Введение во храм. Очерки по церковному искусству. Архитектура (А. М. Копировский, 2016)

1. Церковь Покрова на Нерли, XII век. Современный вид

Первым в нашем рассказе будет знаменитый храм Покрова Богородицы на Нерли, близ Владимира, стоящий на холме среди луга над малым водоемом-старицей (илл. 1–4). Ему уже восемь с половиной веков. Он был построен повелением сына Юрия Долгорукого, князя Андрея, прозванного Боголюбским, скорее всего, около 1158 года (общепринятая более поздняя дата – 1165 год – обоснованно подвергается сейчас сомнению). Этот одноглавый стройный храм с рельефно выступающими к востоку тремя алтарными полукружиями – апсидами давно привлекает к себе восторженное внимание миллионов людей.

В самом деле – чем?

На этот вопрос можно ответить по-разному. Например, сравнив эту церковь с тем, что вызывает устойчивые положительные ассоциации, – они и будут «светом». И даже прямо связать ее образ с чем-нибудь светящимся, скажем, со звездой. Правда, в недавние времена выше этого образа фантазия, как правило, не поднималась. И тогда рождались «нестандартные сопоставления» (термин не только информатики, но и музейной педагогики начала 1990-х годов) – на первый взгляд смелые, возвышенные и красивые, но одновременно и настораживающие. Вот школьный педагог пытается рассказать детям о храме Покрова и дает набор сопоставлений, среди которых… романс «Гори, гори, моя звезда». Звезда, да не та!

Величественный, несмотря на малый объем, собиравший под своими сводами людей, прежде всего, для молитвы «о мире всего мира, об укреплении святых Божиих церквей и о единении всех», храм оказывается после слов педагога поводом для сладостного и возвышенного, но очень индивидуального, субъективного переживания. Тогда как поэт в приведенных выше в качестве эпиграфа строчках обращается не к себе и не к кому-то другому, а к самой этой церкви! Она для него – как будто живое существо. И в результате его вопрос – «по какой мерке?» – становится риторическим. Потому что поэт вначале с разных сторон пытался объяснить красоту этого храма (стихотворение длинное!): и через тоску души построившего ее князя, и через ее органическое родство с окружающими полями, холмами, реками, и т. п. Но вдруг понял, что всего этого – мало. И тогда он отказывается от дальнейших объяснений. Ведь подлинно глубокое, на языке философов – «экзистенциальное», то есть затрагивающее саму суть вещей и явлений знание, трудно выразить. Оно, как сказал когда-то Ф. М. Достоевский, «неответчиво».

Но это, конечно, не значит, что остается лишь констатировать невозможность подлинного восприятия храма Покрова. И что нам придется ограничиться собственными смутными ощущениями или строгими оценками специалистов (увы, не всегда и не во всем согласных друг с другом). Нет, нужно просто не выносить поспешных, поверхностных и произвольных, как говорили в старину – «от ветра головы своея», суждений, и послушать то, что скажет нам архитектура этой замечательной церкви.

Язык архитектуры

«Серые камни», упомянутые в стихотворении, к церкви Покрова на Нерли не имеют отношения: стихотворение написано о западноевропейских готических храмах. Камень, из которого она сложена – подмосковный мячковский известняк, пожелтевший и потемневший от времени, – изначально был почти белым. «Свободное острие» – тоже от готики. Но все остальные эпитеты, хотя и не исчерпывают всех представлений об этой церкви, к ее виду очень подходят. Даже выражение «спокойная замкнутость» говорит прежде всего о целостности ее архитектурного облика, а не о закрытости его по отношению к окружающему миру, высокомерной превознесенности над ним.

Отметим сразу: церковь Покрова не распадается на отдельные элементы (купол, цилиндрический барабан, полукруглые изгибы сводов, стены, разделенные длинными изящными полуколонками на три части, и т. д.), с какой бы стороны на нее ни смотреть. Наоборот: она соединяет эти элементы вместе так, что ни один из них не существует сам по себе; как сказали бы музыканты – не ведет только свою партию.

2. Вид с юго-запада

3. Западный фасад

4. Восточный фасад. Алтарная часть

5. Алтарные апсиды, аркатурно-колончатый пояс

6. Интерьер: купол, барабан, паруса

Живое единство различных объемов и деталей архитектуры храма тем более поражает, что его конструкции не прячутся от наших глаз, не пытаются выдать себя за что-то иное, более легкое или, наоборот, более фундаментальное, устойчивое. В церкви Покрова последовательно реализован один из главных принципов храмового зодчества зрелого Средневековья: что конструктивно – то и декоративно, т. е. из чего состоит храм, то его, прежде всего, и украшает. Например, вертикальные плоские выступы в стенах (пилястры) необходимы для того, чтобы лучше удерживать тяжесть сводов. Но они же становятся и украшением стен, поверхность которых иначе была бы плоской и однообразной. Приставленные к пряслам тонкие полуколонны и поясок из арочек, опирающихся на совсем маленькие, как будто висящие в воздухе колонки, – всего лишь ювелирные изделия, подчеркивающие уже существующую красоту целого (илл. 5).

Еще один принцип: что снаружи – то и внутри. Это значит: по членениям стен церковного здания, его сводам и барабану, на котором стоит купол, всегда или почти всегда можно догадаться о том, как выглядит его интерьер. Если свод снаружи полукруглый – то же самое вы увидите, войдя в храм и подняв глаза вверх (илл. 6).

О «величественно смелом» стремлении ввысь этого храма говорили и писали сотни раз. Это действительно так. Пропорции здания необычны даже для домонгольской Руси, в которой «башнеобразные» храмы, в отличие от Византии, возводились довольно часто. Его ширина невелика – чуть более 10 метров, а вот высота внутри достигает почти 21 метра! Зодчие явно хотели построить такой храм, которому не было бы прямых аналогов нигде. Не за счет увеличения его размеров и количества куполов (напомним, есть летописные упоминания русских храмов начала XI века «о полтретьядесяти версех», то есть с 25 главами!), а именно с помощью непривычной высотности.

Но внимание! Во-первых, стремление всех объемов храма Покрова вверх во многом задано его постановкой на возвышении. Это не естественный холм, как кажется в настоящее время, а насыпное трехметровое сооружение на каменном фундаменте, да еще и облицованное изначально белым камнем. Светлая, но мощная пирамида высилась прямо перед набережной (храм тогда стоял при впадении Нерли в Клязьму[5]). К храму от набережной вела встроенная в боковой откос «пирамиды» белокаменная же лестница, украшенная, судя по скульптурным фрагментам из раскопок середины XIX века, двумя лежащими каменными львами. Наличием такого могучего постамента высота храма значительно уравновешивалась.

Во-вторых, впечатление особой вытянутости храма вверх в немалой степени достигается «луковичной», с заострением, формой его главки и высоким тонким восьмиконечным крестом на ней. Но «луковичный» купол в XII веке был неизвестен, он появился гораздо позже, в XVI столетии, а на этом храме – еще позже, только после ремонта в начале века XIX-го. Изначально купол был, как считается, значительно меньшим, шлемовидным. Есть даже предположения о его совсем малых размерах и лишь чуть закругленной форме. Крест на куполе был так называемый греческий, то есть не восьми-, а четырехконечный, с расположением перекладины точно посередине, все его концы были одинакового размера. Подобный крест можно увидеть во Владимире, на Дмитриевском, тоже княжеском, соборе конца XII столетия.

Реставрация конца 1980-х годов, вернувшая храму Покрова древнее «позакомарное» покрытие («комара» – свод) и позволившая открыть нижнюю часть барабана, почти на 40 сантиметров скрытого ранее под перекрытием XIX века, к сожалению, купола и креста не коснулась. Очевидно, потому, что реставраторы не хотели вызывать волну возмущения изменением привычного, хотя и не соответствующего первоначальному силуэта храма…

И, наконец, третье. Раскопки 50-х годов ХХ века под руководством одного из основных исследователей храма профессора Н. Н. Воронина показали: храм практически одновременно с постройкой основного объема был окружен с трех сторон (кроме алтаря) галереями шириной 2,5 метра. Специалисты спорят о том, какими они были и можно ли было ходить по их верху. Но, как бы то ни было: стремительный вертикальный взлет общего объема здания сменяется в этом случае плавным ступенчатым нарастанием архитектурных масс. Храм из тонкой «свечи» мгновенно превращается в могучее и даже грозное сооружение, особенно если представить его себе стоящим на первоначальном белокаменном подиуме (илл. 7, 8). Это уже не «белая царевна», вышедшая к реке! Здесь для поэтической характеристики понадобится мужской род.

Не будем, как мы и договаривались вначале, спешить задавать взволнованные вопросы: «почему так случилось?», «что это значит?» и, тем более, «кто виноват?» и «что делать?». Постараемся привыкнуть к мысли, что наши представления даже о, казалось бы, хрестоматийных вещах могут быть существенно расширены. К тому же нам еще предстоит подумать о самом главном – о том, что делает здание храма собственно Храмом: о его «имени», назначении, символике форм и декора. А потом найти возможные подходы если не к решению, то хотя бы к прояснению этих проблем. Задать вопрос, не рассчитывая на мгновенный и простой ответ и, может быть, почувствовать встречный вопрос. Ведь, как писал выдающийся ученый второй половины ХХ века академик Сергей Аверинцев, одна эпоха может обмениваться с другой вопросами, «от которых вещи делаются прозрачнее»[6].

Вначале постараемся услышать голос еще одного поэта – на сей раз о храмах вообще.

7. Реконструкция Н. Н. Воронина

8. Архитектурный разрез и план

9. Древнейшее из сохранившихся изображений «Покрова Богоматери»: золотая наводка на вратах суздальского собора Рождества Богородицы, 1230-е гг.

