Глава 3
Прїиди́те, лю́дїе, трїѷпостáсному бж҃тву поклони́мсѧ[151]
Опытная познаваемость бога как отца и сына и святого духа
3.1. Вѣрую во єдинаго Бг҃а Оц҃а
Единоначалие (μοναρχία) отца
Если православного верующего спросить о самом важном в учении Православной Церкви, то он, как правило, в первую очередь вспомнит не об отпущении грехов, а о Пресвятой Троице и о Богочеловечестве Христа. Откровение о Пресвятой Троице для Православной Церкви есть важнейшая из всех тайн веры. Бог – это бесконечная любовь Трех Ипостасей, соединенных в совершенной любви. Искупление состоит в том, что Бог вовлекает Свое творение – прежде всего человечество – в эту любовь, в любовь Отца и Сына и Святого Духа, сообщая ее через Христа во Святом Духе[152].
При этом Православная Церковь подчеркивает самостоятельность ипостасей интенсивнее, чем Западная, хотя различия в искупительно-икономической функции она выделяет в меньшей степени. Это превосходно видно на иконе Пресвятой Троицы прп. Андрея Рублева (ил. 3), которую Стоглавый собор повелел всем художникам иметь как руководящий образец[153]. Как и более ранние изображения, эта икона также основана на повествовании о приходе трех юношей (Ангелов) в дубраву Мамре (Быт 18).
И до Андрея Рублева в иконописи иногда эти три Ангела отделялись от контекста повествования, изложенного в гл. 18 книги Бытия, так что для Авраама и Сарры – в отличие от более ранних икон – уже не находилось места. Образ трех юношей, или ангелов, таким образом, подвергся метафоризации, был вычленен из конкретного посещения ими Авраама и поднят до общезначимого. Заслуга же при. Андрея Рублева состоит в том, что он истолковал богословски известную особенность, которая до этого по необходимости встречалась только на изображениях круглой формы – например, на панагиях – и перенес в иконную прямоугольную форму. А именно: он заключил три фигуры в круг и с помощью поворотов голов выразил внутритроичное отношение Лиц друг ко другу – тот «τάξις», который есть необратимый порядок ипостасей и их «взаимная любовь, струящаяся в вечном согласии, в вечной безмолвной беседе, в вечном единстве сфер горних»[154].
Как изображенные на иконе Ангелы соотнесены с ипостасями Пресвятой Троицы – вопрос трудный и спорный[155]. Пока икона данного содержания (до Андрея Рублева) была всего лишь образом образа, или тенью, т. е. ветхозаветным «типом» Троицы, именно изображением прихода трех юношей в дубраву Мамре, не было необходимости привязать каждого из Ангелов к определенной Ипостаси Пресвятой Троицы. Однако образ трех Ангелов стал таким же образом Троицы (по крайней мере начиная с иконы Троицы прп. Андрея Рублева)[156], как икона Христа есть образ Христа. В этом смысле вопрос соотношения Ангелов на иконе прп. Андрея Рублева (и на позднейших иконах «ветхозаветной Троицы») с ипостасями Пресвятой Троицы вполне закономерен[157].
Многое свидетельствует в пользу того, что в срединной фигуре следует усматривать Первую Ипостась, поскольку Бог-Отец, по православномуучению, есть источник и начало Троицы[158]. По моему мнению, однако, в Троице Андрея Рублева нашли отражение такие особенности исторического развития этого образа, которые позволяют предположить, что средний Ангел представляет собой Вторую Ипостась в сопровождении двух Ангелов. В пользу отождествления среднего Ангела со Христом говорят прежде всего типично Христовы цвета его одеяния[159]. Отчетливые следы такого же первоначального понимания обнаруживаются еще в Преображенской церкви в Новгороде на фреске Троицы, написанной Феофаном Греком, который был учителем Андрея Рублева, – здесь средний Ангел выделен своим размером[160]. Вероятно, как раз поэтому на многих изображениях знак креста в нимбе имеет лишь средний Ангел, и иногда у него же надписано подтитловое имя Исуса Христа[161].
Если на иконе прп. Андрея Рублева средний Ангел действительно представляет Вторую Ипостась, то последовательность Трех Ипостасей должна быть выражена иначе. Андрей Рублев выразил ее через склонение голов Ангелов. Средний Ангел, а также правый Ангел, который благодаря цвету своего одеяния совершенно недвусмысленно обозначен как «животворящий» Святой Дух, – обращены к Отцу как к Первой Ипостаси. Они оба склоняют пред Ним свои головы[162]. Возможно, что в этой неоднозначной соотнесенности фигур Ангелов с Ипостасями Пресвятой Троицы отразилась проблематика православного учения о Троице, о которой мы уже говорили[163].
На иконе при. Андрея Рублева единство Трех Ипостасей Пресвятой Троицы представлено как единство в любви. Типично восточным является при этом подчеркивание самостоятельности всех трех Лиц. А на образе, называемом «Престол благодати» (Gnadenstuhl), который, возможно, самое типичное для Запада изображение Преев. Троицы, подчеркивается различная функция Лиц Пресвятой Троицы в деле искупления. На ней бытие Святого Духа как Лица почти полностью сокрыто за Его функцией, потому что Святой Дух изображен в виде голубя. С точки зрения строгого богословия, однако, такое изображение Святого Духа допустимо только на иконе Крещения Господня[164]. Действительно, Святой Духне есть голубь, Он всего лишь является в виде голубя при крещении Христа, тогда как в другой раз – в день Пятидесятницы – он сходит на апостолов в виде огненных языков.
