У него было железное «алиби»: музыка!
СЕРГЕЙ БАНЕВИЧ
композитор
Мне хочется рассказать об Андрее Павловиче несколько историй, далеких от того монументального образа, который невольно складывается с годами, когда из жизни уходит личность большого масштаба.
Уж не помню, в каком году наш тогда еще Ленинградский Союз композиторов заключил договор о сотрудничестве с Дворцом пионеров. Подписание этого документа в Аничковом дворце было обставлено очень торжественно.
На прекрасной парадной лестнице играл духовой оркестр. Нас встретили две пионерки. И когда они в своих коротеньких юбочках пошли впереди нас по лестнице, отдавая салют неизвестно кому, я заметил, что очень уж непонятен их возраст. И Андрей Павлович, тоже обративший внимание по подозрительную зрелость пионерок, со свойственным ему юмором поинтересовался: «А вам какая из них больше нравится – левая или правая?» Я решил его предостеречь: «Тише, услышат!» – «Да нет, под такой оркестр ничего не слышно», – успокоил меня Петров, внешне оставаясь, как всегда, непроницаемым.
Было забавно наблюдать, как он ведет себя на заседаниях Правления нашего Союза. У нас люди порой высказывают какие-нибудь абсолютно абсурдные прожекты. Я как-то спросил у Андрея Павловича, как он поступает в таких случаях? И он сказал, что взял на вооружение проверенный десятилетиями опыт Тихона Хренникова.
«Вот, к примеру, встает человек и предлагает прорыть туннель от Дома композиторов до Большого зала Филармонии или поставить вдоль Большой Морской памятники всем членам Союза. Я тут же реагирую: „Это изумительная мысль! Я предлагаю создать комиссию по разработке проекта, а вас сделать председателем“. Все голосуют „за“, и человек, затеявший всю эту нелепицу, уже сам начинает понимать, в какое глупое положение он себя поставил».
А как он чихал!.. Люди, поднимавшиеся по лестнице Дома композиторов, вздрагивали от неожиданности, когда на заседании Правления Андрей Павлович начинал чихать. Это был совершенно невероятный, громоподобный чих. Не менее основательно он зевал. Но надо отдать должное, что на заседаниях старался сдерживать себя. А порой смотрю на него и вижу или даже скорее чувствую, что он как бы отключается. Решил проверить это наблюдение – и, оказывается, попал в самую точку. «А я люблю немножечко поспать, – сказал Андрей Павлович. – Мне много не надо, всего несколько минут».
Был один забавный прием в его общении с людьми, когда он не испытывал восторга от содержания беседы. Я ему что-то говорю и чувствую – ему неинтересно. А он тем временем ко мне приглядывается и вдруг спрашивает: «А вы эту рубашку где покупали? В Гостином?» – «Нет, в Апраксином». – «А знаете, у меня точно такая же рубашка есть, только цвет чуть-чуть более нежный». Он вовлекает меня в разговор, и я уже забываю, о чем говорил. Потом спохватываюсь, пытаюсь продолжить. Но он с таким же упорством начинает разговор о галстуках или о том, что сейчас модно, а что не очень.
Запись музыки на тон-студии «Мосфильма». Конец 1970-х
Работала на «Мосфильме» музыкальный редактор Раиса Лукина, пожилая и очень строгая дама, которую все боялись. А вот Андрея Павловича она любила. У них были теплые, дружеские отношения. И когда она приезжала в Ленинград, он непременно сам встречал и провожал ее на вокзале. Однажды в момент проводов на перроне он, всегда склонный к шуткам и розыгрышам, доверительно сообщил проводнице «Стрелы»: «Вы знаете, в вашем вагоне в третьем купе едет очень важная особа. Она очень чай любит. Пожалуйста, я вас очень прошу, позаботьтесь о том, чтобы не было проблем с чаем».
Наутро он ей звонит и интересуется, как она доехала. «Доехала хорошо, только вот не выспалась». – «Почему?» – «Да какая-то странная мне проводница попалась. Будила меня и без конца чаем поила».
Как известно, многие наши соотечественники в конце 1970-х, а особенно в 1980-е годы покидали страну в поисках лучшей судьбы. Коснулось это и нашего композиторского Союза. Но если, к примеру, в Кировском театре эта процедура была для отъезжающего очень унизительной, то в Союзе композиторов все обстояло по-иному. Просто разыгрывался маленький спектакль.
