ГЛАВА 3
Целых три невыносимых дня мама в суматошном волнении из-за долгожданного возвращения Гарри приказывала заложить ландо и мы ездили в Чичестер выбирать обои для его комнаты. Журнал, который читала мама, в то время рекламировал китайский стиль, так что мама и я без конца рассматривали разнообразных драконов, пока моя голова не начинала гудеть от скуки. Уже целых три долгих дня раннего лета, когда на глазах становится теплее и теплее, где-то у реки меня ждал Ральф. А мне пришлось провести их в мануфактурных лавках Чичестера, выбирая то новое покрывало для постели Гарри, то парчовые драпировки для его комнаты.
Вся эта суматоха возникла только из-за Гарри, из-за его возвращения домой. Когда я попросила для себя тоже новые занавески и драпри, мама удивленно вздернула брови.
– По-моему, это лишнее, – ответила она несколько туманно. И этим было все сказано. Не стоит расходов – делать приятное своей дочке. Не стоит труда украшать комнату для той, которая все равно скоро оставит свой дом.
Я ничего не ответила. Но я завидовала каждому пенни, истраченному на Гарри. Я завидовала каждому доказательству его незаслуженного превосходства. Но я ничего не говорила.
Насколько я знала моего брата, все это доставит ему удовольствие только на одну неделю, а потом он просто перестанет замечать эту китайскую мишуру. Но, помня его добросердечие, я не сомневалась, что мама сторицей будет вознаграждена за свои хлопоты одной из его чудесных добрых улыбок. Однако награды за мои мучения в магазинах, пока мама, разыгрывая принцессу, долго колебалась, выбирая образцы, я не ждала. Хуже всего было то, что я чувствовала себя больной.
Я ничего не рассказывала маме, чтобы избежать ее расспросов. Когда я натягивала на руки перчатки, я отчетливо видела, как дрожат мои пальцы. Хуже всего, что мой живот внезапно начинала сводить судорога, словно от внезапного страха. Я ничего не могла есть. Хорошо, что мама была так занята, иначе она обязательно заметила бы, что я ограничиваюсь одними завтраками. Когда я перебирала бархат в одном из магазинов, я внезапно вспомнила бархатную кожу Ральфа и мои колени вдруг подогнулись. Я упала в кресло, сердце билось как сумасшедшее. Я никак не могла перевести дыхание и только думала: «Как же сильно я, должно быть, заболела».
К концу третьего изнурительного дня покупок мы возвращались домой. Небо переливалось золотом и перламутром. Ландо было забито коробками с шелками, атласом, одеялами и драпировками. Завтра должны были привезти парчу, обои и несколько предметов замечательно уродливой мебели, которая превратит обыкновенную английскую спальню Гарри в какое-то подобие китайской пагоды.
По дороге домой мама пребывала в блаженном настроении, а я восседала как мадонна, наслаждаясь мягким вечерним воздухом вайдекрской весны. Запах придорожных цветов щекотал нам ноздри, по обочинам дороги цвели желто-зеленые цветы позднего первоцвета, чуть подальше виднелись голубые колокольчики, издали похожие на капельки воды. Черные дрозды выводили свои печальные трели, будто пели о любви, а когда мы подъехали к дому, я вдруг услышала громкое «ку-ку».
В тени большого тиса стоял Ральф. Когда мы поравнялись с ним, наши глаза встретились и мы оба замерли. Мне показалось, что я внезапно ослепла. Мои внутренности сжались, как от смертельного ужаса, перешедшего затем в радость, и я улыбнулась Ральфу, будто это он принес мне весну, синие колокольчики и щебет птиц. Он поклонился навстречу ландо, но не сдернул шапки, как делали обычно наши слуги, и его глаза не отрывались от моих. Его лицо порозовело и озарилось медленной, ласковой улыбкой. Мы медленно проехали мимо, но – о! – как быстро для нас. Я не стала оглядываться, но чувствовала на себе его взгляд, пока мы не повернули за буковую рощу.
На следующий день возчики – да благословит их Бог! – потеряли колесо от телеги и не смогли привезти товар. Маме не терпелось засадить меня за подрубание занавесок, но ей пришлось отложить это на завтра. Завтра мне предстояло целый день сидеть взаперти, подшивая эти ужасные занавески с кошмарными драконами. Но сегодня я была свободна. И целый день представал передо мной во всем великолепии. Я переоделась в новую зеленую амазонку, только на прошлой неделе доставленную папиным портным, и особенно тщательно причесалась, надев такую же зеленую шляпку. И вот я уже на моей миленькой Белле скачу в сторону старой мельницы, вот мы уже пересекаем каменный мост. На берегу лошадь свернула направо, и я пустила ее в галоп по следу, идущему вдоль берега.
Фенни разбухла от весенних дождей и сейчас вся кипела и крутилась новенькими водоворотами, что вполне соответствовало моему настроению. На буках уже шелестела первая нежная и блестящая листва. Птицы щебетали как оглашенные. Весь мир Вайдекра трепетал от ожидания весны и любви, все вокруг, включая мою новенькую амазонку, было зеленым, как сама жизнь.
Ральф сидел у реки, прислонившись к поваленной сосне и крутя в пальцах какую-то палочку. Он обернулся на звук копыт и улыбнулся без всякого удивления. Этот юноша казался мне такой же частью моего любимого Вайдекра, как и эти деревья. Мы не договаривались о встрече, но она не могла не произойти. Ральф, сидя у реки, притягивал меня к себе так же неизбежно, как водоворот затягивает упавшую ветку.
Я привязала Беллу к высокому кусту, и она тут же принялась щипать траву. Под моими шагами захрустели прошлогодние листья, и вот я уже стою, ожидая чего-то, перед Ральфом.
Он поднял голову и улыбнулся, щурясь от сияния весеннего неба за моею спиной.
– Я скучал по тебе, – неожиданно сказал он, и мое сердце подпрыгнуло, как будто от испуга.
– Я не могла уйти из дома, – сказала я.
Мне пришлось спрятать руки за спину, чтобы Ральф не видел, как они дрожат. Но в глазах стояли слезы, и я не могла унять дрожь моих губ. Я спрятала руки, никто бы не догадался, как дрожат мои колени под зеленой юбкой, но мое лицо было открытым, как будто меня застигли во сне… Я рискнула взглянуть украдкой на Ральфа и увидела, что он пристально на меня смотрит. Его легкое доверие ко мне ушло. Он был напряжен, как будто видел перед собой ловушку, и дышал неровно, как после бега. Неожиданно я шагнула вперед и погладила его густые черные волосы. Мягким непредсказуемым движением он схватил мою руку и рывком усадил меня рядом с собой. Положив обе руки на мои плечи, он вглядывался в мое лицо с таким выражением, как будто колебался между желанием убить меня и желанием поцеловать. Мысли мои смешались. Я отвела глаза, не в силах больше смотреть на него.
И тогда опасное, дикое выражение ушло из его глаз, и он тепло улыбнулся мне.
