Глава 9
«Удача улыбается терпеливым», подумала Алекс. На протяжении трех месяцев, пока мужчины-журналисты, обосновавшиеся в «Метрополе», ходили туда-сюда и писали военные репортажи на основе распечатанных сообщений из Совинформбюро, она послушно фотографировала то, что дозволялось: лица женщин и детей; приехавших на побывку солдат; станки, загружаемые в вагоны; зенитные расчеты, расставленные по всему городу; женщин, поднимавших и опускавших аэростаты.
Но чем дальше, тем меньше оставалось сцен, которые можно было запечатлеть на пленку в Москве, где измученные жители работали по четырнадцать часов в день, где за едой по карточкам приходилось выстаивать огромные очереди при любой погоде, где люди жили в неотапливаемых домах и спали в верхней одежде, укрывшись всем, что у них оставалось. Зимой москвичи были все на одно лицо: укутанные в несколько слоев одежды, в ушанках или толстых шалях, они спешили по улицам с санками дров или угля для своих убогих кухонных плит. Алекс фотографировала этих людей тайно, для себя. Пытаться отправить подобные снимки в редакцию было бессмысленно.
Советские цензоры пропускали лишь фотографии со здоровыми и улыбающимися лицами граждан, бодро трудившихся на благо Родины. На втором году войны вокруг Алекс таких лиц уже не встречалось.
Наконец, после того, как девушка сделала добрую сотню снимков улыбающихся солдат, садившихся в поезд, отходивший на фронт, Отдел печати и Авиационный комитет удовлетворили ее просьбу снова отправиться к месту базирования женских авиаполков.
Второго мая Алекс села на поезд, чтобы вернуться в Энгельс.
Марина Раскова была так же безупречно одета и причесана, как прежде, но лицо у нее было исхудавшим.
– Боюсь, вы прибыли слишком поздно, – сообщила она Алекс: – два наших полка уже переброшены на другие аэродромы. Подготовка моего полка еще продолжается: девушки осваивают новые самолеты, и, честно говоря, я бы не хотела, чтобы вы снимали бомбардировщик Пе-2. Это новая модель, она еще засекречена. Я не могу разрешить вам расхаживать вблизи этих самолетов с фотоаппаратом.
Алекс неловко переминалась с ноги на ногу, переваривая плохие новости. Фотокамеры болтались у нее на плече.
– Тогда, может, мне удастся сфотографировать девушек, которых отправили на фронт? Мне кажется, Кремль одобрил бы снимки советских женщин на полях сражений.
Раскова нахмурилась.
– Вы имеете в виду пилотов истребителей? Вряд ли майор Казар пустит вас на свою территорию.
У Алекс упало сердце. Она пыталась найти новые аргументы. Если упоминание пропаганды не сработало, то крыть ей было нечем. Девушка бессознательно отступила назад.
– Она может посетить 588-й полк, – вдруг услышала Алекс. Девушка обернулась, чтобы увидеть, кто зашел в кабинет. Черт, как же ее зовут? Бородина? Бежинская? Б…
– Майор… Бершанская! – воскликнула Алекс. Здороваясь с угрюмой мужественной женщиной, она постаралась вложить в рукопожатие всю теплоту и искренность, на которые была способна.
– 588-й полк? Это же ночные бомбардировщики? О да, было бы прекрасно. Когда и… где я могу к вам присоединиться? – Алекс пришлось приложить усилия, чтобы не выдать охвативший ее восторг.
– Если вы готовы отправиться на юг России прямо сейчас, ждите в ангаре «Б», который находится через летное поле. Мой полк базируется под Ставрополем. Я сейчас проверю график дежурств и посмотрю, кто остался в Энгельсе и смог бы вас подбросить.
– О, спасибо, майор. Я обещаю… – не успела договорить Алекс, как Бершанская вышла из кабинета. Девушка повернулась к майору Расковой, лицо которой наконец, осветилось улыбкой.
– Я очень рада, что мы смогли кое-что для вас придумать, – сказала Раскова и протянула Алекс руку. Ее рукопожатие было крепким, а пальцы – длинными и изящными. Про Раскову говорили, что раньше она играла на пианино, вспомнила девушка. Как же она ошибалась, представляя себе советских летчиц!
