Вавилон-Берлин. Часть I. Труп в Ландвер-канале (Фолькер Кучер, 2008)

28 апреля – 10 мая 1929

Интересно, когда они вернутся? Он прислушался. В темноте малейший шорох казался адским шумом, любой шепот превращался в рев, и даже тишина звенела у него в ушах. Все не стихающий гул и рокот. Он почти обезумел от боли. Надо было взять себя в руки, не обращать внимания на такой громкий звук капель. Капель, которые падали на твердую, влажную поверхность. Он знал, что это была его собственная кровь, капающая на бетон.

Он не имел понятия, куда они его притащили. Куда-то, где его никто не слышал. Его крики не выводили их из себя, они были к ним готовы. Подвал, предположил он. Или склад? Во всяком случае, это было помещение без окон. Сюда не проникал ни один луч света – виднелось лишь слабое мерцание. Последние частицы света, которые он мог еще видеть с тех пор, как, стоя на мосту, смотрел вниз на огни проходящего поезда, погрузившись в свои мысли. Мысли о плане, мысли о ней. А потом был удар и падение в темноту. В темноту, которая его с тех пор не покидала.

Он дрожал. Лишь веревки на локтевых сгибах удерживали его в вертикальном положении. Ноги больше не слушались его, их больше не было, они превратились теперь просто в сплошную боль, как и его кисти, которые бездействовали. Он вложил всю свою силу в плечи и попытался оторваться от пола. Веревка терла руки. Все его тело покрылось потом.

Картины сменяли одна другую, и он не мог вытеснить их из своей памяти. Тяжелое небо. Его рука, крепко привязанная к стальной балке. Звук треснувших костей. Его костей. Невыносимая боль. Крики, превратившиеся в единый оглушительный рев. Обморок. А потом возвращение из ночной темноты: боль, пульсирующая на самых крайних точках его тела, но не проникшая внутрь – ему удалось ее удержать.

Они сломали его наркотиками, которые уменьшили боль. Так они хотели добиться его уступчивости, и ему пришлось бороться со своей слабостью. Знакомый язык также размягчил его сердце. Но голоса звучали жестче, чем в его воспоминаниях. Значительно жестче. Холоднее. Озлобленнее.

Светлана говорила на том же языке, но как он звучал! Совсем иначе. Ее голос клялся в любви и раскрывал тайны, в ее голосе была доверительность и обещание. Да, она даже вновь оживила светлый город. Город, который он покинул. Он никогда не сможет забыть его, даже на чужбине. То место останется его городом, городом, который заслужил лучшего будущего. Его страной, которая заслужила лучшего будущего.

Разве не хотела она того же? Изгнать преступников, которые захватили там власть. Он вспоминал ночь, бессонную ночь в ее постели, теплую летнюю ночь, и ему казалось, что после этого прошла уже целая вечность. Светлана… Они любили друг друга и доверяли друг другу свои сокровенные мысли, соединив их в одну большую тайну, чтобы немного приблизиться к своим надеждам.

Все шло так хорошо! Но кто-то, должно быть, предал их, и они его похитили. А Светлана? Если бы только знать, что с ней стало! Кругом враги.

Они притащили его в это темное место. Он знал, о чем они будут его спрашивать, еще до того, как услышал вопросы. Он отвечал, но ничего не выдал. И они этого не заметили. Они были глупы. Жадность сделала их слепыми. Поезд был уже в пути, и они не должны были об этом узнать. Ни при каких обстоятельствах. План должен быть вот-вот исполнен. Он посмотрел им в глаза, прежде чем они нанесли удар, и увидел там жадность и глупость.

Первый удар был самым ужасным. Все, что было потом, лишь распространило боль дальше, по всему телу.

Уверенность в неизбежности смерти сделала его сильным. Он мог вынести осознание того, что никогда больше не сможет ходить, никогда больше не сможет писать и никогда больше не сможет прикоснуться к ней. Она была теперь только воспоминанием, и он должен был с этим смириться. Но и это воспоминание навсегда останется с ним.

Пиджак. Он должен добраться до своего пиджака. Хотя это почти невозможно. Там у него была капсула. Как и у всех, кто владел тайной, которая не должна была стать достоянием врага. Он среагировал слишком поздно и не распознал ловушку, иначе бы уже давно раскусил капсулу. Поэтому она все еще была вшита в подкладку его пиджака, который лежал там, на стуле, очертания которого он мог различить в темноте.

Они не надели на него наручники. После того как ему раздробили руки и ноги, его подвесили на тросе, чтобы было удобнее издеваться над ним, как только он вновь очнется от боли. Они не приставили к нему охрану – настолько были уверены, что никто не услышит его криков. Он знал, что это его последний шанс. Действие наркотика ослабевало. Боль станет невыносимой, и он, вероятно, снова потеряет сознание, если веревка не будет его больше удерживать. Как надолго? Мысль о подступающей боли превратилась в воспоминание о перенесенных муках, и у него на лбу выступил пот.

Выбора не было.

Сейчас!

Он сжал зубы и закрыл глаза, после чего вытянул обе руки, и локтевые сгибы потеряли свою опору – а вместе с ними и все его тело. Кашеобразное месиво, которое когда-то было его ногами, сначала коснулось пола. Он закричал еще до того, как рухнул торсом на бетонный пол, и вибрация от удара вновь усилила боль в кистях. Только не потерять сознание! Кричи, но оставайся на поверхности, не погружайся в небытие! Он скрючился на полу и задышал ртом. Колющая боль чуть отпустила. Он справился! Он лежал на полу и мог двигаться. А потом он пополз на локтях и коленях вперед, оставляя за собой кровавый след.