За западным пониманием Троицы и его отражением в искусстве не обязательно скрывается «модализм»[165], но он тем не менее отчетливо виден в изображении Троицы как Одной Личности с тремя Ликами, что возможно только на Западе[166].
На иконе Андрея Рублева видно, что искупление состоит в вовлечении творения, прежде всего человечества, в любовь Отца и Сына и Святого Духа. Это выражается соотнесенностью Пресвятой Троицы с таинством Евхаристии[167]. Стол, за которым сидят три Ангела, имеет форму престола, даже есть углубление для помещения святых мощей. И сосуд, который благословляет средний Ангел, – причем оба других Ангела участвуют в благословении – это евхаристический дискос с главой тельца, который, согласно Слову ев. Иоанна Златоуста на Пасху, заколается для верных (как прообраз Евхаристии)[168].
«Познаваема в опыте» вера в Пресвятую Троицу для православного христианина не только в аутентичности иконы Троицы, но в постоянном «совершении» его веры в молитве и в богослужении. Православный христианин «осуществляет на практике» свою веру в Пресвятую Троицу и одновременно в сотериологический аспект учения о Троице, когда он «паки и паки» слагает три перста для знамения Креста как символа Троицы и осеняет себя этим спасительным крестным знамением[169]. Богочеловечество Христа символизируется при этом двумя вместе сложенными перстами.
«Познаваемо» учение о Пресвятой Троице православному христианину в первую очередь благодаря богослужебным текстам. Формула «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу» в богослужении повторяется несчетное число раз. Эта формула содержит в себе все учение о Пресвятой Троице, что показал ев. Василий Великий в своем труде «О Святом Духе»[170]. Не так, как на Западе, и не так, как в древних церквах Востока, а именно троично понимается в Православной Церкви песнопение «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас»[171], которое повторяется почти за каждым богослужением и которое в первую очередь указывает на сотериологический аспект учения о Пресвятой Троице. В начале почти каждого богослужения совершается призывание Пресвятой Троицы: «Пресвятая Троице, помилуй нас: Господи, очисти грехи нашя: Владыко, прости беззакония нашя: Святый, посети и исцели немощи нашя, имене Твоего ради»[172]. Кроме того, в каноне заутреней всегда есть несколько «троичнов» – тропарей, гимнографически раскрывающих учение о Пресвятой Троице.
Подобно многим другим православным богословам, св. Иоанн Кронштадтский также называл тринитарный догмат «главным учением нашей веры». Для него он был крайне существен, потому что «в вере христианской нет важнее и возвышеннее этого учения». «Без исповедания Пресвятой Троицы нет христианства… не было бы ни Церкви, воспитывающей нас для неба, ни таинств, которыми она освящает, подкрепляет и руководит нас в страну бессмертия; без учения о Святой Троице – Страшный Суд, воскресение мертвых, воздаяние каждому по делам в будущей жизни были бы для нас пустыми словами. Все это необходимо допускается только тогда, когда мы веруем в Бога Отца, который есть предвечная Любовь и Правда; в Бога Сына, как Искупителя человеков, и в Бога Духа Святого, как Освятителя и Утешителя верующих»[173].
Эта постановка тринитарного догмата, суждений о Пресвятой Троице, на главенствующее место рядом с христологней представляет собой, по моему мнению, ту черту, которой восточно-православное понимание наиболее глубоко отличается от западного. Как известно, по проблеме исхождения Святого Духа «от Отца» или «от Отца и Сына» (ex Patre Filioque) между Востоком и Западом возникли разногласия, не завершившиеся до сегодня, и о них мы еще будем говорить[174]. Сейчас же только укажем: уже показательно, что вопросы, касающиеся учения о Пресвятой Троице, на Западе не считаются столь важными, их, напротив, относят к числу спекулятивных и потому, в конце концов, несущественных. А по восточному пониманию как раз учение о Пресвятой Троице и христология – последняя с выводами относительно учения об иконах – являются важнейшими учениями, и они суть, строго говоря, единственные догматы Православной Церкви, потому что только они, в отличие от других учений Церкви, были подтверждены на Вселенских соборах.
Правда, различия между восточным и западным пониманием были в православном школьном богословии, по сравнению с новейшим православным богословием, менее глубокими. Конечно, различия в учении об исхождении Св. Духа всегда считались тяжким пунктом расхождений, собственно и приведшим к расколу между Церквами. Тем не менее вопрос о Filioque в принципе рассматривался как изолированный спорный пункт, а не как следствие далеко зашедшего расхождения, начавшегося в оценке конкретных, «познаваемых в опыте» Ипостасей.
Так, митрополит Макарий в своей «Догматике» исходит, как стало традицией на Западе, из единства Божия. У него глава I учения о Боге называется «О Боге, едином в существе»[175]. И только после учения о свойствах Божиих в главе II Макарий излагает учение «О Боге, троичном в лицах»[176].
Примерно так же построена «Догматика» Христоса Андруцоса. Здесь даже – для Православной Церкви это необычно – учение о Пресвятой Троице включено в христологию, и соответствующий раздел озаглавлен: «Предпосылки искупления во Христе». После краткого обзора первый параграф раздела (по общему счету в «Догматике» – одиннадцатый) назван: «Бытие и сущность Бога». И только после параграфов относительно свойств и качеств Божиих пятнадцатый параграф гласит: «Триединый Бог»[177].
Этому привычному построению последовал в своей «Догматике» Думитру Станилое, который учению о Божественных Ипостасях также предпослал учение о сущности и свойствах Божиих. Но, в отличие от Андруцоса, Станилое, когда говорит о свойствах Божиих, всякий раз начинает с обоснования Пресвятой Троицы. Кроме того, учению о Троице он предпослал рассуждения о Церкви как о месте, где осуществляется опытное познание. Перед учением о свойствах Божиих в «Догматике» Станилое представлен еще раздел «Основание догматов: Пресвятая Троица – общение совершенной любви»[178].