– О Беатрис, – прошептал он протяжно.
Его руки соскользнули с моих плеч на талию, и он стал нежно целовать мои глаза, веки, губы, шею. Затем мы долго сидели рядом друг с другом, моя голова лежала на его плече, а он крепко обнимал меня. Мы ни о чем не думали, не отводя глаз от реки.
Мы мало говорили, поскольку были все-таки деревенскими детьми. Когда поплавок его удочки дрогнул и ушел под воду, Ральф резко подсек леску, а я подставила ему шапку для пойманной рыбы так же быстро и уверенно, как делала это в детстве. Собрав сухие листья и обломанные ветки, мы разложили костер, и, пока Ральф чистил форель, я разожгла его. Я мало ела за эти три дня, и поджаристая корочка форели показалась мне необыкновенно вкусной. Конечно, она была немного сырая, но кто бы стал заботиться о таких вещах, поджаривая свою собственную форель из своей собственной реки на костре из своих собственных сухих листьев. Поев, я вымыла руки и губы в воде и откинулась назад, прижавшись к Ральфу, а он опять крепко обнял меня.
Молодых леди, потомков знатных фамилий, конечно, предупреждают о регулярных недомоганиях, болезненной потере невинности, о тяжести родов. Ограничиваясь намеками и недомолвками, мама ознакомила меня с обязанностями жены, включая рождение наследника, и подчеркнула, что эта задача весьма болезненна и неприятна. Возможно, это так. Возможно, совокупляться с незнакомым вам человеком, выбранным для вас вашими родителями, лежа в старинной фамильной кровати и чувствуя при этом ответственность, возглагаемую на вас знатным происхождением, – возможно, это и неприятно. Но я знаю наверняка, что обниматься с любимым под деревьями и небом Вайдекра, ощущать всем телом пульс своей земли – это счастье.
Мы сплетались вместе, как неопытные, но веселые зверьки. Неожиданно во мне поднялось странное, необъяснимое и неожиданное чувство, восторг наслаждения, я задыхалась и плакала на плече Ральфа.
Потом мы лежали вместе, тесно прижавшись друг к другу, как переплетенные пальцы ладони. Вскоре мы заснули. Проснулись мы замерзшие, с затекшими конечностями. К моей спине пристали ветки и листья, а на лбу Ральфа отпечаталась красная полоса от палки, на которой он лежал. Мы кое-как оделись и обнялись, чтобы согреться, так как быстрые весенние сумерки уже протянули длинные тени от кустов и деревьев. Затем Ральф поднял меня на руки и перенес в седло. Мы обменялись теплым, не нуждавшимся в словах взглядом, и я повернула лошадь к дому. Я мечтала о горячей ванне и хорошем обеде. Я была божественно счастлива.
Наши почти безмолвные страстные встречи длились всю весну и раннее лето, когда дни становились все жарче и длиннее. Заботы о ягнятах, о стельных коровах, о посевах позволяли мне отсутствовать целыми днями. Если я успевала справиться со своей работой, я была вольна делать что захочу. Ральф знал много укромных мест в лесу, гораздо больше, чем когда мы были маленькими, и иногда мы проводили время там, а иногда на старой мельнице. Вылупившиеся, а затем подросшие птенцы были невольными свидетелями нашей любви. А мы слушали, как их голодный писк день ото дня становился все громче и громче, и наконец увидели, как они первый раз вылетели из гнезда. Это было единственное, что я запомнила от того времени.
Переход от весны к лету, казалось, был бесконечным в этом году. Сама земля старалась продлить наше счастье, получше спрятать нас в роскошно пенящейся зелени. Погода стояла изумительная. Отец даже сказал однажды, что это, должно быть, чье-то колдовство, чтобы урожай созрел поскорее.
Да, несомненно, это было колдовство. Мне казалось, что Ральф проходит по нашей земле как юный темноволосый бог, делая ее обильной и плодородной, а наша страсть и наша любовь заставляют ярче светить солнце, а ночью выманивают на небо яркие чистые звезды.
Мы становились все опытнее, даря друг другу все более и более острые наслаждения, но нас никогда не покидал какой-то странный страх. Даже когда мы лежали вместе у подножия высоких, раскидистых, уходящих в небо буков или прятались в папоротниках, я не переставала изумляться чуду нашей любви. Мы позволяли друг другу все, что только могли вообразить, с нежностью и смехом, едва дыша от волнения. Мы часами лежали нагими, разглядывая и лаская друг друга.
– Тебе приятно, когда я делаю так? А так? А вот так? – спрашивала я, в то время как мои пальцы, лицо, язык исследовали каждый дюйм его тела.
– Да, о да!
Нас волновало чувство близкой опасности. Однажды мы случайно встретились в нашем саду, когда Ральф принес на кухню зайца, а я в это время рвала розы для мамы. Я обернулась, увидела его, и маленькая корзинка с розами мгновенно упала из моих рук. Не обращая никакого внимания на открытые в доме окна, Ральф шагнул ко мне, взял меня за руку и повел в беседку. Он крепко сжал меня в объятиях и, безразличный к тому, что мнет мое нарядное шелковое платье, стал целовать мою грудь. Мы оба задыхались от невыразимого волнения. И тут мы рассмеялись и все никак не могли остановиться, в восторге от нашей неслыханной дерзости, от того, что мы любим друг друга в разгар дня, перед окном маминой гостиной, прямо в нашем саду.
В мае был мой день рождения. Я проснулась ранним утром, разбуженная пением птиц в нашем саду, и первым долгом подумала не о дорогих подарках от мамы и отца, а о том, что может подарить мне Ральф.
Мне больше не спалось. Я вскочила с кровати, и, пока, умываясь, плескала водой себе в лицо, перед окном раздался долгий тихий свист. Одетая в одну ночную рубашку, я выглянула в окно и увидела Ральфа, счастливо улыбавшегося мне навстречу.
– С днем рождения, – громким шепотом сказал он, – я принес тебе подарок.
Я спрыгнула с подоконника, подбежала к своему туалетному столику и схватила клубок пряжи. Как принцесса из сказки, я спустила ее из окна, и Ральф привязал к ней крошечную ивовую корзиночку. Я осторожно подтянула ее наверх и поставила на подоконник рядом с собой.
– Это что-то живое? – в изумлении спросила я, услышав шуршание листьев внутри корзиночки.
– Еще какое живое, оно даже царапается, – ответил Ральф и показал длинную красную царапину, идущую от локтя.
– Это котенок! – предположила я.
– Ну нет, котенок – это не для тебя, – беззаботно ответил Ральф. – Это кое-что поинтереснее.
– Тогда маленький львенок, – сказала я и быстро улыбнулась, услышав смех Ральфа.
– Открой и взгляни, – посоветовал он. – Только осторожно.