Довольно быстро он оказался у стула и зубами стащил вниз свой пиджак. Он жадно схватил его, зажал правым локтем и вцепился зубами в подкладку. Он дергал и рвал ее, и пронзавшая его боль придавала его действиям еще больше ярости. Наконец раздался громкий треск, и подкладка разорвалась.

Внезапно он безудержно зарыдал. Им овладели воспоминания – так хищная кошка хватает свою жертву и начинает ее трясти. Это были воспоминания о ней. Он никогда ее больше не увидит. Он знал это с тех пор, как они заманили его в ловушку, но именно теперь он неожиданно понял, как любил ее. Как сильно он ее любил!

Постепенно он успокоился и стал искать языком капсулу. Сначала он наткнулся на какой-то мусор и нитки, но потом нащупал гладкую и прохладную поверхность. Резцами он осторожно потянул капсулу из подкладки. Готово! Она была у него во рту! Капсула, которая всему положит конец! Торжествующая улыбка скользнула по его искаженному болью лицу.

Они ничего не узнают. Они будут взаимно обвинять в этом друг друга, потому что глупы.

Он услышал, как наверху хлопнула дверь. В темноте, напоминая удар грома, раздался какой-то шум, который стал постепенно затихать. Шаги по бетону. Они возвращались. Может быть, они услышали крик? Он зажал капсулу зубами, готовый в любой момент раскусить ее. Сейчас он смог бы это сделать. В любое мгновенье он мог покончить с этим. Он еще немного подождал. Они должны войти. Он хотел насладиться своим триумфом до последней секунды.

Они должны это увидеть! Они должны беспомощно стоять рядом и смотреть, как он уходит от них.

Он закрыл глаза, когда открылась дверь и яркий свет проник в темноту. Потом он впился в ампулу зубами. Легкий щелчок – и стекло раскололось у него во рту.

Мужчина немного напоминал Вильгельма II. Характерные усы, колючий взгляд. Как на портрете, который во времена кайзера висел в доме каждого добропорядочного немца, а во многих домах сохранился до сих пор, хотя кайзер больше десяти лет тому назад отрекся от престола и теперь выращивал в Голландии тюльпаны. Те же усы, те же сверкающие глаза. Но этим сходство и заканчивалось. На этом «кайзере» не было островерхой каски – она висела вместе с саблей и униформой над стойкой кровати. На нем не было никакой одежды, зато бросались в глаза лихо закрученные наверх усы и впечатляющая эрекция. Перед ним на коленях стояла не менее обнаженная женщина пышных форм, которая, очевидно, намеревалась выразить кайзеру должный респект.

Гереон Рат вяло перебирал фотографии, целью которых было пробудить желание. Другие фотографии изображали кайзеровского двойника и его партнершу уже в действии. Независимо от того, как были переплетены их тела, выдающиеся усы «кайзера» всегда были в кадре.

– Мерзость!

Рат оглянулся. На фотографии, заглянув ему через плечо, смотрел полицейский.

– Что за мерзость, – продолжил этот человек в синей униформе, качая головой. – Это оскорбление монарха, раньше за это сажали в тюрьму.

– Но наш кайзер ведь не выглядит столь обиженным, – отозвался Гереон. Он захлопнул папку с фотографиями и положил ее назад на шаткий письменный стол, который предоставили в его распоряжение. Собеседник в синей униформе ответил ему злым взглядом из-под форменной фуражки, после чего молча повернулся и направился к своим коллегам. В комнате собрались еще семь полицейских: они негромко переговаривались, а некоторые из них грели руки, обхватив чашки с кофе.

Рат посмотрел в их сторону. Он знал, что у сотрудников 220-го отделения достаточно других забот, чтобы еще и оказывать дружескую поддержку чиновнику криминальной полиции с Алекса[3]. В последние три дня ситуация осложнилась. В среду было первое мая, и начальник полиции Цёргибель запретил все майские демонстрации в Берлине, но коммунисты, несмотря на запрет, были намерены пройти маршем. Полиция была на взводе. Распространялись слухи о планируемом путче: большевики хотели поиграть в революцию и спустя десять лет все же создать Советскую Германию. И в 220-м отделении полицейские нервничали больше, чем во многих других районах Берлина. Нойкёльн считался рабочим кварталом. Более красным был, пожалуй, только Веддинг.

Стражи порядка перешептывались. Время от времени полицейский в синей униформе украдкой посматривал на комиссара. Рат щелчком выбил из пачки «Оверштольц» сигарету и закурил. Ему не требовалось объяснять, что его визит сюда можно было сравнить лишь с появлением Армии Спасения в ночном клубе – это было очевидно. Отдел полиции по борьбе с проституцией не пользовался в полицейских кругах доброй репутацией. Еще два года тому назад первоочередной задачей инспекции Е являлся контроль за борделями в городе. Некий вид узаконенной проституции, так как только зарегистрированные в полиции «ночные бабочки» могли легально заниматься своим ремеслом. Многие чиновники бессовестно пользовались этой зависимостью, пока новый закон по борьбе с венерическими заболеваниями не переложил эти задачи с полиции нравов на учреждения здравоохранения. С тех пор инспекция Е занималась нелегальными ночными клубами, сутенерами и порнографией, хотя ее репутация едва ли изменилась. Постоянно сохранялось ощущение той грязи, которой полицейским приходилось заниматься по роду их деятельности.

Некоторое время Гереон выпускал клубы дыма над письменным столом. С форменных фуражек, висевших на крючках, стекала на пол дождевая вода. Пол был покрыт зеленым линолеумом, точно таким же, какой был в кабинетах криминальной полиции на Александерплац. Серая шляпа Рата казалась инородным телом среди черного лака и сверкающих полицейских звезд, как и его пальто на фоне синих форменных шинелей. Гражданское лицо среди сплошных униформистов.

