Вы здесь

Вас любит Президент. Глава четвертая. Реакция Гвен (В. Д. Романовский)

Глава четвертая. Реакция Гвен

Просыпаюсь сегодня в семь утра или около того, и перед глазами картинка – будто меня балует и ласкает необыкновенно красивый мужчина. Это не грезы мои обычные, грез не бывает, когда я сплю, и сны тоже редко случаются, посему думаю, что это какая-то галлюцинация, только ощущения очень реальные. Внезапно я прихожу в себя, но все еще ухмыляюсь, улыбка от уха до уха, счастливая. Встаю, иду на кухню и делаю себе чашку очень крепкого эспрессо. Сажусь перед окном и курю утреннюю сигарету. Смотрю в окно. Дождь.

Уже неделю мучаюсь. Больно и грустно. Невыносимо. Лицо все опухло. Очень я расклеилась, вот что.

Как это могло случиться, как. Почему.

Я, знаете ли, обожала трепаться с этой нашей инфернальной сукой. Любила выходить с ней в свет. Я над ней издевалась, конечно, вышучивала ее, но, может, в тайне я ею гордилась, гордилась, что у меня есть старшая сестра, которая красивее всех, кого я знаю.

Она моментально завоевывала симпатии любой компании. В отличие. Я чувствовала себя привилегированной, когда мне доводилось объяснять ей всякое разное, про музыку и живопись и литературу и науку и прочее. Она всегда слушала. В смысле, она принимала мое превосходство в таких вопросах как должное, и всегда слушала внимательно, хотя и не понимала половину сказанного. Про радиоволны и звукозапись я так и не смогла ей объяснить. Она кивала мудро и даже изображала энтузиазм, но глаза ее илэйново-голубые всегда покрывались специальной такой поволокой, когда я о болтала о подобных предметах. Женщинам любая наука до лампочки. А я просто выродок, наверное.

Помню, мы дурачили наших друзей и бедных наших родителей тоже – невинно дурачили. Наши голоса похожи … были похожи … почти неотличимы, если по телефону. Не очень благородное занятие, но увлекательное. Два раза ей удалось меня шокировать – в моем присутствии она притворялась, что она – это я, телефонируя одному профессору социологии, с которым я была знакома – выдала ему целую кучу наукообразных глупостей. Преувеличенно все это у нее получилось, и в плохом вкусе, но шутка удалась. Бедный дурак, он ничего не заподозрил, а я чуть от хохота не загнулась оба раза.

Из окна у меня вид на Сентрал Парк, весной захватывающий – особенно после последнего снегопада. Нынче суббота, но там уже люди, тем не менее, прогуливают своих глупых собак, бегают трусцой, волокут тупые газеты, и так далее. Люди не перестают меня удивлять. Семь утра, суббота. Им что, заняться больше нечем субботним утром? В смысле – субботнее утро, оно ведь предназначено для лени и томности на всю катушку. Следует обмениваться медленными ласками, в полудреме, с тем, с кем ты в данный момент находишься в постели. А?

В день, когда я выехала наконец из дома моих родителей, я сразу купила себе вот эти вот черные шелковые простыни. Папа бы очень рассердился, а мама бы умерла от зависти, если бы они видели, как выглядит моя квартира. Именно поэтому им сюда ходу нет. Прислугу я не держу – а что же, квартира у меня однокомнатная, более или менее, ну, бывший стенной шкаф очень большой, поэтому он мне служит спальней. В общем, квартира моя – из тех квартир, которые часто видишь в сладких голливудских фильмах для среднего класса, только вот в фильмах в таких квартирах живут официантки и стюардессы, и моложавые клерки в галстуках, любой или любому из которых месяцев шесть нужно было бы работать, чтобы оплатить хотя бы месяц жилищно-коммунальных услуг. Отец купил мне эту квартиру после того, как я три месяца тосковала и капризничала и странно себя вела в его присутствии.