Я проделала маленькую дырочку в крышке и осторожно заглянула внутрь. Меня встретил подернутый дымкой, разгневанный взгляд, идущий прямо из вороха взъерошенных перьев. Это был детеныш совы, забившийся в уголок корзинки и навостривший на меня свои крохотные когти. При этом из его широко открытого розового клюва вырывался громкий и сердитый писк.
– О Ральф, – вздохнула я в восторге и посмотрела вниз.
Лицо Ральфа сияло любовью и торжеством.
– Мне пришлось лезть за ним на самую верхушку высоченной сосны, – сказал он с гордостью, – хотелось подарить тебе то, что не подарит никто другой. И чтобы это принадлежало Вайдекру.
– Я назову ее Кенни,[6] – сказала я, – потому что совы очень умные.
– Не очень-то она умная, – насмешливо ответил Ральф. – Мы чуть не упали вместе с дерева, когда она меня поцарапала.
– Я всегда буду любить ее, потому что ее подарил мне ты, – говорила я, разглядывая блестящие глаза совенка.
– И любовь, и мудрость, – продолжал поддразнивать меня Ральф, – не слишком ли это много для одной маленькой совы?
– Спасибо тебе, – от всего сердца поблагодарила я его.
– Выйдешь попозже? – поинтересовался он.
– Я постараюсь, – пообещала я, глядя вниз на Ральфа. – Приду на мельницу сразу после завтрака. – Повернув голову, я услышала начинающуюся на кухне возню. – А теперь мне пора идти. Увидимся на мельнице, и еще раз спасибо за подарок.
Мы решили держать Кенни в одной из нежилых комнат нашего огромного дома. Ральф научил меня кормить птенца сырым мясом, завернутым в мех, и ухаживать за перьями на его грудке.
В то лето Ральф взбирался ради меня на любое дерево, он готов был на любой риск. И я тоже все могла бы сделать для него. Или почти все. Была одна вещь, на которую я никогда бы не пошла. И если бы Ральф оказался умнее или был менее влюблен в меня, ему бы это о многом сказало. Я никогда бы не взяла его в свою постель. Ральф мечтал лежать рядом со мной там, в хозяйской кровати, под темным резным изголовьем, с подушками, неохватными, как ствол взрослой сосны. Но я не могла. Как бы я ни любила нашего егеря, он никогда не ляжет со мной в постель сквайра Вайдекра. Я старалась уклониться от этой просьбы, но однажды, когда мама с отцом уехали с визитами в Чичестер, а слуги получили выходной, Ральф прямо попросил меня об этом и встретил безоговорочный отказ. Его глаза потемнели от гнева, и он один ушел в лес ставить капканы. Скоро он забыл об этом единственном моем отказе. Будь он поумнее, он запомнил бы его на все то золотое, нескончаемое лето.
Но оно не было нескончаемым для мамы, которая считала дни, оставшиеся до возвращения из школы ее дорогого мальчика. Она даже расчертила специальный календарь, повесила его на стене своей гостиной и отмечала в нем дни семестра. Я наблюдала за этим без всякого интереса. Не имея ни опыта, ни желания, я подрубала занавески и помогала вышивать драконов на покрывале новой спальни. Несмотря на мое неумение, извивающийся хвост глуповатого чудовища был закончен вовремя, и оно скоро разлеглось на кровати в ожидании нашего наследного принца.
Дождались мы его первого июля. Едва услышав стук колес приближающегося экипажа, я, хорошо помня мамины инструкции, побежала за ней. Она позвала отца из его оружейной мастерской, и мы успели выстроиться на крыльце, когда экипаж, описав плавную кривую, подкатил к парадному входу. Папа радостно приветствовал Гарри, по-мальчишески выпрыгнувшего из коляски. Мама тоже бросилась к нему. Я держалась позади, с некоторой обидой, завистью и даже чувством страха в сердце.
Гарри очень изменился за этот последний семестр. Он сильно повзрослел и теперь предстал перед нами худощавым, но стройным молодым человеком, довольно высокого роста. С открытой улыбкой он поздоровался с отцом, тут же заключившим его в медвежьи объятия. Он поцеловал мамину руку, потом чмокнул поочередно в обе щеки, но не стал долго обниматься с ней. Затем, ко всеобщему удивлению, он оглянулся, отыскивая кого-то, и его яркие голубые глаза засияли еще больше, когда он увидел меня.
– Беатрис! – воскликнул он и в два прыжка перемахнул ступеньки. – Какая же ты стала хорошенькая! И какая же взрослая! Но мы можем еще поцеловаться?
Я с улыбкой подставила ему для поцелуя лицо, но, почувствовав его губы на моих щеках и легкое покалывание его подбородка, смутилась.
Мама метнулась к нему и повела его в дом; отец, не обращая внимания на ее воркование, громко расспрашивал Гарри о том, как он доехал и не голоден ли он, и они все оставили меня одну, на солнцепеке у входной двери, как будто я уже не принадлежала к их семье и их дому.
Между прочим, вспомнил обо мне именно Гарри. Оглянувшись, он поманил меня в гостиную:
– Беатрис, пойдем с нами. Я привез всем подарки.
Мое сердце дрогнуло в ответ на его улыбку и протянутую мне руку. И, поднявшись по ступенькам, я спокойно вошла в дом, надеясь, что Гарри, может быть, и не станет выставлять меня отсюда, а, наоборот, сделает этот дом еще приятнее для меня.
Все ближайшие дни прошли под знаком обаяния Гарри. Каждой горничной, каждой хорошенькой дочке арендатора досталась веселая улыбка молодого хозяина. Появившиеся в нем самоуверенность и достоинство завоевывали ему друзей, где бы он ни появлялся. Он был обаятелен и хорошо знал это. О своей красоте он тоже хорошо знал.
Мы веселились, потому что теперь мне приходилось смотреть на него снизу вверх.
– Ты лучше не задирай меня, сестренка, – смеясь, говорил он.
Он все так же много читал, два из его многочисленных сундуков были заполнены книгами по философии, стихами, пьесами. Но теперь он уже вырос из своих детских болезней, и книгам было не удержать его взаперти. Мне даже стало стыдно, что я сама так мало читала. Я, возможно, и знала о земле больше, чем когда-либо узнает Гарри, но в книгах совершенно не разбиралась. И мне становилось стыдно, когда Гарри, упомянув о прочитанном, вдруг говорил: «Беатрис, ты это, конечно, читала. Эта книга есть в нашей библиотеке. Я нашел ее, еще когда мне было шесть лет».
Некоторые его книги были посвящены сельскому хозяйству, и далеко не все они оказались глупыми.
Этот новый Гарри стоял сейчас на пороге возмужания. Слабое здоровье было забыто. Только маму беспокоило его сердце. В глазах остальных он выглядел высоким стройным юношей, с сильными руками, ярко-голубыми глазами, застенчиво и одновременно насмешливо подтрунивающим над хорошенькими горничными. Но над всеми его чувствами по-прежнему властвовал Стоули. Его имя звучало чаще остальных в гостиной и за обедом. Мама хоть и имела собственное мнение о Стоули и его окружении, но старалась помалкивать и не перечить своему обожаемому сыну, который хвастался тем, что он правая рука этого незаурядного юноши. С каждым его рассказом «банда» Стоули становилась все более и более опасной, а дисциплина в ней все более и более суровой. Гарри был в ней вторым, но это не спасало его от гнева полубожественного Стоули. Скорые расправы командира, его суровые наказания, нежное прощание с ним детально описывались мне в наших доверительных беседах.