Кофе в эмалированной кружке с вмятинами, которым они его угостили, был отвратительным. Черная мерзкая жижа. В 220-м отделении полицейские тоже не умели варить кофе. Хотя почему в Нойкёльне это должно быть иначе, чем на Алексе? И все же Гереон сделал еще один глоток. Ему не оставалось ничего другого. Только поэтому он и сидел здесь: чтобы ждать. Ждать телефонного звонка.

Он еще раз взял с письменного стола папку. Фотографии, на которых были изображены двойники Гогенцоллернов[4] и прочих прусских знаменитостей в красноречивых позах, не были обычной дешевкой. Это была не просто печать, а добротные фотоснимки высшего качества, аккуратно уложенные в папку. Тот, кто это приобрел, должно быть, основательно раскошелился. Подобный вариант предназначался для достаточно высоких кругов. На вокзале Александерплац эту продукцию распространял торговец журналами всего лишь в нескольких шагах от Полицейского управления и офиса инспекции Е. Этот мужчина бросился в глаза полицейскому наряду только потому, что у него сдали нервы. Двое полицейских всего лишь хотели указать торговцу на безобидный журнал, который упал у него с лотка, но когда они приблизились, он бросил весь свой ассортимент и дал деру. Вместе с журналами вокруг красных ушей молодых полицейских кружились глянцевые порнографические фотографии. От восхищения мастерством фотомоделей они едва не забыли о преследовании лоточника, а когда, наконец, начали погоню, тот уже исчез в хаосе строительной площадки, расположенной вокруг Алекса. И это стоило обоим полицейским повторного покраснения ушей, когда они прибыли в Управление и положили на стол Ланке свою находку вместе с отчетом. Шеф инспекции Е умел пошуметь. Советник по уголовным делам Вернер Ланке придерживался мнения, что доброжелательность может повредить его авторитету. Гереон вспомнил, как приветствовал его новый начальник четыре недели тому назад.

– Я знаю, что у вас хорошие связи, Рат, – набросился на него Ланке, – но если вы думаете, что по этой причине вы не должны влезать в эту грязь, то вы заблуждаетесь! Здесь ни для кого не будет исключений. Тем более для человека, о котором я не просил!

Первый месяц Рата в инспекции Е почти уже подходил к концу. Это время показалось ему наказанием. Возможно, оно таковым и было, хотя его не разжаловали, а только перевели в другой отдел. Он был вынужден уехать из Кёльна и расстаться с отделом по расследованию убийств, но все еще оставался комиссаром по уголовным делам! В его планы не входило вечно сидеть в полиции нравов. Он не понимал, как Дядя это выносил, но работа в инспекции Е, кажется, доставляла его коллеге удовольствие.

Старший комиссар Бруно Вольтер, которого за его добродушие многие коллеги называли Дядей, руководил их следственной группой, а также сегодняшней полицейской облавой. На улице, во дворе полицейского участка, стоял полицейский автофургон. Вольтер с двумя дамами из женской уголовной полиции и с руководителем дежурного отряда обсуждал там детали предстоящей операции. Она могла начаться в любой момент – все ждали только звонка Йенике. Рат представил себе, как этот новичок сидит в затхлой квартире, которую они реквизировали для наблюдения за студией – в одной руке бинокль, в другой, нервно дрожащей, телефонная трубка. Ассистент по уголовным делам Штефан Йенике пришел в полицию нравов лишь в начале апреля, едва упав с дуба, как иногда дразнил его Бруно, так как этот молодой человек получил назначение на службу в Алексе сразу после окончания полицейской школы в Айхе[5]. Но молчаливого светловолосого выходца из Восточной Пруссии не смущало подтрунивание старших коллег, он серьезно относился к своей профессии.

Зазвонил телефон на письменном столе. Гереон раздавил сигарету в пепельнице и снял черную блестящую трубку.

Полицейский автофургон остановился прямо перед большим доходным домом на Германнштрассе. Прохожие недоверчиво наблюдали, как с платформы спрыгивали молодые полицейские в униформе. Полицию в этой части города не особо жаловали. В полутемной арке, которая вела в задние дворы, ждал Йенике, сунув руки в карманы пальто, подняв воротник и надвинув шляпу на лоб. Рат подавил улыбку. Штефан приложил максимум усилий, чтобы выглядеть как опытный полицейский в крупном городе, но неизменный румянец на щеках выдавал в нем деревенского парня.

– Здесь, должно быть, не меньше десятка людей, – сказал новичок, пытаясь не отставать от Рата и Вольтера. – Я видел Гинденбурга, Бисмарка, Мольтке, Вильгельма Первого, Вильгельма Второго и даже Старого Фрица[6].

– Н-да, я надеюсь, еще и пара девочек, – сказал Дядя и направился во второй двор. Обе дамы мрачно засмеялись. Полицейские в гражданской одежде и десять человек в униформе последовали за старшим комиссаром во второй задний дом. Во дворе пятеро мальчишек играли жестяной банкой в футбол. Увидев отряд полиции, они остановились и запустили банку кружиться в ее последнем дребезжащем пируэте. Вольтер приложил указательный палец к губам, и самый старший из мальчишек, примерно лет одиннадцати, молча кивнул. Наверху захлопнулось окно. «Фотоателье Иоганна Кёнига, 4-й этаж» гласила медная табличка у входа в подъезд.