Алекс пошла по летному полю, вглядываясь в весеннее небо. «Хорошая погода для полета», – подумала она и попыталась представить себе, где же находился этот Ставрополь.
Когда она вошла в ангар, работавшие там мужчины не обратили на нее никакого внимания. Ей оставалось лишь терпеливо ждать, уставившись в горизонт. Минут через пятнадцать к ангару стала приближаться какая-то фигура – миниатюрная, женская. Алекс подумала, что, возможно, это кто-то из летчиц, с которыми она познакомилась три месяца назад. Девушка подошла ближе, и Алекс увидела ее лицо – прелестное личико с белокурыми завитками – и почувствовала, как губы её расползаются в широкой улыбке.
– Настя Дьяченко?
– Вы даже помните, как меня зовут?
– Конечно! А вашего механика зовут Инна, верно? – Алекс пошла рядом с девушкой по летному полю, подстроившись под ее шаг.
– Да, Инна Портникова. Она будет польщена, что вы ее помните. Кстати, почему вы так хорошо говорите по-русски?
– Долгая история. Если в двух словах, мои родители – русские эмигранты. Они жили в Санкт-Петербурге. Ой, извините, в Ленинграде.
– Когда они уехали?
– Примерно в 1918 году.
– Значит, они были против большевиков. Вы родились здесь?
Разговор принимал опасный оборот. Вряд ли будет хорошо, если эта летчица-коммунистка узнает про антикоммунистические настроения, привитые Алекс в детстве. Но лгать ей почему-то не хотелось.
– Да, в России, в Санкт-Петербурге. Почему мои родители решили уехать, я точно не знаю. Я была совсем маленькой и помню, что выросла в Нью-Йорке. Мы можем поговорить о вас и вашем самолете?
Они остановились рядом с одним из бипланов.
– Конечно, можем. Вам когда-нибудь доводилось летать на таких самолетах? – Настя посмотрела Алекс прямо в глаза, и Алекс ощутила то же самое смущение, как во время их первой встречи. С чего бы это?
– На таких… э-э-э… открытых, как этот, нет. Я летала на самолете Грумман Гуз. Правда, это было давно.
– Грумман Гуз, – повторила Настя по-английски. – Что за машина? – Девушка забралась на крыло.
– Это такой гидросамолет, с крыльями поверх кабины и двумя двигателями. Самолет-амфибия, просторный внутри. Летать на нем было сплошное удовольствие.
– Почему вы перестали летать и стали журналисткой? – Настя снова посмотрела на Алекс в упор, сбивая американку с мысли.
– Мне нужно было учиться и зарабатывать на жизнь. Но я не забыла эти волнующие ощущения.
– Никто не забывает. Ну что, поехали.
Настя придержала Алекс за локоть и помогла ей забраться на заднее сидение. Алекс разместила рюкзак и чехлы с фотоаппаратами у себя в ногах и пристегнула ремень безопасности. Предвидя обжигающе холодный ветер, девушка вытащила из-под формы свой шелковый шарфик в горошек и повязала его повыше на шею.
– Милый шарфик, – заметила Настя.
– Спасибо, и полезный.
– Вам нужно и голову прикрыть. – Летчица протянула Алекс летный кожаный шлем, который прекрасно подошел американке, пробуждая приятные воспоминания о полетах.
– Обычно в этом кресле сидит штурман. Здесь есть приборная панель, но будет лучше, если вы ничего не будете трогать и предоставите управление мне.
Алекс рассмеялась.
– Что было бы, если бы наши мнения разделились? Скажем, вы хотите накренить самолет в одну сторону, а я – в другую.
Настя тоже засмеялась в ответ.
– О, это не проблема, ведь у меня есть пистолет.
– Веский аргумент. Но если серьезно, как мы будем переговариваться во время полета? Здесь есть внутренняя радиосвязь?
Закинув ногу на борт, Настя залезла на место пилота. Бросив взгляд через плечо, она сказала:
– Простите, но никакой внутренней связи. Связи с землей тоже нет.
– Это немного пугает. Как же вы ориентируетесь ночью?
