Век героев. 1 (Анна Овчинникова)

1

Праздник Апатурии, завезенный в Аонию из соседней Аттики, за полвека прижился в Фивах так же прочно, как аттические оливки. Оливки и праздники – только этим аттическое захолустье могло поделиться с остальной Элладой, зато уж в оливках и в праздниках афиняне действительно знали толк!

В первый день Апатурий в Фивах с раннего утра к алтарям повели жертвенных животных, и вскоре запах крови повсюду заглушили упоительные ароматы жарящегося мяса. С тех пор, как мудрый Прометей научил людей приберегать для себя лучшие куски жертвенной туши, оставляя богам кости, шкуру, жир и молитвы, жертвоприношения стали прелюдией к веселому совместному пиру: олимпийские боги, вдыхая чадный запах, пировали в заоблачных чертогах, а люди угощались жареным мясом внизу, на земле.

В этот день в городе не было торжественных шествий к храмам Зевса, Артемиды и Аполлона, зато во всех домах чествовали богов-покровителей фратрий,[2] совершая первое возлияние молоком и медом в честь Гестии, богини домашнего очага. Ибо чего стоит жизнь метанасты, выброшенного из своей фратрии, отвергнутого своим племенем и родом? Жизнь его не стоит даже порванной сандалии, участь его безотраднее участи раба! За раба может вступиться хозяин, но за метанасту обычно не вступается никто; его путь останется безвестным, его смерть не будет отомщена, и даже после смерти он рискует вечно маяться на берегу Ахеронта, если чужие люди из жалости не совершат над его телом погребальный обряд…

Вот почему в дорпий, первый день Апатурий, и во дворце царя Креонта, и в самом бедном домишке нижних Фив родичи собирались за праздничным столом, чтобы поблагодарить богов за то, что у них есть родина и семья.

А дети в тот день благодарили богов еще и за то, что в Апатурии им выпадали самые длинные вакации: в этот праздник их отпускали из школы на четыре, а то и на целых пять дней!

Тот год был самым удачным – занятий в школе не было уже накануне дорпия. А в дорпий сын фиванского царя Креонта Менекей и сыновья полемарха[3] Амфитриона Геракл и Ификл с утра побежали на реку купаться.

Осенние дожди так наполнили водой чахлый Исмен, что в нем можно было не только бултыхаться, но и плавать, и мальчишки плавали и бултыхались, бултыхались и плавали до посинения… Пока не заморосил мелкий дождь и они не спохватились, что скоро начнется церемония жертвоприношения у домашних алтарей, на которую никак нельзя опоздать!

Мальчишки торопливо оделись и потрусили по тропинке к городу, пиная ногами слепленный из репейника мячик и наперебой хвастаясь, какие роскошные блюда будут сегодня на столе у царя, а какие – у полемарха. Дождь скоро кончился, но голод подгонял их все сильней, и как только Геракл остановился, чтобы поправить развязавшийся ремень сандалии, Ификл крикнул:

– Бежим наперегонки до городских ворот! – и сразу рванул вперед, не дожидаясь Геракла и Менекея.

Однако Менекей недаром считался первым бегуном среди младших учеников палестры – он очень быстро догнал Ификла, а потом и безнадежно перегнал.

Когда Геракл справился с ремешком и тоже подбежал к воротам, ему с ходу пришлось вмешаться в жаркий спор о том, честно ли выиграл Менекей этот забег, если Ификлу помешал бежать камешек, попавший в сандалию. Чтобы примирить спорщиков, Геракл предложил им пробежаться еще раз, но его брат сердито отказался, надулся и обиженно молчал до тех пор, пока они не дошли до конца улицы гончаров.

Тут Ификл встрепенулся и радостно заметил:

– Эйя, за пекарней Сотиона опять дерутся! Пошли посмотрим!

Добродушный пекарь Сотион давно отдал задний двор во владение своему сыну Антилоху, и на поросшей чахлой травой лужайке часто играли в бабки и в мяч, упражнялись в стрельбе из лука, боролись и резались в черепки не только мальчишки из нижних Фив, но и сыновья аристов[4] из Кадмеи. Здесь можно было так же замечательно вываляться в грязи, как и на тетрайоне[5] в палестре, а снисходительность пекаря простиралась так далеко, что он не вмешивался в мальчишечьи драки до тех пор, пока они не угрожали обрушить стену его пекарни…

Но сейчас, похоже, дело шло именно к этому!

