8
…Пока Валёк за столом увлечённо живописал мне морские пейзажи и корабельные нравы, та давняя школьная история снова ожила в моей памяти, но не разрешила до конца загадку характера моего друга. Сказать, что он это сделал из жалости к Богомолу нельзя, он его презирал так же, как и я. Сказать, что это было его бравадой?.. Как знать?
Говорят, вино развязывает языки – это верно. Но оно так завязывает беседу, что выпутаться из этой трясины можно только тогда, когда грохнешься чугунной головой о столешницу в полном забвении своего существования.
В тот день у нас с Вальком настоящего разговора не получилось: слишком быстро закончились все слова, остались лишь одни междометия…
Утром, вынырнув из ночного провала, на холодном крашенном эмалью льдистом полу с навязчивыми вопросами: «Где я?» и «Что я?» с удивлением обнаруживаю, выпавшего из моей настоящей жизни своего друга, рядом невозмутимо храпящего на рыжем от пыли ботинке вместо подушки.
«Ах, да! – хлопнул я себя по лбу, – так это же Валёк! Как же я сразу-то не врубился?! Ну, и посидели мы вчера! С этим надо кончать!» – и я по-старчески шмыгая ногами, подался на кухню.
Водочный и табачный перегар во рту надо было чем-то нейтрализовать. Поставил на плиту чайник. Взгляд, упавший на опустошённую посуду на столе заставил меня с остервенением передёрнуться: – нет, только не это! Кофе, слава Богу, ещё есть в тумбочке.
Друг, услышав мою возню, позёвывая, поднялся и уселся рядом на стул:
– Ну, что? Опохмеляться будем?
– Только не с утра! – запротестовал я. – Мы сейчас лучше кофейком полечимся…
– Ну, как скажешь! Заваривай покрепче и без сахара. От сладкого, говорят, диабет бывает.
Валёк пошарил, пошарил в своей безразмерной раскладной сумке и вытащил серебряную штучку, похожую на игрушечный с тонким станом самоварчик, только вместо краника самоварного тянулась из красной резины трубочка с мундштуковым наконечником из белой кости.
На мой молчаливый вопрос – что это? – Валёк довольно хмыкнул. Было видно, что вещицей этой он очень гордился.
– Раритет! У одного китаёзы в Хабаровске на золото выменял
– Ты что, на приисках лопатил? Откуда у тебя золото?
– Это у тебя нет! А у меня его, как у аравийского падишаха. Потом, как-нибудь расскажу. Давай лучше кальянчик посмолим. На опохмелку – незаменимая вещь! Сам увидишь. Сплошная левитация!
– Наркота что ли? Не, я этой дурью не балуюсь, с того самого раза, как мы с тобой маковое молочко гнали. Помнишь?
– Сказал тоже! У меня до сих пор хрящ на ушной раковине сломан. Ты-то тогда слинял, когда я твоему отцу подножку поставил. Вот он вгорячах мне ухо и оторвал. На, пощупай, до сих пор не срослось – Валёк повернулся ко мне боком, двумя пальцами сложил пополам большое, как морская раковина ухо. – Живой батяня-то? Я на него обиды не держу. Правильно он тогда нас, чертей, гонял. Крутой мужик!
– Нету отца, Валёк! Ушёл ниже уровня земли на два метра. От него теперь один холмик остался, да рябинка в ногах по осени костром полыхает…
Вот вспомнилось…
Дано это было. Так давно, что и не скажешь.
Учились мы с Вальком, кажется в седьмом или восьмом классе. Огород у нас был прямо за домом, на «задах», как тогда говорили. Небольшой огород. Всего восемь соток.
На семейную ораву нашу, все-таки пять человек детей, картошки едва хватало до весны.
Всю землю, даже и вокруг дома засаживали картошкой. Какие цветы? Какие лютики-маки?
Но матушка моя любила, чтобы на огороде всегда что-нибудь расцветало. Вот и посеяла однажды маковые зёрна. Горстку, да и ту – промеж грядок.
Когда мне пришлось картошку окучивать, я от недогляда посшибал почти все всходы мака, но какая-то часть осталась цвести буйным цветом.
И вот среди лета меж зелёных кустов картофельной ботвы, поднялись, и крылья раскрыли, как заморские бабочки, ярко-красные с чёрным обводом цветы, да такие, которые мне никогда не приходилось видеть.
Цвели дружно да опали быстро. Осыпались, обнажив и выставив напоказ, зелёные с рубчатыми шапочками головки тугие и плотные, похожие на плоды дурмана-белены.
Белену я знал. Попробовал однажды пожевать мелкие бледные зёрнышки, потом мать меня парным молоком дня два отпаивала. У меня в ушах всё какой-то гул стоял и голоса разные, резкие и крикливые, как будто радио в мозгу провели. Голоса разные, а слова одни: «Во саду ли, в огороде поймали китайца. Руки-ноги оторвали – голова болтается». И пена изо рта шла, словно пузырёк жидкого мыла выпил. Глаза от света резало так, что мне казалось, сто прожекторов на меня наставили, и все сто в одну точку бьют. Руки-ноги судорогой сводило.
Мать в голос плакала. Но потом – ничего. Радио в голове снова выключили и судороги отпустили.
Гадкое состояние! Неприятное! Поэтому я к маковым коробочкам никакого интереса и не проявлял. Растут, ну и пусть растут!
Время подошло огород пропалывать, от сорняков очищать. Отец уже второй раз сказал, что третьего раза не будет, если «бодылья» не подёргаешь. А на улице жара, на речку тянет поплескаться. Что делать? Позвал своего дружка с огородом управиться.
…
Ничего, перетёрли.
– Тащи махорку!
Махорка у отца всегда хранилась в печной горнушке. Как настоящий курец со стажем, отец любил, чтобы махорка всегда была сухой. А какой же ей быть в тёплой пазухе печи?! Как порох!
Конец ознакомительного фрагмента.