«Скажите, – обращался Петров к композитору N., – вот вы, член партии, что будете делать в Израиле?» – «Я буду укреплять там роль КПСС», – отвечал отъезжающий. – «Ну, тогда всё в порядке», – заключал Андрей Павлович. И под хохот всех присутствующих человека отпускали, не нанеся ему душевной травмы.
Я говорил когда-то о нем, что он свой среди чужих и чужой среди своих. Да, в обкоме партии считали, что он – «свой», но на самом деле это совсем не так. Он никогда не был с ними. Помню эпизоды, когда требовалось подписывать коллективные письма против «антисоветчиков» Ростроповича и Солженицына. И составители этих писем очень рассчитывали на подписи Петрова и Темирканова. Но и тот, и другой строго предупредили домашних: если будут звонить, говорить: «Его нет. Он уехал». И ни одного такого письма они не подписали. Когда в очередной раз они в такой ситуации «уехали», разгневанный секретарь Ленинградского обкома партии Романов сказал: «Ну, я им это припомню». Но авторитет Андрея Петрова был настолько высоким, а его человеческое обаяние таким сильным, что никаких репрессий против него, к счастью, не предпринималось. У него было железное «алиби»: музыка!
Есть такая легенда, но, по-моему, это случилось на самом деле. У нас один композитор написал серьезное произведение на текст письма Ленина членам ЦК. Товарищам из обкома это очень не понравилось. Как, дескать, можно брать такие священные партийные документы и перекладывать их на музыку, да еще неизвестно какую? Решили созвать в Союзе общее собрание, чтобы эту пленку послушать, а потом вынести соответствующее решение. Но Андрей Павлович, как всегда, оказался виртуозом в таком щекотливом деле. Он вызвал заведующую фонотекой и сказал: «Вы эту пленку потеряли, я за это объявляю вам выговор, а потом его сниму. Вы всё поняли?» Она всё поняла. Так расстроилось это собрание и не полетели ничьи головы.
Поглядишь на Андрея Павловича – эдакий денди. Но за кажущейся светскостью он был человеком, принимавшим многое близко к сердцу, особенно когда людей незаслуженно обижали. И когда случилась история с бывшим главным режиссером ТЮЗа З. Я. Корогодским, он, не будучи близко знаком с Зиновием Яковлевичем, написал в его защиту письмо в суд. И на процессе его письмо зачитывали. Это было одно из писем, которое решило судьбу Зиновия Яковлевича. Его осудили, но приговорили к условному сроку. И Андрей Петров был единственным из известных мне музыкантов, кто выступил в защиту Корогодского. Впоследствии он так же практически единственный публично высказал по телевидению свое мнение о том, что такой человек, как Михаил Ходорковский, не должен сидеть в тюрьме, поскольку он не представляет социальной опасности, не является ни террористом, ни бандитом. Было это сказано очень убедительно.
Помню, после премьеры «Кая и Герды» в Мариинском театре ко мне пришли гости. Среди них были Андрей Павлович с женой и дочкой. И в какой-то момент я сказал, что больше не могу жить в этой стране. Андрей Павлович посмотрел на меня пристально и сказал: «А вы думаете – я могу?» В таком коротком диалоге были расставлены все точки над «i» в отношении гражданской позиции. Это был 1981 год, Афганистан… Есть у Ахматовой такие строки: «Никто нам не хотел помочь / За то, что мы остались дома». Вот Андрей Павлович был одним из тех, кто остался дома. У него была очень непростая жизнь, и как бы тяжело он ни переживал, но виду не подавал. Он много знал такого, чего мы не знали. Помню, мы с ним вместе смотрели мультфильм Юрия Норштейна «Сказка сказок». Когда мы шли из кинотеатра, я сказал: «Какой прекрасный фильм! Может быть, наступают другие времена, и нам будет легче дышать?» А он с грустью ответил: «Не обольщайтесь, Сергей Петрович».
К сожалению, в последние годы мы как-то перестали друг друга слышать, понимать. Возможно, в череде обид и огорчений, связанных с его отношением ко мне, была и моя вина. Впрочем, наша последняя встреча подарила мне надежду, что все хорошее, что было в наших отношениях, вновь вернулось.