Едва Геракл, Ификл и Менекей вбежали во двор, их чуть не сбил с ног толстяк Антилох, вылетевший из свалки спиной вперед и гулко шмякнувшийся о глинобитную ограду.

– А меня-то за что, Алексидам?!. – обиженно взревел он, оттолкнулся от пошатнувшейся ограды и снова ринулся в драку.

Кроме Антилоха посреди двора топтались по сорнякам два сына архонта[6] Эриала – Грил и Мерион, сын горшечника Евтима Алексидам и его закадычный друг Полипет… Шестого мальчишку Геракл, Ификл и Менекей видели впервые, но как раз с этим светловолосым оборвышем и дралась вся честная компания.

Да, это была именно драка, а не избиение, потому что щуплый малыш отбивался так, что Менекей разинул рот, Ификл захохотал, а Геракл пробормотал:

– Вот это да!..

В тот же миг Алексидам, получив головой под дых, ненадолго вывалился из драки, а Грил и Мерион с двух сторон замахнулись кулаками, чтобы расплющить боднувшего Алексидама наглого оборванца. Но малыш, юркой змейкой нырнув между ног Полипета, исчез из виду, и кулаки братьев с хрустом врезались друг в друга… Раздался яростный двойной вопль, на дворе как будто забесновался многорукий гекатойнхер, но вот светловолосая голова мелькнула с краю свалки, и гекатойнхер распался на части: чужак увернулся от рук Полипета, в каком-то немыслимом кувырке врезал ему ногами в челюсть, а перевернувшись обратно, таким же метким пинком усадил рядом с Полипетом Грила. Не теряя времени зря, оборванец вскочил и с тонким боевым воплем ударил двумя кулаками сразу: Мериону удар пришелся в скулу, верзиле Антилоху – в подбородок. Еще одним пинком в грудь светловолосый мальчишка опрокинул поднявшегося было на ноги Алексидама…

Но тут Антилох наконец-то схватил чужака сзади, и сейчас же на оборванца со всех сторон навалились злобно орущие, жаждущие мести бойцы!

На этот раз чужого мальчишку обязательно втоптали бы в сорняки, если бы в драку не вмешался Геракл.

– Хватит! Прекратите! – крикнул он, бросаясь вперед. – Грил, Мерион… А ну, перестаньте!

Он выдернул из свалки Полипета, отшвырнул в стороны сыновей Эриала, рывком поднял за пояс толстяка Антилоха, который прижал врага к земле и дубасил его увесистыми кулаками – и драка угасла.

Только чужак, едва от него оторвали Антилоха, вскочил и попытался ударить противника ногой, но Геракл перехватил его за плечо и сказал:

– Да успокойся ты! Что тут у вас случилось?

В ответ грянул такой шум и гам, что Менекей, сморщившись, зажал уши ладонями.

– Не кричите все сразу! Я же так ничего не пойму! – взмолился Геракл.

– Он украл у меня лепешку! – перекрыл общий гам Антилох, показывая на светловолосого мальчишку пальцем, и все остальные разразились подтверждающими криками.

– Я не крал! – негодующе крикнул оборвыш. – Я ее выиграл в бабки!

– Выиграл, потому что сжульничал!

– Я не жульничал!

– Нет, жульничал!

– Нет, не жульничал!

– Нет, жуль…

– Эйя! – насмешливо бросил Ификл сыновьям Эриала. – А вот я расскажу в палестре, как этот недоросток вас валял!

– Потому что он дерется не по правилам – ногами! – угрюмо буркнул Грил, держась за разбитый подбородок.

– В панкратии можно бить ногами, – взглянув на Геракла, неуверенно возразил Менекей.

А Геракл добавил:

– Да, к тому же когда один дерешься против пятерых, можно драться и не по правилам!

– Он украл у меня лепешку! – после паузы упрямо повторил Антилох.

– Я не крал! Я ее у тебя выиграл! – не менее упрямо отозвался чужой мальчишка.

Хотя по нему только что потопталось пять человек, он ничуть не выглядел испуганным и побежденным и, похоже, в любой момент готов был снова ринуться в бой…

Но, о боги, до чего же он был маленький, худой и грязный!

