– Мама, а что это такое большое и страшное за окном?
– Это Россия, сынок.
Боря Тельман был невысокий молодой человек с длинными волосами и запущенной бородёнкой. Он жил в тесной однушке с женой и двумя грудными крикунами. Жену его никто, кроме Пана, в глаза не видел. Боря почти не упоминал о ней в разговорах. Глядя на него, трудно было поверить, что у него вообще может быть жена, а тем более дети. Лет-то ему было двадцать пять, не больше.
Дело было ранней осенью, в самом начале учебного года. Тем утром Боря вышел на улицу купить сигарет. Хотя это скорее был повод отдохнуть от детского крика. Тем более погода была отличная, а до ближайшего табачного ларька надо было идти к метро. Он был рад прогуляться подольше и подышать свежим воздухом.
Купив сигарет, Боря заметил возле выхода из метро мальчика, играющего на скрипке, футляр из-под которой лежал на асфальте для сбора денег. Мальчику было лет восемь-девять. Он был чумазый и тощий, как тростинка. Несколько прохожих стояли неподалёку и слушали. Ребёнок наигрывал классические мелодии, смешивая одну с другой. Всё мимо нот, зато слезливо и трогательно.
Боря отдал за сигареты последнюю мелочь. Ему было неловко, что парню нечего кинуть. Поэтому он не подходил близко, а стоял поодаль, потягивая папироску и наслаждаясь музыкой. Даже гнусавые трели маленького скрипача были ему приятнее круглосуточных младенческих воплей.
– Классно лабает! – услышал он позади себя приятный баритон и обернулся.
Судя по голосу, сзади должен был стоять интеллигентного вида юноша в очках и с книгой подмышкой. Но Боря даже слегка вздрогнул, увидев двухметрового бритоголового амбала.
– Да не бойся, я добрый, – успокоил его здоровяк и улыбнулся.
С его пугающей внешностью ну никак не сочеталась невинная детская улыбка, не говоря уж о голосе.
– Угостишь сигареткой?
Боря дал незнакомцу прикурить и почувствовал исходящий от него крепкий запах мужского пота. Затянувшись сигареткой с таким наслаждением, будто месяц себя сдерживал, здоровяк задал Боре неожиданный вопрос:
– Слушай, извини, мы вообще где?
– В смысле? – не понял Боря.
– В смысле – что это за город?
У Тельмана округлились глаза.
– Ты чё, с Луны свалился?
– Вроде того. С товарняка слез.
– Да ну хорош заливать!
– Кроме шуток. Три дня ехал.
– И откуда ж ты такой взялся?
– Издалека. Отсюда не видать.
Голос и улыбка незнакомца располагали к панибратскому с ним общению, несмотря на его габариты. В первую минуту все пугались его, но стоило перекинуться с ним парой словечек – казалось, вы друзья детства.
– Ну так ты мне скажешь, куда занесла меня нелёгкая? – настаивал амбал.
– Ты в Москве! – сказал Боря так громко, что даже прохожие обернулись поглядеть на человека, не знающего, что он в Москве.
– Да ладно! – не на шутку удивился тот. – Я в столице?
– В ней самой! Златоглавой!
Только теперь по выражению лица здоровяка Боря понял: тот и в самом деле не знал, что он в столице.
– Как же тебя угораздило? – спросил Тельман. – С кем только не приходилось общаться, но таких чудаков ещё не встречал!
– Так вот и угораздило. Сел на товарняк и поехал.
– От чего бежал?
– От жизни.
– А здесь что – не жизнь?
– Здесь тоже жизнь. Но всё ж какая-то другая.
– А может, мы сами делаем нашу жизнь такой, какая она есть? Из чего следует, что свою жизнь ты притащил сюда за собой.
Амбал пристально вгляделся в лицо Бори и задумчиво почесал бритый затылок.
– Да ты философ!
– У тебя деньги хоть есть?
– Ни гроша.
– А документы?
– Дома оставил.
– А ночевать-то где собираешься?
– Не знаю ещё. Может, у тебя?