Гарри страшно скучал по своему герою. В первые недели пребывания дома Гарри писал каждый день письма, расспрашивая о новостях в школе и в «банде» Стоули. Сам Стоули ответил один или два раза весьма неразборчивым почерком. Еще Гарри пару раз написал другой мальчик, причем в своем последнем письме сообщил, что теперь он является правой рукой их обожаемого командира. В этот день Гарри выглядел подавленным, он на все утро куда-то ускакал и даже опоздал к обеду. Хотя Гарри был очень приятным спутником, теперь я не могла так свободно встречаться с Ральфом, где нам вздумается. Дни проходили за днями, и я все более и более нетерпеливо воспринимала вечную опеку брата. Я никак не могла избавиться от него. Мама приглашала его попеть с ней, отец ждал, что они вместе поедут в Чичестер, а он неизменно выбирал только меня в качестве своей спутницы. Ральфу приходилось проводить дни в ожидании, а я – я просто сгорала от желания.
– Каждый раз, как я вывожу лошадь из конюшни, он непременно оказывается тут как тут, – жаловалась я Ральфу в один из едва улученных моментов, стоя с ним у дороги. – Куда бы я ни направлялась, он едет за мной следом.
Живые темные глаза Ральфа светились интересом.
– Что это он так преследует тебя? Я думал, ваша мать пришпилила его к своим юбкам.
– Я не знаю, – зло отвечала я. – Раньше он никогда не уделял мне столько внимания. Просто невозможно от него избавиться.
– Может быть, он хочет тебя? – оскорбительно предположил Ральф.
– Не будь дураком, – огрызнулась я. – Он мой брат.
– Ну и что. Понимаешь, может, он узнал в своей школе об этих делах, – настаивал Ральф. – Может, у него была там девушка и он привык смотреть на вас оценивающе. Он видит, к примеру, что ты хорошенькая, вполне взрослая и горячая девушка. В конце концов, он так долго не был дома, что отвык воспринимать тебя как сестру и знает только, что рядом с ним живет девушка, которая хорошеет с каждым днем и выглядит вполне созревшей для всех удовольствий, которые может ей подарить мужчина.
– Чепуха, – отрезала я. – Просто ему следовало бы почаще оставлять меня одну.
– Это он там? – спросил Ральф, указывая на приближающую фигуру всадника.
Мой брат, тонкий, широкоплечий, в коричневом костюме для верховой езды, прекрасно сидевшем на его юношеской фигуре, приближался к нам. Он выглядел полной копией моего отца, только в более молодом возрасте. Он унаследовал горделивую осанку, общительность и всегдашнюю готовность к улыбке. Но доброта Гарри была его собственной.
– Да, это он, – быстро ответила я. – Будь осторожнее.
– Здравствуйте, сэр, – почтительно произнес Ральф и снял картуз.
Гарри приветливо кивнул.
– Я подумал, почему бы нам не покататься верхом вместе, – сказал он. – Давай поскачем галопом вон к тем холмам.
– Отлично, – ответила я. – Это Ральф, сын Мэг, наш егерь.
Казалось, какой-то черт нашептывал мне представить их друг другу. Но брат едва взглянул на Ральфа. Тот стоял, ничего не говоря, но внимательно его разглядывая. Для Гарри Ральф был просто пустым местом.
– Поехали? – спросил Гарри, улыбаясь.
И тут, как удар грома, до меня дошло, какая пропасть разделяет Ральфа и меня, пропасть, о которой я совсем не думала в дни нашей любви. Гарри, моя плоть и кровь, просто не замечал Ральфа, потому что тот был слугой. Люди, подобные нам, были окружены сотнями и тысячами слуг, которые не значили ровным счетом ничего; их мнения, любовь, страхи и надежды не имели для нас никакого значения. Мы могли брать в расчет их жизни, а могли и не брать. Это зависело полностью от нас самих. Они не имели никакого выбора. Впервые увидев Ральфа рядом с моим изящным, великолепным, сидящим на чудесной лошади братом, я пришла в ужас от позора, и воспоминания о недавних весенних днях нахлынули на меня, как ночной кошмар.
Мы повернули лошадей и ускакали. Я чувствовала, как глаза Ральфа провожают нас, но теперь это наполняло меня не радостью, а стыдом. Я скакала неловко, чувствуя свою спину, и моя кобылка, как будто понимая это, беспокоилась и прядала ушами.
Конечно, я была гордой, но я все-таки была еще молодой и чувственной, а со дня нашего последнего любовного свидания с Ральфом прошло уже много дней.
Сейчас наш путь пролегал по той дороге, где я впервые, еще маленькой девочкой, увидела панораму Вайдекра, – эти места мы с Ральфом особенно любили. Пока лошади скакали буковой рощей, перед моими глазами вставали долгие ленивые дни, которые мы проводили вместе в тенистых лощинах, сгорая от желания. Добравшись до вершины самого высокого холма, я увидела одно из наших любимых гнездышек в папоротнике. Мой стыд утонул в воспоминаниях о счастье.
Здесь, всего в нескольких ярдах от того места, где стоял сейчас мой конь, Ральф лежал как статуя, пока я нежно раздевала его и ласкала язычком и кончиками волос все его тело. Он стонал от желания и от усилий лежать неподвижно. В свой черед он нежно опрокидывал меня на траву и медленными, осторожными поцелуями, казалось, впитывал в себя каждый дюйм моего обнаженного тела. И только когда я буквально рыдала от желания, он брал меня.
Вспомнив, как я сгорала во влажном пламени наслаждения, я искоса взглянула на брата, недовольная тем, что он прервал мое лето с Ральфом, это чудесное лето, когда папоротники стояли вдвое выше нас и только летящий высоко в поднебесье сокол мог видеть нашу наготу.
Я вдруг сказала:
– Мне надо назад, Гарри. Я не совсем хорошо себя чувствую. Это один из моих обычных приступов головной боли.
Брат с удивлением посмотрел на меня. Я почувствовала легкое сожаление, что он так легковерен.
– Беатрис! Позволь, я провожу тебя домой.
– Нет-нет, – продолжала я притворно. – Не порти свою прогулку. Я поеду к Мэг и попрошу у нее целебного чая. Она так хорошо умеет его заваривать.