В «Догматике» Николая Малиновского – ему не удалось преодолеть подход Макария – раздел «О сущности Бога» начинается (в духе апофатического богословия) с напоминания о непостижимости сущности Божией[179]. Но это указание ограничивается другим, а именно: познаваемы отдельные стороны сущности Божией, отражающие, хотя и в конечных формах, её бесконечные свойства. «На основании лишь этих свойств человек и может составить некоторое понятие о Боге с целью приблизить к своему разумению непостижимое существо Божие»[180].
Пониманию святых Отцов, которое является определяющим для Православной Церкви, этот подход к определению сущности Божией соответствует столь же мало, как и пониманию представителей опытного богословия. Действительно, о ев. Василии Великом можно, например, сказать: «Что в целом касается тринитарной тайны, то для него Три Ипостаси были κήρυγμα, а их единство, “единоначалие” μοναρχία, напротив, – δόγμα»[181]. Поэтому для Василия Великого высказывания об ипостасях относятся к общественному, церковно обязательному благовестию, тогда как высказывания относительно единства Пресвятой Троицы – к учительным мнениям, по отношению к которым (чтобы передать смысл понимаемого ев. Василием под термином «догма») в современном православном богословии был бы употреблен термин «теологумен».
Этим было предопределено понимание Василием Великим троичности как предмета благовестия единства в качестве богословского рассуждения.
Подчеркивание прежде всего троичности Лиц, а потом уже их единства, в сущности, привело православное богословие, опиравшееся на богословие великих каппадокийцев, к личностному обоснованию единства Троицы. Это соответствует православному принципу: опираться на опыт и познавать в опыте. Действительно, Единый, Триединый Бог постигается в опыте не как «сущность», а как Отец, Сын и Святой Дух. Таким образом, православное богословие, ориентированное на опыт и познание в опыте, стремилось обосновать единство Божие не в общности сущности (ουσία). Напротив, единство покоится на единоначалии Бога-Отца. Μοναρχία здесь в меньшей мере означает самодержавие, единство господства. Напротив, αρχή здесь скорее – происхождение и принцип, чем господство. Такое понимание стои́́туже за первой фразой Никео-Цареградского символа веры: «Верую во Единаго Бога, Отца, Вседержителя»[182]. Это означает: Бог Отец есть Единый Бог. Божественность Сына, «Света от Света, Бога истинна от Бога истинна», покоится на том, что Он, как Сын, рожден Отцом и посему «единосущен Отцу». И Святой Дух, «со Отцем и Сыном спокланяемый», является «Господом», Богом, потому что Он, как «от Отца исходящий», не есть творение. По высказыванию Владимира Лосского, «единоначалие Отца» есть «то личное отношение, которое одновременно создает и единство, и троичность»[183]. Ипостаси Пресвятой Троицы в свою очередь существуют за счет того, что «обладают Божественной природой: само Их происхождение заключается в том, что Они получают природу от Отца»[184].
Если мыслить по-восточному, то можно было бы сказать: Отец – это Бог, и Сын и Святой Дух – это Бог, потому что Они получили от Отца туже самую, равную сущность (ουσία). Так учит как Православная, так и Западная Церковь о троичности Лиц (Ипостасей) и единстве ουσία, то есть сущности. Но принцип единства на Востоке – это есть Ипостась Отца. Единство по сущности, единосущность Отцу (όμοουσία), – это только следствие Его «единоначалия» (μοναρχία). Здесь сокрыт субординационизм[185], но Православная Церковь при этом всегда вынужденно принимала этот принцип, как соответствующий Священному Писанию. Нет никакого сомнения, что когда Священное Писание говорит о Боге, то, как правило, прежде всего (иногда единственно, а иногда даже и в различении от Сына и Святого Духа) имеется в виду Бог Отец. Сын есть Бог, как Сын Отца, и Святой Дух есть Бог, как Его Дух.
Эта диалектика, с одной стороны, единства и равенства и, с другой, соподчинения, выражена в восьмом члене символа веры, в котором говорится: «И в Духа Святаго… иже от Отца исходящаго». Здесь ясно выражена подчиненность Святого Духа Отцу. При этом в Символе веры подчеркивается равночестность и равнославимость Св. Духа: «…иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима».
Желая привести классический текст, в котором сопоставляются подчинение и равночестность, Владимир Лосский цитирует св. Григория Назианзина, у которого читаем: «Готов бы я назвать большим Отца, от Которого и равенство имеют Равные, также как и бытие… но боюсь, чтобы Начала не сделать началом меньших и не оскорбить предпочтением. Ибо нет славы Началу в уничижении Тех, которые от Него»[186].
Единство Троицы, по восточноправославному пониманию, – в Лице Бога-Отца[187]. По словам Христоса Яннараса, это означает «преимущество Лица по сравнению с Сущностью»[188]. Одновременно это указывает и на обыкновенный (также и в решении других богословских вопросов) для православного мышления исходный пункт – от конкретно-познаваемого. «Если речь идет о Боге, то в Восточной Церкви всегда имеется в виду нечто конкретное: “Бог Авраама, Исаака и Иакова” или “Бог Иисуса Христа”»[189], всегда имеется в виду «Бог личного отношения… Бог и Отец Господа Иисуса Христа»[190]. В духе Яннараса, конечно, допустимо добавить, что с Богом – точно также конкретно – можно встретиться в Ипостасях Сына и Святого Духа, и все же явное упоминание только о Боге Отце у Яннараса показательно для познания, ибо истоки тринитарного мышления лежат в единоначалии (μοναρχία) Отца.