То, во что он был одет, может, когда-то и было хитоном, но теперь на этой тряпке красовалось больше дыр, чем целых мест, и она лишь необъяснимым чудом держалась на его острых плечах, открывая бока с торчащими ребрами и голую грудь, на которой болтался плоский роговой амулет. Тело заморыша щедро разукрашивали синяки и царапины, на его чумазом лице багровело несколько свежих ссадин, светлые волосы сбились в пыльные колтуны… Но зеленые глаза блестели из-под этих волос дерзко и непобежденно.

– Ты кто такой? – спросил мальчишку Геракл. – Как тебя зовут?

Оборвыш вытер кулаком окровавленный подбородок и вызывающе ответил:

– Я – Иолай! А вот ты кто такой?

– Это же Геракл! – возмущенно воскликнул Менекей, прежде чем Геракл успел открыть рот. – Не видишь, что ли?

Подумаешь, Геракл!

Наверное, этот дылда был сыном какого-то важного человека, раз все мальчишки заглядывали ему в рот, но Иолай по опыту знал, что у сыночков важных людей появляются точно такие же синяки, как и у сыновей рабов, если их как следует стукнуть!

А сейчас было как раз самое время сбить с ног торчащего перед ним верзилу и припустить к городским воротам, пока на помощь здешним соплякам не явился кто-нибудь из взрослых…

Но бить этого спокойного сероглазого мальчишку Иолаю почему-то совсем не хотелось. Поэтому он решил в случае чего врезать головой под дых тому типу, который стоял рядом с Гераклом и был бы в точности на него похож, если бы не темные глаза, не черные волосы и не издевательская ухмылка, уродующая его красивое лицо…

– Чей ты, Иолай? – спросил Геракл. – Где ты живешь?

Иолай молчал, глядя на него снизу вверх светло-зелеными бесстрашными глазами – он был едва-едва по плечо Гераклу.

– Наверное, чей-то сбежавший раб, – пренебрежительно хмыкнул Ификл. – Если бы он был чей-нибудь, он бы так не запаршивел!

Иолай сжал кулаки, выдвинул челюсть и вскинул голову, хотя и не стал от этого выше ростом.

– Сам ты раб! – звонко воскликнул он. – А я – свободный человек, понял?

– Ты кого это назвал рабом, недоросток?! – угрожающе шагнув вперед, крикнул Ификл.

– Этот недоросток украл у меня ячменную лепешку! – тут же обрадованно напомнил Антилох.

В наступившей вслед за тем тишине все мальчишки вопросительно посмотрели на Геракла.

Геракл взглянул на Антилоха, на брата, на Иолая (тот явно приготовился снова драться) – и сказал:

– Ты голодный, Иолай? Тогда пошли к нам, у нас сегодня в доме полным-полно еды!

Антилох разинул рот, Менекей заморгал, Грил и Мерион переглянулись…

– Фу, Алкид, от него так пахнет! – фыркнул Ификл, и Геракл поспешно схватил Иолая за руку, уже дернувшуюся для удара.

– Не надо, он пошутил! Ну что, пойдем?

– Я и сам могу идти! – выдернув свой кулак из руки Геракла, строптиво заявил оборвыш. – Вот еще! Подумаешь!

И он вправду пошел сам, провожаемый возмущенным выкриком Антилоха:

– Он же украл у меня лепешку! – и удивленным гомоном остальных мальчишек.

– …Он украл у меня лепешку! – в последний раз отчаянно воззвал к справедливости сын Сотиона.

– Ладно, завтра я ее тебе верну! – обернувшись, небрежно бросил через плечо его противник.

Все мальчишки дружно захихикали, но Антилох тупо спросил:

– Почему – завтра?

– Потому что раньше у меня никак не получится, – с нахальной улыбкой ответил Иолай…

И не будь здесь Геракла, после этих слов во дворе обязательно закрутилась бы новая драка!

– Отцу это не понравится, Алкид, – угрюмо буркнул Ификл, когда они вышли на улицу. – Ему это очень не понравится, вот увидишь!

– Почему? Все будет в порядке! – уверенно заявил Геракл.

Все прохожие изумленно таращились на сыновей полемарха и сына царя, рядом с которыми шагал всклокоченный грязный мальчишка в таких ветхих лохмотьях, в каких по улицам Фив не бегали даже дети рабов. Ификлу и Менекею было явно не по себе от этих любопытных взглядов, но Иолай, не смущаясь, семенил рядом с Гераклом, время от времени переходя на бег трусцой, чтобы поспеть за его широким шагом.