Тельман удивился бы его наглости, если бы уже не смирился с тем, что от этого чудака можно ожидать чего угодно.
– Тебя как звать-то?
– Пантелей. А тебя?
– Борис. Будем знакомы.
Мужчины крепко пожали друг другу руки.
– Слушай, ты меня извини, – сказал Боря, – но в моих условиях это нереально. У меня тесная однушка, жена, двое грудных детишек… словом, полный дурдом. Но ты всё же обратился по адресу. Отвезу-ка я тебя в одно местечко, познакомлю с одной одиозной компанией. Думаю, с этими ребятами ты найдёшь общий язык. А пока зайдём ко мне перекусим. Да и помыться бы тебе не мешало.
– Спасибо, дружище! Вот повезло мне тебя встретить!
И Боря повёл Пана к себе домой. В наши дни это показалось бы странным. Но тогда, в девяностые, наш народ ещё не совсем привык к тому, насколько всё вдруг в одночасье изменилось. Боря был ещё молод. К тому же жил в Москве – в самом сердце этих перемен. Но жил он в Москве недавно. И принадлежал к немногочисленным в те времена молодым людям, которые ещё не поняли толком, что произошло, и даже слегка тосковали по чему-то безвозвратно утраченному, каким бы оно ни было – как тоскует муж по своей жене, какой бы жирной коровой она ни стала за тридцать лет брака.
– Ты что, с ума сошёл? – заверещала жена Тельмана, увидев Пана. – Ты кого это привёл?
– Старый друг, – пояснил Боря. – Сто лет не виделись. Случайно встретились. Хорош скулить, лучше дай человеку пожрать.
– Ишь раскомандовался! «Старый друг»! – топнула ногой благоверная, но всё же пошла на кухню за едой.
Пантелей подошёл к одному из плачущих грудничков и нежно пощекотал его за животик. Как ни странно, ребёнок не испугался, а наоборот – перестал плакать и весело захихикал.
– Ути какой хорошенький маленький тельманёнок!.. Так что за компания? – спросил он у Бори.
– Короче, я тут в одном забавном местечке крышу ремонтирую.
– Еврей ремонтирует крышу? – удивился Пан.
– Да уж, такие времена нынче пошли.
– Что за местечко?
– Музыкальное училище.
– Как же тебя туда занесло?
– Да я с этими ребятами случайно на улице познакомился. Прям как с тобой. Поехали как-то с ними туда бухать. Училище не в Москве находится. В Пушкино.
– Это где такое?
– Минут сорок на электричке от Ярославского вокзала. Училище имени Прокофьева. Между прочим, ты уже имеешь преимущество перед теми ребятами. Никто из них не видел мою жену. Некоторые и вовсе не верят, что я женат. Думают, я это придумал. Ради имиджа.
– Я бы тоже не поверил.
– Короче, ребята они забавные. Увидишь. С одной стороны, вроде без царя в голове. Пьют безбожно. Совершенно не приспособлены к жизни. Как дети малые. Но с другой, быть может, они – будущее российского искусства!
– О как!
– Я серьёзно! Люди немало одарённые. Послушаешь, как они играют – обалдеешь. Это уж времена нынче такие, что одарённые люди никому на фиг не нужны.
– А раньше, думаешь, нужны были?
– Раньше, думаю, нужно было то, что создавало ореол могущества. Советский союз – это мощь. Советский союз с Шостаковичем – ещё большая мощь. А сегодня нужно то, что приносит деньги. Россия с нефтью – это мощь. Россия со Свиридовым – это херня.
– Точно философ!
Часом позже Пан и Боря уже ехали на электричке в Пушкино. Ехали зайцами, перепрыгнув через турникеты, отчего Пан слегка волновался.
– Да не бойся, – успокаивал его Боря. – Контролёры тут ходят редко. Да и убежать от них легко. Привыкай. А то всю зарплату будешь на дорогу тратить.
– Что ж вы в учебное время крышу-то делаете?
