На концерты «ДДТ» и «Алисы» он ходил вместе с нами
ПЕТР ГОГИТИДЗЕ
контрабасист
МАНАНА ГОГИТИДЗЕ
актриса, певица
ПЕТР: Насколько я помню, дедушка сам никогда не заводил разговоров о своей музыке. Родители тоже обходили стороной тот факт, что мы растем в семье не совсем обычной. И вообще, кто такой наш дедушка, мы узнали не от домашних.
МАНАНА: Еще до школы мы с Петей посмотрели по телевизору фильм «Я шагаю по Москве». И нам так понравилась песня из этого фильма, что мы ходили по всей квартире и распевали ее. А вместо микрофона у нас был велосипедный насос. Так вот шагали и пели, как будто идем по Москве…
П.: Однажды у нас в гостях был кто-то из знакомых бабушки и дедушки. Услышав нас, он поинтересовался: «А вы знаете, кто написал эту песню?» Мы не знали. «Это же ваш дедушка написал». Мы сначала даже не поверили, решили, что он шутит. А потом постепенно стали интересоваться, узнавать, где звучит его музыка.
М.: Выходит, к примеру, новый фильм Эльдара Рязанова. И мы уже сами смотрим в титрах – а чья там музыка? Андрея Петрова!.. В семье это никак не афишировалось. Но чем старше мы становились, тем больше вникали в разговоры о музыке, о сценариях, либретто, о новых фильмах, спектаклях.
П.: Дедушка живо интересовался всеми направлениями молодежной музыки и вообще был человеком очень современным. В период, когда мы с Мананой сильно увлеклись рок-музыкой – особенно «ДДТ», «Алисой», «Наутилусом» – оказалось, что с дедом не только можно этим поделиться, но он по-настоящему их понимает; мы даже ходили вместе на их концерты.
М.: Например, на концерт «Алисы». Только мы с Петей были внизу у сцены, где собиралась толпа фанатов Кинчева, а дедушка сидел в ложе. И время от времени с интересом выглядывал оттуда, посматривая на эту толпу, которая сходила с ума, качалась и кричала.
П.: На «ДДТ» тоже несколько раз ходили вместе. И после таких концертов всегда обсуждали и музыку, и тексты песен, и все восторгавшие нас детали. Эта была одна из тем, объединявшая нас, тема для настоящего общения. Потом, когда я поступил в Консерваторию, дедушка все чаще обращал мое внимание на какие-либо стороны классической музыки. Помню, как он восхищался Вальсом Равеля, видя в нем образец идеальной оркестровки. Позже, когда я стал работать в оркестре Филармонии, мы не раз играли этот «Вальс». И каждый раз внутри себя я слышал голос деда, вспоминал его слова.
М.: А я пошла в театральный. И мы с дедушкой говорили об актерском пении, всегда сходясь на том, что драматические актеры поют интересней, чем профессиональные певцы.
П.: Долгое время, лет до восемнадцати или даже до двадцати, осознание того, что у меня – «такой дед», очень сковывало. Ведь надо было как-то соответствовать родству – но не слишком получалось. В консерваторской десятилетке я семь лет учился игре на виолончели, но она у меня шла весьма неважно…
C внучкой Мананой на праздновании своего 70-летия на корабле «Флагман». 2000
М.: Я помню, как бабушка на даче кричала Пете: «Ты должен, как Ростропович, как Ростропович!.. Вибрируй! Вибрируй!..». Это были жуткие мучения и вопли. Бедный Петя сидел за инструментом с таким выражением лица, что мне становилось его жалко.
П.: Муки кончились, когда после семи лет занятий и педагоги, и семья, и я сам окончательно поняли: это – бесполезно. В восьмом классе появился в моей жизни контрабас. Получаться стало не сразу. Но где-то через год я почувствовал: это мой инструмент! Мне нравится его универсальность – он и оркестровый, и сольный, и джазовый. Освоив контрабас, я научился играть и на бас-гитаре, освободился от комплекса «дедова внука», почувствовал какую-то внутреннюю свободу. У меня появился свой путь, появилось то, что я умею и люблю сам.
М.: Дед очень хотел, чтобы мы овладели тем, чем ему не удалось овладеть. Это язык и вождение машины. Он нас даже дважды отправлял в Англию в летний лагерь. Надо признать, что все равно машинами мы владеем лучше, чем языком, хотя при случае можем пообщаться по-английски.