Эпиграф отчасти относится и к первой половине статьи. Там мы занимались в основном именно «обмерами» храма Покрова, оценивали его пропорции, высоту, реконструировали первоначальный вид.

Но и в самом деле: нельзя увлекаться «обмерами», пусть даже говорящими об удивительной архитектурной гармонии. Как и считать, что лирически воспринимаемый сегодня облик этого храма сформировался лишь по вдохновению его строителей (кстати, наличие аркатурно-колончатого пояса, охватывающего храм с внешней стороны посередине, львов на фасаде и на верхней части внутренних столпов и т. п., говорит о том, что главными строителями были, скорее всего, итальянцы). Или из-за печали князя об умершем от ран сыне Изяславе (битва, в которой тот был ранен, произошла позже постройки храма Покрова на Нерли). Поговорим теперь о нем как о «Доме Божием» – месте богослужения и духовного общения.

Начнем с имени храма, то есть его посвящения.

Мафорий Богородицы

В лето 6670 (по древнему счету «от сотворения мира». – Прим. авт.) великий князь Андрей близ Боголюбовския обители… на реке Клязьме в лугу нача здати церковь во имя Пресвятыя Богородицы честнаго Ея Покрова, на устье реки Нерли… И помощию Пресвятыя Богоматере оную церковь единым летом (то есть за один год! – Прим. авт.) соверши[8].

«Честнаго» – значит, чествуемого, достойного, почитаемого. А что значит «Покров»? Прежде всего – покрывало. Это верхняя одежда замужней женщины, нечто вроде большой шали, закрывавшей голову, плечи и спину. Греки называли его «мафорий». Значит, мафорий самой Пресвятой Богородицы, Девы Марии, матери Господа Иисуса Христа, и есть «покров», давший название нашему храму.

Приведем кратко описание события, в котором этот мафорий сыграл главную роль. Во время тяжелой осады Константинополя сарацинами в 910 году народ собрался в одном из своих самых любимых храмов – Влахернском. В нем с V века хранились одежда и пояс Богородицы. Бывшему там юродивому, по имени Андрей, было видение: Богоматерь, окруженная святыми, стоя в воздухе, молилась с воздетыми руками. А затем, сняв с себя покрывало, она распростерла его над всеми стоявшими в храме (илл. 9). Такой знак невозможно было понять иначе как ее покровительство (слово «покров» здесь прямо присутствует!), заступничество, защиту. Что и исполнилось: осада была неожиданно снята, враги ушли.

Праздник в честь этой бескровной победы греки ввели у себя только в XIX веке. А вот на Руси, во Владимиро-Суздальском княжестве, он появился уже в XII столетии (если не еще раньше в Киеве, откуда был родом князь Андрей Боголюбский, – такое предположение небезосновательно). Значит, храм Покрова на Нерли, возможно – один из первых, если не первый из русских храмов, посвященных этому событию. Естественно, посвящение не сводилось к воспоминанию о чуде в Константинополе, случившемся много лет назад. Оно, скорее, означало стремление как бы перенести сам Влахернский храм на берега Клязьмы и Нерли. И значит, зримо представить себе и другим образ заступничества Богоматери за Владимиро-Суздальскую землю, ведь место слияния этих рек – своего рода «ворота» в нее.

Смысл и содержание праздника Покрова раскрываются в кратком песнопении в его честь – тропаре, который звучит так:

К сожалению, не сохранилось ни храмовой иконы из церкви Покрова на Нерли, ни вообще икон Покрова домонгольской эпохи.

Но вернемся к нашему храму. Он ведь тоже «икона» – архитектурный «образ» (eiKiav в переводе с греческого – «образ», «изображение»). Потому что изображает то, что находится, как писал в начале IV века церковный историк Евсевий Кесарийский, «превыше небесного свода»[9]. Именно об этом свидетельствуют его формы и пропорции, не сходные напрямую ни с чем из окружающей природы или из творений человеческой культуры. Естественной реакцией человека, увидевшего такую «икону», будет, прежде всего, благоговейный, радостный трепет. Предчувствие чего-то неизмеримо высшего, чем то, что обычно наполняет его жизнь. Изумление, переходящее в восторг. Оно может быть эстетическим – в самом лучшем смысле этого слова, то есть затрагивающим все чувства и очищающим их. Но может вести и дальше – к поиску самого источника очищения.

Обратимся для этого еще раз к «Крохоткам» А. Солженицына, отрывок из которых приводился в самом начале статьи. Продолжим его:

…И всегда люди были корыстны, и часто недобры. Но раздавался звон вечерний, плыл над селом, над полем, над лесом. Напоминал он, что покинуть надо мелкие земные дела, отдать час и отдать мысли – вечности. Этот звон, сохранившийся нам теперь в одном только старом напеве, поднимал людей от того, чтоб опуститься на четыре ноги.

Придется оговориться: колокольни в церкви Покрова в XII веке не было, потому что тогда на Руси не было колоколов. Они появились в Западной Европе, и только в XIII веке, а на Русь пришли еще позже. Но и сам этот храм стал своего рода «звуком» – молитвой в камне, для которой важны не только слова, но и мелодия, и ритм. Не случайно на его западном, самом значительном фасаде находится скульптурный рельеф с изображением царя-пророка Давида, играющего на псалтири – струнном музыкальном инструменте, похожем на арфу (илл. 10). Слово «псалтирь» перешло и в название сборника, включающего более 150 молитв для чтения и пения – псалмов.

Церковные песнопения звучали не только внутри, но и снаружи, у стен этого храма. Особенно часто – во время крестного хода на Пасху, который повторяется затем ежедневно в течение всей пасхальной седмицы (недели). Крестный ход с пением и чтением Евангелия проводился здесь также по особым случаям. И в первую очередь – в день престольного праздника, Покрова Пресвятой Богородицы. Праздник отмечается по церковному календарю 1-го (по новому стилю – 14-го) октября.

Но основное богослужение, конечно, всегда проводилось внутри храмового здания. Войдем в него и постараемся увидеть, продолжится ли ощущение чуда от созерцания внешнего вида этого храма в его интерьере.

Внутреннее пространство

Первые впечатления не радуют. Слева взгляд натыкается на глухую, выкрашенную белой масляной краской дверь. Справа – на киоск, называемый в народе «свечным ящиком», который тоже существенно перегораживает пространство. Зато свод над ними, как говорят в таких случаях реставраторы, «родной», то есть он находился в храме изначально. На нем располагаются хоры, от греческого слова хшра – «пространство», «место». Это, действительно, место, где стояли князь и его свита, аналог балкона. Оказывается, за белой дверью – лестница, ведущая туда. Она занимает практически весь левый угол храма. Появилась она здесь в конце XVIII века, раньше на хоры входили с внешней стороны стены, по галерее. Этим, кстати, объясняется шокирующее вначале «явление» на южной стене, снаружи, двери, которая находится на несколько метров выше цоколя храма (как будто люди раньше умели летать) (илл. 11).

Однако это снаружи. А здесь – ощущение тесного коридора, которое, если бы не искусственные барьеры слева и справа, конечно, не возникло бы…

Но обо всем этом мгновенно забываешь, когда через несколько шагов открывается, наконец, все внутреннее пространство храма Покрова. Чувство, которое охватывает при этом, точно передал, говоря о владимиро-суздальских храмах, замечательный исследователь византийской и древнерусской архитектуры Алексей Комеч:

В интерьерах. выразительность архитектурных форм кажется значительно более связанной с созерцанием, размышлением. Время из остановившегося, вечно бытующего момента преображается в некую длительность, содержащую воспоминание о прошлом и предвосхищение будущего. окрашивается ноткой тревожного и, вместе с тем, исполненного надежды ожидания[10].

Внутреннее пространство храма Покрова не распространяется свободно во все стороны, поскольку его властно разделяют на отдельные ячейки четыре мощных вертикальных столпа. Единство интерьера при этом не теряется. Во-первых, весь интерьер принимает форму главного символа христианства – креста, ясно видимого как на плане, так и непосредственно внутри храма. Во-вторых, точно над центром креста возвышается купол (отсюда возникает именование храма в специальной литературе «крестовокупольным»). Встав под него, понимаешь, что пространство не исчезло, оно просто переориентировано вверх. Столпы не разрывают его, не отделяют одну часть храма от другой полностью, но создают у вошедшего впечатление бесконечности пространства при совсем небольшом объеме храма. А еще – помогают направить взгляд на высокие своды и выше – в купол, расположенный, как вначале кажется, в невероятной высоте (илл. 12–14). Это дает ощущение собственного, неожиданного и стремительного внутреннего взлета.

Верхняя часть храма благодаря полукружиям сводов, подобных малым куполам, и сфере собственно купола, создает завораживающий образ «иного неба». Оно присоединяет к себе пространство нижней части интерьера, значит – и всех находящихся в нем. И одновременно осеняет, покрывает их. Таким образом, посвящение храма Покрову Богородицы выражается здесь видимым, но, как и всякое чудо, непостижимым образом: через символическое явление в архитектуре стоящим внизу людям самого Покрова.

Не исключено, что где-то на стенах храма было и фресковое изображение этого праздника. Правда, в известных циклах росписей, предшествующих по времени (София Киевская) и почти современных храму на Нерли (Преображенский собор Мирожского монастыря в Пскове), оно не встречается. Но вдруг? Подтвердить или опровергнуть это невозможно, так как остатки древних росписей были сбиты со стен во время поспешного ремонта 1877 года.

Еще раньше росписей была разрушена и заменена высоким иконостасом одноярусная каменная алтарная преграда, характерная для византийских и русских храмов этого периода. Она представляла собой несколько вертикальных колонок около 1 метра высотой. Колонки стояли на каменных плитах, высота которых тоже не превышала метра.