Не обращая внимания на его протесты и тревогу, я развернула лошадь и поскакала обратно. Я чувствовала, что Гарри провожает меня глазами, и старалась держаться в седле так, как будто каждый шаг лошади причинял мне неимоверную боль. Но, едва оказавшись под защитой деревьев, я выпрямилась и поскакала кратчайшей дорогой к домику Мэг. Ральф сидел у дверей, прилаживая к капкану пружину, его собака вытянулась рядом у его ног. При одном только взгляде на него мое сердце задрожало. Он услышал звук копыт и отбросил работу в сторону. Его улыбка, с которой он подошел к воротам, чтобы встретить меня, была легкой и радостной.
– Устала от своего высокородного брата? – спросил он. – Я чувствовал себя просто пылью на дороге, в сравнении с ним.
Я не улыбнулась в ответ. Контраст между ними обоими был слишком велик.
– Мы поскакали к холмам, – объяснила я. – Там столько наших с тобой мест. Я скучаю без тебя. Пойдем на мельницу?..
Он кивнул, как бы подчиняясь приказу, и улыбка ушла из его глаз. Я привязала кобылу к воротам и последовала за ним по тропинке. Едва за нами закрылась дверь, Ральф обернулся, обнял меня, как бы желая что-то сказать, но я потянула его вниз на солому и настойчиво попросила:
– Сделай это, Ральф.
Мой гнев и моя грусть растаяли, едва я почувствовала такое знакомое, но каждый раз новое наслаждение, поднимающееся внутри. Ральф грубо поцеловал меня, – я видела, что его переполняют гнев и боль, – затем рванул ворот моего платья. Дрожащими пальцами я торопливо расстегивала кожаные ремни его бриджей, пока он путался во множестве моих юбок под амазонкой.
– Возьми меня, – нетерпеливо простонала я и рывком стянула юбки через голову.
Обнаженная, я распростерлась под ним и задрожала от наслаждения под тяжестью его тела. Мы задыхались, как гончие после быстрого бега. Мои пальцы стискивали его ягодицы, заставляя его глубже проникать в меня. Краем сознания я слышала мои собственные, рвущиеся из груди рыдания в такт нашим движениям. Затем неожиданно дверь распахнулась, и белая стена сияющего солнечного света буквально обрушилась на нас. На секунду мы замерли от ужаса.
В дверном проеме стоял мой брат, всматриваясь в темноту. Он непонимающе пытался разглядеть свою обнаженную сестру, пронзенную похотью и извивающуюся на грязном полу. Долю секунды никто не двигался, затем Ральф соскользнул с меня. Я откатилась в сторону, а мой любимый пытался прикрыть бриджами свою наготу. Никто не произносил ни слова. Казалось, что молчание длится уже целую вечность. Я выпрямилась, кое-как накинув на себя новую амазонку, но с обнаженной грудью, и смотрела на брата в каком-то ужасе.
Гарри издал всхлипывающий звук и с поднятым хлыстом бросился на Ральфа. Ральф был тяжелее и выше его, к тому же он участвовал в деревенских битвах с тех пор, как научился ходить. Он оттолкнул Гарри, и удар хлыста пришелся по рукам. Но следующим взмахом Гарри ударил его по лицу. Ральф вспыхнул от гнева, вырвал хлыст из рук брата, ударил его в живот и, подставив подножку, бросил на пол. Гарри упал на спину, и тяжелый пинок заставил его сложиться вдвое. Он вскрикнул. «Наверное, от боли», – подумала я и закричала:
– Ральф, не надо!
Но тут мой брат поднял голову с грязной соломы, и я увидела его ангельскую улыбку и странное выражение глаз. Кровь застыла в моих жилах при виде этого выражения блаженства на его лице, когда он лежал в грязи у ног Ральфа и рабскими глазами смотрел на моего любимого и кнут в его руке. Затем, не обращая внимания на окружающую грязь, он подполз к ногам Ральфа.
– Ударьте меня, – попросил он молящим голосом, – о, пожалуйста, ударьте!
Переглянувшись с Ральфом, мы поняли, что, кажется, выйдем сухими из воды. К тому же мне наконец стало ясно, почему Гарри выставили из школы доктора Ятли.
Несколько ударов кнута, которыми Ральф наградил Гарри, заставили того, содрогаясь от наслаждения, зарыдать. Будущий владелец Вайдекра, плача как ребенок, прятал лицо в грязной соломе на полу, его руки обнимали босые ноги батрака. Ральф и я смотрели друг на друга в молчании.
И это молчание продолжалось, казалось, все лето. Теперь мой брат не ходил за мною по пятам во время моих прогулок, не маячил возле конюшни, когда я запрягала свою лошадь, не сидел около меня в гостиной. Он неотступно следовал за каждым шагом Ральфа. Отец был доволен, что Гарри неожиданно стал проявлять интерес к нашей земле. Медленно мой брат изучал наши поля, речку, лес, доверчиво следуя за Ральфом, как его новый щенок спаниель. Пока Ральф проверял силки, разбрасывал приманку для дичи, устанавливал капканы, примечал лисьи и барсучьи норы, Гарри следовал за ним как тень, постепенно постигая то, что я узнала еще ребенком.
Я была наконец свободна от него, но, встречаясь с Ральфом в его молчаливом, но зорком присутствии, мы оба чувствовали кошмарную неловкость. И когда через несколько дней я, встав пораньше, пока Гарри еще спал, отправилась на свидание с Ральфом, мы даже не обнялись, как бывало прежде. Я испытывала холод и напряжение, Ральф же был сдержан и молчалив. Мне казалось, что в любую минуту может появиться Гарри и та ужасная сцена повторится. Я даже не решалась спросить Ральфа о моем брате. Что происходило между ними во время их долгих прогулок по поместью? Бывало ли, что Ральф заносил над моим братом свой кнут и… Нет, я не могла об этом спрашивать. Я не могла вообразить их вместе. Как бы меня это ни интересовало, у меня просто язык не поворачивался говорить на эту тему.
Наверное, мне полагалось ощущать ревность, но я ее не ощущала. Волшебное лето с Ральфом, юным темноволосым богом, кончилось. Оно кончилось для меня в тот жаркий день, когда Ральф снял свой картуз перед Гарри, а тот его даже не заметил. Мой любимый преподал мне науку наслаждения и научил меня держать мое сердце в узде, но для нас не было будущего. Он был одним из наших людей, слугой, а я была хозяйкой Вайдекра. И когда я охотилась с гончими, или ехала в нашей коляске в церковь, или прогуливалась по саду, я больше совсем не стремилась встретить Ральфа с его понимающей улыбкой. Это не было ревностью, я испытывала острое чувство касты, заставляющее меня ненавидеть эту, обращенную к моему брату, улыбку и содрогаться от злости при виде егеря, распоряжающегося наследником Вайдекра.
Поэтому я редко видела Ральфа в последующие недели, и он тоже не искал меня. Однажды, когда мы с мамой ехали в коляске в Экр, мы встретили его, и мне показалось, что в его бархатных черных глазах промелькнуло желание что-то сказать мне. Будто бы ему хотелось свободно поговорить со мной, высказать какую-то тайную мысль. Но он не стал торопить события.
