Глава 2
С утра небо подернулось серой пеленой низких облаков, и зарядил мелкий дождик. После тридцатиградусной жары, которая стояла всю первую июльскую неделю, это было даже приятно, но Николай Ковалев, высокий крепкий парень, двадцати семи лет от роду, программист по профессии и по призванию, не замечал ни дождя, ни прохлады. Он быстро шел по Новослободской улице и уже пять минут безуспешно искал и никак не мог найти туалет.
Вчера на даче у однокашника и хорошего приятеля, Вовки Асеева устроен был легкий пикничок с шашлыками, пивопитием и двумя милыми воспитательницами из выездного детского садика, который на лето располагался в близлежащих окрестностях. Вовка говорил, что дамы знакомы ему не первый год, вел себя он вначале одинаково раскованно с обеими, поэтому Николай не сразу определил, с какой из них ему приятелем предназначено устанавливать более близкое знакомство. Ему вообще-то сразу понравилась Люда, брюнетка с вьющимися длинными, до плеч волосами и светло-серыми глазами, сочетание для большинства мужиков просто убойное. Как оказалось, Володька не имел ничего против, он усердно ухаживал за смешливой кареглазой фигуристой хохлушкой Оксаной, которая в результате и осталась с ним на даче. А Николай пошел провожать Люду до территории детского сада, ей надо было, как она сказала, подменить ночную нянечку, к которой приехал муж. Да и как-то не подавала она никаких намеков на возможность перевода отношений в другую плоскость в первый же вечер. По дороге в процессе легкого трепа выяснилось, что у Оксаны с Володькой еще в прошлом году прошелестел легкий летний роман. Потом разговор как-то затих. В траве возле тропинки, по которой они шли, безостановочно стрекотали кузнечики, в ближнем перелеске кричала ночная птица. Ночь оказалась теплой, и хотя безлунной, но безоблачной, поэтому было почти светло.
Ворота в заборе, окружавшем территорию лагеря, закрывались в десять вечера. Зная это, Люда сразу направилась к заветной дырке, которая существовала в заборе, наверное, с момента его постройки. Расстались они без излишних церемоний, пожелали друг другу спокойной ночи, Николай отодвинул и придержал две полуоторванных доски, Люда легко скользнула в образовавшуюся щель, как проструилась. Тут на Николая что-то накатило, он окликнул ее и, просунув голову в щель в заборе, поинтересовался, не согласится ли она встретиться с ним в следующие выходные, и сказал, что передаст с Оксаной номер своего рабочего телефона. Люда рассмеявшись спросила, не с головой ли профессора Доуэля она имеет дело, но согласилась, пообещала позвонить в четверг и, еще раз пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись.
Пройдя полдороги до дачи, Николай понял, что пива было выпито много. Он остановился, дернул молнию на джинсах и окропил серебристую в свете еще не угасшей вечерней зари траву. Как всегда после этого наступила легкость и какое-то успокоение, и всю оставшуюся часть дороги он неотступно думал о Люде. Он был холост, периодически у него возникали романы той или иной степени сложности и длительности. В прошлом году он даже чуть было не женился, но когда дело подошло уже к обсуждению места проведения медового месяца (в качестве возможных вариантов рассматривались Венеция и Париж – зарабатывал он неплохо), Николай из случайного разговора узнал, что у невесты есть также альтернативный вариант и для него самого. Он тогда вспылил в разговоре с ней, разругался вдрызг, и в должность мужа его невесты вступил запасной жених. Николай неделю ходил в состоянии мутной злости на весь белый свет. Но все как-то на удивление быстро затянулось и заросло, и, встретив ее случайно через пару месяцев на дне рождения у общих знакомых, он даже, в шутовской правда форме, пожелал ей счастливой семейной жизни и кучу детишек, на что она в ответ ехидно пожелала ему кучу жен. Любви тут, пожалуй, и не было, была попытка устроить жизнь, стать в общее русло, наконец, обзавестись детьми. В последнее время Николай почему-то все чаще думал о сыне, о том, как они вместе будут строить модели самолетов, как будут ходить в походы, как научит его постоять за себя, у самого Николая был первый разряд по самбо, и, наконец, просто станут друзьями.
А любовь у него была, но вот об этом он старался не думать. Если бы можно, он стер бы кусок памяти, в котором хранились эти воспоминания.
Сразу после университета его на два года призвали в армию лейтенантом. Тут ему относительно повезло, служить пришлось в городке Мирный, который располагался возле космодрома Плесецк, и попал он в отдел новой техники, куда только-только пришли, пожалуй, чуть ли не первые в Союзе айбиэмовские эйтишные персоналки. Он сидел за компьютером не только в рабочие часы, но и большую часть свободного времени, часто даже и в выходные, вследствие чего быстро стал самым знающим специалистом отдела.
