Глава IV
Прошло несколько минут, прежде чем незнакомец, только что восставший из мертвых, разжал пальцы на горле монаха. Он крепко стискивал горло обеими руками, но при этом лицо его было обращено к луне, чьи лучи заливали его до пояса. Казалось, что лунный свет придавал ему сил с каждым вздохом.
Но каким страшным было это лицо – со смертельно-бледным лбом и жуткими на вид глазами, который словно отражали лунный свет подобно тому, как он отражается от стекла.
Несчастный монах стоял на коленях, прижатый спиной к стволу дерева, на котором он до этого сидел. Лицо его было обращено вверх, глаза едва не вылезали из орбит, а руки конвульсивно сживали руки врага. Но силы покидали его по мере того, как враг становился сильнее. Капюшон свалился, и бритую голову монаха заливал лунный свет.
После наполненной смертью паузы фигура медленно разжала пальцы на горле монаха и отступила на шаг-другой, обозревая результат своих дел. Тело монаха осталось в той же позе, в которой он боролся за угасающую жизнь, и создавалось впечатление, будто его мускулы окаменели после смерти, но это ствол дерева оказывал ему достаточную поддержку.
– Мертв! – прошептала фигура. – Мертв!
Убийца перешел на открытое пространство, на которое беспрепятственно проникал лунный свет, и с этого места рассмотрел ужасное дело своих рук.
– Мертв… мертв! – снова прошептал он.
Это было несомненно, и все же оставалось тело монаха, и, если бы не наклоненная назад голова с устремленным вверх лицом, то легко можно было бы предположить, что умер он во время молитвы. Но все равно было очевидно, что стало причиной его смерти.
– У меня должна быть жертва, – пробормотал незнакомец. – И неужели я всегда обречен встретиться с муками смерти, чтобы ожить на таких условиях? Никогда не достичь возрождения без смертных муки, и почему? Потому что я никогда так не сумел получить добровольное согласие молодой и прекрасной девственницы? Тогда я смог бы на целый сезон избежать такой страшной альтернативы.
Некоторое время он покружил вокруг тела монаха, потом подошел и сел рядом с ним на ствол, погрузившись в размышления, но потом посмотрел на тело и сказал:
– Да, у меня есть план. Церковь предоставляла много жертв… так пусть она предоставит одну жертву мне. Церковь предоставит жертву и снабдит меня средствами для получения этого подношения. Отлично, так я и сделаю.
Он встал, еще раз обошел тело, затем приблизился к нему, явно приняв решение, и сказал:
– Я тоже стану монахом из святейшего ордена святого Франциска. Да, такое мне подойдет. Я возьму его рясу, теперь она послужит мне и легко введет в религиозный мир. Теперь я добрый монах Франциск. Моя ученость и святость велики, я широко известен, и спрос на меня велик. И воистину будет странно, если на таком дереве не окажется плода. Уверен, что я его заслужил.
Он ухватился за тело, стянул с монаха рясу и быстро в нее облачился, оставив тело лежать возле дерева. Отбросив свою одежду в сторону, он накрыл голову капюшоном и, взяв принесенный с собой посох, уже собрался уйти. Но тут ему в голову пришла внезапная мысль, он вернулся и стал обшаривать карманы монаха.
– Говорят, эти церковники никогда не путешествуют с пустыми карманами. И если у него есть золото, то оно может с равным успехом оказаться как у меня, так и у любого, кто пройдет мимо.
Он нашел два кошелька, которые дали монаху Фиаметта и Хосе, и кошелек само монаха. Кроме них нашлись письма и бумаги, который он сунул в карман, едва просмотрев.
– Они помогут мне успешно сойти за человека, которого я буду изображать. Я стану монахом. Я стану отпускать грехи и исповедовать бедные заблудшие души, и отправлять их в вечные путешествия.
Мерзкая и жуткая улыбка мелькнула на его лице, и, прихватив все, что он счел необходимым или ценным, он покинул это место.
Неподалеку от Неаполя, на небольшом расстоянии друг от друга, располагались два женских монастыря.
Одним из них был монастырь святой Марии Магдалины, а вторым монастырь святой Цецилии. Их разделяло мили полторы, или чуть больше – но это по дороге, а не по прямой линии.
Был уже поздний вечер, когда большой колокол в монастыре Марии Магдалины дал знать, что кто-то просит его впустить. Настоятельницу монастыря, женщину в возрасте, с гордым характером и немало склонную к личному комфорту, этот звон сильно раздосадовал, ибо обещал некие проблемы или неприятности.