– Где ты научился так драться? – с любопытством спросил его Геракл, и заморыш, не задумываясь, выпалил:

– Везде!

– А-а… Понятно… А… Сколько тебе лет?

На этот раз Иолай задумался ровно на два биения сердца, прежде чем ответить вопросом на вопрос:

– А тебе сколько?

– Мне десять… И моему брату Ификлу тоже десять.

– Ну так и мне десять! – уверенно сообщил Иолай.

– Да уж, конечно!.. – засмеялся Менекей, но под взглядом Геракла осекся и смущенно бормотнул:

– А мне – девять… Меня зовут Менекей.

– Ясно… Радуйся, Менекей! – Иолай легко перепрыгнул через разлегшуюся поперек дороги свинью, с любопытством заглянул в лицо Гераклу и спросил:

– Так как тебя все-таки звать – Геракл? Или Алкид?

– Геракл! – в два голоса ответили Геракл и Менекей.

– Алкид! – одновременно с ними отозвался Ификл.

– Эйя, да ты что, ничего не слышал о Геракле? – воскликнул Менекей и даже перестал тушеваться. – Значит, ты совсем-совсем нездешний! Хочешь, я тебе все про него расскажу?

– Ладно тебе… – жалобно пробормотал Геракл, но Менекея уже невозможно было остановить: забежав по другую руку от Иолая, он начал взахлеб рассказывать историю, которую в Фивах знали все от мала до велика… Впрочем, не только в Фивах, но и во всей Аонии, а может, даже по ту сторону Истма!

Это случилось одиннадцать лет назад, и Осса и Фама, две легконогие богини-сплетницы, бежали тогда из дома в дом со ртами, переполненными поразительными новостями. Новость, как горячий уголь, долго во рту не удержишь – и вскоре уже вся Аония знала о том, что Зевс-громовержец сошел на ложе смертной женщины Алкмены, жены фиванского полемарха Амфитриона. Во всей Элладе не было женщины, равной Алкмене по красоте, доброте и уму, а Амфитрион слыл храбрым и удачливым полководцем, но оба они происходили из проклятого рода Пелопидов, поэтому им суждена была в жизни не только большая любовь, но и большие испытания.

Так и случилось: сперва на войне с телебоями погибли восемь братьев Алкмены, а вскоре ее отец, царь великих Микен Электрион, отправился на подземные асфоделевые луга вслед за своими восемью сыновьями. Произошло это так же внезапно, как и нелепо: повздорив с будущим тестем из-за скота, царь Тиринфа Амфитрион в пылу ссоры швырнул дубиной в отбившуюся от стада корову; дубина отскочила от коровьего рога, попала в голову Электриона и убила его наповал. И хотя суды обоих городов – Микен и Тиринфа – признали убийство неумышленным, пролитая кровь все равно взывала об отмщении, потому Амфитриону с Алкменой пришлось искать убежища в семивратных Фивах.

Фиванский царь Креонт не только гостеприимно принял бывших царя и царицу, разом лишившихся дома, богатства и власти, но в благодарность за избавление Фив от ужасной тевмесской лисицы[7] даже отдал свою сестру Перимеду в жены последнему, младшему брату Алкмены Ликимнию, а Амфитириона сделал своим полемархом.

Однако на этом подвиги тиринфского изгнанника не кончились: Алкмена – «Сильная в ярости» – наотрез отказывалась разделить с мужем ложе до тех пор, пока ее братья не будут отомщены, так что пришлось новоиспеченному полемарху волей-неволей отправляться в поход на острова телебоев.

Амфитрион с победоносным войском уже возвращался в Фивы, когда принявший его облик Зевс явился к Алкмене с известием, что царь телебоев убит и что ее братья отомщены.

Удивительно, но в кои-то веки владыка Олимпа не пожелал соблазнить или взять силой приглянувшуюся ему смертную женщину; на сей раз он не стал превращаться ни в золотой дождь, ни в орла, ни в быка. Зная честность Алкмены, Зевс превратился в ее законного мужа и провел с ней длинную ночь, не пожалев для нее ласк и любовных слов. В ту ночь в страстной любви, а не в позоре и стыде был зачат полубожественный мальчик-силач, будущий величайший герой Эллады…

И лишь когда на следующий день в Фивы вернулся настоящий Амфитрион, Алкмена поняла, что прошлую ночь она провела не с мужем своим, а с богом.