Дядя вынужден был потревожить одного из своих многочисленных информаторов в уголовном мире Берлина, чтобы выйти на след Кёнига, так как фотограф был еще неизвестной личностью для полиции. Он делал недорогие фотографии на документы для не очень состоятельных клиентов Нойкёльна. Иногда это были традиционные семейные фотографии: младенцы на шкуре белого медведя, дети со школьными сумками, новобрачные и все то, что пожелает клиент. Как аморальный субъект этот фотограф пока себя никак не проявил. Не было за ним и никаких правонарушений. И все же одна запись о нем в полиции фигурировала. Причем носила она политический характер. Чтобы попасть в поле зрения полиции, необязательно нужно совершить наказуемое деяние. Рат решил прошерстить объемную картотеку отдела IA политической полиции и наткнулся на запись, которая дремала там уже лет десять: в 1919 году политическая полиция зарегистрировала Иоганна Кёнига как анархиста и посвятила ему персональную, правда, скудно заполненную карточку. После революционных событий фотограф больше не засвечивался по политическим делам и опять занялся частной практикой, как и многие другие. Но сейчас его очевидная антипатия к блеску и славе Пруссии все же привела к неким проблемам с законом. Неудивительно, подумалось Гереону, с такой фамилией выступление против монархии просто не может привести ни к чему хорошему.

У молодого полицейского из отряда особого назначения, похоже, в голове пронеслись те же мысли.

– Кайзер занимается сексом у короля[7], – пошутил он и с нервной ухмылкой посмотрел на окружающих.

Никто не отреагировал на шутку. Бруно Вольтер поставил остряка на пост перед входом в задний дом. С остальными полицейскими они тихо, насколько это было возможно, поднялись вверх по сумеречной лестнице, на которую падал тусклый дневной свет. Где-то в доме по радио звучал шлягер. На первом этаже открылась дверь – седовласая бабуля высунула на лестницу свой нос и тут же, как только увидела группу стражей порядка, исчезла в глубине квартиры. Две женщины и двенадцать мужчин поднимались, не издавая ни единого звука. На самом верхнем этаже, перед последней дверью, они остановились. На ней было написано «Иоганн Кёниг, фотограф». На сей раз надпись была не на медной табличке – она была напечатана на пожелтевшем картоне, который уже достаточно покоробился. Вольтер ничего не сказал и только взглянул на командира спецотряда и приложил указательный палец правой руки к губам. В полной тишине были слышны лишь звуки радио и автомобильной сирены где-то вдали, на улице. Сильного удара было бы достаточно, чтобы выбить ветхую дверь, но Бруно отодвинул командира особого отряда в сторону. Рат видел, как Дядя достал из кармана пальто отмычку и стал ковыряться в замочной скважине. Ему не потребовалось и пяти минут, чтобы вскрыть замок. Прежде чем распахнуть дверь, Вольтер достал свое служебное оружие. Остальные сделали то же самое. Только Рат не притронулся к своему маузеру. После истории в Кёльне он поклялся себе больше не применять оружие, если этого только можно избежать. Пропустив вперед вооруженных коллег, Гереон остался снаружи, у двери. Оттуда он наблюдал абсурдную сцену, которая разыгралась в ателье, едва полицейские вошли в просторное помещение.

На небольшом зеленом диване над обнаженной особой, отдаленно напоминавшей Мату Хари, трудился мускулистый Гинденбург. Рядом стоял простой солдат в форме и в островерхой каске. Стоял ли он в очереди за утехами с Матой Хари или должен был просто оказывать сексуальные услуги своему генерал-фельдмаршалу, было неясно. Остальные участники зрелища, половина из которых были полностью обнаженными, следили за действием, которое освещалось множеством прожекторов, и оживленно переговаривались. За фотоаппаратом стоял мужчина с козлиной бородкой, который отдавал команды генерал-фельдмаршалу:

– Поверни попу Софи немного больше ко мне… Еще чуть-чуть… Да, вот так. Тишина, и-и-и – есть!

И еще один снимок у него в боксе. Чудесно. Это все улики. Никто из присутствующих не заметил, как десяток полицейских с пистолетами наготове вошли в ателье. Молодые полицейские из отряда специального назначения вытянули шеи, чтобы как следует видеть происходящее, и стали продвигаться в глубь помещения. Один из прожекторов в толчее с бряцанием повалился на пол.

Разговоры стихли. Все участники съемок повернулись к двери и мгновенно замерли. Только Гинденбург и Мата Хари не выбились из ритма.

– Полиция! Все задержаны! – крикнул Вольтер. – Все едут с нами в Управление! Сопротивление бессмысленно. Все оставить на своих местах! Прежде всего, оружие!

На этот раз Гинденбург и Мата Хари подняли глаза на неожиданных гостей. Никому и в голову не приходило сопротивляться. Несколько рук поднялось вверх, другие рефлекторно прикрыли половые органы. Все четыре женщины в ателье были частично или полностью раздеты, и женщины-полицейские набросили на них пледы, чтобы прикрыть наготу. Затем в действие вступили полицейские в униформе. Зазвенели первые наручники. Кёниг стал что-то мямлить об эротике и свободе искусства, но тут же замолчал, как только Вольтер рявкнул на него. Потом, один за другим, пошли знаменитости. Бисмарк, король Фридрих… У Старого Фрица в глазах стояли неподдельные слезы, когда ему надевали наручники. Все были обработаны в порядке очереди. Гинденбурга и Мату Хари пришлось снимать с дивана. Парни из особого отряда затеяли легкую игру, от которой получили свою долю удовольствия.