А потом приехала она, Нина. Ее мужа, на десять лет старше ее, перевели сюда с Байконура с повышением, по слухам он резво шел в гору. У них были двое детей, мальчики-погодки двух и трех лет. Нине, в отличие от большинства офицерских жен, повезло, она закончила мехмат и смогла устроиться на работу по специальности – программистом. Так она тоже попала в отдел новой техники.
Увидев ее в первый раз, все мужики отдела, что называется, сделали стойку. Ее нельзя было назвать красавицей, но как выразился большой знаток и ценитель поэзии и женщин майор Тимченко, «она неизъяснимой прелести полна». Однако кроме внешних достоинств Нина оказалась еще и умницей, так что через месяц уже консультировала все возрастающий отряд пользователей персоналок, которые отдел новой техники ставил на различных объектах космодрома. Поскольку Николай, несмотря на свое лейтенантское звание и статус двухгодичника, считался в отделе настоящим компьютерным гуру, то Нина часто обращалась к нему по тем или иным делам. Она вроде бы как-то даже и не замечала, что лейтенант Ковалев при общении с ней становится подобен компьютеру – на вопросы по технике отвечает ясно и четко, а при малейшей попытке с ее стороны поговорить о чем-нибудь, не имеющем отношения к работе, становится односложен в ответах, на глазах мрачнеет и ищет любой повод, чтобы закончить разговор и куда-нибудь уйти. Как-то после работы он играл с Тимченко на биллиарде в офицерском клубе, и мудрый майор в промежутке между партиями заметил ему,
– Коля, у меня создалось впечатление, что наша Нина на тебя глаз положила, да и ты к ней неравнодушен.
У Николая в этот момент радостно дрогнуло сердце, и он скиксовал при разбое пирамиды, чего с ним отродясь не случалось, играл он почти наравне с Тимченко, который считался одним из лучших игроков в клубе. Однако безжалостный майор продолжил,
– Но ведешь ты себя правильно, упаси тебя бог хоть на миллиметр к ней приблизиться. Муж ее, по слухам, крутенек. Армия, Коля, может человека в бараний рог скрутить и растоптать, так что потом и на гражданке сам себе мил не будешь. И девке жизнь испортишь, а у нее двое пацанов.
Может быть, все само собой и затихло, без каких-либо последствий, но для конструкторского отдела через подставной гражданский НИИ у американской фирмы закупили систему автоматизированного проектирования радиоэлектронной аппаратуры, и группа специалистов направилась в Москву для ее освоения. Задачей Николая и Нины была установка системы у конструкторов, поэтому они ехали только на неделю, чтобы познакомиться с процессом инсталляции. Перед отъездом в первом отделе всех усердно муштровали полдня, объясняя, чего можно и чего нельзя в общении с иностранцами, и заставили, под конец, выучить легенду, согласно которой они представляли телевизионный завод.
Лекции и практические занятия в Москве вели американцы, а в качестве переводчика, как оказалось, выступал тот самый однокашник Володька Асеев, на дачу которого он сейчас возвращался. А тогда, после лекций они решили заскочить в «Арагви», дабы отметить встречу, и Володька, всегда легкий в отношениях с женщинами, моментально уговорил Нину пойти с ними, да она, кажется, и сама была этому рада.
За столом Володька хохмил, рассказывал всевозможные истории из их бывшей студенческой жизни, всячески раздувая при этом роль, которую в них играл Николай. Пару раз он пригласил Нину потанцевать. Когда та вышла на пять минут, он тут же придвинулся к Николаю, поскольку громкая музыка мешала разговаривать.
– Коля, я тебя не понимаю. Такая женщина, и судя по всему, неровно к тебе дышит, а ты как дуб-отшельник дистанцию держишь.
– У нее, между прочим, муж и двое маленьких детей.
– Ого, брат, ты, как я понимаю, серьезно на нее запал. Ну, что ж, благородство, самопожертвование и все такое прочее, понимаю и уважаю, но ей богу жаль, тем более, что в той жизни она, похоже, не слишком счастлива.
После ресторана приятель быстро покинул их, сославшись на необходимость зайти куда-то, а Николай и Нина пошли вниз по Тверской. Начался мелкий сентябрьский дождик, Николай открыл зонт, и Нина, взяв его под руку, тесно прижалась к нему. Мысли у Николая путались, и он молчал, боясь разрушить эту нечаянно установившуюся между ними близость. Они свернули в какой-то переулок. Здесь, в стороне от живущей бурной ночной жизнью Тверской, было тихо и безлюдно. Нина вдруг остановилась, повернулась к Николаю, положила ему руки на плечи и приникла к нему. Он, машинально прикрывая обоих зонтиком от дождя, обнял ее свободной рукой и почувствовал, как мелко трясется ее спина под ладонью. Плачет, понял он.
