогулки на воздухе. Гулять в день не меньше двух часов, а спать как можно больше! Кто тебя навещает?
– Сестра. Я напишу, а она передаст родным, что мне надо, ты только скажи!
– Витамины и микроэлементы мы тебе поколем. А сестре скажи: тебе нужна сырая говяжья печень с кровью и луком, зелень, овощи, лучше с рынка, орехи и сухофрукты – изюм, курага, чернослив, инжир. Ну, и подождем еще неделю. И еще: тебе надо будет подписать бумагу. Если нам не удастся наложить пластику для восстановления органа и придется удалить что-то или даже все из твоего женского хозяйства, у тебя к нам претензий не будет.
– Да все у нас будет хорошо! – успокаивала я ее. – Не волнуйся! Подпишу я вам эту бумагу. Но у нас будет все хорошо!
– Дай-то Бог! – ответила Наташа, уповая на мою веру.
Начала осуществляться программа по подъему моего гемоглобина.
Очень скоро Наташа принесла хорошие вести – гемоглобин увеличился. Когда он достиг 59 %, она решила убедить Александра Александровича Вишневского, что мой организм быстро реабилитируется, что поскольку мне всего 34 года, а физически я выгляжу еще моложе, значит, я способна родить, чем и подтвержу плодотворность его научной идеи. Каким-то образом она его убедила. И меня стали готовить к операции.
Надо сказать, актриса, которая всегда сидела во мне, отнеслась к этому знаменательному дню, 23 апреля 1966 года, как к премьере. Перед каждым выступлением надо принять душ, сделать прическу, подушиться хорошими духами. Не успела я повязать на голову красную ленточку и сделать все необходимое, как за мной приехали санитары с каталкой. Кто-то из них сказал: «Скорее! Профессор уже моет руки! Ложитесь!»
«Ничего! – подумала я про себя. – Без меня представление не начнется!» А вслух сказала весело:
– Да вы что?! Если я лягу на эту каталку, я буду представлять себя умирающей. Нет! Я пойду на операцию ногами, рядом с каталкой.
И мы отправились…
Меня поразило, что операционный стол был покрыт не белоснежной, а зеленой простыней, и врачи были не в белоснежных халатах, а в зеленых. Чтобы не бояться, я представила, что восхожу на трон, как Клеопатра, когда легла на предоставленное мне ложе.
Кто-то невидимый навис над моей головой и не успела я поднять глаза, чтобы взглянуть на него, наложил на мое лицо резиновую маску. Я тут же сорвала ее и сказала:
– Подождите! Я должна предупредить вас. У меня переставлены реакции – я смеюсь на похоронах и плачу, когда какая-нибудь фабрика перевыполнит план. На меня может не подействовать ваш наркоз. Проверьте хорошенько, прежде чем резать!
– Это будет что-то новое в анестезиологии, – насмешливо прозвучал голос надо мной, и на меня снова наложили отвратительно пахнущую резиной маску.
– Уберите эту гадость, – прокричала я.
– Пожалуйста-пожалуйста, – ответил голос надо мной.
Это было последнее, что я слышала.
Мне показалось, я уснула на минутку, но когда очнулась, тут же почувствовала, что рядом стоит Наташа Графская. Она держит мою голову и, целуя в лоб, говорит: «Все в порядке, Майя! Все хорошо! Наложили пластику».
Я благодарно улыбнулась и тут же снова провалилась в глубокий сон.
Вскоре меня перевезли из реанимации в общую палату. Меня предупредили, что больше обезболивающего давать не будут, придется потерпеть и ни в коем случае не спать на животе – только на спине.
Наступили боли. Я сжимала ладони и прислушивалась к тому, что у меня происходит внутри. А там что-то «стягивалось» – по-другому объяснить свои ощущения я не могла. Постепенно, день ото дня избавляясь от боли, я ощущала прилив сил.
Я стала первым человеком, на котором была произведена аллопластика! Наташа сказала, если я рожу ребенка, Вишневский будет делать подобные операции на любом органе – на сердце, на сосудах, на желудке, и так далее. И со мной произошло настоящее чудо – я начала быстро поправляться и хорошеть настолько, что за мной по пятам ходили врачи, говоря: «Что делается?! Что делается?! Нам, что ли, вшить аллопластику?» А какой-то больной подошел и сказал: «Если бы ваш муж видел вас после операции, он бы еще тысячу раз в вас влюбился. Мы все ходили смотреть на вас каждый день, пока вы лежали в реанимации. Вы лежали такой красавицей». Что я могла сказать на это? «Спасибо». Я еще чувствовала себя слабой, но во мне уже все пело. Я победила! Я осуществила задуманное! Я сделала хорошее дело для себя и других людей!