Вскоре в нашем поместье участились случаи браконьерства. После эпидемии, случившейся весной, цена на баранину резко выросла, и теперь даже наши собственные арендаторы совершали набеги на наши вольеры с дичью. У нас пропадали фазан за фазаном, и каждый раз за столом Гарри расхваливал предусмотрительность и храбрость Ральфа.
У Ральфа действительно была опасная работа. Наказанием за браконьерство служила казнь через повешение, и люди, промышляющие им, были просто отчаянными. Многие из них становились убийцами, если сталкивались со сторожами, выследившими их. Ральф всегда держал свое ружье заряженным и носил с собой толстую палку. Его обязательно сопровождали две собаки: черная ищейка и щенок спаниель, трусившие с обеих сторон.
За завтраком, обедом и ужином мы непременно становились слушателями горячих разглагольствований Гарри о подвигах Ральфа в войне против браконьеров. Затем, когда Беллингс, наш сторож, заболел, Гарри предложил платить Ральфу дополнительно два шиллинга в неделю и назначить его сторожем, пока тот не поправится.
– По-моему, он слишком молод, – в раздумье ответил отец. – Может быть, лучше нанять на это время кого-нибудь постарше.
– Но никто не знает поместье лучше, чем Ральф, папа, – горячо возразил мой брат. – И хотя он молод, он уже вполне взрослый и силен как бык. Ты бы видел, как легко он кидает меня на обе лопатки, когда мы боремся. Не думаю, чтобы кто-то другой справился с этой работой лучше.
– Ну что ж, – согласился отец, – ты займешь место хозяина, когда меня не станет. И если тебе приятнее иметь молодого сторожа, то я не стану возражать и с радостью приму твой совет.
Я вскинула глаза на отца и тут же опустила их. Всего несколько дней назад папа спрашивал меня об этом. Тогда я, конечно, превознесла Ральфа до небес, поскольку обожала его. Но сейчас меня одолевали сомнения, что мы поступаем правильно. Мой брат буквально заглядывал ему в рот, и я не пропустила мимо ушей упоминание об их борьбе. Это напоминало историю со Стоули. Я боялась влияния Ральфа на импульсивное сердце Гарри, сама не знаю почему.
– Сегодня нужно пересчитать овец, – сказал отец, глядя через стол на нас обоих.
– Я пойду, – вызвался Гарри, – но только после обеда. Ральф нашел гнездо пустельги, и я хочу сходить за ним, пока курочка не принесла второй выводок.
– Лучше мне сходить, – возразила я, – у них может быть болезнь, а ты не узнаешь симптомов.
Папа прямо сиял.
– Я, кажется обзавелся двумя бейлифами вместо одного, – радостно сказал он маме. – Что скажете на это, мэм?
Мама тоже счастливо улыбалась. Все шло как нельзя лучше.
– Я думаю, надо пойти Гарри, – пропела она сладким голосом. – Беатрис пусть лучше нарежет в саду цветов, а после обеда мы можем отправиться в гости.
Мои глаза невольно обратились к папе за поддержкой. Но он и не взглянул на меня. Сейчас, когда его сын вернулся домой, наше легкое любовное товарищество стало ему не нужно. В его глазах светились гордость и любовь, когда он смотрел на своего стройного золотоволосого сына. Теперь перед ним был не маменькин сыночек, а будущий хозяин Вайдекра.
– Пусть едет Гарри, – бросил отец с бессознательной жестокостью. – Я поскачу с тобой, Гарри, и если ты на самом деле еще не знаешь симптомов овечьей болезни, то сейчас самое время их изучить. Вайдекр – это тебе не игрушка.
– Но сегодня я хотела туда отправиться, – мятежно продолжала я.
Папа поглядел на меня и рассмеялся, как будто нашел в этом нечто забавное.
– Ах, Беатрис, – он беззаботно махнул рукой, – теперь тебе надо становиться леди. Я передал тебе все, что знаю о земле. Наступила мамина очередь учить тебя заниматься домом. Научишься – и будешь управлять своим мужем везде: и в полях, и в гостиной.
Он опять рассмеялся, мама вторила ему тоненьким голосом, моя карта была бита.
После их возвращения Гарри пытался за чаем убедить отца, что Ральфа и Мэг следует переселить в лучший коттедж. Услышав это, я не могла сдержаться.
– Чепуха! – воскликнула я. – Ральф и Мэг прекрасно устроились. Они почти ничего не платят за аренду.
К тому же оба слишком ленивы для того, чтобы содержать хозяйство в порядке. Мэг просто не будет знать, что ей делать с хорошим домом.
Отец кивнул, но продолжал смотреть на Гарри. Он ждал его совета, ему важно было только его мнение. Мнение же дочери, независимо от того, права она или нет, не имело значения. Будущее принадлежало Гарри. Он был наследником.
Папа не стал меньше любить меня. Я знала это. Но я выпала из зоны его интересов. Я могла заниматься чем угодно: скакать верхом, играть на пианино, рисовать пейзажи, – это не меняло моего положения в доме. Я была дочерью, и мое будущее не было связано с Вайдекром.
Отец прислушивался к Гарри, а Гарри прислушивался к Ральфу. И насколько я знала последнего, он запросто мог использовать свое влияние в собственных целях.
– Ральф – важный для нас человек, – твердо сказал мой брат. Он приобрел спокойную уверенность, но не потерял мягкости голоса и манер. Он открыто мне противоречил, но даже не подозревал этого. – Будет просто позором потерять его. А я думаю, многие захотели бы иметь такого работника. И они согласились бы платить ему больше. Может быть, отдадим ему коттедж Тайков, когда умрет старик. Он как раз находится недалеко от вольеров.
Я просто взорвалась от гнева при виде глупости моего брата.
– Какая чушь! Этот коттедж стоит сто пятьдесят фунтов в год, и плата за наем для нового арендатора составит сто фунтов. Мы не можем бросаться такими деньгами. Лучше отремонтировать их домишко или перевести их в домик получше. Но коттедж Тайков! Об этом не может быть и речи.
– Беатрис, не забывай о приличиях, – автоматически сказала мама, даже не прислушиваясь к предмету спора.
Я не обратила внимания на это замечание, но кивок отца заставил меня замолчать.
– Я подумаю над этим, Гарри, – сказал он. – Ты прав, Ральф – хороший работник. Но Беатрис тоже права, коттедж Тайков слишком дорог для них. Конечно, им нужно что-то получше, чем та развалюха у ручья. Парень знает свою работу и хорошо ее выполняет. Я подумаю.
Мой брат кивнул и улыбнулся мне. В его улыбке не было торжества. Дружба с Ральфом добавила ему уверенности, но не высокомерия.
– Ральфу будет приятно, – добавил он безмятежно.
Тут я совершенно отчетливо поняла, чья это идея.