Свое классическое изложение данное учение получило у русского богослова и религиозного философа о. Сергия Булгакова:
Все триединство получает свой единый центр в Отце. Он есть самооткрывающееся Божество, Которое себя открывает чрез рождение Сына и изведение Духа. В Нем начинается порядок Ипостасей (конечно, не во времени, а в существе), в Нем имеют свое происхождение открывающие Его Ипостаси Сына и Духа. Сам же Он лишь открывается, но не открывает. В этом смысле Бог Отец часто называется просто Бог, как бы Бог в преимущественном смысле, о Θεός, иногда даже само-Бог, перво – Бог (αύτό-Θεός, πρώτος Θεός, Deus princeps). Это начало монархии, или единоначалия, или единодержавия, в Божестве нужно свято блюсти, как библейскую и святоотеческую основу учения о Святой Троице… Именно единоначалие делает все ипостасные взаимоотношения единым тройственным актом, их связует и обосновывает… Но это особое место Отца, как первой Ипостаси во Св. Троице… не нарушает равночестности и равнобожественности всех Ипостасей, но устанавливает между ними различие. Иногда это различие Слово Божие выражает в таких словах, которые как будто означают неравенство и дают почву к субординационизму. Таковы слова Спасителя: «ОтецМой болий Мене есть» (Ин 14:28)[191]… Однако, слово «болий» может быть истолковано не в смысле отрицания равночестности, но в отношении взаимного откровения. Отец открывается в Сыне, но не наоборот… Только об Отце может быть сказано, что Он «болий», но не может быть сказано ни о Сыне, ни о Духе Святом, как в Их отношениях к Отцу, так и в Их взаимоотношениях[192].
Впрочем, даже Владимир Лосский, этот последовательный продолжатель православного учения о Боге в духе восточных отцов, не придерживался мнения, что отправная точка западного богословия от «сущности» и единства Божия сама по себе является еретической. Он цитирует св. Григория Назианзина, подчеркнувшего правомочность обоих аспектов: «Я еще не начал думать об Едйнице, как Троица озаряет меня Своим сиянием. Едва я начал думать о Троице, как Едйница снова охватывает меня. Когда Один из Трех представляется мне, я думаю, что Это целое, до того мой взор наполнен Им, а остальное ускользает от меня; ибо в моем уме, слишком ограниченном, чтобы понять одного, не имеется больше места для остального. Когда я объединяю Трех в одной и той же мысли, я вижу единый светоч, но не могу разделить или рассмотреть соединенного света»[193].
Подобное описание необходимо, потому что истина неисчерпаема. Православное богословие всегда является апофатическим богословием.
Определения никогда не бывают исчерпывающими. «Тайна Троичности становится доступной только незнанию»[194].
3.2. И́жє ω оца и́сходѧщаго
Спор вокруг Filioque
Если Владимир Лосский тем самым намекает и на другие возможности понимания, то подлинно православное понимание Пресвятой Троицы для него самого и для других православных богословов неразрывно связано с отправной точкой от конкретных Ипостасей и, следовательно, от единоначалия Бога-Отца. Кто сочетает единство Троичности с единством происхождения Второй и Третьей Ипостасей от Первой, для того Троица со введением второго принципа, второй αρχή, теряет свою основу. Поэтому когда православное богословие включилось в спор вокруг Filioque, оно опасалось, как бы не поставить под сомнение важнейшее учение Церкви, как бы не разрушить единства Троицы введением второго начала.
Чтобы изложить проблему, потребуется сделать экскурс в историю спора вокруг Filioque[195].
В 381 г. на Втором Вселенском соборе был принят следующий текст, которым признавалась Божественность Святого Духа: «И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки». Точно опираясь на первоначальный текст Символа веры, принятого в Никее и в Константинополе, первоначально Древняя Церковь и с ней все Восточные Церкви учили об исхождении Святого Духа от Бога Отца, согласно Ин 15:26: «Когда же придет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне». С тех пор, как по требованию Генриха II при его коронации Римским императором в Риме (1014) в римскую мессу был включен Никео-Цареградский символ веры, он произносится на Западе в таком варианте: «И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца и Сына (ex Patre Filioque) исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима».
Нет сомнения, что в развитие учения об исхождении Святого Духа ех Patre Filioque («от Отца и Сына») внес свой вклад блж. Августин. Поучению Августина, Бог Отец и Бог Сын ниспосылают друг другу Святого Духа. Следовательно, Святой Дух есть взаимный дар Отца Сыну и Сына Отцу. Он есть, будучи их взаимным даром, союз любви, связывающий между собой Отца и Сына[196]. Эта точка зрения, кстати, повлияла на большинство заключительных славословий латинских молитв, которые за римской мессой читаются перед Апостолом: Per Dominum nostrum Jesum Christum, Filium tuum} Qui tecum vivit et regnat in unitate Spiritus Sancti Deus («Чрез Господа нашего Иисуса Христа, Сына Твоего, живущего и царствующего с Тобой как Бог в единстве Святого Духа»). Для подобного учения блж. Августина в Священном Писании нет никакого явного основания. Такое возможно только при условии, что блж. Августин, развивая учение о Святом Духе, не мыслил внутритринитарно. Напротив, он исходил из того, что Святой Дух есть дар, даяние. Поскольку Он есть дар творению, Он и исходит от Отца и от Сына как Их обоюдный дар[197]. Тем самым впервые в богословии Троицы встречается аксиома (правда, еще не высказанная), что имеется не только отношение между внутритринитарным бытием и действованиями Пресвятой Троицы, направленными вовне, – отношение это усматривает также и восточное богословие, – йодля неговнутритрини-тарное отношение и внетринитарные действования совершенно идентичны.