10. Царь Давид. Рельеф на западном фасаде

11. Южная стена. Дверь над существовавшей ранее галереей

12-14. Подкупольное пространство

15. Вид на алтарь с хоров

16. Алтарная преграда

Они были объединены сверху горизонтальной балкой – архитравом. Собственно, преграды в современном понимании этого слова здесь не существовало: пространство между колонками было свободным, небольшие иконы размещались сверху, на архитраве, большие – на стенах справа и слева от преграды. Завеса, закрывавшая алтарь, отодвигалась во время богослужения. Это позволяло алтарному пространству, не отгороженному от остального храма, а лишь обозначенному сквозной преградой, входить в общее пространство. Апсиды, как и своды, уподоблялись куполу. Алтарь же становился тогда не просто восточным завершением горизонтальной оси храма, но его вторым «верхом». Этому его положению соответствует и само слово «алтарь» (от лат. alta ara – «возвышенное место»). А еще то, что с ним непосредственно связано: совершение основного христианского богослужения – литургии.

Сейчас древняя преграда в храме восстановлена (илл. 15–16). Но иконы теперь, увы, вставлены в проемы между ее колонками, они полностью закрывают алтарь. Да и качество этих икон оставляет желать много лучшего…

Почему шедевр?

В церкви Покрова на Нерли воплотились не только художественные достижения владимиро-суздальского зодчества, но и лучшие качества целого ряда православных храмов Византии, Балкан и Руси того времени. Почему? Потому что здесь зодчим удалось лучше, чем во многих других церквах, достичь единства формы и содержания, художественной выразительности и смысловой образности, непосредственно вытекающей из богослужебного назначения этого удивительного здания.

Каждый храм эпохи зрелого Средневековья, независимо от места его постройки, был выражением единого канона православного церковного зодчества. Такой канон никогда не принимался в виде официальных постановлений, не фиксировал обязательной для всех храмов схемы или формы, количества куполов, апсид, размеров и внутреннего устройства алтаря и т. п. Все это формировалось в общем русле традиции. Едва ли не единственным в области церковной архитектуры общепринятым в церкви документом был очень короткий текст из 57-й главы так называемых Апостольских постановлений, составленных во второй половине IV века, где говорилось: «…здание да будет продолговато, обращено на восток, с притворами по обеим сторонам к востоку, подобное кораблю»[11]. Если считать его законом на все времена (это утверждение никем не оспаривалось и никогда не отменялось), то окажется, что христианский храм всегда должен быть только вытянутой в длину базиликой, а купола в нем не должно быть вообще. Понятно, что столь узкое, формальное восприятие древнего текста привело бы к гибели, а не к развитию церковного зодчества.

Наоборот, именно из-за отсутствия жесткой системы повелений и запретов стало возможным разнообразить тип крестовокупольного храма – практически до бесконечности. Например, что будет, если, говоря на языке специальных терминов, соединить «признаки архитектуры государственно-митрополичьего жанра» (прежде всего, галереи) с небольшим «придворно-княжеским четырехстолпным одноглавым храмом» (Г. К. Вагнер)[12]? Наверное, архитектурный монстр? Ведь наличие галерей обуславливалось значительным размером храма: они были только в главных соборах Киева, Новгорода, Владимира. Но в небольшом храме Покрова именно такое, невозможное на первый взгляд, соединение дает потрясающий эффект: рождается не новый тип храма, а новый вариант канона, который, в свою очередь, становится образцом для свободного подражания. Именно подражания, а не копирования! В творческом процессе свободно варьировались старые архитектурные элементы и создавались новые.

17. Покровский монастырь в конце XIX века

18. Вид на храм с луга

19. Дорога к храму

Разумеется, даже при общем высоком уровне строительства, шедевров, как и всегда, было немного. Храм Покрова на Нерли, счастливо сохранившийся, – один из них. Подводя итог, вернемся к тому, с чего начинали, – к современному виду этого храма. Он, безусловно, привлекает и вдохновляет многих людей. Немалую роль в этом играет его во многом уникальное расположение – «среди долины ровныя, на гладкой высоте». Рядом – никаких строений, кроме одноэтажного домика с зеленоватой крышей, расположенного в нескольких десятках метров от храма, за его алтарем. Кажется, что и он – лишний. Однако это не так. «Домик» – остатки бывшей Трехсвятительской церкви постройки 1884 года, раньше на ее месте стояла деревянная. А если посмотреть альбом «Владимир в старой открытке»[13] и найти, как выглядел храм Покрова в то время (илл. 17), видно: рядом с ним не одно, а много строений – тяжелая колокольня 1860-х годов в «русском» стиле, деревянные дома, кладовые, амбар…

Но упрекать наших предков за то, что они возвели около шедевра древнерусского зодчества что-то неизмеримо более слабое и просто бытовое, станет только сноб. Достаточно вспомнить, что сразу после построения храма Покрова князь Андрей… «обитель монашествующим при ней содела»[14]. Обитель, то есть мужской монастырь, просуществовала здесь более 750 лет, до 1923 года. Известно, что в ее истории едва не случился черный день: игумен соседнего, Боголюбовского монастыря, к которому она была приписана, решил построить новые монастырские ворота, разобрав для этого храм Покрова (!). Лишь курьезная причина – они не сошлись в цене с подрядчиком – предотвратила разрушение. Пути, которыми Бог защищает Свои святыни, могут показаться нелепыми, но важен результат.

В советское время храм долгое время был в запустении. Акт его осмотра от 9 июля 1931 года констатирует разрушение белого камня, рельефов, портала, ступеней, пола, дверей. Он тоже мог быть разрушенным, на сей раз по идеологическим мотивам – как Рождественский собор XII века во Владимире, как сотни и тысячи других церквей, от которых не осталось даже фундаментов. Однако храм стоит на своем месте. Стоит теперь, может быть, в несколько искусственном одиночестве, подобно цветку в вазе. Но никто не назовет его увядающим.

В нем возобновлены богослужения. Кроме того, он живет и жизнью, не очень похожей на старую: идут многочисленные экскурсии, самостоятельные группы, отдельные посетители. Его бесконечно фотографируют, причем фотографы делают всё, чтобы в объектив не попали жутковатые, кажущиеся рядом с ним «марсианскими» башни ЛЭП (илл. 18). Снимается он и в кино: не случайно именно его выбрал великий режиссер Андрей Тарковский для своего «Андрея Рублева» (многие, наверное, помнят, что именно с кровли храма Покрова на Нерли совершается прекрасный по символике и трагический в реальности полет человека на самодельных крыльях). «Народная тропа» к нему не зарастает (илл. 19).

Можно помечтать, например, о том, что от храма когда-нибудь перенесут подальше ЛЭПы, а из храма уберут киоск – все-таки торгующим, по Евангелию, как многие знают, не место в храме. Что в него будут часто ходить не только туристические, но и паломнические группы, причем возможность совершить в нем богослужение будет даваться священникам Владимирской и других епархий как награда. А еще хочется, чтобы это чудо в камне входило в нашу жизнь не только в качестве архитектурной иконы, вызывающей ностальгический вздох по «прекрасному прошлому», но и как источник вдохновения для современных церковных зодчих. Вдохновения, а не подражания!

1. Собор Василия Блаженного. Вид с Васильевского спуска

«Божиим благоволением и Пресвятыя Богородицы милостию и всех святых молитвами, повелением благочестиваго царя великого князя Ивана Васильевича всея Руси совершена бысть святая сия церковь Покров Пресвятыя Богородицы в лета 7069 (1561) месяца июня 29 на память святых и всехвальных верховных апостолов Петра и Павла в честь и славу Святыя Троицы».

Это «храмозданная» надпись, сделанная крупными печатными буквами XVI века. Она идет по кругу внутри шатра Покровского храма-собора «на Рву». Сам же собор высится на Красной площади Москвы, рядом с Кремлем, напротив Спасской башни (илл. 1–3). Он был поставлен здесь (на месте возведенного чуть ранее из дерева и менее чем через год разобранного храма) в память о взятии Казани – столицы могущественного ханства, грозившего России и через столетия после окончания татаро-монгольского ига.

Правда, храм Покрова Богородицы вошел в историю под другим именем. Он стал «храмом Василия Блаженного». Этот почитаемый московский святой (илл. 4), современник Ивана Грозного и, соответственно, постройки собора (на который он, по преданию, помогал собирать деньги), был погребен под его папертью. Затем над местом погребения был возведен придел, ставший частью собора (илл. 5), из-за чего весь собор «переменил имя», а точнее, присоединил к двум основным (Святой Троицы и Покрова) еще одно.

2. Южный фасад

3. Северный фасад

4. Икона: св. Василий Блаженный в молении

5. Придел св. Василия Блаженого

Фактически собор состоит из разных храмов, архитектура которых сводится к трем видам: шатровому, башенным большим и башенным малым. Все они объединены использованием единого композиционного приема «восьмерик на четверике» – это значит, что восьмигранное помещение ставится на кубическое основание. Но объемы их разные, да и сочетания объемов необычны. В центральном храме, например, использованы четверик, 2 восьмерика и шатер; в больших приделах – четверик и 2 восьмерика; в малых – четверик и восьмерик (в последнем случае они и не видны снаружи). В результате создается целостный ансамбль, состоящий из похожих и, в то же время, своеобразных элементов. Как пишет один из основных исследователей собора, А. Л. Баталов, «подобие и различие, единство и обособленность – примирение этих противоречивых начал становится главной темой в архитектуре собора и отвечает основной идее его программы»[15].