Когда мне исполнилось 50, я решил не делать события из этой даты, тем более, что заранее знал, кто что скажет и что будет написано в красной папке. Да и в Союзе композиторов в тот момент шли распри. Но дата есть дата. И на заседании Правления мне вручили адрес с известным мне текстом. А когда я решил, что все формальности позади, председатель Союза Андрей Петров вдруг сообщает, что ему надо выполнить приятную миссию: вручить мне… «Оскара». Он пояснил, что эта премия Американской киноакадемии распространяется и на некоторые другие виды искусства, и я получаю ее за детскую музыку.
Принимаю диплом, и у меня начинают плясать перед глазами фамилии – Элизабет Тейлор, Марлон Брандо, Джина Лоллобриджида… Я все же почувствовал подвох и поблагодарил Петрова за оригинальную шутку. «Какая же это шутка! – возмутился он. – Вы что, не видите подписей?»
В гробовой тишине он вручил мне статуэтку «Оскара». Ради приличия раздались жидкие аплодисменты. Кто-то меня поздравил, другие молча удалились. А на следующий день пошел слух, что Петров, пользуясь своими связями, по блату выбил мне в Америке «Оскара». Спустя некоторое время в нашем информационном бюллетене я выразил благодарность за поздравления с «Оскаром», отметив, что любой желающий может получить такую же награду, подав заявку в секретариат Союза композиторов. Но уж этому-то и подавно никто не поверил. Между тем Андрей Павлович действительно привез мне «Оскара» из США. Он купил его в обыкновенной сувенирной лавке. Стоит у меня этот «Оскар» дома на видном месте. И мне неважно, настоящий он или нет. В конце концов, разве в этом дело! Все равно той наградой я очень горжусь.
Был еще такой вот курьезный случай. Принимали в Союз одного композитора. Как водится, сначала слушают музыку, потом обсуждают. В тот день Андрей Павлович задержался на каком-то совещании и к началу опоздал. На счастье этого композитора-абитуриента, Петров столкнулся в вестибюле с артистом Малого театра Сергеем Сафениным, которого он не знал. Артист только что вернулся из зарубежных гастролей, на нем были прекрасный костюм, со вкусом подобранный галстук и розовые защитные очки. Андрей Павлович, как человек очень неравнодушный к таким вещам, сразу обратил на него внимание и решил, что это и есть тот самый композитор, чья кандидатура рассматривается для приема в Союз. Поэтому войдя в зал, он сразу подключился к обсуждению и очень горячо высказался за кандидата и целесообразность его приема в Союз. Поскольку он был председателем, никто спорить с ним особенно не стал. Все проголосовали за прием. И когда позвали композитора, чтобы сообщить ему о решении, Андрей Павлович очень удивился, что это совсем не тот человек, который ему встретился в вестибюле. Но дело было уже сделано. К счастью, композитор оказался талантливым, невзирая на свой менее эффектный, чем у артиста Сафенина, костюм, и приняли его не напрасно.
Я знал Андрея Павловича задолго до нашего личного знакомства, еще со времен премьеры балета «Берег надежды». Тогда в Кировском я, еще студент Консерватории, сел на свободное место, а Андрей Павлович очень строго сказал, что место занято. Пришлось мне пересесть. Я знал о свойственной ему манере держать дистанцию и не подпускать к себе людей слишком близко. И я никогда не напрашивался на близкие отношения. Правда, мы дружили с дочкой Андрея Павловича – Ольгой, которую я знал с малых лет. Я нежно называл ее «дитя-сестра». Она уже тогда писала очень хорошую музыку. Правда, я немного опасался, что имя отца будет как-то мешать ее индивидуальности. Но потом она стала самостоятельной творческой единицей, чему я был очень рад.
К моей музыке, как мне кажется, он относился очень тепло. И даже до нашего более близкого знакомства он обращался к собранию с предложением выдвинуть меня на Госпремию СССР за «Стойкого оловянного солдатика». Мне было приятно, пусть даже ничего из этого и не вышло.
Во многом Андрей Павлович был для меня человеком загадочным. После его кончины многие говорили: а мы и не знали, каким он был человеком. Вот только после его «Прощания с…» кому-то что-то приоткрылось. Даже не знаю, кого он подпускал к себе близко. Может быть, Бориса Гутникова. Пожалуй, только его… Лишь один раз я видел слезы у него на глазах. В тот день хоронили его маму Ольгу Петровну, совершенно изумительную женщину.
Да, он так и остался для меня загадкой. И навсегда он будет для меня личностью и бесконечно близкой, и бесконечно далекой.
Пресс-конференция в редакции газеты «Санкт-Петербургские ведомости». 2005. Фото С. Грицкова