– Ты что, Нина, что случилось? – тихо спросил он.
– Я так больше не могу, – всхлипывая, прошептала она, и всхлипы лавиной переросли в бурные рыдания, сотрясавшие все ее тело. Буря эта пронеслась и улеглась быстро, они пошли дальше, и Нина, по-прежнему всхлипывая, заговорила. Говорила она торопливо, временами бессвязно, перескакивая с одного на другое, как будто боялась, что этот момент больше не повторится, и надо успеть сейчас выложить все, что тяжелым грузом лежало на душе.
История ее оказалась проста и стара как мир, но легче от этого не было. Мать отказалась от нее после родов, выросла она в Новосибирске в детдоме. Окончив школу с медалью, поступила на мехмат местного университета. По распределению попала на Байконур. Как же – космос, романтика! На поверку романтика обернулась пыльным, продуваемым всеми ветрами панельным городком, который назывался просто и незамысловато – Ленинск. Вокруг на сотни километров простиралась голая степь, зимой покрытая снегом, а в остальное время скудной пожухлой от палящего солнца растительностью. Лишь на несколько недель в году по весне степь становилась маняще красивой, когда она представляла собой море цветов. Тогда хотелось брести по ней куда-то за горизонт или повалиться в цветы, раскинув руки. Но вот этого-то как раз делать и не рекомендовалось. Именно тогда наступал брачный период у змей, и это были не какие-то жалкие российские гадюки размером с пасхальную вербную веточку, а кобра и гюрза толщиной в человеческую руку, укус которых, особенно весной, почти гарантировал смерть. Увидев однажды такую метрах в пяти от себя, Нина зареклась гулять по степи.
О романтике напоминали только запуски ракет на космодроме. Тогда из степи накатывал далекий, постепенно замирающий рокот, от которого дрожали стекла в окнах. Небо, особенно, если это происходило ночью, озарялось ярким дрожащим светом, и очередное «изделие» устремлялось покорять Вселенную. Однако и этот кусочек романтики преподнес однажды неприятный сюрприз, когда ракета взорвалась, едва оторвавшись от стартового стола. В связи с неудачным направлением ветра, который гнал огромное ядовитое облако гептила к городу, объявили тревогу. К счастью все обошлось, а вдобавок неправильный ветер этот принес в Ленинск бравого подполковника космических войск, помощника одного из генералов, присланных заменить кое-кого из проштрафившегося руководства космодрома. Подполковник Романов был молод, умен, спортивен и недавно разведен. С Ниной он столкнулся, в прямом смысле этого слова, в фойе местного кинотеатра, когда она отходила от стойки буфета, держа в руках чашку кофе и тарелочку с пирожными. В результате пирожные оказались на полу, но взамен через два месяца Нине были предложены рука и сердце. Казалось, что сбывается главная мечта ее жизни. Сколько она себя помнила, все игры и разговоры с подружками в детдоме, особенно после отбоя, сводились к тому сказочному будущему, которое обязательно наступит когда-то. Сначала у всех это была мама, которая, конечно, скоро найдется, и тогда все будет хорошо. Потом место мамы, которая так и не пришла, занял Он, самый лучший, красивый, и чтобы обязательно носил на руках. Им всем хотелось любви, дома, семьи, и вот все это, казалось, лежало у ее ног. Конечно, она согласилась, почти не раздумывая, и, мечта, как казалось, начала сбываться. Квартиру в Ленинске им дали сразу же после свадьбы. Через десять месяцев родился первый сын, а еще через год – второй. Было тяжело управляться с обоими, хорошо, помогала пожилая соседка, жившая в соседней квартире. Но как раз в это же время пришло осознание того, что муж оказался совсем не тем человеком, которого, она видела в своих мечтах. Его в первую очередь заботила карьера, он твердо решил для себя, что станет генералом до сорока лет, и делал для этого все. У него не было друзей, потому что общался он только с нужными людьми. Для того, чтобы достичь цели, он должен быть в хорошей физической форме, и он четыре раза в неделю занимался гиревым спортом. Что бы ни случалось в семье, на первом месте должны были быть его интересы. Он считал, что у него должна быть лучшая жена и лучшие дети. Но это они должны были быть для него, а не наоборот. Вдобавок ко всему он оказался патологически ревнив. Ей с трудом удалось отвоевать право пойти на работу, когда его перевели в Плесецк, да и то только потому, что нашлась замечательная няня, которую им порекомендовал непосредственный начальник ее мужа. Он же уговорил его отпустить ее в Москву.