По популярности этот собор значительно превосходит церковь Покрова на Нерли. Во всяком случае, на конкурсе, организованном в 2007–2008 годах газетой «Известия», телеканалом «Россия» и радиостанцией «Маяк», именно он вошел в семерку всероссийских чудес. Дерзнем сказать, что в перечне победителей, деликатно составленном в алфавитном порядке, он должен был бы стоять на первом месте. Потому что рукотворных созданий в списке, помимо него, лишь два: ансамбль Петергофа и Мамаев курган с монументом «Родина-мать зовет!». Эти архитектурно-скульптурные комплексы трудно уравнять со знаменитым собором, одним из символов России во всем мире. Остальные же чудеса – творения не человека, а природы (озеро Байкал, Долина гейзеров на Камчатке, Столбы выветривания в Республике Коми и гора Эльбрус в Карачаево-Черкесии). Не вдаваясь в оценку конкурсного принципа, позволяющего впрячь в одну телегу коня и трепетную лань, обратимся к самому собору – прекрасному, загадочному и… странному.

Хаос или космос?

Перечислим для начала некоторые наиболее яркие впечатления от храма Василия Блаженного. Первенство здесь принадлежит Наполеону. Незадачливый завоеватель Москвы назвал его. мечетью. Далее идут суждения специалистов: «образчик затейливого каприза, воспитанного татарским влиянием» (немецкий историк искусства середины XIX века Франц Куглер, профессор Берлинской Академии художеств); «воспоминания. индийской архитектуры» (Эжен Виолле-ле-Дюк, французский архитектор второй половины XIX века); «смешение архитектурных стилей… созданное в минуту какого-то гениального сумасбродства» (польский историк начала XX века Казимир Валишевский). А вот образные высказывания туристов: «чудище», «колоссальное растение», «группа крутых скал», «слепление сталагмитов», «здание из облаков, причудливо окрашенных солнцем», «гигантское кондитерское изделие».

Для полноты картины приведем развернутое и, пожалуй, самое живое и яркое высказывание об этом храме, принадлежащее 20-летнему юноше:

…за самой стеной, которая вправо спускается с горы и оканчивается круглой угловой башнею, покрытой как чешуею зелеными черепицами; немного левее этой башни являются бесчисленные куполы церкви Василия Блаженного, семидесяти приделам которой (запомним эту цифру! – Прим. авт.) дивятся все иностранцы и которую ни один русский не потрудился еще описать подробно.

Она, как древний Вавилонский столп, состоит из нескольких уступов, кои оканчиваются огромной, зубчатой, радужного цвета главой, чрезвычайно похожей (если простят мне сравнение) на хрустальную граненую пробку старинного графина. Кругом нее рассеяно по всем уступам множество второклассных глав, совершенно не похожих одна на другую; они рассыпаны по всему зданию без симметрии, без порядка, как отрасли старого дерева, пресмыкающиеся по обнаженным корням его.

…Каждый придел раскрашен снаружи особенною краской, как будто они не были выстроены все в одно время, как будто каждый владетель Москвы в продолжение многих лет прибавлял по одному, в честь своего ангела.

Весьма немногие жители Москвы решились обойти все приделы этого храма. Его мрачная наружность наводит на душу какое-то уныние; кажется, видишь перед собою самого Ивана Грозного.

Эти впечатляющие строки взяты из школьного сочинения под названием «Панорама Москвы». Написано оно в 1834 году. Имя юного автора скромно стоит на последней странице: «Юнкер Л. Г. (лейб-гвардии) Гусарского Полка Лермантов». Опечатки здесь нет. Именно так подписывался уже тогда известный, а в будущем – по достоинству названный великим, поэт Михаил Юрьевич Лермонтов.

С классиком русской литературы спорить трудно. Да и зачем? Разве не сходно с его впечатлением, пусть без столь изысканных выражений, то, которое бывает у многих из нас сегодня? Значит, перед нами не космос, то есть гармоничный, прекрасный устроенный свыше мир (от греч. κοσμεω – «устраивать», «упорядочивать», «украшать»), а хаос, взрыв свободной фантазии? Что-то подобное увидел в нем и таким выписал на холсте в 1913 году представитель тогдашнего авангарда художник Аристарх Лентулов (илл. 6).

Современные постмодернисты, наверное, могли бы признать собор образом любимого ими «хаосмоса» – состояния среды, объединяющего оппозицию «хаос-космос» и порождающего самые разные смыслы при отсутствии всякого внешнего порядка, – если бы они не упразднили само понятие «образ»…

Но давайте выслушаем человека, которого трудно заподозрить и в любви к беспорядку, и в симпатиях к русской церковной архитектуре, – немецкого естествоиспытателя первой половины XIX века Иоганна Генриха Блазиуса, посетившего Россию в 1840 году. Это он вначале принял собор на Красной площади за группу скал или колоссальное растение. Но вот что открылось ему потом: «Только взобравшись наверх, начинаешь мало-помалу понимать, что все части храма расположены симметрично, что четыре большие башни стоят вокруг среднего, главного здания правильно, соответственно сторонам света. что в их промежутках расположены меньшие башни; что четыре пирамидальные башенки на западной стороне точно так же размещены симметрично и покрывают крылечные входы» (илл. 7).

И закономерный финал: «Вместо запутанного нестройного лабиринта это ультранациональное архитектурное произведение являет полный смысла образцовый порядок и правильность»[16] (!). В устах педантичного немца такая оценка, бесспорно, – высшая похвала. Итак, как это ни обидно, придется признать: Блазиус раньше всех, в том числе русских, увидел, что наш собор – «ультранациональный», и что он – космос, а не хаос. Приглядимся поэтому к собору внимательнее.

6. Аристарх Лентулов. Василий Блаженный. Картина. 1913 г.

7. Западный фасад. Вид от Спасской башни

8. -9. Купола

1 + 4 + 4 =… 10?

Посмотрим на него сначала сверху, с куполов. И зададимся, прежде всего, простым вопросом: сколько их? В центре ансамбля – высокий (46 метров от пола) шатер, увенчанный небольшой золотой главкой с крестом. А вокруг… Купола невероятно узорчатые, пестрые, один – как будто поделенный на дольки, другой – в косую клетку, третий – покрытый горизонтальными узорными полосами, четвертый – с какими-то пупырышками наискось. Может быть, и правда – татарско-индийское влияние? Как разобраться? А уж сосчитать их, кажется, совершенно невозможно! (илл. 8–9)

Но, во-первых, у нас есть немецкая подсказка: в храме все в «космическом» порядке. Значит, произвольное нагромождение куполов исключается, это всего лишь сознательно подготовленный создателями храма обман зрения. Представим их читателю: это русские, Барма и Посник. В науке, правда, нет единого мнения, два это человека или один. Существуют основательные предположения, что строительство также не обошлось без итальянцев: слишком многие архитектурные детали несут на себе печать их строительного искусства.

Во-вторых, узорные главы – не изначальны, они в конце XVI века заменили пострадавшие при пожаре значительно более строгие и более скромные «шлемы». Посчитать их было легче. Но все-таки – как это сделать сейчас, откуда начать?

Начнем от главы над центральным шатром. А потом, вспомнив, как ставились главы в более древних храмах – наискось, по углам главного подкупольного квадрата, – применим тот же принцип к собору Покрова на Рву (илл. 10).

И не ошибемся. Если встать спиной к Спасской башне Кремля и смотреть на храм с запада на восток, от главного входа к алтарю, сразу видно, что вокруг основного шатра по диагоналям стоят 4 маленьких главы на низких барабанах, под которыми расположены три ряда полукруглых кокошников «вперебежку». Представим себе на мгновение, что больших, стоящих рядом с ними глав нет.

И вот, перед нами пятиглавый храм, отличающийся лишь резко повышенной центральной частью: 1 + 4 = 5.

А теперь посчитаем остальные, большие купола. Их тоже всего 4, и расположены они, как правильно заметил Блазиус, по сторонам света. Но и здесь это не уникальное решение. Еще в V веке в греческом городе Эфесе был построен огромный храм-базилика в честь апостола Иоанна Богослова, где купола расположены так же. А в середине XI века в центре Венеции византийские мастера возвели знаменитый собор Святого Марка – и там главы поставлены не по диагонали, а «крестом». Значит, 4 больших главы храма Василия Блаженного, стоящие таким же образом вокруг главного шатра, восходят к традиционному для византийских и русских храмов пятиглавию.

Не принимаем в расчет небольшой низкий купол слева от алтаря – это главка придела над мощами святого Василия Блаженного, он появился здесь позже, в 1588 году. Точно так же придется исключить и шатровую колокольню, построенную в 1683 году вместо прежней звонницы справа от алтаря. И тогда оказывается, что впечатление невероятного, непостижимого многоглавия достигнуто простым соединением двух традиционных пятиглавых храмов. Они как бы вставлены один в другой! При этом глав получается, конечно, не 10, а 9 – центральный шатер «работает» на оба пятиглавия.

Итак, куполов на храме Василия Блаженного 9? Нет. Рисунки, сделанные иностранцами, а также древние описи собора, позволяют уверенно сказать, что куполов здесь было не просто больше, а гораздо больше. Снаружи по периметру главного шатра располагалось еще 8 (!) маленьких главок (илл. 11). Но и это не всё. Четыре такие же главки стояли вокруг самого большого придела, находящегося в центре западного фасада собора – прямо напротив Спасской башни (илл. 12). Увы, при ремонте 1780-х годов все они были разобраны – видимо, эпохе классицизма этот лес куполов (9 + 8 + 4 = 21!!!) показался «архитектурным излишеством». А жаль… Интересно, что бы сказал, увидев собор в его первоначальном виде, Блазиус?

10. План: 1. Придел Святого Василия Блаженного. 2. Храм Святой Троицы. 3. Придел Трех Патриархов. 4. Придел святого Александра Свирского. 5. Придел святых Киприана и Иустины. 6. Придел святого Николы Великорецкого. 7. Храм Покрова Богородицы. 8. Придел святого Григория Армянского. 9. Придел святого Варлаама Хутынского. 10. Придел Входа Господня в Иерусалим. 11. Придел святой Феодосии девы. 12. Колокольня

11. Гравюра из книги Адама Олеария «Путешествие в Московию, Персию и Индию». По рисунку 1630-х годов

12. Реконструкция западного фасада (по Н. Соболеву). Видны дополнительные главки в основании шатра и западного придела, отсутствует крыша над лестницами и галереей

Попробуем теперь «копнуть» глубже.