Достаточно насмотревшись на этот спектакль, Рат отправился назад на лестничную клетку. Опасений, что кто-то улизнет, у него больше не было. Он стоял у лестничного ограждения и смотрел вниз, держа в руках шляпу и теребя серый фетр. После того как здесь все закончится, предстоят еще допросы в Управлении. Уйма работы, чтобы только пригвоздить к стене пару крыс, которые зарабатывают свои деньги тем, что фотографируют других во время полового акта и оскорбляют национальные чувства. До серых кардиналов, которые действительно делают большие деньги, полиция все равно не доберется. Вместо них за решетку опять отправится пара бедолаг. Ланке получит свою долю успеха, о чем сможет доложить начальнику полиции, и все останется по-прежнему. Гереон должен был приложить достаточно усилий, чтобы увидеть в этом смысл. Не то чтобы он одобрял порнографию, но и особого раздражения она у него не вызывала. Таков был мир с тех пор, как он съехал с катушек. В 1919 году революция перевернула все моральные ценности, а в 1923-м инфляция уничтожила все материальные блага. Разве не было более важных вещей, которыми должна была бы заниматься полиция? Например, поддерживать покой и порядок и заботиться о том, чтобы один человек безнаказанно не убил другого?

В Управлении по расследованию убийств комиссар знал, зачем он работает в полиции. Но в полиции нравов? Кого в большей или меньшей степени волновало порно? Может быть, самопровозглашенных святош, которые тоже нашли свое место в Республике, но к ним Гереон не относился.

Шум спускаемой воды в туалете оторвал его от размышлений. На лестничной клетке открылась дверь. Худощавый мужчина собрался было натянуть подтяжки на нижнюю сорочку, но замер, увидев наверху Рата. Комиссару было знакомо его лицо. Лицо, которого еще не было в его коллекции. Острые усы и строгие глаза, которые смотрели скорее удивленно. Двойнику Вильгельма Второго и секунды не потребовалось, чтобы оценить ситуацию. Одним прыжком он перемахнул через перила и прыгнул вниз, пролетев почти на пол-этажа. Его шаги быстрым стаккато застучали по ступенькам. Рат помчался за ним. Инстинктивно. Он был полицейским и гнался за преступником. И сейчас преступления того, кого он ловил, состояли в том, что этот человек пытался изображать из себя отрекшегося кайзера и фотографировался при совершении полового акта. Времени, чтобы сообщить о случившемся коллегам, не было. На лестничной клетке было так темно, что Гереон едва различал ступени. Он больше спотыкался, чем бежал. Но вот, наконец, первый этаж! Глаза ослепил дневной свет. Комиссар чуть было не споткнулся о полицейского из отряда особого назначения, который как раз поднимался с пола.

– Где он? – спросил Рат, и его молодой коллега, который еще пять минут тому назад отпустил шутку по поводу развлекающегося кайзера, растерянно указал в направлении Германнштрассе.

– Я за ним, а вы сообщите нашим! – прорычал Гереон, после чего выбежал через ворота на Германнштрассе. Дождь перестал, но мокрый асфальт отливал черным блеском. Возле дома остановился «черный ворон», который должен был забрать улов после полицейской облавы и доставить его на Алекс. Но куда делся Вильгельм Второй? Рат огляделся. Повсюду вдоль улицы, частично на проезжей части, частично на тротуаре, лежал строительный материал: балки, стальные швеллеры и трубы, предназначенные для строительства метро под Германнштрассе. Мимо них просачивались прохожие и автомобили. Между тем водитель автомобиля для транспортировки задержанных вышел из машины и кивнул Рату. Тот, чертыхаясь, забрался на груду досок и вдруг увидел порнокайзера: он шел, сгорбившись, со спущенными подтяжками вниз по Германнштрассе в направлении Германнплац.

– Стоять! Полиция! – закричал комиссар. Его крик подействовал на «Вильгельма Второго», как стартовый выстрел. Мужчина выпрямился и помчался вперед поперек проезжей части к тротуару, где попутно обругал нескольких прохожих.

– Задержите мужчину! – закричал Рат. – Это полиция!

Никто не отреагировал на его призыв.

– Не усердствуй, – услышал он знакомый голос позади себя. – Люди здесь никогда не помогают фараонам. – Вольтер хлопнул его по плечу. – Бегом, – сказал он и рванулся вперед. – Вместе мы поймаем эту крысу!

Рат был удивлен, как быстро бежал коренастый и довольно упитанный Дядя по слегка отлогой Германнштрассе. Сам он поспевал за шефом, прилагая немалые усилия. Нагнал Гереон его только перед самой Германнплац.

– Ты его видишь? – спросил Рат, с трудом переводя дыхание. У него кололо в боку, и ему пришлось прислониться к уличному фонарю. Только сейчас он заметил, что все еще держит в руках шляпу, и натянул ее на лоб. Вольтер быстрым кивком головы указал на Германнплац. Перед ними уходил в небо гигантский колосс строящегося торгового центра «Карштадт». Будущий гигант должен будет придать доброй старой Германнплац атмосферу Нью-Йорка. На это лето было запланировано открытие, но сейчас перед полицейскими открывалась только огромная строящаяся конструкция, окруженная грузовыми лифтами и подъемными кранами. Две башни с южной и северной стороны вздымались ввысь почти на шестьдесят метров. А «Вильгельм Второй» мчался к южной части строительной площадки через большой перекресток, мимо гудящих автомобилей. Он едва не угодил под колеса 29-го трамвая, который направлялся вверх по Германнштрассе, но в последний момент перепрыгнул через рельсы, по которым катился визжащий монстр, и скрылся из виду. Полицейским пришлось подождать, пока трамвай прокатится мимо них, и после этого беглеца уже нигде не было видно. Они перешли перекресток и оглядели площадь.

– В трамвай он не мог запрыгнуть в любом случае, – заявил Бруно. – У него было слишком мало времени.

– Но для этого у него бы хватило времени, – сказал Рат, указав на ограждение стройплощадки. Испещренная плакатами дощатая стена высотой метра в два огораживала всю строительную площадку будущего торгового центра от посторонних лиц.