– Должны были кончить ещё летом. Но ты ж знаешь, как у нас бывает. Тем более в Пушкино. Каких-то тридцать километров от Москвы – а перестройка туда ещё не дошла. Всё как при совке. Я делаю вид, что работаю – директор делает вид, что платит.
– Где же я жить буду? – поинтересовался Пан.
– Там рабочим комнату в общаге выделили. Но один армянин, которого первым наняли, нашёл себе жирную бабу бальзаковского возраста и живёт с ней. Она его кормит, и ему хорошо. А работа стоит, и комната за ним числится. Потому и меня наняли. А мне комната ни к чему, меня жена не отпускает.
– Получается, я ещё лучше тебя устроюсь? Один в целой комнате, да ещё рядом с работой?
– Получается так. Счастливчик!
– Да какой уж счастливчик! Первый раз в Москве, не успел побродить, поглядеть красоты ваши – а уже засяду в провинциальном городке.
– Успеешь ещё. Ребята часто в Москву ездят бухать. Некоторые из них там живут. Ты им понравишься.
Был уже вечер, но ещё светло, когда Пан и Боря приехали в Пушкино. Это и в самом деле был провинциальный городок, усеянный хрущёвскими пятиэтажками и кое-где ещё сохранившимися деревенскими домиками. Никаких признаков перестройки. Пара сельпо возле станции, работающих до семи вечера с обедом. Десяток ветхих «Запорожцев» и «Жигулей» на пустующей улице. Очередь алкашей с трёхлитровыми банками за разливным пивом.
Минут пять шли наши герои от станции, пока Пан не услышал:
– А вот и наша шарага!
Боря указывал на дом, который и так уже привлёк внимание Пана. Но мог ли подумать Пан, что это и есть музыкальное училище? Длинным железным забором была огорожена огромная парковая зона, где среди деревьев виднелась двухэтажная деревянная халупа, окрашенная в салатовый цвет и построенная, казалось, ещё до революции. Она больше напоминала запущенный советский санаторий, нежели учебное заведение, тем более музыкальное.
– Это здесь вы за всё лето не можете постелить крышу? – удивился Пан.
– Наш человек и в домике Барби за всё лето крышу не постелет.
– Вы что тут, целыми днями бухаете?
– В общем-то да. Раз в неделю нас вылавливает директор с забавной фамилией Просняк и отчитывает за то, что мы вместо работы страдаем хернёй. А мы продолжаем страдать хернёй, потому что он ни хера не может с нами сделать. Какой дурак согласится работать за такие деньги?
– Сколько платят-то?
– Столько, что и не почувствуешь. Но ведь как-то живут люди в этой стране.
Друзья зашли за забор и пошли по прямой дорожке ко входу, возле которого на крыльце стояли и курили студенты. Какофония разнородных звуков, доносящихся из халупы, всё больше заполняла уши Пантелея по мере приближения к ней.
Метрах в десяти от входа среди деревьев лежало большущее бревно, на котором сидели четыре здоровяка с гитарой и потягивали папироски. Они скорее походили на братков, нежели на музыкантов. Все четверо молчали и тоскливо глядели в сторону училища, но как будто бы сквозь него куда-то в бесконечную даль.
– Это Гера, Гена, Лёва и Лёня – наши духовики. А это наш новый рабочий – Пантелей Ярустовский, – представил всех друг другу Тельман и пояснил: – Ребята, в общем-то, круглосуточно сидят на этом бревне. Никто никогда не видел их в другом месте.
– Зда-арово! – протянул Гера, в сознании которого время явно текло значительно медленнее, чем у всех нормальных людей. – Ты кто?
Пан не понял вопроса, но, недолго думая, нашёл подходящий ответ:
– Я – человек.
– Мы тут все человеки. И все творцы. Ты – творец?
– Время от времени.
– Поведай же нам, что ты сотворил.
– Ну вот, например:
Я перестану писать моей Душке,
Она писать перестанет мне,
Когда вся дурь пропадёт в психушке,
Когда вся подлость сгниёт в тюрьме.
Она устанет читать послания,
В которых много таких листов,
Где отдаю я себя на заклание
И вывожу из башки глистов.