О храме Василия Блаженного в одном из древнерусских житий написано, что мастера вместо предполагавшегося восьмипрестольного храма:

…Божиим промыслом основаша 9 престол, ни яко ж повелено им, но яко ж по бозе разум даровася им в размерении основания[17].

Однако это слишком красиво и слишком не соответствует порядкам того времени, чтобы быть правдой. Давайте посмотрим, как на самом деле формировался архитектурный замысел собора, как он реализовался и каково его содержание в прошлом и настоящем.

Предшественники. Были ли они? Ведь храм, несмотря на совмещение двух традиционных пятиглавий, весьма необычен. Настолько, что появился рассказ об ослеплении Иваном Грозным зодчих сразу по окончании строительства, чтобы этот собор остался единственным и неповторимым. Вот как писал об этом в своей известной поэме «Зодчие» Дмитрий Кедрин:

Стихи Кедрина, скорее всего, содержат весьма красноречивый подтекст. Они были созданы в зловещем 1938 году, когда достиг пика «большой террор», и все подлинно творческое, нерядовое подвергалось «ослеплению», а часто и смертной казни.

Сам же рассказ об ослеплении строителей собора – не более чем легенда. Она вошла в письменные источники с легкой руки Адама Олеария, побывавшего в России в первой половине XVII века. Вот выдержка из его книги «Путешествие в Московию»:

…Вне Кремля в Китай-городе, по правую сторону от больших кремлевских ворот стоит искусно построенная церковь Святой Троицы, строитель которой по окончании ее ослеплен был тираном, чтобы уже впредь ничего подобного не строить[18].

Пересказывалась она затем и другими иностранцами. О легендарности этих сообщений говорит уже то, что похожие рассказы существуют во многих других странах: Румынии, Болгарии, Чехии, Сербии, Испании. Подобное рассказывают и о соборе Святого Марка в Венеции – деле рук византийских мастеров XI века (правда, там зодчему, хвалившемуся, что он может построить храм лучше, всего лишь не поставили прижизненную статую).

Итак, архитектурные предшественники собора… Они, конечно, были, хоть и не прямые. Прежде всего, в качестве предшественников часто называют деревянные храмы Руси. Однако это лишь гипотеза, причем, малодостоверная. Ведь все деревянные шатровые храмы, которыми особенно славится русский Север, построены не до, а после храма на Красной площади.

А вот знаменитая церковь Вознесения Господня в селе Коломенском – когда-то подмосковном, а теперь давно находящемся в черте Москвы, – несомненно, имеет к нему отношение (илл. 13).

Высокий шатер этой церкви, возведенный в 1532 году, почти за тридцать лет до нашего храма, легко узнается в его центральном шатре. Непосредственно перед постройкой Покровского собора поднялись еще несколько храмов, отчасти сходных с ним. Это пятиглавый Богоявленский собор Авраамиева монастыря в Ростове Великом с двумя дополнительными шатровыми главами (1554–1555). Пятишатровый Борисоглебский собор в Старице под Тверью (1558–1561). Пятиглавый храм Усекновения главы святого Иоанна Предтечи в Дьякове, недалеко от церкви Вознесения в Коломенском, тоже числился раньше среди непосредственных предшественников Покровского собора (его датировали 1529 годом). Теперь с серьезными основаниями переносят его постройку на время после собора. Но и названных ранее храмов достаточно, чтобы сказать: собор Покрова на Рву не был одинокой звездой, внезапно засиявшей на нашем архитектурном небосклоне.

А теперь – экзотическая гипотеза. Непосредственным предшественником храма Василия Блаженного, чуть ли не прямым его прототипом, советский историк М. Худяков в начале 1920-х годов счел… казанскую мечеть XVI века, названную позже по имени ее основателя и одного из организаторов обороны города – «Кул Шариф». За основу для такого ошеломляющего утверждения Худяков взял краткое сообщение мусульманского историка Шигаб-эд-дина Марджани о восьмибашенной мечети в «кальга» (крепости) Казани. Ее гипотетически реконструируют как высокое центрическое купольное здание, окруженное четырьмя высокими минаретами по углам всего комплекса и четырьмя башенками над углами основного объема. Таким образом, получается здание с 9-ю главами – как Покровский собор. Существует даже высказывание, что эта мечеть была до основания разрушена в Казани именно после возведения в Москве повторившего ее храма на Красной площади.

Тех, кто пленился этим рассказом, постигнет разочарование. Сообщение Марджани очень позднее, XIX века, точных сведений о внешнем виде этой мечети нет. Мечеть Кул Шариф восстановлена на территории Казанского кремля в 1996–2005 годах. О степени ее сходства с храмом Василия Блаженного каждый может судить по приводимой иллюстрации (илл. 14).

Его нет ни в чем, кроме одного: здание мечети в плане представляет собой два пересеченных под углом 45 градусов квадрата, как и в плане нашего собора. Но что это значит для него, в отличие от мечети, мы увидим чуть позже. А пока начнем с изменений в верхней части храма и вызванных ими изменений в его интерьере.

Шатер

Шатер, как архитектурное новшество в храмоздании, появился на Руси в начале XVI века. Последнее слово – древнерусский он или итальянский – остается за специалистами, которые еще не произнесли его (чаще они склоняются ко второму). Мы же постараемся увидеть его духовно-художественный смысл. Прежде всего, шатер – образ и символ духовного «неба», ничем по значению не отличающийся от купола. Библейский пророк Исайя называет небо именно шатром: «он простер небеса как тонкую ткань, натянул их, как шатер для жилья» (Ис 40:22). Формы шатра с особенной силой подчеркивают высоту этого «неба», его запредельность, недоступность. Стоя внутри Покровского храма или любого из приделов собора, ловишь себя на том, что по ощущению ты как будто глубоко внизу.

13. Церковь Вознесения в Коломенском. XVI в.

14. Мечеть Кул Шариф в Казани

15. Вид храма Василия Блаженного с северо-востока

16. Переходы в интерьере храма

17. Шатер храма Покрова Богородицы, внутренний вид

Но не менее важно, что шатер – чрезвычайно эффектный архитектурный элемент для внешнего впечатления от храма (илл. 15).

И в этом смысле – уже во многом светский. Не случайно, когда в следующем, XVII столетии шатры стали завершением башен Кремля, они, смягчив их суровость, придали ему, скорее, сказочный, даже игрушечный, но совсем не храмовый вид.

Кроме того, шатровое завершение храма предполагает резкое сужение, уменьшение его внутреннего пространства. Посмотрим с этой точки зрения на интерьер храма Василия Блаженного.

Вот что говорит «Степенна́я книга»:

…поставлена бысть премудро и дивно разныя церкви на едином основании»[19].

Насколько глубоко это единство? Центральный шатер подчиняет себе 8 окружающих его храмов – уже не шатровых, а башенных, но тоже вертикальных, узких внутри. Соединены же храмы между собой только узкими коридорами, снаружи незаметными. Кажется, что все храмы открываются в единое внутреннее пространство, но это не так. Зримого единства, «соборности» интерьера, столь впечатляющей в храмах более древних, крестовокупольных и даже базиликах, здесь нет.

В отличие от монументального внешнего облика собора, интерьер его оставляет впечатление тесного лабиринта, прерываемого вертикальными пространствами раскрытых вовнутрь столпов[20](илл. 16–17).

Коридоры не соединяют приделы с центральным храмом, они оказываются чем-то вроде внутренних папертей, отделяя один храм от другого (кстати, и причт у каждого из них был свой). Собор изнутри предстает как сумма отдельных сооружений, рассчитанных на аскетическую, почти индивидуальную молитву. А снаружи он – сплошной праздник, восторг, торжество смело сопоставленных архитектурных форм, несколько даже пестрящих в глазах. Такой контраст внешнего и внутреннего абсолютно уникален в православной храмовой архитектуре.

Поэтому, восторгаясь архитектурным решением собора, нельзя не увидеть в нем радикального изменения когда-то важнейшего для христианского храма принципа. Вспомним хотя бы собор Святой Софии Константинопольской (начало VI века). У него тяжелые, грубоватые, несколько однообразные наружные формы. Но интерьер его и сейчас поражает широтой наполненного светом пространства, многообразием окон и легких круглых колонн, неожиданным ощущением свободы. А в Покровском соборе яркость внешних форм как будто обосновывает их самодостаточность, самоценность. Заходить внутрь даже не очень хочется. Как здесь не вспомнить казавшиеся вначале странными слова Лермонтова о «более чем 70 приделах» этого храма, и о том, что не найдется человека, обошедшего их все! Жутковатое «грозненское» время с его контрастами, разделениями и противопоставлениями в какой-то мере запечатлелось и здесь.

Принципы именования

Общеизвестно, что Покровский собор на Рву (напомним, получивший известность как «храм Василия Блаженного» позже, по дополнительному приделу во имя этого святого) построен в память о «Казанском взятии», то есть завоевании Иваном IV Казанского ханства. Как удалось отразить эту память в его посвящении?

Штурм Казани начался в день праздника Покрова Пресвятой Богородицы, 1 октября (по новому стилю – 14-го) 1552 года, – что и было отмечено в названии главной части храма. Тот, кто размышлял над его названием, не мог не вдохновляться тем, что победа была связана именно с праздником Покрова, а не с каким-то другим. Ведь в этом празднике прямо выражена идея покровительства, заступничества Богородицы за Народ Божий – Церковь. Здесь же эта идея была соотнесена с русской землей, столетиями страдавшей от татарского ига, отдельных кровопролитных и разрушительных набегов орды и теперь, наконец, освободившейся от них.