Говорят, полемарх не сразу примирился с невольной изменой жены. Говорят, Алкмене даже пришлось искать спасения от разгневанного мужа у домашнего алтаря – зная, как Амфитрион чтит богов, она надеялась, что тот не посмеет оторвать ее от алтаря силой. Полководец и вправду не отважился на кощунство, но он не зря считался превосходным стратегом – чтобы заставить Алкмену отойти от алтаря, он приказал разложить вокруг хворост и поджечь…

И вот тут Амфитрион с ужасом убедился, что его жена и впрямь стала избранницей бога, да не просто одного из захудалых местных божков, а грозного властелина Олимпа: в небе внезапно собрались тучи, и под оглушительные раскаты грома дождь быстро погасил вспыхнувшее было пламя.

Обугленный хворост еще не успели убрать из перистиля, как по всем Фивам громче грома разнеслись слова слепого прорицателя Тиресия. Вещий старец во всеуслышанье объявил, что Алкмене суждено родить от Зевса сына, который будет самым прославленным героем Эллады, совершит беспримерные подвиги, в конце жизни получит в награду бессмертие и войдет в сонм олимпийских богов!

Но спустя девять месяцев жена полемарха после долгих родовых мук разрешилась от бремени не одним, а двумя сыновьями, похожими, как два зерна одного ячменного колоса. И даже сам Тиресий не мог сказать, который из рожденных Алкменой близнецов был сыном Амфитриона, а который – сыном эгидодержавного Зевса.

Однако ненависть богини Геры к пасынку вскоре помогла разрешить эту загадку. Сыновьям Алкмены едва-едва исполнился год, когда Гера послала в дом Амфитриона огромных змей, чтобы они погубили маленького Алкида. И после того, как Алкид задушил чудовищных гадов, ни у кого больше не осталось сомнений в том, который из двух братьев – сын Зевса и будущий великий герой!..

…Так рассказывали эту историю в Аонии, в Аттике, в Локриде, во Фтии и в Мегарах, добавляя всякий раз новые удивительные подробности, – но эти подробности и множество других сплетен о Геракле Иолай узнает уже потом…

А в тот пасмурный осенний день он вошел в ворота древней крепости Кадмеи между молчаливым смущенным Гераклом и ужасно словоохотливым Менекеем, который рассказывал в основном про появление в доме Амфитриона ужасных змей – рассказывал так, как будто видел это собственными глазами:

– И вот ворота сами собой открылись, и по мраморному полу змеи вползли в детскую – из их глаз вырывалось пламя, их чешуя гремела, как медные доспехи, с острых зубов стекал яд! Чудовища вползли на щит, в котором спали Ификл и Алкид, и тут Зевс чудесным образом осветил комнату, чтобы разбудить близнецов. В ярком свете братья увидели над собой свирепые змеиные морды, увидели трепещущие раздвоенные языки, увидели загнутые внутрь смертоносные длинные зубы – представляешь себе, Иолай?! Ификл в ужасе завопил, скатился со щита на пол и пополз прочь, пытаясь спастись, а Алкид…

– Хватит болтать ерунду, Менекей! – одновременно воскликнули оба брата.

И Геракл добавил:

– Нет у нас дома никакого мраморного пола!

– …А Алкид протянул руки, схватил огромных змей за шеи, крепко сжал их и задушил! – ничуть не смущаясь, продолжал Менекей. – И когда в детскую вбежали разбуженные шумом Амфитрион с Алкменой, они увидели, что Алкид крепко держит за шеи задушенных змей, а Ификл испуганно плачет в углу…

– Смотри, сам у меня сейчас заплачешь! – злобно пообещал Ификл.

– …Назавтра Амфитрион послал за слепым старцем Тиресием, и прорицатель сказал, что отныне Алкид должен зваться Гераклом, что значит – «Прославленный Г’ерой», и что хотя ненависть царицы богов будет преследовать сына Зевса всю жизнь, он все равно станет величайшим героем Эллады, защитником людей и самих богов, в конце концов сам сделается богом и попадет на светлый Олимп!..