Но до тех пор, пока смрад не развеялся,
Пока уродство царит кругом,
Пока Денница (сука!) осмелился
Наше искусство стегать кнутом –
Не перестану писать моей Душке,
Не перестанет писать она мне,
Ведь всю дурь не упрячешь в психушке
И всю мразь не поместишь в тюрьме.
– Поэт, значит? Молодец, поэт. – Гера смачно затянулся. – Я вот тоже стишочки пописываю. Вот послушай:
Не пойму, от кого беременна.
Вы имели меня одновременно.
Вы имели меня по очереди
Прямо на Красной площади!
– Тоже неплохо, – оценил Пан шедевр Геры. – Только вот правильно говорить «одновремЕнно», а не «одноврЕменно».
Гера задумчиво почесал затылок.
– Что ж, надо подумать. Будем доводить свою поэзию до совершенства.
– Давай-давай, ждём новых опусов.
– А вот и они! – воскликнул Боря, увидев неразлучную компанию, выходящую из училища. – Итак, друзья, познакомьтесь с Паном. Пан, знакомься: вот это длинное волосатое чудище – наш трубач, а по совместительству главный алкаш и заводила Кирилл Хомяков, более известный как Хом.
– Здарово, Пан!
– Здарово, Хом!
– Первый раз в Москве?
– Первый.
– А ещё где бывал?
– Где я только не бывал.
– Я вот недавно на Кавказе был. Ты был на Кавказе, Пан?
– Был.
– Ну и как?
– Да как в Москве. Одни чурки.
– А Понуров, говорят, в том году в Пекине гастролировал. Бывал в Пекине, Пан?
– И в Пекине бывал.
– Ну и как?
– Как в Москве. Одни косоглазые.
– А в Израиле был? – спросил Тельман.
– И там как в Москве.
– Кстати, познакомься: наша сладкая парочка – виолончелист Понуров и флейтистка Манкина. Никто никогда не видел их по отдельности.
– Говорят, флейтистки хорошо сосут, – шепнул Пану Кирилл.
– Ну чего вы там перешёптываетесь? – спросила хорошенькая Манкина.
– А это Марианна, теоретик, наша главная краса и любимица директора.
Боря указал Пану на эффектную блондинку модельной внешности, хотя и небольшого роста. Она оглядывала всех с таким видом, будто её давно уже утомили похотливые взгляды мужчин.
– Вот не надо, пожалуйста, про директора! – томно протянула Марианна. – Сколько раз повторять: всё это грязные сплетни!
Хотя самой, очевидно, приятны были эти сплетни.
– Ой, да ладно, колись! – засмеялся Хом. – От нас не утаишь.
– Да конечно! – и состроила ему вредную гримасу.
– И наконец Изольда, певица, – представил Боря последнюю незнакомку.
Изольда была на редкость отвратительной бабой – толстущей как студень, с двумя подбородками и вывернутыми веками. Просто воплощение уродства. Её неприятный голос постоянно звучал в этой компании, хотя слова не всегда можно было разобрать, а если и можно было – она городила такую чушь, что все старались не замечать.
Однако же она, очевидно, не сознавала свою отвратительность и уверена была, что её здесь все обожают и внимательно слушают. Она настолько была погружена в собственный мир, что даже не понимала, какую роль играет в этой компании. Видимо, не имея никакой возможности избавиться от неё, ребята сделали из неё объект насмешек.
– Привет, Пан! – заговорила Изольда своим хриплым прокуренным басом с раздражающе манерными интонациями. – Ты такой большой! Ух! Мне нравятся большие мужчины! – и кокетливо захихикала, уверенная, что сказала нечто оригинальное и в очередной раз вызвала всеобщее восхищение.
– Изольда славится развитым воображением, – тонко намекнул Пану Боря.
– Да, я такая! – Изольда одна не поняла намёка.
– А хорошее воображение хорошо помогает при онанизме, – добавил главный болтун Хомяков.
Все захохотали и достали по бутылке пива.
– Ну что, за знакомство? – скандировал Кирилл.
– За знакомство! – хором поддержали его ребята.