Блж. Августин, естественно, совершенно не намеревался изменять текст Символа веры. Кроме того, в его богословском мышлении обнаруживаются совсем различные направления. Наряду с только что описанной, новой, если угодно, собственно Августиновой линией, он все еще проводит старую линию, согласно которой Бог Отец должен пониматься как principiumDeitatis («начало Божества»). Чтобы совместить традиционную линию со своей собственной, Августин и предложил учение об исхождении Св. Духа principaliter a Patre et a Filio («преимущественно от Отца и от Сына»). Благодаря этой своей рядоположенной новой линии ему, как кажется, удалось найти решение проблемы, с которой у православного богословия возникли трудности: действительно, восточное богословие не может сказать, в чем состоит отличие рождения единородного Сына от исхождения Святого Духа. Августин учил: главное различие между рождением Сына и исхождением Святого Духа состоит в том, что Сын имеет своей причиной только Отца, тогда как Святой Дух – Отца и Сына.
Впервые упоминание о Filioque expressis verbis мы находим в так называемом Символе св. Афанасия[198], или в Quicumque[199], этом от начала до конца типично западном документе. Это Quicumque, вероятно, происходит из школы блж. Августина в Испании. В § 23 Quicumque о Святом Духе сказано следующее: Spiritus Sanctus а Patre et Filio… pocedens («Дух Святой… исходящий от Отца и Сына»).
После длительного периода отвержения Quicumque на Востоке, он всплыл, начиная с XVII в., в литургических книгах Русской Православной Церкви, а примерно с 1780 г. – ив греческом Часослове[200]. При этом, перенимая Quicumque, Восточная Церковь сделала то, в чем она применительно к Никео-Цареградскому символу веры упрекала Запад, – она изменила текст и устранила «et Filio». Разумеется, здесь речь не идет о решениях Вселенского Собора.
Первоначально в Никео-Цареградский символ веры Filioque было введено только Испанской Церковью[201]. Содержательно это учение излагалось уже на более ранних поместных соборах, но когда на Третьем соборе в Толедо в 589 г. оно стало официальным учением Испанской Церкви, то этим ему была придана отчетливая антиарианская острота. Действительно, на соборе был подтвержден переход Реккареда, короля западных готов, из арианства в кафолико-православную веру. Следовательно, мотив присовокупления Filioque в данном контексте был еще совершенно наивным: следовало сказать о Второй Ипостаси Троицы нечто такое, что выразило бы Ее равноположенность с Первой Ипостасью.
Но все же этот, собственно говоря, безобидный поступок содержит в себе нечто типичное для западного богословия. Проблемы христологии были смещены в сферу пневматологии. Чтобы сильнее подчеркнуть Божественность Христа, была проявлена готовность пойти на умаление в высказываниях относительно Святого Духа. В этом-то и состояло, на мой взгляд, симптоматичное и действительно опасное в событии 589 г.
Из Испании Символ веры, расширенный за счет прибавления Filioque, поступил в Галлию, и там он засвидетельствован на соборе в Жентийи (Gentilly)[202] в 767 г. и в Libri Carolini[203].
Дальнейшее включение Filioque в Символ веры почти повсюду было связано со введением Символа в совершение литургии, в котором его до того времени не было. Действительно, исконное место Символа веры – в таинстве крещения, тогда как в литургии его роль играет евхаристическая молитва. В 589 г. в Испании было сделано предписание прочитывать Символ веры, расширенный за счет Filioque, при совершении мессы перед молитвой «Отче наш»[204]. Карл Великий повелел читать Символ веры после Евангелия в своем придворном храме – опять-таки уже с Filioque, и его придворные богословы отстаивали добавку особенно интенсивно. Символ веры с Filioque вошел в деяния собора, заседавшего в Аахене в 809 г.
Когда деяния собора были представлены папе Льву III, он одобрил учение о Filioque, но не утвердил изменения самого текста Символа веры. Чтобы подчеркнуть значение первоначального текста в его неизмененной версии, он повелел установить в соборе ев. Петра в Риме две металлические плиты с текстом Символа без добавки Filioque на греческом и латинском языках. И только при Генрихе II папское противодействие расширению текста было сломлено.
Тем не менее вплоть до 1240 г. Filioque не было в Символе веры, который читался в Париже[205]!
Восточная Церковь стала высказываться по поводу поведения Запада лишь спустя довольно много времени. Св. Иоанн Дамаскин(ок. 650 – ок. 750) в своем «Изложении православной веры», хотя и отвергает Filioque, но делает это в осторожных выражениях. Основывая единство Божие на единстве происхождения Сына и Святого Духа от Отца, он пишет: «Поэтому об Отце, Сыне и Святом Духе говорим не как о трех Богах, но, вернее, как об едином Боге, Святой Троице, так как Сын и Дух возводятся к единому Виновнику, но не слагаются и не сливаются согласно Савеллиеву сокращению, ибо Они соединяются, как мы говорили, не так, чтобы сливались, но так, что тесно примыкают – один к другому, и имеют взаимное проникновение[206] без всякого слияния и смешения…»[207]. Таким образом, в изложении отношения Бога Сына и Бога Святого Духа к Богу Отцу у Иоанна Дамаскина представлено хотя и лишенное полемического задора, но все же однозначное отвержение Filioque: «Не говорим, что Сын – Причина, не говорим и того, что Он – Отец, но говорим, что – и от Отца, и Сын Отца. О Духе же Святом и говорим, что Он – от Отца, и называем Его Духом Отца… <…> О Сыне же не говорим ни того, что Он – Сын Духа, ни того, конечно, что Он – от Духа»[208]. Последняя фраза существенна, так как она опровергает опасение, что если в Символе веры нет Filioque, то этим принижается честь Бога Сына. Равным образом и честь Святого Духа не принижается, если Сын не рождается и не исходит от Святого Духа.