Авторами программы именований собора и его приделов вряд ли были непосредственно зодчие – слишком очевидны ее серьезные богословские и «государственнические» основы. Составить такую программу было под силу лишь крупным церковным и государственным деятелям. Скорее всего, это был митрополит Макарий (1482–1563), богослов, иконописец, составитель Четьих Миней (житий святых по месяцам года) – сборника «всех книг, чтомых на Руси», предсказавший Грозному победу под Казанью.

Ставить храмы в память о значительных событиях было принято на Руси и раньше. Например, в годы, непосредственно следовавшие за победой над Мамаем на Куликовом поле в 1380 году, случившейся в день Рождества Богородицы, 8 (21) сентября, в честь этого праздника было построено около 30 храмов. В 1471 году Иваном III в Архангельском соборе Кремля в память о победе над новгородцами были устроены приделы в честь святых и событий, связанных с ней по датам. Василий III, отец Ивана Грозного, еще в 1514 году, после взятия Смоленска, построил церковь «на рву» у Кремля. Ее престолы были посвящены праздникам и святым, память которых приходилась на день взятия города, 1 августа по старому стилю. Кстати, имя Василия III, хотя и не прямо, вошло в калейдоскоп посвящений приделов храма Василия Блаженного.

Но – обо всем по порядку.

Посвящения приделов

Считается, что все приделы собора названы по тем святым или событиям, память которых совпадает с военными победами, предшествовавшими взятию Казани.

Как гласит Никоновская летопись:

…священны церкви приделы… ставлены на возвещение чюдес божиих о Казанском взятее, в которые дни божия помощь и победа была православному царю над бусурманы.[21]

Это не совсем так. Посмотрим еще раз на план собора. По диагоналям относительно центрального шатра, посвященного Покрову Богородицы, находятся четыре небольших храма. В восточной части, слева от центрального алтаря, – придел трех Патриархов Константинопольских: Александра (середина IV века), Иоанна (конец VI века) и Павла Нового (вторая половина VIII века), справа – придел во имя русского святого, преподобного (то есть святого монаха) Александра Свирского (первая треть XVI века). В истории церкви эти святые между собой никак не связаны. Они жили в разное время, да и духовные подвиги их различны. Но 30 августа старого стиля, в день их памяти по церковному календарю, произошло победное сражение русского войска с конницей царевича Япанчи, пробивавшейся из Крыма на помощь осажденной Казани.

Две главки в западной части собора: слева – придел в честь святителя Григория, просветителя Армении, жившего в конце III – начале IV века, справа – придел в честь преподобного Варлаама

Хутынского, подвизавшегося в XII столетии в новгородских землях. Ясно, что эти святые тоже не связаны друг с другом исторически. Но в день памяти святителя Григория, 30 сентября, непосредственно предшествовавший штурму, была взорвана Арская башня Казанской крепости и достигнута победа на Арском поле, что во многом предопределило успех штурма. А вот память преподобного Варлаама Хутынского к военным действиям под Казанью отношения вообще не имеет. Она говорит о желании Ивана IV почтить память своего отца, великого князя Василия III (о котором говорилось чуть выше). В соответствии с византийской традицией, впервые примененной на Руси святым Александром Невским, человек (особенно – правитель страны), почувствовав приближение смерти, постригался в монахи. Тем самым он как бы совершал «второе крещение» – ради прощения грехов, соделанных им после принятого ранее крещения. При этом менялось и имя постригаемого. Так, Александр Невский перед смертью стал иноком Алексием, Иван Грозный – Ионой. А его отец, Василий, принял в монашестве имя преподобного Варлаама Хутынского. Отсюда и название четвертого придела.

Теперь обратимся к остальным четырем приделам, более крупным, расположенным крестом по четырем сторонам света. К северу, то есть слева от шатра Покровского храма, находится придел святых мучеников Киприана и Иустины (начало IV века), имена которых стоят в церковном календаре под 2 октября старого стиля. В этот день, начатый накануне штурм Казани успешно завершился. Строго говоря, собор, поэтому, должен был бы стать «Киприано-Иустиниевским», но представления о государственном «имидже» события перевесили. Было найдено компромиссное решение: началу штурма (празднику Покрова Богородицы) посвятили главный храм, концу штурма – придел.

Справа от центра, то есть к югу, расположен придел в честь святителя Николая, названный по находившейся здесь его чудотворной иконе «Никола Великорецкий». Дни памяти святителя – 9 (22) мая и 6 (19) декабря – с Казанской победой не связаны.

Однако перенесение его иконы (поясное изображение святителя, окруженное 8 клеймами жития) по повелению царя из далекого Хлынова (он же Вятка, ныне Киров) «к Москве» воспринималось как событие государственной важности, почти как приход в нее самого святителя. Отметим, что путь иконы в столицу проходил по завоеванным только что казанским землям. Так в букете имен собора появился и этот цветок.

О Троицком приделе-храме, расположенном строго на восток от Покровского, мы упоминали в первом рассказе о соборе, приведя посвятительную надпись. Не исключено, что здесь уже стояла когда-то Троицкая церковь. Но главное – посвящение нового храма, построенного в царствование нового государя на главной площади столицы, Единому в Троице Богу, духовно приподнимало храм над всеми остальными (он и в прямом смысле был тогда выше всех московских церквей). А в глазах современников такое посвящение придавало ему, а значит, и казанской победе, и всем победам царя, позже присоединенным к ней – например, над астраханским ханством, даже не историческое, а вселенское, над-мирное значение.

Стремление царя и его окружения придать собору именно такой смысл выразилось и в посвящении последнего, западного придела, ближайшего к Спасской башне Кремля. Он получил имя в честь евангельского события – входа Господа Иисуса Христа в Иерусалим, когда народ приветствовал его как царя. Этот придел воспринимался как явление на Руси самого Иерусалима. Поэтому в день праздника, в воскресенье за неделю до Пасхи, к этому приделу направлялась из кремлевского Успенского собора процессия, известная в русской истории как «шествие на осляти». Это была имитация евангельского текста, рассказывающего о том, как Христос входил в Иерусалим и, одновременно, – живая «икона» самого входа. Благодаря ей, весь собор Василия Блаженного иностранцы, а затем и русские, стали называть «Иерусалимским» или просто «Иерусалимом».

Замысел

Рядом с таким храмовым именем победа под Казанью оказывалась уже частностью. Можно вспомнить знаменитую концепцию начала XVI века «Москва – Третий Рим»:

…два Рима пали (Древний Рим и Константинополь – Второй Рим. – Прим. авт.), третий стоит, а четвертому не быть[22].

В сравнении с ней, наименование нового собора «Иерусалимом» предполагало переход на принципиально иной уровень. Ведь к слову «Иерусалим» нужно приложить эпитет не «Второй», а, скорее, «Новый». А это значило – «небесный», «вечный»! Именно такой город был обещан в конце времен в Апокалипсисе, после победы Бога над всем мировым злом.

…И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста для мужа своего (Откр 21:2).

Видимо, отсюда и необычный план собора: все башни-приделы поставлены по углам двух совмещенных наискось четырехугольников. В плане получается восьмиконечная звезда! Она в точности повторяет форму огненных лучей – символа небесной славы Христа на иконе «Спас в силах», изображающей Его Второе Пришествие (илл. 18).

Таков Троицко-Покровский собор «на Рву», собор-город. Он остается многоплановым и противоречивым символом, говорящим о трудности достижения земного и небесного одновременно. В нем и смиренное возведение к Богу важной военной победы, и пламенная молитва о стране и ее народе. Но также и горделивое, до превознесения над всеми, сознание собственной исключительности. Он – яркая архитектурная «икона» соборности, единства в многообразии. И в то же время – несколько двусмысленный образ, противопоставляющий внешнее и внутреннее. Из-за чего единый прежде храм расчленяется на небольшие тесные «кельи», объединенные лишь мысленно…

Впрочем, новый, неповторимый облик позволял и использовать этот храм необычно. В дни важнейших церковных праздников или событий государственной важности он действительно становился иконой, «запрестольным образом», поскольку церковный престол устанавливался не в нем, а перед ним, на Красной площади. Знаменитое Лобное место, с которого возглашались важнейшие государственные указы (и где, вопреки распространенному заблуждению, никогда никого не казнили), превращалось при этом в «аналой» – подставку для иконы праздника. А Красная площадь тогда сама становилась огромным храмом под открытым небом, и весь этот храм был заполнен народом (илл. 19).

К сожалению, сейчас она заполняется людьми совсем по другим поводам. Военный парад – лучший из них, но собор в нем никак не участвует. Он в этом случае всего лишь немая декорация. О рок-концертах, стартах автопробегов и т. п. не хочется и вспоминать. Лучше вернуться к сочинению юнкера Лермонтова, который написал:

И что же? – рядом с этим великолепным, угрюмым зданием, прямо против его дверей, кипит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат разносчики, суетятся булошники у пьедестала монумента, воздвигнутого Минину; гремят модные кареты, лепечут модные барыни. все так шумно, живо, непокойно!..

Не правда ли, есть сходство с современностью?

18. Икона «Спас в силах», XV в. Гос. Третьяковская галерея

19. Вид на собор с Красной площади

Юбилей 12 июля 2011 года исполнилось 450 лет со дня освящения этого великого храма. Юбилею предшествовал более чем 70-летний перерыв в богослужениях. Во время этого перерыва собор, по некоторым сведениям, чуть было не «смахнули» с Красной площади, как сооружение, мешающее парадам и демонстрациям трудящихся. В 1991 году собор был возвращен Русской православной церкви. В день юбилея он, как отметили СМИ, освещавшие это событие, «был заполнен до отказа». Но если вспомнить, что размер интерьера самого большого, центрального храма (Покровского), в котором проводилась служба, – чуть более 60 квадратных метров, и что общее число заполнивших другие приделы и коридоры, то есть слышавших, но не видевших ее, не могло превысить двух-трех сотен человек, то впечатляющим такое сообщение назвать трудно.