Николай молча слушал торопливый сбивчивый рассказ. Сознание его как бы раздвоилось. Одной половиной он жадно воспринимал Нинины слова, понимая, что эта исповедь предназначена очень близкому человеку, может быть любимому. Ему очень хотелось, чтобы оказалось именно так. А вторая половина сознания, как ни стыдно было ему это понимать, холодно оценивала варианты развития событий, и оценки эти не сулили ничего хорошего. Можно, конечно, очертя голову кинуться в этот любовный омут, а, если честно, то этого просто нестерпимо хотелось, но здравый рассудок предлагал подумать о дальнейшем развитии событий. И у него и у нее, как говорится ни кола, ни двора. Служить ему еще полтора года, и он понимал, что это время ему придется провести в каком-нибудь забытом богом месте, где вокруг станции телеметрии и барака для обслуживающего подразделения на десятки, если не сотни, километров вокруг не будет ничего кроме раскисшей болотистой тундры. Увезти ее на это время домой к своим родителям? Но мать явно воспримет в штыки невесть откуда свалившуюся невестку с двумя чужими детьми. Да и о чем говорить, они с Ниной еще и не прикоснулись друг к другу, а для того, чтобы нормально устроить все, нужно, чтобы они были женаты, то есть ей предстоит пройти процедуру развода с полковником Романовым. Учитывая же наличие детей, процесс этот в «самом гуманном в мире» советском суде мог затянуться минимум на полгода.
Николая как будто заморозили, он не мог ни сказать ничего, ни сделать. Нина, выговорившись, замолчала, вопросительно глядя на него. Так и прошла эта минута необычайной эмоциональной близости, когда можно было повернуть ход событий, когда любовь перевешивала все остальное. Наступило неловкое молчание. Нина смущенно высморкалась, торопливо комкая, убрала носовой платок и быстро пошла по направлению к Тверской не глядя на Николая. Он догнал ее, не решаясь дотронуться до нее, и все так же молча пошел рядом. Не выходя на Тверскую, она остановилась под фонарем, достала из сумочки зеркальце и бумажные салфетки и, подставляя лицо каплям дождя, смыла расползшиеся под глазами потеки туши с ресниц.
Так, ни слова не говоря друг другу и стараясь не встречаться взглядами, они доехали на троллейбусе до гостиницы. Когда они подошли к ее номеру и остановились перед дверью, оба одновременно хотели что-то сказать, встретились глазами и… Кто знает, что случилось бы дальше, по крайней мере, у них могла быть ночь, о которой можно было вспоминать, но из соседней двери вышел вдруг капитан из их группы. Нина моментально повернулась и, ни слова не говоря, вошла к себе. Николай, неловко поздоровавшись с капитаном, тоже пошел в свой номер на два этажа выше.
На следующий день Нина сидела на занятиях в другом конце кабинета и за весь день ни разу к нему не обратилась. А после занятий к Николаю подошел официальный руководитель их группы и сказал, что ему, Николаю, необходимо задержаться на неделю в Москве и в понедельник явиться в один из закрытых НИИ, где совместно с другими специалистами придется заняться неблаговидным делом – предстояло вскрыть защиту количества инсталляций американской системы. Официально она была закуплена для использования на одном предприятии, в то время как установить ее предполагалось почти в десятке НИИ и КБ, связанных с оборонной отраслью, что позволяло государству сэкономить несколько миллионов долларов. Нина уехала в Мирный одна.
Назначенный для выполнения взлома срок оказался излишне оптимистичным, и Николай вернулся на космодром только через две недели. Когда он пришел на работу, то его в первую очередь удивило, что встреченный им в коридоре сослуживец поздоровался с ним с каким-то смешанным выражением удивления, любопытства и сочувствия на лице, как будто бы хотел при этом сказать, – Ну что ж ты брат, как ты мог? Не ожидал!
В комнате на рабочем месте Нины сидел незнакомый лейтенант и читал руководство по инсталляции системы, которое Нина увозила с собой. Ни ее самой, ни принадлежавших ей вещей видно не было. В комнату заглянул майор Тимченко, – Ковалев и Исаев, к начальнику.
Незнакомый лейтенант поспешно встал и вышел, Николай двинулся за ним. Когда они вошли в кабинет начальника отдела, тот разговаривал по телефону. Нетерпеливым жестом он оборвал начавшего было по всей форме рапортовать о своем прибытии Исаева и махнул рукой в сторону стульев. Закончив разговор, он сказал.
– Знакомься, Ковалев, это наш новый специалист, лейтенант Исаев. Тебе дается две недели, чтобы ввести его в курс дела, после чего ты убываешь по новому месту службы.
Ошарашенный Николай молчал, ничего не понимая, потом спросил, – А как же Нина… Романова.
– Вольнонаемная Романова уволилась по собственному желанию. Исаев, свободен, а ты, лейтенант Ковалев, останься.
Когда Исаев вышел, полковник, барабаня пальцами по столу, хмуро сказал, – Тебя Тимченко предупреждал?