Мальчишки уже вышли на агору Кадмеи, но Иолая не отвлекли ни царящая здесь праздничная суматоха, ни зазывные крики торговцев, ни мычание жертвенных быков, которых гнали через площадь… Семеня рядом с Гераклом, он так внимательно вглядывался в его лицо, что тот не знал, куда деваться от этого пристального взгляда.

– Так ты, значит, сын Зевса? – спросил Иолай, когда Менекей на едином дыхании завершил свой вдохновенный рассказ. – И станешь великим героем, да?

Геракл неловко пожал плечами, но за него гордо ответил Менекей:

– Да, так сказал прорицатель Тиресий!

– А я зато буду самым великим воином во всей Ойкумене! – вызывающе встрял Ификл. – И полководцем еще знаменитее, чем мой отец!

– Это тоже сказал Тиресий? – полюбопытствовал оборвыш.

– Нет, это сказал я! – сердито отрезал Ификл.

– А ты кем будешь? – повернулся Иолай к Менекею.

– Я буду царем, – без особой радости, но уверенно ответил тот.

– Ха! Это тоже набрехал Тиресий?

– Нет… Но я буду царем, потому что мой отец – царь.

– Кто-кто? Ладно, хвастай больше! – засмеялся Иолай.

– Да ты с кем так разговариваешь, бродяга?! – рванулся к нему Ификл, но Геракл, удержав брата за локоть, объяснил:

– Нет, отец Менекея и вправду царь Фив! И если не вернется из изгнания наш прежний царь Лай, Менекей когда-нибудь будет править Кадмеей, как правит сейчас его отец Креонт…

– Ну да?! Нет, правда-правда?

– Клянусь Афиной Онкой!

– Мда-а? – Иолай немного подумал, скребя обеими руками кудлатый затылок, и вдруг решительно заявил:

– Подумаешь! А может быть, мой отец – тоже бог!

– Что-о?! Твой отец – бог?! – взвыл Ификл. – Иу, я сейчас умру! Это который же из богов, интересно?

– Чего тут смешного? – сразу взъерошившись, как воробей, воскликнул Иолай. – А вот хотя бы бог Гермес… Я даже на него похож – гляньте!

Он ткнул грязным пальцем в сторону каменного столба на углу улицы, увенчанного головой Гермеса в крылатом шлеме.

– Да уж, о-очень похож! – издевательски протянул Ификл. – Вот только воруешь ты не так ловко, как он!

– Я не воровал! Я ее выиграл в бабки!

– Выиграл, потому что сжульничал!

– Я не жульничал!

– Нет, жульничал!

– Нет, не жульничал!

– Жульничал, жульничал! И ты даже не знаешь, кто твой отец, приблуда!

– Ификл! Иолай! – воскликнул Геракл, распихивая в разные стороны брата и Иолая, который уже встал в боевую стойку. – Хватит, перестаньте!

– …Ну, я побежал, – в наступившей вслед за этим зловещей грозовой тишине пробормотал Менекей. – Радуйся, Геракл, радуйся, Ификл… – он взглянул на нового знакомого и после короткой заминки добавил:

– Радуйся, Иолай…

– Да ладно, Менекей, не смущайся, чего там! – фыркнул Ификл. – Геракл вечно тащит в дом всяких голодных шелудивых щенков, одним больше, одним меньше, какая разница!

На этот раз Геракл едва успел подставить руку, и кулак Иолая звонко впечатался в его ладонь вместо того, чтобы врезаться в челюсть Ификла…

Но уже через пару мгновений Иолай перестал яростно скалить зубы и с улыбкой помахал Менекею, который бегом припустил по улице, издалека прокричав всем:

– До завтра!

Зато Ификл всю дорогу свирепо сверкал глазами, а возле самого дома нарочно ушел вперед и оглянулся, чтобы посмотреть, как бродяжка оробело замедлит шаги перед окованной бронзой дверью, великолепней которой в Фивах считались только ворота дворца царя Креонта. Пусть жилище полемарха не могло сравняться в роскоши с царским дворцом, оно все-таки должно было показаться нищему мальчишке чертогом олимпийских богов…

Однако Ификла постигло жестокое разочарование.