Дядя кивнул. Они приблизились к стройплощадке и поискали глазами место, в котором мужчина мог бы перемахнуть через забор. «Защищайте свои права! Участвуйте в демонстрации 1-го мая!» – написал кто-то красной краской поперек забора, испортив при этом рекламный материал.

Вот! Плакат!

Рат посмотрел на Вольтера. Тот обнаружил это в тот же самый момент. Они подошли к рекламе «Sinalco» и стали исследовать ее вблизи. Над «S» и под «С» бумага была разорвана, и грязные пятна на ней напоминали следы от обуви. Но больших повреждений на плакате не оказалось. Следы там были оттого, что кто-то карабкался вверх.

Бруно скрестил руки, и Гереон, взобравшись по скользкому дереву вверх, перелез через ограждение. И здесь он увидел его! «Вильгельм Второй» бежал в направлении Урбанштрассе и уже почти достиг противоположного конца стройки. Приличное расстояние. Фасад будущего торгового центра занимал всю продольную сторону Германнплац, примерно метров триста.

– Он бежит к Урбанштрассе! Его надо брать! – крикнул комиссар Дяде, после чего перелез через забор и продолжил погоню. Если бы Бруно обрезал беглецу путь, они взяли бы его в клещи. «Вильгельм» заметил его, и взгляд лже-кайзера стал заметно жестче. Он был уже на высоте северной башни, пробежал мимо грузового лифта сбоку от башни и направился прямо к забору возле Урбанштрассе. Сейчас он попадется в ловушку! Но беглец вдруг остановился, а затем повернул назад и исчез за стальной конструкцией лифта. Рат увидел, как он проворно, как крыса, взбирается наверх по стальным стойкам. Недолго думая Гереон помчался за ним.

Он не мог действовать так же ловко. Порнокайзер был, должно быть, альпинистом или акробатом, а может быть, и тем, и другим. Это не для полицейского, не имеющего циркового опыта. Рат забрался на строительные леса и перепрыгнул на ближайшую лестницу. Осторожно, этаж за этажом, поднимался он наверх, постоянно держа в поле зрения крысу-альпиниста. Сегодня было воскресенье, и на гигантской стройке никто не работал. Только двое, полицейский и беглец, перемещались в этом лабиринте из стали и дерева. Потом лестницы закончились. На шестом этаже леса обрывались – а с ними и центральный корпус. Но грузовой лифт стоял у северной башни, которая напоминала обломанный небоскреб, и его остов уходил вверх еще этажа на два. Лже-Вильгельм лез выше. Неужели он хочет доползти до вершины башни? Похоже на то. Рат застонал. Только не смотреть вниз. Над ним по стальным стойкам карабкался «кайзер». На высоте шестидесяти метров. Комиссар старался не думать об этом и смотрел строго прямо перед собой. Он должен был пройти несколько метров по качающимся брусьям, чтобы попасть на северную башню. Следующий каркас, следующие лестницы – и новое преодоление высоты. «Вильгельма» он уже не видел. Неважно, просто дальше наверх, они все равно его схватят! И вот он дошел до конца каркаса башни. У Рата перехватило дыхание, и он прислонился головой к холодной балке.

С трудом переводя дух, он огляделся по сторонам. Куда делся беглец? Ничего не видно. Может быть, этот гад решил просто сдаться? Он ведь должен понимать, что все это бессмысленно!

Гереон почувствовал, как его руки судорожно вцепились в стальную балку, когда он посмотрел вниз. Почему его так притягивала бездна, одновременно повергая в панику? На Германнплац бесконечно сновали крошечные человечки, вдоль и поперек нее перемещались игрушечные автомобили. Колени полицейского обмякли. Поверх крыш он видел вдали Кройцберг, огромный павильон вокзала в Гёрлитце среди моря домов и дымовые трубы гидроэлектростанции Клингенберг на фоне серого неба.

Он заставил себя посмотреть назад, на каркас. Куда делся двойник кайзера? Спускается вниз? Тоже неплохо, тогда его схватит Бруно. Но если этот тип кувыркается здесь, наверху, то это его задача – упаковать крысу, задача Гереона Рата, независимо от страха высоты. Полицейский прислушался, но ветер свистел невероятно громко. Тогда он осторожно спустился на один этаж – здесь было чуть тише.

И неожиданно перед ним оказался «Вильгельм Второй».

Казалось, что беглец испугался так же, как и комиссар. Его глаза были широко раскрыты, а от фальшивой бороды осталась только половина – вторую он потерял во время дикой погони.

– Исчезни, фараон, – сказал порнушник. Его голос был нервным, резким и уж никак не величественным, а в глазах застыло какое-то безумие, которое еще больше усиливал театральный грим.

«Кокаин, – сразу подумал Рат, – он кокаинщик и как раз перед этим в туалете втянул в себя дозу. Веселенькое дело!»

– Послушай, парень, – сказал Гереон вслух, пытаясь говорить спокойно, – признайся, что это бессмысленно. Ты мог бы избежать этой беготни. Избавь себя и меня хотя бы от дальнейших проблем.

– Тебя я вообще не собираюсь ни от чего избавлять, – сказал лже-кайзер, и в его руке мелькнуло что-то металлическое и блестящее. Замечательно, отметил про себя Рат, кокаинщик с пушкой.

– Тебе лучше это убрать, – сказал он. – Или отдай его мне. И я обещаю тебе – я не видел в твоей руке никакого пистолета. Даже несмотря на то, что ты угрожал им полицейскому.

– Не рассказывай сказки, падла!

– Оскорбление полицейского я тоже могу забыть.

– А если я тебе сделаю дырку в твоей башке, ты это тоже сможешь забыть?