Более важно, однако, что здесь за осторожным отклонением Filioque Иоанном Дамаскиным кроется совсем другая предпосылка тринитарного богословия. Св. Иоанн говорит о единстве Бога, потому что Сын и Святой Дух восходят к одному и тому же принципу, к Богу Отцу. Выходит, что Filioque в подобном тринитарно-богословском контексте способно разрушить единство троичности!
Лишь во времена Карла Великого впервые разгорелся настоящий спор по вопросу Filioque между франкскими и восточными монахами -богословами в монастыре св. Саввы возле Иерусалима, в котором, кстати сказать, некогда монашествовал и сам св. Иоанн Дамаскин.
И уж действительно острым стал этот спор в IX в. при Константинопольском патриархе Фотии. Разногласия относительно юрисдикционных вопросов и умаления восточных обрядов латинянами дали Фотию повод развязать резкую полемику против латинской Церкви, против ее обычаев и учений, отличных от восточных. Большой перечень упреков Западу завершается у Фотия упоминанием о Filioque как о «венце безобразий», как о «диавольском деянии» и как о ереси[209].
Важнее самой полемики являются сомнения из области тринитарного богословия, выраженные Фотием: Запад вводит в Троицу два принципа и этим обращает единоначалие в двубожество. И далее следует аргумент, опровергнуть который западное богословие не смогло до сих пор: если Сын признается равнобожественным лишь при условии, что от Него исходит Святой Дух, то как расценивать этот самый Святой Дух? Почему в таком случае Бог Сын не рождается от Святого Духа, как он рождается от Бога Отца? Напротив, через Filioque Святой Дух еще дальше отдаляется от природы Бога Отца, чем Сын, и в таком случае Его Божественность умаляется[210] в духе Македониевой ереси[211].
Никита Стифат (ск. ок. 1080 г.) полемически заострил и упорядочил возражения Фотия: «Вы ниспровергаете всю христианскую веру, ибо вы не говорите, что Единый есть принцип Обоих [Сына и Святого Духа], но безумно вводите ди-архию в Троицу. Тем самым вы приходите или к савеллианскому смешению[212], или к арианскому разрыванию Пресвятой Троицы. Вы заставляете Сына быть Отцом. Если бы было необходимо исхождение Святого Духа и от Сына, чтобы Сын был единосущен Отцу, то и от Святого Духа, в свою очередь, должно бы нечто исходить, чтобы Он был единосущен Отцу и Сыну»[213].
Спор вокруг вопроса о Filioque внес свой вклад в схизму (раскол) 1054 г. В попытке опровергнуть упрек, что онаучит о двух началах в Троице, Римо-Католическая Церковь предложила на унионистских соборах в Лионе в 1274 г. и во Флоренции в 1438—1439 гг. следующее определение: Quod Spiritus Sanctus aeternaliter ex Patre et Filio, non tanquam ex duabus principiis, sed tanquam ex uno principio, non duabus spirationibus, sed unica spiratione procedit (Что Святой Дух исходит вечно от Отца и Сына не как бы из двух начал, а из одного начала, не двумя дыханиями, но одним дыханием)[214]. Слияние Отца и Сына в одно начало таит в себе, с точки зрения православного богословия, новую опасность для учения о Святой Троице: если Они суть одно начало, то Отец и Сын более не видны в своем различии как Лица. И, по православному пониманию, самое важное – это то, что для качеств Святого Духа как отдельного Лица (в цитируемом определении Лионского собора) больше не остается места[215].
В расхождениях между западным и восточным богословием вопрос Filioque всегда играл важную роль. Временами – у сторонников школьного богословия, позиции которых несущественно отличаются от точки зрения западных богословов, – полемика представляется только данью традиции, временами же она имеет более принципиальный характер.
Самый мягкий подход к оценке Filioque обнаружил Василий Болотов (1854—1900), являющийся, вероятно, самым значительным патрологом Русской Православной Церкви. Он, конечно, тоже осуждает акт включения в Символ веры Filioque как таковой, но, подытожив проблему Filioque на основе богатого патристического материала в своих весьма тщательных и компетентных 27 тезисах, он считает ее допустимой как частное мнение[216]. К позиции Болотова присоединился прот. Ливерий Воронов (1914 – 1995), профессор Санкт-Петербургской духовной академии, ныне причисляемый к наиболее значительным российским учителям догматики[217]. Важным аргументом для мягкой оценки Filioque послужило для Болотова то, что блж. Августин, почитаемый как святой также и в Православной Церкви, Православной Церковью за свое учение о Filioque никогда не был осужден.
В целом же введение Filioque неоднократно и с особой остротой осуждается новейшим богословием, ориентированным на мышление святых отцов. А. С. Хомяков выразил мнение, что когда Запад, не спросив у Востока, своим Filioque ввел новый член в Символ веры, он (Римский мир) «подразумевательно заявил, что в его глазах весь Восток был не более, как мир илотов[218] в делах веры и учения»[219].
Отец Павел Флоренский прямо не назвал Filioque ересью, но снисходительно оценил как «наивное порождение излишнего благочестия и недоношенного богословия»[220]. Если сказанное и нельзя отнести к тринитарным размышлениям блж. Августина, то вполне можно – к решению Третьего поместного собора в Толедо о включении Filioque в католическое учение.