– Это не так уж и сложно, когда на небе светит луна. Лунный свет отражается в Волге. Но в других случаях мы отмеряем расстояние по карте и рассчитываем время полета до цели и обратно. Потом мы просто летим по компасу и секундомеру.
– Невероятно. Как же вы общаетесь со штурманом? Она все время кричит вам?
– Нет, она говорит через шланг, который висит рядом с вашим плечом. Если захотите мне что-нибудь сказать, постучите меня по плечу и говорите в этот шланг.
Двигатель хрипло заурчал, и самолет покатился по взлетной полосе. Они быстро набрали скорость и через несколько минут уже летели над Волгой. В лицо Алекс бил противный ветер – она подняла воротник куртки и шарф как можно выше и стала разглядывать лежавшую внизу землю.
Самолет слегка раскачивался, и Алекс вспомнила, как это непросто пилотировать легкий самолет. Интересно, насколько устройство и управление У-2 схожи с Грумманом и как быстро она смогла бы научиться летать на этом советском биплане.
Алекс сняла шланг с крючка и проговорила:
– Здесь довольно ветрено. Может, закроете окно? – Шутка была старая, но вполне годилась на то, чтобы нарушить молчание.
Настя громко рассмеялась.
– Эти легкие порывы – просто ерунда. Что такое настоящий ветер, чувствуется ночью и на более существенной высоте, во время шестого и седьмого вылета. Тогда дрожишь от холода даже в толстом летном костюме.
– Вам приходится вылетать по семь раз за ночь?
– Мы летаем всю ночь, одна за другой, отдыхая лишь в то время, которое требуется для подвешивания новых бомб. Зимой вылеты просто бесконечные.
– Боже мой… Даже не могу себе вообразить. Вам же нечем защищаться.
– Этот самолет может удержаться в воздухе, даже получив множество пуль – это плюс. В то же время он легко воспламеняется, а от трассирующих пуль может начаться возгорание. Не слишком приятный способ умереть.
Алекс пробрала дрожь.
– Отсюда можно катапультироваться? О, стоп, у вас же нет парашюта, – рука девушки рефлекторно дернулась к грудной клетке. – Э-э, у меня его тоже нет. Мне от этого неспокойно.
– Предполагается, что с функцией парашюта может справиться сам самолет, так как он может приземлиться практически где угодно. Если, конечно, не загорится.
– Как долго вы учились летать на этой штуке?
Настя на мгновение обернулась, демонстрируя свой красивый профиль.
– Совсем недолго. В юности я училась в летном клубе, и после этого управлять У-2 показалось довольно простым делом. Почему вы спрашиваете? Хотите научиться?
– Было бы забавно. Кто бы мог меня обучить и где?
– Я научу вас. Как насчет прямо сейчас? Перед вами – приборная панель. Если вы летали на Груммане, то сможете летать и на этой старой калоше.
– Если вы так уверены… Не хочу вас угробить.
– Мы сейчас довольно высоко, так что у вас едва ли это получится. Посмотрите на приборную панель. Сверху расположены четыре важных шкалы, они показывают курс, воздушную скорость, высоту и положение самолета.
– Вижу. Я все их вспомнила, – Алекс взялась за штурвальную колонку. – Я так понимаю, эта ручка управляет элеронами, а также тангажем и креном, да? – Алекс слегка двинула ручку, и самолет накренился влево. – Так и есть. – Девушка посмотрела под ноги. – Нажимая на педали, можно менять угол курса… – Алекс легонько нажала на педаль и изменила курс на несколько градусов. – Вот это у нас, конечно, газ. – Стоило ей слегка потянуть ручку, как самолет пошел вверх, – Что ж, судя по всему, я могу управлять этой штуковиной!
Алекс накренила самолет влево, потом вправо, набрала и сбросила скорость. Почувствовав уверенность, она слегка спикировала вниз.
– Как весело! Я могла бы летать, пока коровы не вернулись бы домой.
– Коровы? У вас есть коровы?
– Простите, я дословно перевела английское выражение. Мне нужно помнить, что этого не стоит делать. Это значит – очень долго.
– Мне бы хотелось выучить английский, – задорно сказала Настя, принимая управление на себя, – тогда я смогла бы поговорить с американцами при встрече.