Любопытно… Когда человек болен, он обременен, отяжелен, мрачен, грустен, все ему кажется трудным, невозможным, непреодолимым. Но стоит ему стать здоровым, как все вокруг преображается. До операции я была слабой, ходила по боли, и у меня были взгляды на жизнь человека, временно находящегося в этом мире. Но после операции у меня вдруг изменилась психика! Я стала ощущать себя вечной. Я начала думать о будущем. А когда человек живет будущим, он становится мечтателем, творцом, оптимистом. «Ты будто феникс, восставший из пепла», – говорили друзья.
Окончив университет, я, как и планировала, забеременела от любимого человека. Моя беременность проходила легко, в творческом, праздничном настроении. Было невероятным блаженством слышать, как внутри меня кто-то стучится в мир. Я родила замечательную девочку, Аннушку.
Вместе с благодарственным письмом к Александру Александровичу я отправила фотографию дочурки в Институт Вишневского. Александр Александрович положил эту фотографию в своем рабочем кабинете под стекло письменного стола, а еще опубликовал в каталоге Института хирургии, изданном на английском, испанском и русском языках издательством «Планета». Под фотографией поместили подпись: «Эту девочку родила женщина, перенесшая пластику матки».
Наташа Графская потом рассказала мне, как он был рад моему подарку и триумфально восклицал на всех конференциях и симпозиумах, что реплантация (восстановление) внутренних органов человека возможна. Я, естественно, была счастлива и втайне очень гордилась собой. Это была настоящая победа! А главное – мне так нравилась моя девочка. Глядя на нее, сердце мое переполнялось счастьем и безмерной любовью.
Надо сказать, я оказалась единственным успешным экспериментом. После меня было прооперировано еще восемь женщин, и ни одна из них не родила. А все потому, что я верила в возможности своего организма и понимала, как это важно и для меня, и для всех людей. Позже Наташа Графская призналась: если бы я сама так решительно, так безоглядно не шла на операцию, врачи бы еще долго тянули. Но моя уверенность в успехе была такой несокрушимой, что Наташа смогла убедить Вишневского сделать первую операцию именно на мне. В Америке сейчас вживление лавсановой сетки – обычная операция. Эти операции делают на сосудах, печени, пищеводе и других органах, собственными силами органа восстанавливая его работоспособность.
Прошло 12 счастливых лет, как вдруг – кровотечение. Иду к врачу. Оказывается, у меня опять опухоль, причем почти на том же месте. «Что же происходит? – обескураженно подумала я. – Получается, врачи убирают последствия, а причина-то болезни остается! Откуда вообще берутся опухоли? Я же не родилась с ними». Профессора Вишневского в живых уже не было. Мне шел 47-й год. О втором ребенке думать было поздно. Я согласилась на удаление матки. И на этот раз операция закончилась почти трагично: после нее я не встала. Меня начало раздувать, на руках и ногах образовались тромбы, по всему телу лопались сосуды. Я превратилась в огромную глыбу боли.
«Не шевелись! Лежи!» – говорили врачи. Вот это, как я поняла позже, самая большая ошибка. Если больной не двигается, он погибнет. А те, кто нарушают этот режим, несмотря на укоры врачей, встают, ходят – выздоравливают. За счет чего? Это я узнала только потом. Мышцы, сжимаясь и разжимаясь, дают силу движению крови. Работа мышц стимулирует кровообращение.
После четырех месяцев безуспешного лечения мне предложили перейти на инвалидность.
«Подумаешь – болят ноги, – успокаивала меня лечащий врач. – У меня они 20 лет болят, а я живу!»
«Ее организм 20 лет сигналит о неблагополучии, – поражалась я, – и она считает, что можно ничего не предпринимать! Да это все равно, как у электрика искрила бы проводка, а он бы сидел сложа руки. Нет! Больше ни на кого я надеяться не буду. Надо искать выход самостоятельно! Откуда берутся опухоли? Ведь это – последствия чего-то. Чего?..»
Я начала изучать медицинские справочники, учебники, энциклопедии, журналы, системы здоровья. Пробовала на себе рекомендации Брэгга, Шелтона, Уокера, Шаталовой, Иванова, занималась лечебной гимнастикой, голоданием, водолечением, дыхательными практиками. Это немного улучшало общее состояние, но все же боль не покидала меня, и я оставалась инвалидом, прикованным к постели. Родные и близкие самоотверженно, с плохо скрываемой безнадежностью в глазах ухаживали за мной.
Когда я уже начала терять надежду, кто-то из знакомых мамы передал мне статью в 28 страниц, перепечатанную на машинке: «Рак излечим. Профилактика и лечение рака по системе здоровья Ниши». Прочитав ее, я поняла, что набрела на то, что так долго искала. Начала пробовать выполнять все, что рекомендуется. Сначала делать упражнения было очень больно. Я выполняла их через силу, стиснув зубы. Лопались сосуды, все ноги были в синяках. Тем не менее, я старалась двигаться хоть как-то. И через 2 недели с удивлением заметила, что больше не нуждаюсь в болеутоляющих. Через 3 недели я попросила сестру поставить у кровати стул и помочь мне сесть. В отражении стекла книжного шкафа я увидела слабый намек на мой прежний силуэт. И я уверовала, что упражнения Ниши мне помогают.