– О чем? – недоуменно спросил Николай, – А, да, конечно…
– Скажи спасибо, что ты после успешной работы на слуху у начальства, поэтому едешь не в какую-нибудь дыру вроде станции телеметрии на Чукотке, а в центр управления полетами в Подмосковье. И впредь рекомендую хорошо обдумывать свои поступки, особенно, когда от них зависит судьба другого человека.
Две недели Николай прожил как в тумане. Он несколько раз пытался позвонить днем Нине домой, но там никто не брал трубку. Всезнающий Тимченко сказал, что она с мужем и детьми уехала в санаторий в Сочи. Затем Николай отбыл на новое место службы и больше Нину никогда не видел. Сейчас все это тоже прошло и отболело, но иногда наплывало как наваждение, и он стряхивал это состояние, до одури нагружая себя какими-нибудь физическими действиями.
Добравшись до Вовкиной дачи, он не пошел в дом, чтобы не смущать стуками дверей и прочими шумами своего друга и его пассию, а устроился на широкой лавке в предбаннике старой баньки, подложив под голову накрытые полотенцем веники.
Сегодня же утром пришлось встать довольно рано, так как машина была в ремонте, приехал он к Володьке на электричке, и обратно предстояло добираться так же. Около двух часов пришлось простоять в прокуренном тамбуре забитого едущими на работу в столицу пассажирами вагона, и уже где-то на полдороге он почувствовал, как крутит у него в животе. На Савеловском вокзале первым делом бросился в туалет, слава богу, полегчало. Видимо то ли пиво оказалось несвежим, то ли достался ему плохо прожаренный шашлык. Ну, сейчас причина не имела значения, он уже опаздывал на работу. Николай сел на троллейбус, но стоило ему проехать пару остановок, как живот скрутило так, что он, расталкивая пассажиров портфелем, продрался через уже закрывающуюся дверь и выскочил на улицу. На Новослободской, как назло, поблизости туалетов не оказалось. Пришлось углубиться в старые кварталы, где, как он знал, часть домов, постройки еще чуть ли не девятнадцатого века, уже была выселена и частично снесена.
Под ногами хрустел битый кирпич. Посреди двора, образованного старыми трехэтажками, стоял огромный мазовский автокран со зловещего вида черным с побитыми боками шаром, свисавшим со стрелы на длинном тросе. Дизельный движок крана нещадно чадил сизыми вонючими выхлопами солярки, хотя обе кабины, водителя и крановщика оказались пустыми. Николай огляделся и быстро направился в единственный подъезд старой заброшенной трехэтажки, в которой вместо окон зияли пустые темные проемы. Двери в квартирах на первом этаже тоже напрочь отсутствовали. Николай заскочил в ближайшую, по привычке цивилизованного человека кинулся было в туалет, но в нос шибануло так, что он поспешно метнулся в одну из комнат и пристроился над просветом между двумя половицами. Спазмы, буквально выворачивающие наизнанку, шли один за другим. Так он просидел, наверное, минут десять, пока рези в животе не прошли. Хорошо еще, что в портфеле оказался старый номер спортивной газеты.
Когда Николай поднялся на дрожащих от слабости ногах и уже застегивал джинсы, он услышал, как несколько человек прохрустели по битому кирпичу во дворе и зашли в тот же подъезд.
Строители, наверное, – мелькнуло в голове у Николая. Он великолепно понимал, что ничего криминального не совершил, не он первый побывал здесь со столь неприглядной целью, да и сами строители вряд ли куда-то далеко бегали по нужде. Но все равно, чувство какой-то вины перед незнакомыми людьми слегка свербило внутри, как у первоклассника, который первый раз пришел в школьный туалет, где двери с кабинок давно уже сняты, и вот ему при целой толпе сверстников надо присесть по-большому, как на сцене, на бетонном возвышении, в которое вделан унитаз. Мало кто при этом способен почувствовать себя артистом и с блеском исполнить старую как мир роль.
Николай помедлил, ожидая, что строители пройдут либо выше, либо в другую квартиру, но шаги приблизились, и в дверном проеме возник здоровенный небритый жлоб в мятом пиджаке на голое тело, в потрепанных трениках и старых кроссовках, причем из обеих торчали большие пальцы ног, похоже через специально вырезанные дыры. Из-за спины жлоба выглядывали еще двое. Один маленький, кругленький, одетый в желтый строительный комбинезон, второй – длинный, ростом со жлоба, но в отличие от него тощий как сосиска. Худобу его не скрывал даже просторный потрепанный зеленый, похоже, хирургический костюм, болтавшийся на нем как на водопроводной трубе.
О, блин! – сказал маленький, – Смотри, мужики, никак у нас гости, да еще с портфелем. Небось, интеллигент! Щас он нам мораль прочитает.
Какие нахрен гости, – неожиданным басом отозвался тощий. – Ты понюхай, он в хате насрал! Ну-ка, Гриня —подтолкнул он жлоба в спину, – объясни интеллигенту что к чему.