П.: И, конечно, особое значение имеют его музыкальные подарки. В 1998 году дедушка написал пьесу для контрабаса с роялем «Я шагаю по Бродвею». Я был первым исполнителем этого сочинения, потом играл его в Малом зале Филармонии, в Эрмитажном театре, на «Фестивале Андрея Петрова» в разных городах.
М.: Ну а для меня специально, дедушка, к сожалению, ничего не написал, но зато позволял иногда петь на его авторских концертах. И теперь я это делаю регулярно.
П.: Дед редко на что-нибудь обижался или сердился. Но что его больше всего раздражало, так это необязательность. Сам он никогда не забывал, куда ему нужно позвонить, что сделать, где и во сколько быть. И если, например, я за ним заезжал на машине минут на десять позднее оговоренного времени или забывал выполнить какую-то его просьбу – я видел, как он огорчен.
М.: Хотя он и был очень занят, его по-настоящему интересовала наша творческая жизнь. Когда я училась на втором курсе, он пришел на наш спектакль в Учебном театре на Моховой. Мы тогда поставили мюзикл «Небесные ласточки», где я играла одну из главных ролей – роль настоятельницы пансиона. Думаю, именно тогда дедушка подумал, что я правильно выбрала профессию.
П.: В Консерватории у нас образовался квартет контрабасов. Мы играли и Баха, и Прокофьева, и джаз… Услышав нас, дедушка сделал для квартета переложение одного из своих романсов. До сих пор играем эту пьесу на концертах.
М.: У нас в доме всегда была очень свободная, легкая атмосфера, все проблемы решались с юмором. Дедушку как-то спросили, как удается в такой большой семье сохранять хорошие отношения, несмотря на разницу в интересах и возрасте. Он ответил, по-моему, очень точно: «У нас у всех очень хорошее чувство юмора. Это нас объединяет и сглаживает острые углы».
П.: Обсуждение семейных проблем за столом как заранее организованное мероприятие не было у нас принято. Это делалось как-то иначе – непринужденно. Если все же собирался семейный совет, все на равных высказывали свое мнение и сообща принимали решение. Никогда мы с Мананой не слышали слов типа «вы еще маленькие, и без вас знаем, что делать».
М.: Помню только одну проблему, которая действительно обсуждалась серьезно: проблема выбора вуза. Куда поступать? С Петей все было понятно – он шел в Консерваторию. Со мной же дело обстояло сложнее: выбор стоял между Театральной академией и вокальным факультетом Консерватории. И тогда и дедушка, и все остальные члены семьи очень помогли мне тем, что «не мешали» разобраться и сделать выбор, не давили, а лишь направляли тонкими и взвешенными советами.
П.: Вообще-то в детстве мы гораздо больше любили ходить в театр, чем в Филармонию. Из дедушкиной музыки на меня сильное впечатление произвел балет «Мастер и Маргарита» (в постановке Бориса Эйфмана). Потом я дома часто слушал этот диск.
М.: Если нас звали на концерт, где дедушкина музыка исполнялась во втором отделении, я иногда на всякий случай спрашивала: «А можно прийти не к началу?» А в Мариинку мы начали ходить еще совсем маленькими, и первым спектаклем стал, естественно, «Щелкунчик». А я помню, как в Малеготе поставили оперу «Петр Первый». Мне было тогда лет тринадцать-четырнадцать. Я пошла на премьеру, потом на третий спектакль и потом уже не пропускала ни одного. Мне все нравилось в этом спектакле: костюмы, музыка, сценические эффекты – стрельба, запах дыма. В ложе у меня было постоянное место, на котором я устраивалась в предвкушении удовольствия. А папа говорил: «Манана, ты должна петь Екатерину»… До сих пор среди дедушкиной музыки есть произведения, которые я понимаю головой, а не сердцем. Например, Фортепианный концерт. Но, думаю, еще несколько лет, и прочувствую его по-настоящему, как когда-то, совсем не сразу – «Сотворение мира», «Мастера и Маргариту». Может быть, это потому, что я чуть дальше от классической музыки, чем Петя и другие члены семьи.