Когда от людей требуется посвятить мне часть их драгоценного времени, им, людям, всегда кажется, что тоже самое время могло бы быть потрачено с большей пользой. Не желают они ублажать добрую старую Гвен. А если, к примеру, речь о деньгах, то они воображают, что есть на свете более выгодные способы капиталовложения, чем за Гвен платить. Обычно я просто усиливаю давление на них до тех пор, пока они не сдаются.

Я не виновата – сами напрашиваются.

Многие делают для меня всякое, и в один прекрасный момент это начинает льстить их самолюбию. В каком-то смысле я просто даю им возможность ощутить себя духовно возвышенными.

Как-то я целую неделю уламывала своего любовника свозить меня на Аляску. Он вместо этого хотел ехать в Аспен, чтобы там вращаться в кругу нуворишей. Аляска оказалась гораздо интереснее, и там никого не заставляли рисковать целостью шеи на дурацких лыжных спусках. Ненавижу лыжи, а в Аспене человек просто обязан на них ездить с гор, потому что это все, чем все эти мегастроители и компьютерные гении там занимаются.

Или же – отец мой, который терпеть не может спорт, взял меня с собой на боксерский матч. Всего два дня непрерывного нытья заняло у меня, чтобы его уломать. Понятно, что одна я пойти не могла. Одинокая женщина возле ринга, представляете себе.

Бесплатные обеды в ресторанах – вообще не в счет. Если живешь в Нью-Йорке и принадлежишь к определенному классу, и денег у тебя намного больше, чем у большинства, обедать можно бесплатно хоть каждый день. Однажды я сама себе поставила задачу обедать бесплатно три недели подряд. Ничего сложного. Звонишь какому-нибудь знакомому мужчине и ноешь – как одиноко тебе дома. Он тут же тебя и пригласит в заведение. Или же можно организовать поход в ресторан с двумя или тремя подругами, и, поев и поболтав, притвориться смущенной и сказать, что кошелек забыла дома. Ну, правда, следует проявлять осторожность, делать перерывы, иначе кто-нибудь начнет вдруг думать, что он святой, и заважничает. Один мой так называемый бойфренд месяца три меня, помню, ублажал и обедами, и развлечениями, и поездками, и вдруг начал выдавать фразы типа «Я хороший парень, ты знаешь», и «Я, в общем-то, неплохой мужик» и «В глубине души я вовсе не такой мягкий, как многим кажется, но к тебе у меня слабость». Его якобы-щедрость вскружила ему голову. Сделался с ним приступ святости. И когда наконец у него начались в семье неполадки, он умудрился в течении всего двух дней – всего двух, представьте себе – усыпить собаку, бросить меня, оставить детей на попечение страдающих дедушки с бабушкой, и увезти жену в незапланированный отпуск в Европу. От развода его это не спасло, но некоторое время он чувствовал себя невероятно щедрым, решительным и бескорыстным.

Так или иначе – я принимаю ванну и нежусь в ней как ебаная Клеопатра, жру себе персики и думаю о разговоре с отцом вчера вечером. Папа очень старомоден – он желает казаться чопорным и солидным. Фривольная у нас в семье – мама, по общему мнению, хотя конечно же она просто хлопающая глазами корова. Ей все нравится и она со всем согласна при условии, что ей не нужно применять никаких усилий.

Так или иначе, отец позвонил мне вчера и сообщил, что берет себе, в судебном порядке, все права по уходу за детьми Илэйн. Я сперва даже не поняла, о чем речь. Он говорит – «Принимая во внимание репутацию мужа Илэйн, я не могу позволить ему общаться с моими внуками. Они хорошие дети. Им совершенно не нужно страдать из-за их отца».

Я обалдела. Я говорю – «Папа, ты соображаешь, что говоришь? Он же их отец».

Он говорит – «Он также – подозреваемый в убийстве».

Я говорю – «Папа, ты что! Будь ты хоть раз в жизни разумным!»

Он сказал, что все уже устроил и заберет внуков в течении недели. Боюсь себе представить, как это подействует на Винса. Папа ужасно упрямый, когда вобьет себе что-нибудь в голову. А может он все еще в шоке, не знаю. Винса он всегда недолюбливал. В его понимании, Илэйн погибла потому, что Винс был частью ее жизни, я уверена. Если он действительно намерен отобрать у Винса детей, то шансов у меня никаких нет. Винс не захочет видеть никаких членов клана Форрестеров после такого. Никогда.

…Я была слишком подавлена, чтобы идти на похороны.

…Чувствую, что мне необходимо выпить. Но не поддаюсь. Я не желаю быть как стареющие бывшие трофейные жены, а теперь просто жены и мамы, которые каждые два часа лакают из высокого стакана, начиная сразу после завтрака, из-за того, что им так скучно, так скучно, блядь, спасу нет. Они никогда не пьянеют, и даже не веселеют, но всегда чуть датые, и это всегда видно. Встают поздно не потому, что устали от ночных забав или от нормальных постельных восторгов замужества, но потому, что количество дневных развлечений у них очень ограничено, и они не знают, что делать со временем после того, как проснулись. Начинают звонить друг другу, и назначают и переназначают встречи в ресторанах и кафе и походы в магазины и бутики, надеясь, что это создаст им иллюзию цели, и все они друг с другом знакомы и уже тысячу раз сказали друг другу все, что можно сказать, и всегда им скучно.

Это не мой стиль, нет уж, спасибо. А, да, манхаттанские женщины – еще не самый худший вариант. Матроны из Лонг Айленда, бедненькие, им нужно ехать на их мамонтоподобных внедорожниках в центр, чтобы развлекаться магазинами, и некоторые из них знают … в смысле, отдают себе отчет, что женщина во внедорожнике выглядит еще более смехотворно чем мужчина, но они все равно ездят на внедорожниках, и самое худшее – они все ужасно стеснительны, робки и закомплексованы. Большинство из них гораздо охотнее занималось бы хорошим сексом вместо того чтобы гонять внедорожники туда-сюда без всякого смысла, создавая пробки на шоссе и кичась друг перед другом мещанскими тряпками, купленными в кредит, представляете себе, но они очень робкие. Они не целомудренны, конечно же, просто робкие. У них редко случаются романы или приключения. Ну а как же! Что скажет муж, если узнает? Хуже – что скажет Гейл, кто бы она ни была? И главное – кому скажет? Вот они и шляются по магазинам, и пьют из высоких мутных стаканов в пабах с опилками на полу, и лакают кофе и десерт в каком-нибудь шумном заведении, которое им представляется невозможно шикарным, и едут неудовлетворенные домой.

Дело в распределении денег. Если муж ваш владеет всем, включая жлобскую бижутерию, которую он вам якобы дарит, вы чувствуете себя виноватой даже если просто подумали, что неплохо было бы завести любовника. А девушки эти, на внедорожниках – их мужья не слишком богаты, поэтому выбор у них небольшой в смысле хождения налево. Юноша без копейки в кармане хочет, чтобы его развлекали. Заядлый бабник с доходом не посмотрит в сторону матроны из Хантингтона. Ну и что же делать закомплексованной женщине? Все, что они могут себе позволить – сходить к парикмахеру, чтобы поколдовал над высокой прической, и в дешевый салон, чтобы накрасить их ужасные искусственные ногти, и пить прогорклое вино, у которого у них неизменно трещит голова, и аспирин потом – такая цепочка – вино, аспирин, вино, аспирин.

Однажды мне стало так неудобно, когда я просто смотрела на одну такую даму, что я с ней подружилась. Она и есть та Гейл, которую я упомянула. Иногда мы звоним друг другу. Ей всегда скучно, и сама она ужасно скучная, но я ничего не могу с собой поделать и иногда ее приглашаю куда-нибудь, и даже ссужаю ее иногда суммами, небольшими, чтобы она развлекалась. Это когда-нибудь плохо кончится. Похоже, она завела наконец себе любовника и влюбилась в него. И у нее возникла совершенно сумасшедшая мысль, что, может быть, он тоже ее любит. Поэтому она мне две недели уже не звонит, идиотка. Как-то она показала мне фотографию, они там вдвоем на фоне какого-то вычурного отеля. Бедная, бедная Гейл. У нее не хватило смелости найти художника, или хотя бы псевдо-художника. Любовник ее – какой-то мелкий менеджер, очень молодой и не очень красивый. В синтетическом официальном костюме, кажется.

А мне вот самой очень редко бывает скучно. И до ланча я никогда не пью. Я умею развлекаться, и умею развлекать других.

Бедная Илэйн.

В общем, лежу я в ванне, жру себе персик и борюсь с желанием напиться, как старая толстая блядь с целлюлитными бедрами и бессильным желанием мести, и только что я поплакала вволю над своей незавидной участью, как вдруг звонит интерком, и совершенно меня выбивает из колеи. В ванной есть экран, который показывает, кто там в вестибюле внизу ошивается, но я не могу найти дистанционное управление, поэтому вылезаю, и вода с меня течет на пол, и иду к интеркому, и говорю – «Да?», поднимая слегка брови в аристократическом удивлении. Мне хорошо удается аристократическое удивление, особенно когда меня никто не видит.

Тупой толстый портье из Короны говорит – «Мисс Форрестер? Тут Винс хочет вас видеть. Отправить его к вам?»

Тут же я жалею, что не выпила давеча. Коленки у меня слабеют. Но делать нечего, кроме как сказать портье – «Хорошо, валяйте». Вы понимаете – это ведь Винс. Готова я или нет – он здесь редкий гость. Нужно рискнуть.

Я начинаю искать халат, и вдруг вспоминаю о своих икрах, и именно вдруг, хотя я их видом наслаждаюсь больше тридцати лет и пора бы уже привыкнуть. (Я всем говорю, что мне двадцать восемь, вы меня не выдавайте). Я распахиваю стенной шкаф с такой яростью, как будто там прячется мой любовник с новой пассией. Хватаю черную пижаму и напяливаю только штаны, а затем нахожу и напяливаю длинную мешковатую футболку. Груди у меня очень даже хорошо стоят. И лифчик мне не нужен. Сестре моей нужен был лифчик даже когда ей было восемнадцать, а после рождения первого ребенка ебаный лифчик был ей совершенно необходим, ах, какой сюрприз. Грудей настоящих у нее никогда не было, а когда то, что было, начало отвисать, то вообще стало невидимым, и нужно было создавать видимость лифчиком. И не обычным лифчиком, конечно же. Нынче такие лифчики делают, которые из ничего создают иллюзию сисек.

Пальцы ног у меня очень даже ничего. Недавно делала педикюр. Отпираю входную дверь и оставляю ее открытой и иду в кухню и сажусь на стул и кладу ноги на стол, опрокидывая кофейную чашку. Поднимаю чашку и бросаю в раковину, и вытираю бяку бумажным полотенцем, а потом бегу к стерео и включаю, и играет Первый Концерт Шопена, всеамериканское излюбленное, совершенно случайно, типа, и я проматываю запись на второе действие, в котором аскетическая фортепианная тема нависает над грубоватыми, волнами, оркестровыми пассажами. Сажусь и опять кладу ноги на стол. Минуты три спустя звонит дверной звонок, и я кричу – «Заходи!» и притворяюсь, что музыка меня захватила, хотя никакая музыка меня захватить не может, если в квартире есть мужское присутствие. Шутите? Музыку я воспринимаю только когда я одна, или сижу в филармонии. Я кричу – «Я в кухне!» Как большинство мужчин, Винс не может сразу найти кухню. Сперва он заглядывает в ванную, а там все влажно и мокро, и пена в ванне ни о чем ему, конечно же, не говорит. Мужчины такие дураки бывают, просто ужас. В конце концов он находит кухню и меня в ебаной кухне и говорит – «Привет».

На нем такой, знаете, «я очень богат» костюм, который ему совершенно не идет. В свободных штанах и спортивном пиджаке он неотразим, и он наверняка сам об этом знает, но бороться с собой не может, несчастный. Те богатые, которые не родились богатыми, очень беспокоятся о своем статусе и разбираются в винах и курортах и марках часов гораздо лучше, чем богатые от рождения. Выражение лица у него теперь серьезное, а я хочу только лишь – раздеть его и, может, сделать ему минет, и заволочь его в постель, и оседлать его и не выпускать много часов подряд, но я не показываю виду, посему я просто говорю ему, чтобы налил себе чего-нибудь выпить, а он отвечает, что выпил бы кофе, произнося каждое слово с невероятной четкостью – преувеличенный вариант речи Илэйн. Потом он говорит – «Хорошая квартира» и я нервно хихикаю. Он говорит – «Слушай, я не знаю, к кому еще обратиться, людей я боюсь, вот я и подумал, что нужно обратиться к тебе».

Лестно, однако. Пропускаю мимо ушей. Выбора у меня нет.

В любом случае, представляете себе, я предвижу, как мне сейчас будут все рассказывать, обо всем, что случилось, что мне в данный момент совершенно не нужно, хотя наверное это нужно ему, нужно выговориться, но, знаете ли, я все-таки дама, и мои желания следует уважать, но вот он вдруг говорит – «Мне нужно надежное место, куда бы я мог спрятать детей».

Совершенно неожиданно. Вдруг. Спасибо тебе, папа. Огромное спасибо. Потом я вспоминаю, что я не просто старая гадина какая-нибудь, я – тетя Гвен, и хотя я не всегда была готова всем помочь присутствием и советом, я по крайней мере появилась на двух днях рождения и принесла дары, и нигде не написано, что мой священный долг – принимать папину сторону.

Тут он мне, стало быть, выдал. Оказывается, он должен был свалиться в седьмом раунде, а потом назначали бы матч-реванш. Много денег стояло на кону, и реванш предстояло выиграть. Ему конкретно велели упасть в седьмом раунде, а то будет плохо.

Он говорит – «Это мафия».

Я себе думаю – так, только этого не хватало, не соскучишься, и все таки спрашиваю – «Ты уверен?»

Он говорит – «Да, вполне. Я с ними еще не говорил, но когда буду говорить, мне нужно, чтобы дети были надежно спрятаны, чтобы их никто не нашел».

Это – шанс, который нельзя упустить, возможно единственный случай, когда я действительно могу помочь Винсу, а заодно предотвратить поползновения моего отца, и вообще выглядеть в итоге благородной, даже в собственных глазах – все это одновременно. Нельзя упустить. Нужно срочно действовать, прямо сейчас. И я говорю – «Конечно, я что-нибудь придумаю. Садись, сними с себя всю одежду». Про одежду я, естественно, не говорю вслух, хотя, наверное, подразумеваю.

Он говорит – «Это нужно сделать сейчас, Гвен».

Тревожный у него голос. Затем он прыгает к окну и смотрит на улицу. Такой, знаете ли, великолепный прыжок тигра, очень изящный. Нужно было вам его видеть, с гибкой спиной, на пружинистых ногах. Он отступает от окна и говорит «Они внизу, в машине».

Я, конечно, говорю, обалдевшая – «Как! Одни?» – притворяясь, что я очень ответственная и строгая. Мне и надлежит таковой быть в данную минуту, не так ли, но я усиливаю эффект, чтобы произвести впечатление.

Он говорит – «Нет. С ними телохранитель».

Я вам признаюсь кое в чем. Лично я детей не люблю. Ужасно они раздражают, кнопки нажимают, которые нажимать не нужно, требуют внимания, ноют, как сумасшедшие, доводят всех до исступления, наталкиваются на предметы, которые от этого ломаются и бьются, а если с первого раза не ломаются и не бьются, то прилагаются специальные усилия, чтобы они все-таки сломались и разбились, а если не ломаются и не бьются с пятидесятой попытки, то предметы эти гнут и калечат и приводят в полную негодность. Дети бегают туда-сюда как гиперактивные зомби, не обращая внимания на окружающую обстановку, с лицами, перепачканными едой, с грязными липкими руками, и в то время, как некоторые мальчики все-таки имеют в наличии некий потенциал и выглядят обещающими, то девочки совершенно бесполезны и радости никому не приносят. Но нужно делать так, как хочет Винс, и я говорю – «Хорошо, дай мне одеться сперва».

Он говорит – «У тебя есть на примете надежное место?»

Я говорю – «Да, есть».

Он говорит, типа, надеясь, но не очень уверенно – «Можно позвонить в ФБР».

Нужно дать ему понять, что он наивен, и сделать это вежливо, поэтому я саркастически ухмыляюсь и говорю – «Зачем? Они открыли отдел по присмотру за детьми?»

Он говорит – «Это не шутка, Гвен».

Я говорю, сухо – «Знаю, что не шутка. Поэтому ты и не будешь звонить в ФБР. По крайней мере сейчас».

Я скачу в спальню и там выбираю себе пару черных свободных брюк, мой любимый мохеровый свитер, мягкие туфли без каблука, и еще несколько вещей, и я по большей части готова, после чего я накидываю мой специальный бежевый жакет. Нужно его видеть. Купила в Барселоне два месяца назад. Я причесываюсь, открываю ящик прикроватного столика, удостоверяюсь, что револьвер хорошо смазан и заряжен, и кидаю его в сумку – на всякий случай. Беру бумажник, удостоверяюсь, что в нем есть наличные. И мы выходим.


***


– Нет. Нет, нет, нет, – сказал капитан Марти. – Пожалуйста, признайся – это одна из твоих больных шуток. Пожалуйста. Что я такого сделал, чем я все это заслужил?

– Мне очень жаль, – сказал Лерой без тени сочувствия в голосе.

– Ты меня разочаровываешь, Лерой. Я не желаю, чтобы вся эта гадость растягивалась на месяцы, пока над нами не начали смеяться … Ну, хорошо. Говори. Только по делу.

– Недавно в Техасе казнили парня за убийство, совершенное семь лет назад. Через два часа после казни обнаружено было, что убил не он. У него было алиби – в то время, как произошло убийство, он тоже убивал кого-то, но не в Техасе, а в Мериланде. Совершенно фолкнеровский сюжет.

– И что же?

– А то, что настоящего убийцу не нашли. И есть похожие аспекты в техасском убийстве и в том, что произошло на Парк Авеню.

– Похожие аспекты! На Парк Авеню нет ничего – ни ДНК, ни отпечатков, ни мотивов – ничего.

– Это и есть похожий аспект. По всей стране за последние десять лет таких случаев меньше дюжины. Всего лишь. Блюстители порядка действительно желают разобраться, приходят на место, переполненные энтузиазмом – и ничего не находят.

– И что же?

– У меня есть план.

– Я звоню морским пехотинцам. Тебя нужно остановить.

– Помощь мне не нужна.

– Это смотря какая. Медицинская может и нужна. А также помощь нужна будет всей стране, если тебя не связать. Точно позвоню сейчас морским пехотинцам, пока не поздно. Ну, хорошо, говори, что ты там надумал.

– Два пункта. Первый – у меня назначено свидание с подругой сестры жертвы. Второй – я обнаружил кое-что, что может сперва показаться несерьезным…

– Уйду я в отпуск. Лет на десять. Лерой, будь ты человеком. Свидание?

– Да. Ну, ты знаешь. Это когда, типа, мужчина и женщина выходят в свет и тратят деньги на еду и кино, имея конечной целью сбросить с себя остатки жеманства и иметь секс.

– Что?

– Секс. Это такое общепризнанное времяпровождение. Также используется для продолжения рода. Ты не знал?

Капитан Марти положил локоть на стол, сжал пальцы в кулак, а на кулак положил подбородок.

– Кто эта … э…

– У жертвы есть сестра. Они очень дружили с сестрой. У сестры есть подруга, которой она доверяет, женщина из … э … В общем, думаю, что разговор с ней принесет больше пользы, чем допросы богатых бездельников. Она – простая баба из Лонг Айленда. Высокая прическа, длинные пластиковые ногти, тонкие каблуки и много бумажных мешков с эмблемами магазинов.

– Что ты рассчитываешь от нее узнать?

– Понятия не имею. Касательно второго пункта – я накопал несколько интересных фактов. В общем, изучая упомянутые случаи, я не нашел никаких зацепок. Тогда я решил, что расширю поиск. Расширил. Нашел два документированных случая – один в России и один во Франции, когда преступник в конце концов сам пришел и во всем признался. Добровольно. Не знаю, что ими двигало – совесть ли, или может они вдруг стали религиозны. Оба теперь сидят с пожизненным сроком. Мне нужно поговорить по душам с одним из них.

– Ты имеешь в виду, что не было ни отпечатков, ни ДНК, и…

– … и преступники затаились и два года не показывались, а потом просто пришли и сдались.

– Интересно. – Марти прикрыл глаза и некоторое время провел, представляя себе, что находится где-то совсем в другом месте, где солнечно и тепло, и много людей, и есть стройные привлекательные существа женского пола, либо холодно и снежно, – не важно, только бы Лероя не было рядом. – Хорошо, почему бы и нет. Россия и Франция, говоришь? Ладно, найди кого-нибудь кто говорит по-русски или по-французски, звони их копам, пусть подведут гада к телефону…

– Мне нужно поговорить с ними тет-а-тет. С переводчиком. Тебе следует пойти к прокурору и получить разрешение. Билеты на самолет и деньги на расходы.

– Нет.

– Нет?

– Нет, Лерой. Извини. Нельзя. Может, ты не слышал, но нам сократили бюджет.

– Это несерьезно, капитан. Вы не говорили о бюджете, когда…

– Не в данном случае, Лерой. И так слишком много сведений просочилось. Никакой публичности. Все.

Публичности?

– Раски и Фроги – они ведь люди, Лерой. Будут любопытствовать, пронюхают что-нибудь, а потом будут с репортерами говорить. Нельзя, Лерой.

– Капитан.

– Да?

– Мы по-прежнему говорим сейчас о законе и порядке, или о чем мы тут с вами говорим?

– Наконец-то до тебя дошло. Я по собственному почину саботирую следствие. Просто чтобы поставить тебя на место.

Лерой поморщился.

– Я серьезно.

– Никаких разговоров, Лерой. Никакой прессы. Газеты пищали по этому поводу два дня, весь город знает, и мне присылают жалобы.

– Какие жалобы?

– Из очень высоких мест.

– Понимаю.

– Иди встречай свою бабу из Лонг Айленда, если тебе хочется. Как ее зовут?

– Гейл. Слушайте, это правда может помочь делу, если я смотаюсь во Францию. Марти, я не шучу.

– За свой счет, партнер. Возьми отпуск и езжай хоть в Антарктиду. Гейл? Ее зовут Гейл? Не замужем?

Лерой помолчал, раздраженный, а затем сказал —

– Разведена.

– Счастливый сукин сын ты, Лерой. Убирайся.