Ща! – прохрипел жлоб. —Ща трохи поучим!
Он, тяжело ступая, направился к Николаю.
– Стой, мужики! – крикнул Николай, понимая, что ситуация оборачивается в опасную для него сторону. – Даю пятьдесят долларов в качестве моральной компенсации, и расходимся.
Он вытащил из кармана джинсовки зеленую бумажку, которую утром как раз собирался поменять в обменнике возле своего офиса, помахал ею перед носом замершего как собака на стойке жлоба, и осторожно отошел на пару шагов назад.
– Ни хрена себе! – возмутился тощий, – Ты, можно сказать, душу нам своим дерьмом испакостил, а хочешь бумажкой отделаться. Гриня, начисти ему чавку, да посмотри, что у него там еще в карманах есть!
Жлоб опять двинул вперед, а за ним, как пехота за танком, не опережая, но и не отставая, пристроились два соратника. Николай, помня, что лучшая защита – нападение, подскочил к Грине. Тот, от души размахнувшись, запустил кулак в голову Николая. Попади он, тут бы и кончился жизненный путь программиста Коли Ковалева. Но сработали закрепленные пятью годами занятий самбо рефлексы. Николай присел, и, когда ядреный Гринин кулак, могуче рассекая воздух, как ракета пронесся над его головой, он правой рукой быстро ухватил Гриню за лацкан пиджака, сильно дернул его на себя, выводя из равновесия, одновременно еще глубже подсел, левой рукой ухватил переднюю ногу противника и, с трудом поднимаясь, провел классическую «мельницу». Гриня глухо ухнул, приземляясь спиной на кучу кирпича, что-то у него внутри громко екнуло и булькнуло, как если бы там был бурдюк с водой, и Гриня затих, словно бык на арене корриды, когда у него уже торчит из загривка шпага тореадора.
Николай, подхватив портфель, бросился к выходу. Оставшиеся без тяжелого прикрытия пехотинцы порскнули в стороны, как зайцы от волка. Но недооценил их Николай. Тощий, уходя с его пути, подхватил с пола половинку кирпича и с поворота, развернувшись пружиной, как метатель диска, запустил ему вслед. Кирпич глухо хрястнул в затылок, и Николай, замерев в бегу, осел на подогнувшихся ногах и упал на спину.
Маленький с опаской уже подвигался к нему, когда его окликнул тощий, который сидел на корточках над жлобом.
– Бля буду, Банан, Гриня копыта отбросил!
Маленький кинулся к нему, склонился над Гриней. Вдвоем они тормошили его, хлопали по щекам, но недвижим был Гриня, как куча кирпича, на которой он лежал.
Осиротевшая парочка подошла к Николаю. Они порылись в карманах и кроме полтинника нашли еще триста долларов, поскольку в пятницу в офисе Николая была еженедельная получка. Банан открыл портфель, вытряхнул его, но там кроме пластиковой папки-уголка с бумагами и пары толстенных книг на иностранном языке ничего не оказалось. Банан на всякий случай тряхнул каждую из книг, держа обеими руками за переплет, отбросил их в сторону, потом вытряхнул бумаги из папки, белые листы усеяли пол. Затем он наклонился над Николаем, потрогал его.
– Слышь, Хирург, а этот ведь, похоже, тоже готов.
– Вот это ни хрена себе! А че делать-то? Участковый же нас срисовал, когда мы сюда шли.
Троица бомжей квартировала в пустом доме уже третью неделю. Рынок, расположенный рядом, возле метро Новослободская, какое-никакое, а пропитание давал. Стояло теплое сухое лето, квартал был тихий, жильцы из ближайших домов выселены, благодать, да и только Идиллию омрачал только участковый Семеныч, который, несмотря на близкую пенсию и опустевший квартал, бдительно нес службу. Троицу он засек быстро, припер к стенке, когда они ужинали вареной курицей, которую им послала в этот день удача в лице зазевавшегося лоха на рынке. У Грини и Хирурга имелись даже паспорта, которые Семеныч и изъял, сказав, что вернет в любую минуту, при условии, что они после этого исчезнут с глаз его долой. Но место было хорошее, никто их особо не беспокоил, и троица медлила выполнять условие коварного участкового, пути с которым у них все же периодически пересекались.
Может, закопаем? – предложил Хирург.
– Да, блин, двоих ты до вечера закапывать будешь, особенно Гриню, тут тебе не поле, кругом асфальт, да кирпич. Опять же строители тут.
– Слушай, Банан, твою мать, ты же вроде как механизатором в колхозе работал?
– Ну, дак чего?
– С автокраном разберешься?
– Чего разбираться-то, работал я на них.