Аргументы и даже слова показались мне знакомыми. Да, мы с Ральфом были любовниками, но он в кулаке держал моего брата. Через него он мог влиять на отца. Насколько я знала Ральфа, его манило нечто большее, чем хорошенький коттедж Тайков. Он стремился владеть землей, и чем больше, тем лучше. Больше того, он хотел владеть нашей землей. Он здесь родился, здесь он собирался и умереть. Коттедж был только первой ступенькой, и я даже не могла вообразить, к чему еще он потянется, чем удовлетворится его голод. Я понимала это так ясно, потому что испытывала те же чувства. Я могла бы пойти на любое преступление, любой грех ради нашей земли. Со все возрастающим страхом я наблюдала за своим одурманенным, безвольным братцем.
Извинившись, я вышла из-за стола и, не слушая маминых возражений, побежала к конюшне. Мне необходимо было увидеть Ральфа, чтобы узнать, насколько велика его страсть к Вайдекру. Если он хочет его так же, как хочу его я, – этот безмятежный и прекрасный дом, роскошный сад, склоны холмов и серебряные песчаные тропинки, – тогда наша семья обречена. Неожиданно рядом со мной один из кустов зашевелился, и оттуда выглянула голова Ральфа.
– Ох, – едва выдохнула я, – как ты меня напугал.
– Тебе не следует ездить одной, Беатрис, – усмехнулся он в ответ.
Я направила лошадь прямо в гущу громадного куста, чтобы посмотреть, чем занимался Ральф. Оказалось, что он устанавливал там огромный капкан на человека – страшное оружие против браконьеров. Почти четыре фута шириной, сделанный из закаленного острого железа, он захлопывался в одно мгновение с ужасающим звуком, напоминавшим удар бича.
– Что это за орудие пытки! – воскликнула я. – Почему бы тебе не установить его на тропинке?
– Тропинка хорошо видна из моего дома, – ответил Ральф. – И браконьеры это тоже знают. А здесь, перед тропинкой, они проползают через кусты, чтобы подобраться к фазанам. Я сам видел их следы. Мне кажется, капкан явится для них неожиданным сюрпризом.
– Он может убить человека? – спросила я, рассматривая его ужасные зубья.
– Вполне, – спокойно уверил меня Ральф. – Хотя это зависит от случая. В больших поместьях на севере их устанавливают вдоль стен и проверяют один раз в неделю. Если в него попал человек, то за это время он истечет кровью и умрет. Но твой отец не позволяет таких вещей. Если сюда попадется счастливчик, то ему просто поломает обе ноги, если же не повезет и будет порезана какая-нибудь важная артерия, то он может умереть.
– Ты успеешь спасти его?
– Нет, – протянул он. – Ты однажды видела, как я перерезал горло оленю, помнишь, как быстро он истек кровью? Так же и человек. Но шанс остаться в живых все-таки есть.
– Ты бы предупредил свою мать, – предостерегла я его.
Ральф рассмеялся.
– Она убегает, едва увидит его, говорит, что он пахнет смертью. – Тут он искоса взглянул на меня. – Я сплю здесь один после обеда и ночью сторожу его.
Я проигнорировала этот намек, хотя по моей коже пробежали мурашки при воспоминаниях о длинных послеобеденных часах, проведенных в этом домишке.
– Ты подружился с Гарри? – спросила я.
– Он хочет освоиться в ваших лесах, – кивнул Ральф. – Хоть у него нет такого чутья, как у тебя, но со временем он станет отличным хозяином, особенно при хорошем бейлифе.
– Но у нас никогда не было бейлифа, – быстро возразила я, – в Вайдекре никогда не держали бейлифов.
Ральф, все еще стоя на коленях, кинул на меня долгий испытующий взгляд. Его глаза сверкали так же холодно, как зубья этого капкана.
– Почему бы следующему сквайру не обзавестись им? – протяжно переспросил он. – Особенно если бейлиф будет знать землю лучше, чем он сам. Может быть, бейлиф станет лучшим ее хозяином, чем сам сквайр. Разве такого не бывает?
Я соскользнула с лошади и бросила поводья на ближайшую ветку.
– Давай сходим к реке, оставь пока свою работу. – И я пошла вперед, издалека обходя капкан.
Ральф набросал на него листьев и направился за мной. Мы шли молча. Впереди журчала Фенни, наша чудесная речка, чистая, как лед в горах. Стоило хоть полчаса посидеть здесь с удочкой, и у вас уже набиралось полное ведерко угрей. Галька на берегу казалась на солнце золотой, а сама река текла, как струя серебра, с янтарными заводями в тени деревьев. Мы смотрели на нескончаемый поток воды и вдруг вместе вскрикнули: «Смотри-ка, форель!» – и тут же рассмеялись. Наши глаза встретились, и мы прочли в них одинаковую любовь к форели, реке и сладкой земле Суссекса. Мы улыбнулись друг другу.
– Я родился и вырос здесь, – сказал вдруг Ральф. – Мой отец работал на этой земле, и его родители работали, и их родители тоже. Я думаю, мне это дает какие-то права.
Речка что-то спокойно шептала.
Ствол упавшего дерева медленно покачивался у берега. Я ступила на него и уселась, свесив ноги в воду. Ральф прислонился к одной из ветвей и посмотрел на меня.
– Я знаю, что будет со мной, – спокойно сказал он. – Я не стану отказываться ни от этой земли, ни от удовольствий. Помнишь, как мы в первый раз говорили об этом?
Форель плеснула позади него, но он не оглянулся. Он смотрел на меня так же, как мой совенок по ночам: внимательно, как будто читая мои мысли.
– Одна и та же земля и одно и то же удовольствие для нас с тобой?
Он кивнул.
– Ты ведь все сделаешь, чтобы стать хозяйкой Вайдекра, не правда ли, Беатрис? Отдашь все, что имеешь, всем пожертвуешь, только бы остаться здесь, скакать каждый день по этой земле и иметь возможность сказать: «Это – мое».
– Да, – согласилась я.
– Но тебя отошлют отсюда, – сказал он. – Ты уже не ребенок. Тебя увезут в Лондон и выдадут за кого-нибудь замуж, а муж, возможно, даже увезет тебя в другое графство. Там все будет чужим. Травы будут пахнуть по-другому, земля будет другая. Молоко и сыр будут иметь другой вкус. Гарри женится на какой-нибудь высокородной девушке, и она станет хозяйничать здесь вместо твоей матери. Тебе еще повезет, если тебя пригласят сюда хотя бы на Рождество.
Я ничего не отвечала. Все это было правдой. Я часто представляла себе такую картину. Меня отошлют отсюда. Гарри женится. Вайдекр больше не будет моим. Мне придется жить где-нибудь в захолустье или, того хуже, в Лондоне. Я ничего не говорила, но в моей душе назревал страх.
Вся моя воля и вся моя страсть не могли спасти меня.
Ральф отвернулся от меня и стал смотреть на воду.
– Есть один способ остаться здесь и стать хозяйкой Вайдекра, – медленно проговорил он. – Это долгий и извилистый путь, но в конце концов мы получим все, к чему стремились.