Более принципиальную оценку предложил Владимир Лосский. Он посчитал, что Filioque «был единственной догматической причиной, был “первопричиной” разделения Востока и Запада; остальные доктринальные разногласия – только его последствия»[221]. Это означает: Filioque для него – это лишь симптом значительно более глубокого расхождения между Востоком и Западом. В пользу того, что это так и есть, свидетельствует также тот факт, что еще один пункт расхождения между Востоком и Западом касается учения о Святом Духе. Речь идет о времени преложения Даров в Тело и Кровь Христовы во время служения Евхаристии, которое на Востоке особенным образом связывается с призыванием Святого Духа на Евхаристические Дары[222].
Впрочем, ни вероучительные расхождения относительно времени преложения Евхаристических Даров, ни прочие разногласия – вопреки мнению великого сербского богослова архимандрита Иустина (Поповича) Дустин Поповий, 1894—1979) – не порождают с необходимостью из Filioque кризиса европейской цивилизации, сложившейся преимущественно под западным влиянием. Насколько же, возможно, – не в качестве необходимого следствия, – все-таки такая связь просматривается, это-то православные богословы и попытались намеками обозначить в своем изложении учения о «Святом Духе, Господе, Животворящем иже от Отца Исходящем»[223].
Болотов Василий Васильевич. К вопросу о Filioque / С предисл. проф. А. Бриллиантова. СПб. : Тип. М. Меркушева, 1914. VI, 138 с.
Бороздинов Владимир. Икона «Пресвятая Троица» преп. Андрея Рублева // ЖМП. 1990. № 6. С. 67-68; № 7. С. 71-74.
Булгаков Сергий, прот. Главы о Троичности // Православная Мысль / Труды православного богословского института в Париже. Париж: YMCA-Press, 1930. Вып. 2. С. 31 – 88.
Ветел ев Александр, прот. Богословское содержание иконы «Святая Троица» преподобного Андрея Рублева // ЖМП. 1972. № 8. С. 63—75; № 10. С. 62-65. Воронов Ливерий, прот. Андрей Рублев – великий художник Древней Руси // БТ. М. : Изд. Московской патриархии, 1975. Сб. 14. С. 77—94.
Воронов Ливерий, прот. Вопрос о «Filioque» с точки зрения русских богословов // БТ. М.: Изд. Московской патриархии, 1986. Сборник, посвященный 175-летию Ленинградской Духовной Академии. С. 157—185.
Лосский Владимир. Очерк мистического богословия Восточной Церкви // БТ. М. : Изд. Московской патриархии, 1972. Сб. 8. С. 7—128.
Малиновский Николай, прот. Очерк православного догматического богословия : В 2 ч. Репр. воспр. изд. 1911 – 1912 гг. М. : Православ. Свято-Тихон. богослов, ин-т, 2003. 385 с.
Сергиев Иоанн Ильич (Кронштадтский), прот. Полное собрание сочинений : В 6 т. Т. 1 : Кронштадт : Тип. Кронштадт, вести., 1890. 525 с.
Стоглав / Издание Д. Е. Кожанчикова. СПб.: Тип. Императорской Академии наук, 1863. 312 с.
Троица Андрея Рублева : Антология / Сост. Г. И. Вздорнов. 2-е изд., испр. и доп. М. : Искусство, 1989. 145 с.
Фельми Карл Христиан. Иконы Христа. М. : Интербук-бизнес, 2007. 192 с., 185 цв. ил.
Флоренский Павел, свящ. Столп и утверждение истины : Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. М. : Путь, 1914. 812 с.
Хомяков Алексей Степанович. Несколько слов православного христианина о западных исповеданиях // Он же. Избранные сочинения / Под ред. Н. С. Арсеньева. Нью-Йорк : Изд-во им. Чехова, 1955. С. 230—273.
Bobrinskoy Boris. Le «Filioque» hier et aujourd'hui // Contacts. 1982. V. 34. N. 117. P. 7-27.
Bobrinsky Boris. Models of Trinitarian Revelation // SVTQ. 1995. V. 39. N. 2. P. 115-126.
[Bolotov Vasilij.] Thesen über das «Filioque» // RITh. 1898. Bd. 6. S. 681—712. Braunfels Wolfgang. Dreifaltigkeit. VI. Ikonographie // LThK. 2. völlig neu bearb. Aufl. Freiburg : Herder, 1959. Bd. 3. Sp. 561 f.
Brune Frangois. La revelation de l’Amour : La Trinite //Le Messager Orthodoxe. 1980. N. 86. P. 3-25.
Bunge Gabriel. Der Andere Paraklet : Die Ikone der Heiligen Dreifaltigkeit des Malermönchs Andrej Rublev / Mit e. Geleitw. von S. S. Averintsev. Würzburg : Christliche Osten, 1994. 127 S.
Casimir [Me Cambley]. When (the Father) will Subject all Things to (the Son), then (the Son) Himself will be Subjected to Him (the Father) Who Subjects all Things to Him (the Son) : A Treatise on First Corinthians 15:28 by Saint Gregory of Nyssa// GOTR. 1983. V. 28. N. 1. P. 1-25.
Collins Roger John Howard. Athanasianisches Symbol // TRE. Berlin; New York : W. de Gruyter, 1979. Bd. 4. S. 328-333.
Deseille Placide. Saint Augustin et le «Filioque» // Le Messager Orthodoxe. 1980. N. 85. P. 33-49.
Felmy Karl Christian. The Development of the Trinity Doctrine in Byzantium, IX— XV Centuries // The Oxford Handbook of the Trinity / Ed. by G. Emery, O.P, M. Levering. Oxford : University Press, 2011. P. 210—224.