– Давай тогда этой хреновиной пару раз по дому трахнем, их завалит и все дела. А мы паспорта у участкового заберем и смотаем. Все равно ведь сегодня собирались из-за сноса куда-нибудь переселяться. На Гринин фотографию с твоей рожей переклеим, у меня есть тут один знакомый возле Савеловского вокзала, сделает, а потом мотнем куда-нибудь подальше, деньги есть сейчас.
– А строители придут?
– Да ты что, они за получкой побежали, а потом мимо магазина не пройдут. Их еще час, небось, не будет. Давай быстро, перетаскиваем жмуров к стене, чтоб получше завалило!
Пристроив недвижные тела поединщиков, деловая парочка рысцой поспешила к автокрану. Банан влез сначала в кабину шофера, переключил там что-то. Затем сел в кабину крановщика. Хирург взялся осуществлять общее руководство, встав под стрелой перед кабиной. Он как дирижер махнул рукой влево, и стрела крана послушно пошла за взмахом руки, за ней с отставанием лениво потащился чугунный шар. Так понемножку Банан раскачал его на полную амплитуду стрелы и троса. Когда шар достигал крайних точек размаха, колеса с этой стороны автокрана слегка отрывались от земли. Кран переваливался с одного бока на другой как корабль на волнах, поскольку боковые опоры знатный механизатор Банан выдвинуть забыл. Но даже в крайней точке шар не касался стены дома, чуть-чуть не доставал, буквально считанные сантиметры.
Движок крана тарахтел как нанятый, перекрывая все звуки в округе, поэтому Хирург, улучив удобный момент, когда все четыре колеса крана встали на землю, подтянулся на руках, ухватившись за кабину, и прыгнул на край дверного порожка, благо дверь у кабины вообще отсутствовала. Укрепившись на порожке, он проорал в ухо напарнику – Слышь, Банан, трос немного страви на обратной отмашке, а то не достает. И как можно быстрее стрелу к дому разворачивай, чтоб вдарило как следует!
Банан выпустил метр троса, когда стрела в очередной раз шла от дома, и от души, до отказа рванул рычаг поворота стрелы в обратную сторону. Чугунный шар с глухим треском вломился в стену дома между первым и вторым этажами и исчез в туче пыли. Автокран повело вслед за шаром, он встал на два колеса, и мгновение стоял так, словно не решаясь двигаться дальше. В этот момент дом как-то надсадно крякнул и осел в районе пролома. Старая двускатная крыша прогнулась в середине, дом был похож сейчас на старую больную птицу, в последний раз расправившую крылья перед тем, как упасть на землю и умереть. Кран рухнул на бок, двигатель заглох, и во дворе наступила тишина, правда, тишина городская, представляющая собой ровный шумовой фон от сотен машин, движущихся по соседним улицам.
– Едриж твою в кочерыжку! Ну, ты и козел!
С этими словами из кабины вылезла длинная тощая фигура Хирурга, сейчас уже в непонятно какого цвета одеянии. За ним на четвереньках выползал обхаянный механизатор широкого профиля. Они подошли к родимому подъезду. Войти внутрь не представлялось возможным, часть стены первого этажа рухнула отдельными блоками кирпичей, штукатурка местами отвалилась, обнажив решетку серой дранки, а местами висела на этой дранке. Над всем этим месивом угрожающе нависли надломленные балки деревянного перекрытия второго этажа.
– Ну, теперь тут хрен кого найдешь, – нарушил молчание Банан. – Давай почистимся и к Семенычу. Скажем, что Гриня за билетами ушел, возьмем документы и слиняем. У меня в Савелове кореш, у него в сарае перекантуемся, да и сейчас можно на грибах деньгу зашибить.
Прохрустели шаги по двору, две серые фигуры, одна низкая, другая высокая исчезли между домами, и опять наступила тишина, нарушаемая только какими-то скрипами, тресками, шорохами в полуразрушенном доме, потревоженные части которого пытались обрести хоть какое-то равновесие, чтобы просуществовать тот недолгий отрезок времени, который им оставался.
Дом в свое время был построен Петром Свечниковым, купцом первой гильдии, которому кроме этого дома принадлежали еще штук пять таких же, расположившихся по всему району вплоть до Бутырки. Строил он основательно, – дубовые перекрытия, кирпичные стены чуть ли не метровой толщины, которые хорошо держали тепло зимой и давали прохладу летом. Дом строился как доходный, было в нем около десятка неплохих квартир, в которых жили приличные господа, среди них числились даже помощник начальника Бутырской тюрьмы и бухгалтер известного магазина Мюра и Мерилиза. Жить бы в этом доме купеческим жильцам, поживать, да деньгу наживать. Но пришел семнадцатый год и прикрыл все купцовы дела. В водовороте тех дней пропал и Петр Свечников и все его жильцы. А дом приютил, обогрел и вырастил в своих, теперь уже коммунальных квартирах не одно поколение совсем других людей, которые и не знали, кто его построил, и кто тут раньше жил. Сейчас и они все поразъехались, и пришла пора дому умирать, хотя и крепок он был. Но напоследок дом сослужил еще одну службу.