– А о чем вы бы стали с ними говорить?
– Да обо всем на свете: об одежде, еде, кино. Мне интересно всё на свете: ковбои, автомобили, кока-кола.
– Вот, значит, как вы нас себе представляете. Мне бы хотелось рассказать вам о нас побольше, жаль, на это нет времени. У нас не меньше разных культур, чем в Советском Союзе.
– До Ставрополя лететь еще три часа с дозаправкой в Сталинграде. У нас полно времени для разговора.
– Что бы вы хотели обсудить? Капитализм? Ковбоев?
– Мы можем поговорить о любви?
– О любви? – Алекс нервно рассмеялась. – В каком смысле?
– Как это происходит у вас в Америке? В каком возрасте люди женятся?
Алекс на мгновение задумалась.
– На самом деле в любом возрасте. Молодые мужчины женятся обычно при условии, что у них есть работа. Конечно, в большинстве своем сейчас они в армии, как и ваши.
– А девушки?
– По-разному. Кто-то выходит замуж в восемнадцать-девятнадцать лет. Другие продолжают учиться и вступают в брак лет в двадцать или в двадцать один год.
– А вам сколько лет?
– Тридцать четыре, – самолет слегка накренился, и ветер задул в лицо Алекс под другим углом.
– Вы замужем? У вас есть любимый человек? – этот интимный вопрос донесся до Алекс из шланга, словно бы из ниоткуда. Если бы ее брови уже не замерзли намертво от ветра, она бы непременно их сдвинула.
– А почему не замужем вы?
– Ох., – Настя немного помолчала, – просто я еще не встретила человека, которого могла бы полюбить. А потом началась война.
Алекс вспомнила про Терри, который либо ее умащивал, либо, по сути, принуждал к сексу, и поняла, что нисколько по нему не скучает.
– У меня то же самое. Я никого сильно не любила.
– Я люблю Инну и Катю, конечно, но… Ой!
Пули прошили крылья самолета по диагонали и пролетели под фюзеляжем. Алекс инстинктивно пригнулась.
– Мессершмитт! – крикнула Настя и отправила самолет вниз. От резкой смены давления у Алекс заныли уши и ноздри. Она зажала нос руками и ухватилась за борта самолета, который раскачивался из стороны в сторону, пока Настя пыталась уйти от нападения.
Настя резко сменила курс, выиграв тем самым немного времени: скоростной Мессершмитт проскочил дальше, и ему пришлось возвращаться. Их самолет продолжал терять высоту. Бросив взгляд на высотометр, Алекс увидела, что они уже на отметке семьсот метров над землей и продолжают падать: пятьсот, двести, сто… Ветер свистел в ушах, разбиваясь о стойки между крыльями раскачивавшегося самолета, мотор оглушительно ревел. Они неслись к земле с редкими участками леса. Алекс вцепилась в борта в полной уверенности, что они разобьются.
Стрелка высотометра, дернувшись, показала, что они на высоте двадцати метров. Их самолет стал петлять между деревьями над каким-то извилистым ручьем. Это было единственное место, где они могли лететь, не рискуя сломать крылья. Алекс, не мигая, смотрела на берег ручья и кусты, которых она могла бы коснуться рукой, – так они были близко, она знала, что если шасси обо что-нибудь заденет, то неизбежно оторвется. С того мгновения, как самолет попал под пули, журналистка не издала ни звука: так боялась она отвлечь Настю, и теперь ей приходилось сдерживать крик каждый раз, когда конец крыла проходил в считанных сантиметрах от ветки дерева.
Наконец, русло ручья расширилось и впереди появился просвет. Настя взмыла вверх. Алекс озиралась по сторонам: в небе никого не было. Мессершмитт прекратил охоту. Журналистка откинулась в кресле и поднесла шланг ко рту.
– Господи Иисусе, – выдохнула она.
– Нет, Анастасия Григорьевна Дьяченко, – рассмеялась летчица с другого конца шланга.
Алекс нервно хихикнула от перевозбуждения. Девушка почувствовала облегчение: они уцелели.
– Ты просто… великолепна, – сказала она Насте.