Иолай вошел в сверкающую дверь так уверенно, словно входил в нее каждый день, на полшага опередив Геракла. Он спокойно прошел между двумя рядами высоких, расширяющихся кверху колонн; бестрепетно пересек просторный двор с залитым свежей кровью алтарем; решительно шагнул в полумрак обрамленного колоннами продомоса и, наконец, ступил босыми ногами на расписной пол огромного гулкого мегарона…

Оказавшись в этом сердце дома Амфитриона, Иолай восхищенно осмотрел просторный зал с круглым очагом посередине, на который струился яркий свет из укрепленного колоннами квадратного отверстия в потолке, с любопытством глянул на многоцветные фрески на стенах, изображающие состязание колесниц, зыркнул на нарисованных на полу дельфинов и полипов… А потом уставился своими ничего не боящимися глазами на мужчину и женщину, которые сидели на невысоких скамьях рядом с очагом, красивые и нарядные, словно олимпийские боги.

Полемарх встал и смерил сыновей суровым взглядом, но Алкмена с улыбкой сказала:

– Ну вот мальчики и вернулись! Они опоздали совсем ненамного, правда, Амфитрион?

– Может, и так, – резко бросил Амфитрион. – Но все-таки я хотел бы узнать причину их опоздания! И… Кого это вы привели? Ификл, Алкид!

– Отец, это Иолай! – громко ответил Геракл. – Можно, он сегодня поужинает вместе с нами?

– Поужинает вместе с нами? – медленно повторил полемарх, переводя взгляд с Геракла на маленького всклокоченного оборванца, упершегося грязными босыми ногами в нарисованного на полу ярко-синего дельфина. – Алкид, сегодня же не Кронии,[8] а дорпий! Сегодня в нашем доме садятся за стол только родичи, а не…

Он еще раз смерил взглядом Иолая (на это не ушло много времени) и спросил:

– Ты чей, мальчик?

Иолай молча смотрел на грозного полководца.

– Я спрашиваю, чей ты? Кто твой отец? – повысил голос Амфитрион.

Ификл тихо хмыкнул, но не решился в присутствии родителей на насмешку.

И Иолай как будто бы оглох и онемел…

Геракл уже знал, как каменно он умеет молчать в ответ на некоторые вопросы.

– Где ты живешь?!

Иолай напряг плечи при этом сердитом окрике, но снова ничего не ответил, и тогда полемарх, усмехнувшись, повернулся к жене.

– Метанаста! – коротко бросил он. – Ладно, пусть Мелесий отведет его в комнату рабов и накормит…

Иолай резко сжал кулаки, и Геракл понял, что следующим его движением будет отчаянный рывок к выходу. Тогда Геракл быстро взял нового приятеля за руку и негромко, но твердо сказал:

– Он мой родич!

Ификл сдавленно булькнул, а Иолай медленно повернул голову… Светло-зеленые глаза встретились с темно-серыми глазами, и маленький острый кулак в руке Геракла разжался, повернулся и снова сжался, вцепившись ладонь в ладонь.

Амфитрион высоко поднял брови, шагнул вперед, однако вся его решимость как будто иссякла на этом шаге.

Мегарон заполнила гулкая тишина, и никто никогда не узнал, о чем думал полемарх Фив в те нескончаемо долгие мгновенья, когда он молча смотрел на своего пасынка-полубога, крепко сжимающего руку нищего мальчишки в ожидании решения приемного отца.

Может, бывший правитель Тиринфа думал о том, что богиня Тюхэ[9] слишком неравномерно распределяет свои дары среди смертных, бросая под ноги одним лепестки роз, а другим – только их колючки? И что напрасно он надеялся когда-то, потеряв и свое царство, и царство жены, что на этом для них закончится проклятие рода Пелопидов.

Но вот настал тот день, когда Зевс решил поделиться своим семенем с Алкменой – и тогда полемарх понял, что проклятье только-только начало разворачивать черные крылья над его семьей.

О великие мойры, да разве он просил о высокой чести воспитывать сына Зевса, предназначенного громовержцем для неведомых грозных дел? Нет, он никогда об этом не просил, и уж лучше б ему было вновь и вновь выносить кровь и грязь войны, чем терпеть дурацкие слухи, назойливыми воронами вьющиеся вокруг его дома с тех пор, как Тиресий предрек рождение у Алкмены будущего великого героя!