– Каким образом? – спокойно спросила я.
Горечь одиночества сделала мой голос таким же тихим и медленным, как его. Ральф опять повернулся ко мне, и мы склонились друг к другу, как заговорщики.
– Когда Гарри наследует имение, ты останешься с ним. Он доверяет тебе не меньше, чем мне, – говорил Ральф. – Но мы обманем его, ты и я. Я буду обманывать его на ренте, на налогах, на земле. Я скажу ему, что надо платить больше налогов, и заберу себе разницу. Я скажу ему, что нам нужны новые особые семена, и возьму себе остаток. Или я скажу, что нам нужны новые племенные животные, и заведу себе стадо. Ты сможешь надувать его со счетами. На его жалованье слугам, расходах по дому, ферме, конюшне, пивоваренному заводу. Ты знаешь это лучше, чем я.
Он взглянул на меня, я кивнула в ответ. Да, я разбиралась в этом. Я принимала участие в управлении имением с ранних лет, когда Гарри еще учился в школе. По моим расчетам, действуя с Ральфом заодно, мы бы сделали Гарри банкротом за три года.
– Мы разорим его. – Голос Ральфа перешел в шепот, сливающийся с шепотом реки. – Ты можешь отделить себе приданое и установить над ним опеку лондонских стряпчих. Твое состояние будет в безопасности, а его мы сделаем банкротом. На деньги, которые я на нем заработаю, я куплю у него Вайдекр. И стану здесь хозяином, а ты станешь тем, кем стремишься быть, – хозяйкой самого прекрасного поместья и самого лучшего дома в Англии, леди Вайдекр, женой сквайра.
– А как же Гарри? – Мой голос был холоден как лед.
Ральф презрительно сплюнул в реку.
– Он просто глина в руках любого. Он может влюбиться в хорошенькую девушку или хорошенького мальчика. Может повеситься или стать поэтом. Он может жить в Лондоне или уехать в Париж. У него будет достаточно денег после продажи имения, он не будет голодать. – Ральф улыбнулся. – Он сможет навещать нас, если ты захочешь. Меня не волнует судьба Гарри.
Я улыбнулась в ответ, и мое сердце забилось быстрее от нахлынувшей надежды.
– Может, что-нибудь и получится, – сказала я нейтрально.
– Должно получиться, – ответил Ральф. – Я думал об этом много ночей.
Я представила его прячущимся в папоротнике, высматривающим браконьеров, но его пронзительные глаза видели не только их, но и неясные тени будущего, в котором не будет темных ночей. Вот он беседует с другими богатыми людьми после хорошего обеда, разглагольствует у догорающего камина о лености слуг, видах на урожай, некомпетентности правительства. Ему это пошло бы, к нему стали бы прислушиваться и соглашаться с ним.
– Этому может помешать одна вещь, – сказала я.
Ральф молча посмотрел на меня.
– Мой отец здоров как бык. Он вполне способен зачать завтра же еще одного ребенка и обеспечить его охраной и уходом. Кроме того, сейчас Гарри, может, и покорен тобой, но я сомневаюсь, что это продлится еще двадцать лет. Моему отцу сорок девять. Не исключено, что он проживет еще сорок лет. К тому времени, когда его не станет, я уже буду лет тридцать пять замужем за каким-нибудь толстым шотландцем и приобрету кучу детишек, а возможно, и внуков. А жена Гарри, кто бы она ни была, успеет подарить ему нескольких наследников, и они к тому времени тоже уже подрастут. Все, на что ты можешь рассчитывать, это коттедж Тайков, а все, на что могу рассчитывать я, это, – мой голос захлебнулся слезами, – это изгнание.
Ральф кивнул понимающе.
– Ты права, – подтвердил он. – Это проблема. Наш план должен осуществиться, но привести его в действие надо сейчас, этим летом. Пока Гарри слушает меня и восхищается тобой. Сейчас, пока мы оба хотим землю и друг друга. Я не хочу ждать, Беатрис.
Его глаза сверкали. Он был влюблен в меня и в мою землю – невыносимое положение для батрака. Но суровая реальность моей будущей жизни без Вайдекра тоже сулила безрадостные картины, она была полным контрастом тому, что обещал мне Ральф.
– Мой отец вполне здоров, – холодно произнесла я.
Последовала долгая пауза, в молчании мы как бы измеряли глубину решимости друг друга в достижении наших целей.
– Всякое возможно. – Слова Ральфа упали в это молчание, как камень падает в воду.
Я ничего не ответила, сравнивая ужас от потери моего восхитительного, моего обожаемого отца с ужасом потери Вайдекра, сопоставляя драгоценную жизнь такого жизнелюбивого и шумного человека с холодом и одиночеством моего изгнания, которое несомненно последует непосредственно за моим шестнадцатилетием. Я без улыбки смотрела на Ральфа.
– Возможны случайности, – пустым голосом сказала я.
– Это может произойти даже завтра, – так же бесцветно произнес Ральф.
Я кивнула. Как руки кружевницы, распутывающие клубок пряжи, мой разум исследовал путь, который через пропасть греха и преступлений привел бы меня к солнечной дороге обладания моим домом. Я соизмеряла, что ужаснее: потерять отца или собственное благополучие, – прикидывала, насколько Гарри влюблен в Ральфа и как далеко это может его завести; думала о моей матери и о том, что потеря отца сделает меня более уязвимой. Но снова и снова я возвращалась мыслью к безрадостной картине чужого северного замка. Она уязвляла мое сердце. Внезапно возникшее равнодушие отца также глубоко ранило меня. Он предал меня прежде, чем я даже помыслила о чем-то плохом. Я вздохнула. На все это находился только один ответ.
– Это должно получиться, – опять повторила я.
– Это должно получиться сейчас, – поправил меня Ральф. – Настроение Гарри может измениться через год, через пару месяцев. Если он, например, отправится в университет, мы оба потеряем власть над ним. Это должно случиться этим летом. Может быть, завтра.
– Завтра? – переспросила я в ужасе. – Ты говоришь, завтра? Что ты имеешь в виду?
Глаза Ральфа ничего не выражали.
– Да, – скупо повторил он. – Я имею в виду именно завтра.
– Почему так скоро? – изумилась я, чувствуя инстинктивное отвращение.
– А зачем ждать? – Ральф смотрел на меня. – Для меня ничего не изменится. Я верю в твое мужество, Беатрис. Если ты любишь Вайдекр, если ты хочешь жить здесь, если ты такая, как я думаю, – то зачем ждать?
Его глаза сузились, изучая меня. Я знала, что вместе мы способны на все. Без меня у него никогда бы не родился этот план. Без меня ничего бы не получилось. Без него я бы тоже ничего не могла сделать. Мы поддерживали друг друга, словно пара падших ангелов, которые ведут друг друга в ад. Я глубоко вздохнула, чтобы немного замедлить биение моего сердца. Под нами безумолчно журчала река.