Felmy Karl Christian. Predigt im orthodoxen Rußland : Untersuchungen zu Inhalt und Eigenart der russischen Predigt in der zweiten Hälfte des 19. Jh. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 1972. 320 S.
Ferguson Everett. God's Infininity and Man's Mutability : Perpetual Progress according to Gregory of Nyssa // GOTR. 1973. V. 18. P. 59—78.
Geist Gottes – Geist Christi: Ökumenische Überlegungen zur Filioque-Kontroverse : Bericht und Vorträge zweier Tagungen auf Schloß Klingenthal (Frankreich) / Hrsg, von L. Vischer. Frankfurt am Main : Lembeck, 1981. 165 S.
Gemeinhardt Peter. Die Filioque-Kontroverse zwischen Ost- und Westkirche im Frühmittelalter. Berlin; New York : W. de Gruyter, 2002. 644 S.
Gill Joseph. Filioque // LThK. 2. völlig neu bearb. Aufl. Freiburg : Herder, 1960. Bd. 4. Sp. 126 f.
Hauptmann Peter. Altrussischer Glaube : Der Kampf des Protopopen Avvakum gegen die Kirchenreformen des 17. Jh. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 1963. 152 S.
Hauptmann Peter. Rußlands Altgläubige. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 2005. 378 S.
Jungmann Josef Andreas. Missarum Sollenmnia : Eine genetische Erklärung der römischen Messe : 2 Bde. Bd. 1. Wien : Herder, 1948. 610 S.
Mainka Rudolf Maria. Zur Personendeutung auf Rublev's Dreifaltigkeitsikone / / OS. 1962. Bd. 11. Heft 2. S. 3-13.
Martin Vincent. Aspects theologiques du «Filioque» // Iren. 1989. T. 52. N. 1. P. 36-50.
Mühlenberg Ekkehard. Dogma und Lehre im Abendland // Handbuch der Dogmen-und Theologiegeschichte / Hrsg. C. Andresen. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 1982. Bd. 1. S. 406-566.
Novgorod Icons, XII—XVII Century / Preface by D. Likhachov; Introd. by V. Laurina and V. Pushkariov. Leningrad : Aurora Art Publishers, 1980. 346 p.
Oberdörfer Bernd. Filioque : Geschichte und Theologie eines ökumenischen Problems. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 2001. 628 S.
Orphanos Markos A. Der Ausgang des Heiligen Geistes bei einigen späteren griechischen Kirchenvätern // Geist Gottes – Geist Christi: Ökumenische Überlegungen zur Lilioque-Kontroverse / Hrsg, von L. Vischer. Lrankfurt am Main : Lembeck, 1981. S. 43-64.
Ouspensky Leonide. La theologie de Vicöne dans TFglise orthodoxe. Paris : Cerf, 1980. 488 p. Рус. пер.: Успенский Леонид Александрович. Богословие иконы Православной Церкви. Репр. воспр. изд. 1989 г. М. : Изд. Московской патриархии, 1994. 474 [ 1 ] с.
Quasten Johannes. Quicumque // LThK. 2. völlig neu bearb. Aufl. Lreiburg : Herder, 1963. Bd. 8. S. 937 f.
Ritschl Dietrich. Zur Geschichte der Kontroverse um das Filioque und ihrer theologischen Implikationen // Geist Gottes – Geist Christi : Ökumenische Überlegungen zur Lilioque-Kontroverse / Hrsg, von L. Vischer. Lrankfurt am Main : Lembeck, 1981. S. 25-42.
Ritter Adolf Martin. Dogma und Lehre in der Alten Kirche // Handbuch der Dogmen-und Theologiegeschichte / Hrsg. C. Andresen. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 1982. Bd. 1. S. 99—283.
Schulze Bernhard. Das Nizänoconstantinopolitanum und das Filioque // OCP 1969. V. 35. P. 334-346.
Stylianopoulos Theodore. The Filioque : Dogma, Theologoumenon or Error? // GOTR. 1986. V. 31. N. 3-4. P. 255-288.
Torre Michael D. St. John Damascene and St. Thomas Aquinas on the Eternal Procession of the Holy Spirit // SVTQ. 1994. V. 38. N. 3. P. 303-327.
Wendebourg Dorothea. Person und Hypostase : Zur Trinitätslehre in der neueren orthodoxen Theologie // Vernunft des Glaubens : Wissenschaftliche Theologie und kirchliche Lehre : Lestschrift zum 60. Geburtstag von W. Pannenberg. Mit einem bibliographischen Anhang/ Hrsg. J. Rohls, G. Wenz, W. Pannenberg. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 1988. S. 502 – 524.
Wessel Klaus. Dogma und Lehre in der orthodoxen Kirche von Byzanz // Handbuch der Dogmen- und Theologiegeschichte / Hrsg. C. Andresen. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 1982. Bd. 1. S. 284-405.
Yannaras Christos. Person und Eros : Eine Gegenüberstellung der Ontologie der griechischen Kirchenväter und der Existenzphilosophie des Westens. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 1982. 287 S. Рус. пер.: Яннарас Христос. Избранное : Личность и Эрос. М. : РОССПЭН, 2005. 477 [2] с.
Zizioulas John D. Being as Communion : Studies in Personhood and the Church / With a Foreword by J. Meyendorff. Crestwood, NY : St Vladimir’s Seminary Press, 1985. 269 p. Рус. пер.: Иоанн (Зизиулас), митр. Бытие как общение : Очерки о личности и Церкви / Предисл. прот. Иоанна Мейендорфа. М. : СФИ, 2006. 275 с.