– Так-так, – пробормотала привратница, сидевшая у очага. Она встала и подошла к воротам, разглядывая через железную решетку того, кто потревожил ее размышления и стремление к добрым делам, которым наградило ее провидение. – Ну, и что тебе нужно?
– Я бедный странствующий брат из ордена святого Франциска. Меня застигла ночная тьма, и я прошу крова и пищи.
– Друг и брат-францисканец, сейчас уже позднее того часа, когда мы открываем ворота для незнакомцев.
– Там, в Риме, совсем выжили из ума, – заявил монах, – раз для того, чтобы получить кров, нужно добраться до ворот святого дома до определенного часа. И как раз те, кому больше всего нужна крыша над головой, должны ждать на улице и помирать от холода.
– Ворота закрыты.
– Вижу.
– А ключи у аббатисы.
– И она не предоставит мне кров и пищу?
– Я не могу ее спрашивать.
– Значит, я должен буду оставаться за стенами до утра, а потом брести обратно в святой город, где я скажу, что их посланник не смог получить отдых и кров в этом монастыре.
– Ты пришел из Рима?
– Да. Так ты отказываешься передать аббатисе, что здесь недостойный брат-францисканец, который ждет, что его впустят?
Привратница не ответила, потому что была слишком возмущена, чтобы отвечать, но одновременно слишком испугана, чтобы отказаться исполнить просьбу монаха, ибо говорил он повелительным тоном, указывающим, что за его заурядной внешностью стоят некие важные персоны.
Поэтому она и пришла к аббатисе, первым делом высказав ей покорность и уважение.
– Госпожа моя, – поведала привратница, – там некий монах, который просит его впустить.
– Что ж, – отказала аббатиса, – мы не можем его впустить.
– Я ему так и сказала, но вы не поверите тому, что он сказал. Мол, святому пилигриму из Рима придется провести ночь у ворот, а потом вернуться в святой город и рассказать о нашем негостеприимстве.
– Он так и сказал?
– Так и сказал.
– Тогда впусти его.
– Впустить! – удивленно вскликнула привратница, широко распахнув глаза, и повторила: – Впустить?
– Да, сделай, чем он просит.
– Хорошо, – ответила привратница, – конечно. Все, что ваше святейшество прикажет, я исполню. Я сделаю, что вы велели.
И она вышла, чтобы выплеснуть свое раздражение наедине с собой, и одновременно не смея отвергнуть полученный приказ. Она вернулась к воротам, сняла внутреннюю перекладину, отодвинула засовы и повернула замок. Открыв ворота, она стала ждать, когда монах войдет.
– Заходи, – сказала она. – Чего стоишь – передумал заходить?
– Так я могу войти?
– А для чего я держу ворота открытыми? Для удовольствия?
– Нет, сестра. Полагаю, ты гневаешься, но если ты считаешь себя вправе злиться из-за того, что я стою у двери и причиняю тебе лишние хлопоты, то подумай о чувствах святого Петра, стоящего у райских врат, когда снова будешь стоять у ворот перед голодным и заблудшим грешником. Но все равно – мир этому дому.
– Аминь, – сказала привратница.
Тут подошла одна из монашек, посланная аббатисой, и сказала:
– Святой отец, когда вы отдохнете и поедите, наша аббатиса будет рада поговорить с вами.
– Я уже сейчас в ее распоряжении, – ответил монах.
– И вы не будете ни есть, ни отдыхать?
– Я никогда не устаю и не нуждаюсь в пище, когда меня ждет дело, хотя как-то касающееся религии.
– Но, святой отец, вашему телу нужен отдых.
– Его можно поддерживать только пищей духовной, если господь того пожелает, – возразил монах, истово перекрестившись.
– Наверное, у вас большие дары, святой отец!
– Не у меня, а у того, кто послал меня, – серьезно ответил монах.
– Тогда следуйте за мной, святой отец, и я отведу вас к аббатисе, которая будет рада поговорить с вами. Она хочет поговорить с тем, кто только что пришел из святого города, и вы можете рассказать ей новости от святого отца.
– Могу, сестра моя.
– Тогда идите сюда, – пригласила монашка и повела его к аббатисе, а монах пошел с ней рядом и вскоре скрылся с глаз тех, кто находился в привратницкой.