С того треклятого дня у фиванской рвани как будто не было других дел, кроме как обсуждать все, что происходит в доме полемарха, на все лады трепля имя Амфитриона, Алкмены и их сыновей… Один из которых и вправду был всего-навсего сыном полемарха, зато второй – подумать только! – был тем самым любимым сыном Зевса, ненавистным пасынком Геры, ребенком-силачом, убившим чудовищных змей, будущим защитником людей и самих богов, героем, рожденным для великих подвигов и для великих страданий!

Эйя, а вы слышали, как Гера наказала служанку Алкмены Галантиаду? Когда у Алкмены начались схватки, ревнивая Гера села на пороге дома Амфитриона, крепко-накрепко сцепив руки, чтобы не дать сопернице родить. Она просидела так целые сутки, пока служанка не пустилась на хитрость: с радостным видом выбежала из дома и крикнула, что ее хозяйка уже родила. Богиня в отчаянии всплеснула руками, заклятье спало, и Алкмена наконец-то разродилась Гераклом… Но с тех пор по воле разгневанной Геры Галантиада зачинает через ухо, а рожает через рот, как это делают ласки… Клянусь жизнью моей любимой свиньи, это – чистая правда!

О великие мойры, сколько раз, слыша у себя за спиной такое неотвязное перешептыванье, полемарх завидовал последнему фиванскому бедняку, чья жена никогда не клала ему на колени ребенка, вольно или невольно зачатого ею от бога!

Что ж, Амфитрион стиснул зубы и выполнил волю богов, он воспитывал Алкида так, как надлежало воспитывать будущего героя – да разве стал бы он ради собственного сына собирать таких учителей, каких он собрал со всех концов Эллады ради Алкида? И (что уж там кривить душой!) к Ификлу никогда не съехались бы такие учителя, какие собрались отовсюду к «Прославленному Г’ерой» – Гераклу. Учить его почитали за честь полубоги и сыновья царей: сын Гермеса Автолик учил его борьбе, сын бывшего царя Этолии Тиндарея, Кастор, – стратегии боя, сын речного бога Эагра, брат великого певца Орфея, Лин – музыке… А какой шум поднялся в Фивах, когда знаменитый кентавр Хирон проскакал по улицам Кадмеи и остановился возле дома Амфитриона!

Амфитрион сам учил Алкида править колесницей и был доволен своим учеником…

Но вот теперь его пасынок стоит, стиснув руку безродного грязного заморыша, и глядит на приемного отца незнакомым решительным взглядом… И об эту решительность, как прибойные волны о скалу, разбиваются все гневные мысли полемарха о том, что ведь и он, Амфитрион, тоже потомок Зевса и Персеид! И он не должен спускать Алкиду его неслыханную наглость и вызывающие слова!

«Мой родич» – да как он только осмелился сказать такое?! Хвала богам, в их роду нет и не было нищих, бродяг, изгоев, метанаст!

Но…

«Мой родич» – значит, и родич Зевса тоже? Вот и думай теперь, как ответить на дерзкий вызов любимого сына громовержца, полемарх!

Эйя, а ведь в бою при виде направленного на тебя копья ты не колебался бы так долго, верно?..

– …А, мальчишки наконец-то вернулись! – весело сказал Ликимний, входя в мегарон. – Что, набегались, жеребята? А это что с вами за красавец?

– Послезавтра я запишу Иолая в списки фратрий, – с огромным трудом преодолевая каждое слово, медленно проговорил Амфитрион. – Алкмена, скажи Галантиаде, чтобы она привела мальчика в порядок…

– Спасибо, отец! – громко воскликнул Геракл.

– …А теперь ступайте, – словно не услышав этих слов, приказал сыновьям полемарх. – Вымойтесь, переоденьтесь и постарайтесь вести себя вечером так, чтобы мне не было стыдно за вас перед гостями!

Края облаков чуть порозовели, но это был еще не закат, а лишь предупреждение о приближающемся закате. В дубовой роще несколько раз коротко просвиристели цикады и смолкли, раздумав нарушать ленивую сонную тишину.

– Я никогда тебя не спрашивал, откуда ты тогда взялся в Фивах, – глядя в спину Иолая, задумчиво проговорил Геракл.

Иолай смотрел на далекий Змеиный Холм – так, как будто ничего интереснее в жизни не видел.

– Да, – не оборачиваясь, отозвался он. – Ты меня никогда об этом не спрашивал…