– Я готов обсуждать с тобой только разумные вещи.

Оружие в руке кокаинщика слегка дрожало. Рат видел, что это пистолет небольшого калибра, но они стояли довольно близко друг к другу. Для убийства полицейского этого было достаточно.

– Ты хочешь меня убаюкать, сволочь! Пока твой кореш не придет тебе на помощь! – выкрикнул актер.

Он понятия не имел, насколько был прав: Гереон видел, как Вольтер медленно карабкается по брусу позади кокаинщика.

– Мой кореш ждет тебя внизу, – сказал он. – Мимо него ты не пройдешь, даже если меня укокошишь. У него тоже есть пушка, но побольше, чем твоя игрушка.

– Тебе показать, что может эта игрушка?

Парень поднял пистолет, но в этот самый момент Бруно набросился на него сзади. Он схватил обеими руками правую руку кокаинщика, в которой тот держал пистолет, а потом попытался добраться до своего оружия, и наконец ему это удалось…

Раздался выстрел.

Рат слышал, как прямо у его уха просвистела пуля. Дерево на строительных лесах расщепилось. Он инстинктивно нагнулся.

Во взгляде двойника кайзера был ужас, и он на мгновенье забыл о самообороне. Вольтер воспользовался своим шансом и изо всей силы ударил руку кокаинщика, держащую оружие, о стальную балку. Порноактер закричал от боли, и пистолет с грохотом покатился по деревянному настилу. Дядя повернулся к кокаинщику и нанес ему удар правой рукой в желудок. Парень сразу согнулся, но полицейский добавил боковой удар слева, который окончательно уложил «кайзера» на пол. Вольтер еще раз пнул лежащего без сознания парня в бок и с трудом перевел дыхание.

– Сволочь!

Он приковал порнокайзера наручниками к каркасу и подобрал его пистолет.

– Ты был на волоске, Гереон, – сказал он. – Тебе надо было держать пистолет наготове.

– Мне нужны были обе руки, чтобы карабкаться, – возразил Гереон.

Он знал, что Дядя прав: это была иллюзия – думать, что в полиции нравов можно работать, не применяя оружие. Полиция есть полиция.

– Спасибо, коллега, – сказал комиссар, когда заметил, что Вольтер не обратил внимания на его оправдание.

– Правильно «спасибо, напарник», – ответил Бруно и похлопал его по плечу. Затем старший комиссар взял перочинный нож, раскрыл его и стал ковырять большую поперечную балку позади Рата. Через некоторое время он вытащил из дерева пулю и, взяв ее, направился к кокаинщику, который уже пришел в себя и стал выражать недовольство наручниками. Вольтер влепил ему мощную пощечину, и из носа у двойника Вильгельма пошла кровь. Он испуганно смотрел на полицейского, который присел на корточки на балку прямо перед ним и сунул ему под нос пулю.

– Ты должен меня благодарить, скотина, – сказал Бруно.

Кокаинщик сплюнул кровь.

– И знаешь, почему? – продолжал Дядя.

Ответом ему был взгляд лихорадочно сверкающих глаз.

– Я спас тебя от эшафота за убийство полицейского, – объяснил Вольтер.

Опять кровавые плевки.

– Но на тебе висит попытка убийства полицейского. Ты знаешь, что мы делаем с такими уродами? – спросил старший комиссар.

Кокаинщик покачал головой.

– Не знаешь? Тогда послушай меня: ты отправишься в Плётцензее, а мы позаботимся о том, чтобы ты попал к настоящим жестким парням. Заодно мы им расскажем, что ты – проклятый педофил. Ты знаешь, что ждет таких, как ты, там, в Плётцензее? Не найдется ни одного охранника, у которого бы хватило ума вмешаться в подобную историю. Я знаю людей, которые выбрали бы эшафот. А если уж они целятся в полицейского, то предпочли бы попасть в цель.

Теперь у «Вильгельма Второго» был вконец испуганный взгляд.

Вольтер посмотрел на Рата.

– Что будем делать с этим типом? – спросил он.

Гереон пожал плечами. Дядя повернулся к кокаинщику:

– Ты знаешь о том, что мы – твои единственные друзья, которые еще есть у тебя в этом мрачном мире? – Он вертел пулю между пальцами. – Это улики. Эту пулю ты выпустил в моего товарища. И почти попал.

Бруно положил пулю в карман пиджака.

– Но возможно, этой пулей никогда и не стреляли.

Парень попытался что-то пробормотать. Вольтер подождал, пока он замолчит, а потом вынул пистолет, взял его за ствол кончиками пальцев и стал им размахивать. Так магнетизёр в варьете вводит в гипноз какого-нибудь добровольца из публики. Глаза кокаинщика пытались следовать за оружием.

– Прекрасная модель. Компактная, но удобная. – Вольтер свистнул сквозь зубы. – О, «Лигнозе айнханд»! Верно? Калибр 6.75. С твоими отпечатками пальцев. Этому обрадуется любой судья.

Он сунул пистолет в карман.

– Но это зависит полностью от тебя, увидит ли судья его когда-нибудь.

Наконец кокаинщик обрел дар речи.

– Что ты хочешь, фараон? – спросил он, тяжело дыша. Его зрачки беспрестанно бегали туда-сюда, а во взгляде смешались страх и надежда.

– Я хочу тебе пояснить, что только от тебя зависит, насколько радужным будет твое будущее. Все очень просто. Слушай внимательно, я объясняю тебе еще раз! С этого момента ты принадлежишь мне и моему коллеге. – Вольтер указал на Рата, который медленно приблизился к ним. – Если мы задаем тебе вопросы, у тебя должны быть наготове ответы. Всегда. Неважно, в какое время дня или ночи мы тебя посетим. – Он снял с порноактера наручники и помог ему подняться. – Проверим прямо сейчас, понял ты или нет. Если будешь хорошо себя вести, то не поедешь с нами в Управление.