П.: Из наших семейных поездок самая памятная, пожалуй, – когда мы в начале 1990-х на двух машинах отправились в Финляндию. Мне было, наверное, лет десять, а Манане – восемь. Поехали все, в том числе и бабушка с дедушкой. Настоящее семейное путешествие. Запихали в багажники два огромных чемодана. Ехали, останавливались, ели бутерброды… Только вот когда пересекли границу, одна машина у нас сломалась. И пришлось всем пересаживаться в машину-пикапчик. Мы с Мананой ехали в багажнике и все время пели песню из фильма «Братья Блюз» (мы тогда им очень увлекались), причем за все голоса и инструменты вместе взятые. Ну а на ночь ставили палатки. В первую ночь дедушка тоже в палатке спал, но, видно, остался не в восторге от этого ночлега. Утром сказал, что, пожалуй, готов отправиться обратно домой, если им с бабушкой не удастся снять номер в какой-нибудь гостинице неподалеку или домик в кемпинге. К счастью, удалось. Ну, а мы остались в палатке, ходили в лес, ловили рыбу. У нас папа рыболов. Но в той поездке и дедушка тоже рыбачил. Есть видео: дед стоит с удочкой. Вот только ухи не помню.
М.: А для меня очень яркой стала поездка в Америку. Это уже много позже. В Бостоне была премьера мюзикла дедушки и мамы «Капитанская дочка». Еще в детстве у меня сложилось представление об Америке по голливудским фильмам: это где-то очень далеко и похоже на сказку. На самом деле она оказалась близкой, доступной и вполне реальной. Но от этого не менее увлекательной. Мне, конечно, особенно интересно было наблюдать, как проходят репетиции, как работает режиссер. И еще я услышала совершенно новую для себя манеру пения. А дед, помню, очень расстраивался, что в оркестре всего два пульта скрипок. А через несколько дней после премьеры мы поехали в Нью-Йорк и каждый день ходили на какой-нибудь бродвейский мюзикл, а вечером всей семьей его подробно обсуждали. В американских мюзиклах есть стандарт – три музыкальных темы. В этом смысле «Капитанская дочка» оказалась куда богаче: там у каждого героя – своя тема. Годом позже «Капитанскую дочку» поставили в Петербурге. На главные партии были приглашены бродвейские актеры, а на небольшие и в массовку дед порекомендовал пригласить студентов, а именно весь мой курс из Театральной академии! Участие в той постановке стало для нас потрясающим новым профессиональным опытом. Не каждому курсу так везло. Понятно, это – не случайное везение, а доверие деда, такая его высшая педагогика. Ведь нас с Петей с самого детства он воспитывал безо всякого назидания, одним своим уважительным, деликатным стилем общения.
С внуком Петей. 2005
П.: Ну а я в Америке был только на Бродвее, вернее не был, а шагал по Бродвею с контрабасом. Только теперь я понимаю, какое мне оказали доверие, когда благодаря деду с этой пьесой я впервые выступил как солист. Сейчас я уже знаю, сколько таких «начинающих» дед поддержал и как он им помог. Он обладал исключительнейшей интуицией. Она и подсказывала верное решение.
М.: Я всегда восхищалась его умением разрулить любую, даже безвыходную ситуацию. Вот вроде бы сошлись в конфликте два совершенно противоположных мнения – а он, не повышая голоса и не прибегая к крайностям, находил такой выход, который устраивал бы всех! И ведь спорщики без тени обиды оставались довольны исходом дела. Это, конечно, – талант.
П.: Талант, мудрость и доброта.
И еще – он всегда просыпался в девять утра, до часу дня работал, потом спал минут двадцать и вставал без будильника, полный бодрости и сил. Наверное, у него были какие-то внутренние часы, которые помогали поддерживать заданный ритм. Ему почти всегда удавалось не нарушать свой четкий график и успевать необычайно много. А я мечтаю этот ген организованности нащупать в себе.
М.: Помню день, когда я узнала о своем зачислении в Театральную академию. Прямо с Моховой я позвонила с этим известием на дачу в Осиновую Рощу и сообщила: всем новым курсом приедем отмечать поступление! Мама с бабушкой бросились срочно готовить гору еды, накрывать столы. Нас, подъехавших к дому, уже ждал на фасаде полутораметровый плакат с дедушкиным приветствием, написанным маркером: «Поздравля-бля-бля-бля!» – любимое, из Вини-Пуха. Ниже была приписана еще и музыкальная строчка, что-то вроде трубных позывных. Это поздравление до сих пор висит у меня в комнате.