Николай очнулся, открыл глаза, но ничего не увидел. Кругом царила кромешная тьма. Он сделал попытку протереть глаза, но с ужасом ощутил, что не чувствует левой руки. Жутко ломило затылок, очень хотелось пить. Правой рукой он попытался определить, что же случилось с левой. Оказалось, что на ней лежал тяжелый кирпичный блок, который ему с большим трудом удалось чуть-чуть отклонить от себя. Подвинувшись всем телом, он вытащил зажатую руку из-под кирпичей и начал разминать и массировать ее сверху вниз. Он помнил, что у него болел живот, что он зашел в какой-то двор, где стоял автокран. Вспоминался какой-то здоровенный мужик, который почему-то угрожал ему, Николаю, но все остальное тонуло как в сумраке.
Рука начала отходить, сначала по ней побежали мурашки, превратившиеся в остро-зудящее, до нетерпения, ощущение, когда он попытался пошевелить пальцами. Потом от плеча к запястью пошла теплая волна, и, наконец, он почувствовал пальцы. Слава богу, кости оказались целы, а ноги свободны, только сильно болело ушибленное чем-то колено.
Николай сел и попытался наощупь определить, где же он находится. Вытянув руки, он нащупал над головой деревянную балку, на которой лежал огромный цельный кусок стены. Ему повезло, что балка одним концом легла на пол, а вторым осталась держаться на уцелевшей стене, и что она выдержала вес части другой, упавшей стенки.
– Как шалаш у Ленина в Разливе, – почему-то мелькнуло у него в голове. Немало сам подивившись пришедшему на ум сравнению, он прополз в ту и другую сторону своего укрытия и понял, что основательно завален. Начал разбирать завал с одной стороны, но опять наткнулся на цельный кусок стены, даже пошевелить который он был не в состоянии. Пришлось попытаться выбраться в другую сторону. Здесь дело пошло лучше, небольшие кирпичные блоки и прочий мусор он отбрасывал за спину, и через полчаса работы впереди открылся просвет. Глаза сразу заслезились от яркого света, снаружи уже вовсю сияло солнце, хорошо в кармане лежал носовой платок. Еще через пять минут, отвалив наружу с помощью ног наиболее крупные куски упавшей стенки, он выбрался в уцелевшую часть комнаты возле углового окна. Аккуратно забравшись на подоконник, осторожно сполз во двор. Ноги и руки дрожали, он присел на какую—то доску и расслабился.
Увидев лежащий на боку автокран, он сразу вспомнил, что же собственно произошло до того, как он потерял сознание. Тут он произвел ревизию содержимого своих карманов и понял, что остался без денег. Бумажник он еще в пятницу с утра оставил дома, машина была в ремонте, после работы сразу собирался за город, поэтому одел джинсу, а в джинсовой куртке с бумажником неудобно. Получка растворилась вместе с бомжами. В принципе до офиса недалеко, три остановки на троллейбусе, но он не мог себе позволить появиться там в таком виде, все-таки представительство одной из крупнейших американских компьютерных фирм. В метро тоже не сунешься, милиция или заберет или выгонит наверх. Тормознуть бомбилу, с которым можно было бы расплатиться, взяв деньги дома, в таком виде не получится. Тут он с досадой вспомнил, что в прошлый четверг посеял где-то кредитку. Пропажу обнаружил, сразу же выйдя из магазина, где ей и расплачивался, вернулся обратно, но кассирша сказала, что карточку он взял. Николай смутно помнил какого-то невзрачного парнишку, вертевшегося рядом с ним при получении портфеля из камеры хранения, но того тоже нигде не было видно. Из расположенной рядом с магазином телефонной будки, он позвонил в банк и сообщил о потере карточки, но восстановить ее обещали только через две недели. Тогда он обошелся теми, деньгами, что были дома, а на работе попросил в бухгалтерии, чтобы ему временно выдавали зарплату наличными.
Сейчас же он нашел тысячу рублевой бумажной мелочи в заднем кармане джинсов, на поездку домой с двумя пересадками на троллейбус и автобус хватало. В переходе купил три талончика и вскоре благополучно оказался в уже почти родном Алтуфьеве. Было уже около часа дня. Позвонив на работу, он договорился об отгулах на три дня, благо такая возможность имелась. Помывшись и по мере возможности обработав ободранную местами кожу и на ощупь смазав перекисью ссадины на затылке, принял пару таблеток снотворного и активированный уголь, с трудом проталкивая в горло с помощью кружки воды шершавые, как наждачная бумага таблетки, и благополучно вырубился до утра.