Впрочем, пока не очень готова к приему большого числа молящихся и сама Красная площадь. Ее еще предстоит обустроить. Например, очень желательно, чтобы перешел на свое изначальное место – напротив Кремля, посередине между Спасской и Никольской башнями, лицом к нему – стоявший там в досоветское время памятник Минину и Пожарскому. Тогда Минин рукой указывал на Кремль, который князю Пожарскому предстояло освободить. А сейчас Минин вместо Кремля указывает на ГУМ…

Нужно, чтобы исчезла, наконец, отсюда уменьшенная копия абсолютно чуждого русской архитектуре древнего зиккурата – «Вавилонской башни», ставшая надгробием, как и всё прилегающее к ней кладбище у кремлевской стены.

Давно пора передать куда-нибудь на хранение багровые пятиконечные звезды, установленные на кремлевских башнях в зловещем 1937 году.

И, конечно, хочется надеяться на воскрешение собора в лучшем своем качестве – как смыслового центра Красной площади, объединяющего десятки тысяч людей в молитве. Может быть, это произойдет хотя бы к его 500-летию?

1. Погост Кижи. Вид с юга

В писцовой книге московского дьяка Андрея Плещеева под 15821583 годами дается перечень погостов (поселений) на Русском Севере, в Заонежье. В их числе и

…Погост Спасский в Кижах на Онеге озере. А на погосте церковь Преображенье Спасово, а другая церковь Покров Святии Богородицы[23] (илл. 1–3).

Сам погост вместе с этими церквями существовал здесь еще в XV столетии. Обе они были деревянными и потому, как часто, увы, случалось, горели, а потом восстанавливались. Но однажды возрождение их на пепелище привело к рождению рукотворного чуда – одного из чудес России. И не только ее. В 1990 году карельский погост со скромным названием Кижи (киж – мох, растущий на дне местных водоемов), в котором находятся названные выше храмы и деревянная же колокольня, был включен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО, став одним из 936 природных и культурных объектов мирового значения.

Жемчужина погоста – 22-главая церковь во имя Преображения Господня. Слова, ставшие названием нашего очерка, по преданию, сказаны именно о ней. Срубивший ее мастер с этими словами будто бы забросил свой топор в озеро. Это, конечно, красивая сказка, вроде той, что рассказывают о соборе Василия Блаженного – про ослепление его зодчих. Впрочем, и тот, и другой храм, действительно, уникальны. Но если московский храм – несколько подавляющий зрителя символ земной и небесной «державы», то при взгляде на кижский захватывает дух от его неземной стройности и легкости. Поражает какое-то необъяснимое созвучие с ним, полное внутреннее принятие его на самом деле не таких уж простых форм.

Храм поднялся здесь в 1714 году. Дата удивляет: ведь это время активного насаждения Петром I западных новшеств, попыток уйти от древнерусского наследия, «в Европу прорубить окно». А церковь Преображения, напротив, не прорыв к новой архитектуре, даже не синтез «старого» и «нового», а итог многовековой традиции, ее лебединая песнь. Это, как написал известный архитектор начала ХХ века М. В. Красовский,

шедевр, который смело можно назвать венцом деревянного зодчества[24].

Почему же так произошло?

Связывать фантастический облик храма со стремлением России утвердиться на берегах Балтики в разгар Северной войны (1700–1721), как иногда делают, – значит не оценить в нем самого главного. А именно: способности потрясти воображение не сложностью конструкций, возведенных, и правда, без единого гвоздя (кроме «лемеха» – деревянных чешуек, прибитых к главкам), но гармоничностью сочетания этих конструкций. И помимо того – единением храма, при всей его исключительности, с другими постройками погоста.

2-3. Кижский погост. Вид с запада, севера

4. Св. София Новгородская. Реконструкция Л. И. Красноречьева

5. Церковь св. Параскевы Пятницы в Чернигове

Со строгой северной природой. Наконец, с человеческой душой. Местные мастера трудились, как писал известный художник и искусствовед Игорь Грабарь,

не подчиняясь никаким символам и руководствуясь, по-видимому, одной идеей создать храм Божий, необычный по величию и виду… [25]

С символами все не так просто, о них мы поговорим ниже. Но то, что знаменитый храм в Кижах удивляет и покоряет действительно не головной символикой, не внешней пышностью, не официозным и в то же время не простонародным представлением о духовности, а непостижимым явлением самой этой духовности, – очевидный факт. Однако вначале, пусть в самом общем виде, нужно сказать о тех храмах, которые ему предшествовали.

Предшественники

Храм в Кижах, при всей своей уникальности, не так уж одинок в семье русских деревянных церквей. Его «прадедом» можно назвать ни много, ни мало 13-главый деревянный собор Святой Софии Новгородской, построенный в конце X века и сгоревший в 1045 году (илл. 4).

Многоглавие – не новшество, а возврат к старине[26].

Это слова упомянутого выше архитектора Михаила Красовского, издавшего в 1916 году внушительный том «Деревянное зодчество». Кроме того, он считал, что в новгородском соборе расположение куполов было таким: 1 (центральная глава) + 8 (малые главы вокруг нее, ниже) + 3 (главки на притворах, еще ниже) + 1 (главка над алтарем, самая низкая). То есть близким к кижскому храму. Это, конечно, гипотеза, но гипотеза специалиста, а не беспочвенная фантазия.

Своего рода «пред-предшественниками» церкви Преображения в Кижах представляются и некоторые каменные башнеобразные храмы конца XII и начала XIII века: например, в Смоленске – Святого Михаила Архангела, она же «Свирская», и Чернигове – Святой Параскевы Пятницы (илл. 5). Отдельные их элементы – ступенчатые подпружные арки сводов (закомары), сменяющиеся выше кокошниками, – во многом предвосхищают восхождение деревянных «бочек» (покрытие, напоминающее в разрезе луковицу) на кижском храме. Отличие лишь в том, что «бочки» в Кижах увенчаны главками.

Такая деталь архитектуры Преображенской церкви в Кижах, как 8 малых главок, окружающих большую, центральную, уже существует в более ранних деревянных церквях: Пророка Илии в Чухчерьме (1657) и Покрова (с 1915 года, ранее – Сретения) в Заостровье под Архангельском (1688) (илл. 6).

Стоит отметить и церковь Успения, построенную в 1674 году в селе Варзуга Мурманской области. Она без боковых куполов и, тем не менее, похожа на Преображенскую – стремительным движением бочкообразных крыш, которые поднимаются с четырех сторон ступеньками к главному куполу. На них вполне могло бы разместиться 12 куполов (правда, верхние оказались бы очень маленькими).

А вот церковь Покрова в селе Анхимово (в нескольких километрах от Вытегры, 1708 год постройки), и по времени, и, главное, по формам относилась к числу прямых предшественниц кижского шедевра (илл. 7). После ремонта в конце XVIII века она стала 18-главой, а до него она имела, как считается, 25 глав. Однако нельзя не заметить, что основной объем Покровского храма смотрится по сравнению с кижским несколько шире, тяжелее. Кроме того, маловата относительно этого объема верхняя глава. Все эти недочеты артель, которая, как предполагает современная исследовательница храма В. А. Гущина, через несколько лет перешла трудиться в Кижи, исправила при возведении там Преображенской церкви[27].

6. Церковь Покрова (Сретения) в Заостровье

7. Церковь Покрова в Анхимове

8. Восстановленная церковь 6 Покрова в Анхимове

Кажется, все о ее предшественнице? Нет. Почему «относилась», «была»? Прошедшее время здесь неслучайно, и оно имеет горький оттенок некролога. Увы, этот замечательный храм сгорел сравнительно недавно – в 1963 году. Некоторым слабым утешением всем нам пусть послужит известие о его воссоздании в 2006 году на территории Невского лесопарка под Санкт-Петербургом по обмерам выдающегося архитектора-реставратора Александра Викторовича Ополовникова (илл. 8).

«Кругла по старине о двадцати стенах»

Теперь пришла очередь поговорить подробно о самой Преображенской церкви. В ней используется не только ряд эффектных элементов, найденных деревянным церковным зодчеством XVII века. Ее структура уходит в гораздо более глубокое прошлое. Во всяком случае, в конце Х^ века храм такого типа уже считался очень древним, хорошо известным и «любым» (то есть нравящимся). В отличие от крещатых храмов (имеющих в плане четко выраженный внешне крест), которые считались непривычными, новыми, северянам радовала глаз только круглая их форма. При этом храм был, как неоднократно отмечалось в древних текстах, «о двадцати стенах». Попытаемся разобраться, что это значит.

Преображенский храм состоит из трех поставленных друг на друга «восьмериков», то есть восьмигранных, восьмистенных срубов. Нижняя часть храма, самая большая, окружена вплотную приставленными к ней и направленными по сторонам света прямоугольными объемами, они так и называются – «прирубы» (илл. 9).

Количество внешних и внутренних стен нижнего восьмерика и прирубов (посчитайте их на плане!) дает в сумме искомые 20. Каждый прируб покрыт двумя бочками с главкой на каждой из бочек. Получается, что снизу храм опоясан кольцом из 8-ми главок, но не сплошным, а разделенным проемами – свободными от прирубов гранями восьмерика, поэтому кольцо состоит из 4-х вертикальных пар главок. Грани первого восьмерика, в свою очередь, завершаются бочками, на которых тоже стоят купола-главки (илл. 10).