– Я еще ни разу никого не сдал! – заявил фальшивый Вильгельм. – Поищите себе шпиков где-нибудь в другом месте!

– Один раз – это всегда первый раз. Такой, как ты, должен был бы это знать. – На губах Бруно появилась почти обаятельная улыбка. Почти. – Поверь мне, к этому привыкают. А иногда и тебе при этом что-то перепадет. Если мы будем тобой довольны.

– А если я вам скажу, вы от меня отвяжетесь?

– Вспомни просто о том, что я рассказал тебе о Плётцензее! Это облегчит твое решение.

На мокром блестящем тротуаре улиц все еще отражалось бело-серое небо: над городом висели тяжелые дождевые облака. Черный «Форд А» с закрытой крышей катился по Коттбуссер Дамм. Вольтер вел свой автомобиль, лавируя между медленно плетущимися в воскресный день машинами. Рат сидел рядом, на пассажирском месте, погруженный в свои мысли, а мимо проплывал город. На Алексе их ждала работа: допросы, допросы, допросы… Банда сидела в камерах, новичок Йенике привез их час назад в «черном вороне» на Алекс. Прежде чем заняться работой, они хотели еще немного прижать Кёнига и его людей в полицейской тюрьме. С помощью того, что выдал порнокайзер, гражданское имя которого было Франц Краевски, они могли преспокойно разворошить весь улей.

Двойник кайзера болтал, как радио. Еще на стройке полицейские выжали из него все что можно, после чего отпустили. Рат узнал, как Вольтер вербует своих информаторов. Жестокость коллеги стала для Гереона неожиданностью, и теперь они ехали молча. Комиссару было ясно, что вся история на стройке должна была стать уроком для новичка из провинции Рейна. А Бруно, кажется, прочитал его мысли.

– Если ты посадишь такую крысу в кутузку, ты из нее все равно больше ничего не выудишь, – сказал он. – Намного полезнее будет, если он станет болтаться по Берлину, зная, что мы можем заловить его в любой момент. А если он у нас в лапах, он больше не решится и пикнуть, не спросив у нас разрешения. Говорю тебе, парень сэкономит нам массу работы. Будем надеяться только на то, что рассудок к нему не вернется слишком быстро после принятой дозы. – Дядя засмеялся и стал рыться в кармане пиджака. – К тому же если он вспомнит об этом, то от страха наложит в штаны.

Вольтер вынул пулю. Пулю, которая должна была убить Рата.

– Вот, – сказал он и протянул ее своему коллеге.

– Что мне с ней делать? – удивился тот.

– Возьми ее себе! В конце концов, он хотел тебя ею прихлопнуть.

Бруно нажал на газ, после того как они пересекли эстакаду на Коттбуссер Тор. На Дрезденерштрассе движение было поменьше.

– Мы партнеры, – сказал Дядя. – У нас теперь даже один общий информатор. Это касается только нас двоих и никого больше.

Он был прав. Они отпустили Краевски. Это было сделано вопреки служебным инструкциям и любому закону. Рат был немного растерян, но другие полицейские купились на версию, что парень, к сожалению, сбежал от них с Вольтером. Никто на них не обиделся, когда они несолоно хлебавши вернулись на Германн-штрассе. В том, что «кайзер» сбежал, коллеги винили сотрудника отряда особого назначения, которого Краевски нокаутировал во время своего побега. Молодой полицейский из-за угрызений совести стал более молчаливым и более угодливым. При прочесывании ателье этот парень действовал настолько активно, что казалось, будто он хотел тем самым исправить свою ошибку. Рат и Вольтер наблюдали за его работой, пока Йенике с бандой был в пути. Они обнаружили множество фотопластин и фотоснимков, и этого было более чем достаточно для прокурора. И достаточно, чтобы немного поприжать Кёнига. Краевски на строительной площадке поведал им, что фотограф его одаренной труппы начал также кинокарьеру. В этом не было ничего удивительного. После того как порнография получила в последние годы еще большее распространение и грязные журналы стали массово продаваться на улице или из-под прилавка, отстой берлинской киноиндустрии тоже нашел возможности заработка, предлагая так называемые просветительные фильмы. Их показывали посвященным в подсобных помещениях и нелегальных ночных клубах. Главным образом в богатых районах на западе города, так как цена за вход значительно превышала обычную стоимость киносеанса. Часто богатые господа брали с собой на сеанс подруг, чтобы потом реализовать увиденное на экране на практике. Кёниг никогда бы не осилил такое в одиночку: для этого были нужны тайные покровители в киноиндустрии, среди организованной преступности города, а также в элитных кругах на Западе. Краевски не назвал никаких имен, как полицейские ни напирали. Возможно, он действительно ничего не знал. Но все-таки у них была кое-какая информация, чтобы поразить Кёнига. Может быть, даже некоторые данные, которые помогут накрыть порнографическое кольцо.

Рат рассматривал пулю, которую дал ему Вольтер. Неприметная, маленькая и блестящая. И все же она могла стоить ему жизни. Он посмотрел на Дядю, который в тот момент сигналил замечтавшемуся велосипедисту на площади Ораниенплац. Выходит, что этот мужчина с добрым лицом спас ему жизнь. В любом случае старший комиссар вытащил его из опасной ситуации. Ничто в мире не давало права Гереону Рату критиковать Бруно Вольтера. Пусть он нарушил какие-то инструкции – и что? Может быть, в этом большом холодном городе действовали другие порядки по сравнению с Кёльном. Ему придется к этому привыкнуть.

– