5
Действительно, Настя уже ждала меня. На третьей скамейке, как и договаривались. При виде меня она вскочила, потом села, поправила подол коротенького розового платьица. Я подошёл к ней и зачем-то поклонился. Она не смогла сдержать улыбки, я улыбнулся ей в ответ своей глупости. Обстановка более или менее разрядилась.
– Вань, привет.
– Я… – начали мы в голос, переглянулись и захохотали!
Она смеялась так звонко, игриво и задорно, что не смеяться с ней вместе было просто невозможно! Я присел к ней на скамейку, и мы хохотали добрых пять минут. Это были самые счастливые минуты за сегодняшний день, а, быть может, и за всю мою никчёмную жизнь. Забылось всё плохое: задиристые соседи, ночные побои в туалете, постоянное недоедание, даже отсутствие родителей в тот момент меня как-то не особо огорчало. Мне просто было хорошо с ней. Вот так вот вдвоём сидеть на третьей скамейке и хохотать над чем-то, одним только нам известным. Наконец, мы оба успокоились. То ли испугались, что кто-то услышит наш звонкий смех, то ли исчерпали весь запас смеха на сегодняшний день. Странно, но мы перестали смеяться одновременно. Просто замолчали оба и всё.
Молчание затянулось. По Насте было видно, что она крепко задумалась, сведя брови на переносице и судорожно барабаня пальцами по коленкам. А я не смел нарушить это молчание и прервать её мысли. Я чувствовал, как ей тяжело начать первой, как нелегко на это решиться. Но всё-таки понимал, что сделать это должна она, иначе, зачем же она меня сюда позвала?
Наконец, Настя глубоко вздохнула, видимо, собралась с мыслями и начала разговор так:
– Вань, на самом деле, я позвала тебя сюда, чтобы попрощаться.
– Попрощаться? – не понял я.
– Да, именно так. Я знаю, что подслушивать нехорошо, но как-то раз, вечером, проходя мимо кабинета Андрея Валентиновича, я случайно услышала его разговор с какой-то женщиной. И, похоже, она хочет забрать тебя к себе.
– Странно, а почему именно меня?
– Насколько я поняла из их разговора, она посмотрела какую-то передачу, которую снимали про наш детдом, и ты ей очень сильно понравился!
Действительно, недавно один из центральных каналов сделал репортаж про наш детский дом, в котором показывались наши жилищные условия, ну и, конечно же, мы, дети. Помнится, я тогда ещё прочитал стихотворение собственного сочинения про маму, про то, как я её люблю и хочу быть рядом с ней. Видимо, эти строки и запали в душу той самой женщины.
– Но… Это так неожиданно.
– Вань, да что ты! Это же просто чудесно! Наконец-то ты обретёшь свою семью, свой дом, ты будешь самым счастливым человеком на свете!
Непонятно, какие чувства переполняли меня в тот момент. С одной стороны, и радость, и таинственное ожидание чего-то нового (вот оно: предвкушение чуда!), но, в то же время – тихая грусть и какая-то необъяснимая пустота. Возможно, от осознания того, что совсем скоро потеряю Настю и Андрея Валентиновича…
– Вань, ну ты что, совсем ни капельки не рад? – спросила Настя, увидев тревогу в моих глазах.
– Почему же? Я очень рад! Только вот как же… ты, – чуть ли не выдавил я из себя.
Настя поняла, что я хотел сказать. Она тяжело вздохнула и достала из кармана своего платьица цветочек, сделанный из розового, белого и зелёного бисера размером со спичечный коробок. Бисеринки красиво переливались на солнышке.
– Ух ты! Как красиво! Сама сделала? – зачем-то спросил я, хотя прекрасно знал, что Настя любит заниматься бисероплетением, регулярно посещает наш детдомовский кружок и её работы уже не раз занимали призовые места на городских и областных соревнованиях.
– Ага. Ты сохрани его, ладно? Пусть он напоминает тебе о ребятах, нашем детском доме и …обо мне. – Снова вздохнула она, и я заметил, как стали намокать её глаза.
Ну не могу я смотреть, когда другие плачут! Особенно девочки. Особенно Настя. Я не знаю, что делать в подобных ситуациях, теряюсь, одним словом. Поэтому в следующий миг я резко соскочил со скамейки, взял цветочек из тёплых Настиных рук, небрежно засунул его в нагрудный карман рубашки. Поблагодарил её, пробормотал что-то вроде: «Я тоже буду скучать» и стремительно зашагал в сторону корпуса, чувствуя инстинктивно, что Настя смотрит мне вслед и вытирает намокшие глаза платочком. Знаю, конечно, что поступил я тогда поспешно и глупо, не по-джентельменски как-то… А что мне оставалось делать? Подарить ей мне было нечего, да и оставаться там, видя её слёзы мне было не под силу. Конечно, я потом часто ругал себя за то, что не остался с ней рядом, не утешил, не попрощался, как следует и толком не отблагодарил за подарок, но именно в тот момент я бежал, не думаю ни о чём. Бежал как трус: от Насти, своей беспомощности и своего загубленного детства.