ГЛАВА 7. РЕСТОРАН «БАКУ»
Весна никак не переходила в лето. Каждый вечер я снимала надоевшие сапоги, втайне надеясь надеть поутру туфли. Однажды, обманувшись ярким утренним солнцем, надела и пожалела об этом, едва дойдя до троллейбусной остановки. Но возвращаться – плохая примета. Ноги мерзли, и я активно, не обращая внимания на взгляды прохожих, проделывала ими танцевальные движения, напоминая себе самой пушкинскую балерину Истомину – «и быстрой ножкой ножку бьет»… Только сверхзадачи у нас с Истоминой были разные.
В троллейбусе ноги мерзли еще сильнее. Вот, не форси! – форсунки забьются… Надо будет, чтобы не забились, надеть на ночь носки и сыпануть в них горчицы.
Освободилось место у окна, я села и припала к нему, как к плечу друга. Окно мое – кино мое! Смотрю опять про жизнь других, а моя – словно замерзает на месте. Как ноги.
– Ресторан «Баку»! – объявил водитель остановку без аппетита в голосе.
Ладно, скоро весна, а потом и любимое время года – лето! Всем всё прощается.
Я смотрела в окно, не фокусируясь ни на чем. И вдруг взгляд уперся в ЕГО машину. Она стояла на противоположной стороне улицы, у обочины, прямо напротив входа в ресторан. Да, точно, номера я эти видела не раз и даже запомнила. Ни одной мысли не промелькнуло в голове, но вдруг, почти застряв в закрывающихся дверях, я коснулась тротуара обеими ступнями, как после прыжка с парашютом. Зачем я выскочила, оставалось пока неясным.
Машина стояла себе пустая. По ней было видно, что владелец оставил ее ненадолго. Максимум на полчаса. Вариантов у меня – не густо. Или ждать, когда он выйдет, или вычислить, где он может быть. Нет, ноги и без того замерзли. А туфельки-то кстати!
Я смело двинулась к дверям ресторана. Время вполне обеденное – он мог быть тут.
Интерьер обычный, а народу полно. Видимо, кормят вкусно. Но одного беглого взгляда было достаточно, чтобы определить: его среди посетителей нет. Тем не менее, я, как немецкая овчарка, почуяла где-то здесь его присутствие.
Войдя в зал, я всем своим видом демонстрировала поиск.
– К сожалению, сейчас мне некуда Вас посадить… – начала привычно метрдотель.
– Я не обедать, – перебила я ухоженную даму утрированно деловым тоном, – тут у Вас должен находиться…
Его имя всегда производило впечатление. Но метрдотель отреагировала хладнокровно и даже ревниво:
– А откуда Вы знаете, что он здесь?
Сердце забухало – я на верном пути!
– Мы договорились встретиться…. – спокойно, с достоинством, ответила я.
Еще разок окинув меня на всякий случай взглядом, выражающим ответственность и предупреждение – если что, мол, мы начеку! – метрдотель произнесла желанные слова:
– Он на втором этаже, в банкетном зале…
И даже указала мне рукой в сторону лестницы.
– Спасибо! – я сдержанно поблагодарила и, как только метрдотель скрылась, метнулась через две ступеньки наверх.
Двери в банкетный зал – высокие, белые, торжественные. Хотелось распахнуть их в обе стороны разом, как это сделала Наташа Ростова в фильме Сергея Бондарчука «Война и мир», застыв в проеме на мгновение с широкой улыбкой. Но я умела владеть собой в подобных ситуациях и бесшумно приоткрыла только одну створку.
Зал был похож на танцевальный. Всего два-три стола – и никого. Только он один, на фоне салатового цвета стены с вилкой и ножом в руках. Жует. Кушает.
Всегда, когда он чему-то удивлялся, его глаза распахивались и оказывались отдельно ото всего остального на лице, как улыбка Чеширского кота, повисавшая в воздухе сама по себе. Его взгляд выражал сначала восторг, а уж потом удивление, словно загодя, за секунду до увиденного, он уже был в восторге от того, что ему сейчас предстоит. Как ребенок. И лицо его в такие мгновения казалось кукольным.
Мы сразу встретились глазами, потому что он смотрел на дверь, когда я приоткрыла ее и, не дожидаясь особого приглашения, вошла. Не отрывая от него хулигански лукавого взгляда, я шла к его столу крадущейся походкой, словно еще не была обнаружена. Как будто государственную границу пересекала.
Он положил вилку, тоже не отрывая взгляда, и вытер рот салфеткой. Потом встал, не выходя из- за стола, будто собрался произнести речь.
Я заговорила первая – на всякий случай, прежде чем он вдруг разразится нравоучительной тирадой:
– Здравствуй, любимый! Приятного тебе аппетита! – мои cлова звонко ударились об высокий потолок.
Он только широко открыл глаза.
– Спасибо. Присаживайся. Сюрприз ходячий. – Без раздражения покачал головой застигнутый врасплох артист, сел и откинулся на спинку стула, пережевывая, улыбаясь и глядя мне молча в глаза.
– Я машину увидела, ну и… вот. Соскучилась… Но если бы ты был не один, я бы сделала вид, что ищу кого-то!
– А если бы я в этом смысле не был в тебе уверен, я бы давно перестал с тобой общаться. Есть будешь? Рад тебя видеть.
– Да я вообще-то…
– Решай скорей, а то я тороплюсь. Галя, – обратился он к официантке, появившейся откуда-то из стены, – принесите чистую тарелочку, пожалуйста…
– Нет- нет, я не голодная!
Мой протест заключался в нежелании нарушать его расписание. К тому же, если он уйдет, я останусь сидеть тут одна под прицелом обслуги. В такой обстановке есть тем более не хотелось. В принципе, все, чего я желала, уже свершилось – мне удалось его увидеть. Можно было уходить.
Официантка принесла тарелку. Он сам положил мне какой-то салатик и что-то из овального блюда с закуской, неуклюже приподнимая руки, чтобы не испачкать рукава белоснежной рубашки. Мелькнула перед глазами красивая запонка.
Он смотрел мне в лицо, улыбаясь слегка натянуто. Ел и время от времени покачивался, как китайский болванчик…
– Kак твои дела? – дежурно поинтересовался он между глотками чая из стакана в подстаканнике, какие приносят в поездах, только изящнее. – Ты поешь, поешь, не сиди…
Еще бы добавил: «Не теряйся, налетай!» Как голодной собаке, которую подпускают к хозяйскому столу…
Получалось, что, выскакивая из троллейбуса, рискуя переломать себе ноги, я всего лишь надеялась, что меня покормят. Никогда бы ради этого не выскочила.
– Мои дела… как сажа бела, – сказал я, зная, что сейчас его это меньше всего интересует – как любого человека, когда он торопится в другую от вас сторону.
– Остроумно, – ответил он суховато. – А у меня сейчас худсовет. Горкому партии финал спектакля не понравился. До премьеры неделя, надо срочно ломать концепцию… Аврал!
Он еще раз тщательно вытер рот салфеткой, встал и надел светлый пиджак. Обошел стол и поцеловал меня в щеку.
– Всё, убежал. Покушай все-таки. Позвоню…
И побежал ломать концепцию.
Я смотрела на белую, льняную салфетку с послеобеденными вензелями – следами любимого рта. Может, забрать ее с собой? – подумала я с тоской. Но склонности к фетишизму у меня не наблюдалось, а брать то, что плохо лежит, не позволяло воспитание. Посидела еще несколько минут, преодолевая охватившую вдруг усталость. Потом вышла на улицу. Машины уже не было. Какая пустая, безрадостная обочина…