Однако правая нога все еще двигалась плохо. Она казалась такой тяжелой, будто туда вшили бомбу. И тут я вспомнила балерину, которая лежала вместе со мной в Институте Вишневского. Она очень боялась опоздать на премьеру «Анны Карениной», поэтому садилась на постели и мысленно проигрывала всю свою партию от начала до конца. Я решила: буду поднимать ногу в воображении. И вскоре нога задергалась! А спустя еще несколько дней я смогла поднять ее.
Преодолевая себя, я продолжала делать упражнения. Через 6 недель я без посторонней помощи встала на ноги, спустилась с третьего этажа и гуляла по улице. Тромбофлебит, который считается неизлечимым заболеванием, исчез! Еще через месяц я вышла на работу. После почти двух лет лежания в постели это было чудом и счастьем! Казалось, сам Бог протянул мне с неба рукопись Ниши.
Первое, что я сделала – помчалась к лечащему врачу. Я хотела ее обрадовать и подарить эту систему здоровья, чтобы врачи, разобравшись в ней, могли по-новому лечить людей. Но моя милая врач скептически вздохнула:
– Ах, Майя… Нам каждый день таскают это, вон столько! – И она показала на кипу бумаг, куда она, не взглянув, положила и мою рукопись.
– Но я же вылечилась по этой системе! – убеждала ее я.
Она со скептической улыбкой пожала плечами.
Я вышла от нее очень разочарованной. Почему мне ничто не помогало, а эта система помогла? В чем секрет? «Ты же журналист, – подумала я, – твое дело собирать информацию, осмысливать ее и доносить до читателей, зрителей, слушателей! Вот и объясни себе, почему тебе помогла эта система здоровья». И я начала искать информацию.
Мне повезло. Моя подруга, концертмейстер Большого Театра, Аллочка Бассаргина, отправлялась на гастроли в Японию. И я передала с ней письмо, полное вопросов. В Токио Алла связалась с Институтом медицинской науки Ниши и привезла оттуда две книги на английском языке. Моя сестра перевела их. Это дало мне возможность понять суть системы Ниши. Несколько лет я пыталась приблизить и приспособить систему Ниши к нашему быту, климату, экономическим, социальным и прочим условиям, поскольку Япония и Гавайские острова по всем этим параметрам отличаются от нас. Только после этого я посчитала возможным пропагандировать эту чрезвычайно талантливую, эффективную систему здоровья.
Меня начали приглашать выступать с лекциями в научно-исследовательские институты, клубы, дома творчества. Я делилась своим опытом, рассказывала о создателе системы, Кацудзо Ниши. Меня восхищал этот человек. Будучи главным инженером Токийского метрополитена, он получил звание профессора медицины, создав уникальную систему здоровья.
Очень скоро вокруг меня образовался круг приверженцев. Газета «Сударушка» предложила мне вести целую страничку. Общество слепых записало первые аудиокассеты моих лекций. И, наконец, издательство «Советский спорт» предложило издать книгу, тогда еще не написанную, а только задуманную. Собралась довольно большая группа (около 70 человек) желающих освоить систему Ниши, чтобы в дальнейшем пропагандировать ее и обучать людей. Я начала преподавать и подготовила инструкторов.
Мой опыт и опыт моих многочисленных учеников, последователей, слушателей семинаров убедил меня: если человек начинает жить по Ниши, он выздоравливает. Мы болеем, потому что не знаем Законов Жизни. Система Ниши формулирует эти законы и учит, как убрать саму почву, на которой произрастают болезни. Этот подход называется натуральной гигиеной. Каждая рекомендация Ниши научно обоснована. У него нет ни фантазий, ни домыслов – все объясняется физиологией, особенностями устройства человеческого организма.
В Японии есть пословица: «Не корми меня рыбкой, научи меня лучше, как ее ловить». Когда вы идете к врачу, целителю, знахарю, вы как бы просите у него рыбку, и медик дает вам ее, и эта рыбка утоляет ваш голод – снимает симптомы болезни. Но проходит время – симптомы уничтожены, а причина-то осталась! И вскоре приходит другая болезнь или с новой силой проявляется старая. Вы снова идете к доктору и просите еще рыбки. И так без конца. Потому что в организме остались прежние условия – условия, благоприятные для рождения патологической клетки. Их нужно устранить, тогда болезни исчезнут раз и навсегда.
Я больше 30 лет следую законам и правилам, которые раскрыла мне система Ниши, и убедилась, что опыт натуральной гигиены наиболее плодотворный. И теперь передаю этот опыт вам, дорогой читатель.