Во втором ярусе храма создается, таким образом, второе кольцо из 8-ми главок, на сей раз сплошное. В нем каждая вторая главка продолжает восходящий ряд, начатый главками на прирубе. В результате храм, состоящий из 3-х разновеликих восьмигранных объемов, превращается в единый шатер с 4-мя гранями из главок (илл. 11). Эти грани направлены ко второму, значительно меньшему, чем нижний восьмерику, стоящему на мощных потолочных балках. Сам этот восьмерик увенчан еще одним, самым маленьким восьмериком, с 5-ю главами – 4-мя маленькими и одной большой, стоящей над ними и над всем храмом (илл. 12). Она завершает образ шатра, придает храму, несущему на себе 21 главу, окончательный вид (илл. 13).

9. План Преображенской церкви

10. Преображенская церковь. Юго-западный фасад

11. Фрагмент юго-западного фасада

12. Верхнее пятиглавие Преображенской церкви

13. Вид с запада

14. Восточный фасад

Впрочем, есть еще одна главка внизу – она продолжает восточную грань шатра вниз и стоит над алтарной апсидой, приставленной к восточному прирубу (илл. 14). Из-за этого общее количество глав на храме – не 21, а 22 (по ярусам: 4+4+8 + 5 и 1 над алтарем). Оно непривычное для русского православного храма – четное (!). К тому же алтарная главка как будто нарушает идеальную, просто пифагорейскую взаимную уравновешенность всех храмовых объемов, добавляя к ним еще один объем внизу. Однако именно отступление от полной, внешне легко заметной «рифмованности» основных элементов церковного здания друг другу дало возможность зодчим избежать схематичности в его облике, сделало его еще более живым и загадочным.

А теперь проведем небольшой эксперимент: мысленно уберем 8 сдвоенных главок нижнего яруса и 4 маленькие главки вокруг центральной. Получится та же структура, что в Ильинской и Сретенской-Заостровской церквях. Но не менее важно то, что эта структура полностью «отражена» в… стоящей рядом Покровской церкви 1764 года – и у нее 8 малых глав вокруг центральной. Это, конечно, не случайно. Здесь тоже «рифма», только уже храма с храмом, «многоглавия с многоглавием», и тоже не прямолинейная. Вот она, сложность и виртуозность замечательных местных зодчих или, как говорили об этом в Древней Руси, – их «хитрость».

Один из исследователей русского деревянного зодчества, П. Н. Максимов, считавший Преображенский храм в Кижах

синтезом конструктивных достижений[28]

всех предшествовавших ему типов, отмечал простоту его основных объемов. Да и план его очень прост – это крест, образованный стенами. Форма креста смягчается косыми гранями основного объема (между прирубами), а в западной части храма полностью скрывается двумя папертями и крыльцом. Именно простота основной структуры и развитие объема храма прежде всего ввысь позволяют, с одной стороны, сохранить его древнюю традиционную форму, а с другой – украсить его снаружи так, как никогда ранее.

Внутри же церковь совсем невысока: взгляд, направленный «горе», наталкивается на подвесной потолок, расписанный фигурами ангелов и ярким орнаментом, который в северной традиции именуется «небом» (илл. 15).

Такой контраст между внешним и внутренним видом храма (который впервые ярко проявился в соборе Василия Блаженного) в XVII, а тем более в XVIII веке становится в деревянном храмовом зодчестве, увы, обычным явлением.

А теперь – о символах.

Купол и шатер

Обычно купола храмов XVI–XVII веков сравнивают с «луковицей». А более поздние, испытавшие влияние западноевропейских форм, с откровенной насмешкой иногда именуют «репой»… В стихах, приведенных выше, таким «сельскохозяйственным» аналогиям места нет. В них силуэт церковного купола независимо от времени и места его создания уподоблен древесному листу, соединившему в себе землю и солнце. Земле здесь не уделяется основного места, как это происходит, например, в стихах Роберта Рождественского, посвященных кижскому храму Преображения.

15. Интерьер Преображенской церкви

16. Южный фасад

17. Преображение Господне с праздниками. Храмовая икона церкви Преображения. XVII в.

18. Вид с северо-востока

У него этот храм мистически прорастает из упавшего в землю «зерна» – поколений живших на этом месте карельских мужиков. Росток, пробившийся сквозь камни и окрепший, становится неким таинственным деревом, уходящим корнями в землю, а его «спелые плоды» – куполами. О том, что любой купол – это не фрукт или овощ, а прежде всего – «небо» (и еще точнее – «небо небес»), тогда, в начале 1970-х, говорить было не принято.

Но посмотрим на наш храм еще раз (илл. 16). Если купол один – сравнение с небом напрашивается независимо от его формы. А если их 22?.. Даже «мистическая» арифметика, легко подбирающая под числовые значения то или иное объяснение (вроде того, что 5 глав символизируют Христа и четырех евангелистов и т. п.), здесь бессильна. И если говорить о символике кижских куполов, с некоторой печалью приходится признать, что «плоды» – совсем не худший вариант. Можно, конечно, сравнить это многоглавие с пламенем многих свечей, как бы с большим подсвечником. Но ведь и это – натурализм, от высшего, «третьего» или «седьмого» неба, где пребывает Сам Бог, очень и очень далекий.

Приходится констатировать, что купола древнерусских храмов еще почти на столетие раньше времени строительства Преображенского храма превратились из духовного символа в элемент священной декорации. Почему? Символическое значение купола раньше обусловливалось во многом не только его формой, повторявшей небесный свод, но и тем, что эта форма была видна как снаружи, так и внутри храма. Иначе говоря, купол показывал, что «небо» – божественный мир, который прежде был недоступным, но с приходом Христа он открылся для человека. Об этом, кстати, говорит и событие, в честь которого построен храм, – Преображение Господне (илл. 17).

Кроме того, купол стоял на цилиндрическом основании, которое сейчас фамильярно называют «барабаном» – из-за внешнего с ним сходства. Оно было главным источником света, проходившего через его узкие окна вниз, – солнечного и вместе с тем как бы большего, чем солнечный. В деревянном же храме (впрочем, и в очень многих каменных в это время) такой цилиндр стал глухим, без окон. Значит, оказались закрыты изнутри и купола. Тогда для усиления выразительности ничего не остается, кроме умножения их количества…

Каков же тогда Преображенский храм? Купольный ли он, если его купола – лишь символы самих себя в прошлом? Кажется, ясно, что купольный – даже многокупольный! Эту его особенность часто объясняют запретом, наложенным патриархом Никоном на шатровое строительство с целью возрождения традиционного купольного зодчества. Но не будем спешить, отвечая на это вопрос столь односложно.

Во-первых, не исключено, что здесь – некоторое недоразумение. Как показала одна из ведущих современных специалистов в области искусствоведения И. Л. Бусева-Давыдова[30], запрет касался, по всей видимости, лишь отдельных храмов, в частности, строительства в окрестностях Нового Иерусалима. В нем по приказу Никона возводился громадный шатер храма Воскресения – свободной копии храма Гроба Господня и Воскресения в Иерусалиме древнем, и другие шатры рядом с ним могли бы ослабить впечатление.

А во-вторых, шатры продолжали существовать, пусть и не прямо – например, в виде колоколен. Но Преображенский храм своими многочисленными куполами не противостоит храмам шатровой формы. Наоборот, ими подчеркивается его общий. шатровый силуэт (!) (илл. 18).

Итак, мы свидетели уже не просто виртуозности, а сверхвиртуозности древнерусских мастеров: из многих куполов они создали шатровую церковь. И сделали это настолько органично, что хочется еще раз повторить вслед за легендарным мастером Нестором: «Нет, не было и не будет такой.»[31].

Но это опять признание совершенства земного. Древние храмы почти никогда не задумывались как нечто исключительное, непревзойденное – кроме разве что храма Святой Софии в Константинополе. И значит, признание того, что совершенство достигнуто, неизбежно приводит к пугающему вопросу: что же дальше? На вопрос отвечает еще одно стихотворение того же автора. Отвечает неожиданно: трагическими образами храмов, «умерших» вне зависимости от их форм. И в то же время – надеждой на то, что любой храм никогда не был и не будет только «архитектурой».

«Полевые лилии» здесь – не просто цветы. Это скрытая цитата из Евангелия, слова Христа:

Посмотрите на полевые лилии… говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них (Мф 6:28–29).

Значит, отождествление куполов с лилиями – не очередной «растительный» эпитет по отношению к куполам, а утверждение того, что их «слава» – тоже выше земной славы царя Соломона.

Вместо заключения

Вопрос «что дальше?» стоит и по отношению к существованию самого этого, пятого, по нашему счету, чуда России. За три века (напомним, в 2014 году храм Преображения отметил 300-летний юбилей) значительная часть дерева, из которого он состоит, пришла в негодность, попросту говоря – сгнила. Страна победившего социализма, несмотря на наличие органов охраны памятников, не смогла вовремя и качественно провести реставрацию. В 19821984 годах, чтобы храм не рухнул, его, по выражению одной журналистки, «выпотрошили»: срезали все внутренние перегородки и подвесили стены и крышу на металлическом каркасе. Так что храм теперь «пуст» во всех смыслах…

Полной замене в нем подлежит не менее 25 процентов бревен. Долгое время шли споры о методе реставрации: перебирать стены по бревнышку, не разбирая сам храм, или, наоборот, – раскатать его полностью, произвести все замены сразу и собрать заново. Победило, к счастью, первое. Хочется надеяться, что на этом в судьбе Преображенского храма самый мрачный период завершится.

Только бы не забыть, что этот храм (как и любые другие) требует помимо своевременного технического обслуживания еще и внутреннего трепетного к нему отношения. Страшно подумать о возможном туристическом буме: о вереницах теплоходов, которые помчатся к возрожденным Кижам, о тысячных толпах посетителей. И еще – о могучей инфраструктуре для их обслуживания, которая неизбежно уничтожит саму атмосферу тихого некогда острова. Даже если в обоих храмах будет совершаться богослужение, они все равно могут оказаться лишь частью этой инфраструктуры.

Конец ознакомительного фрагмента.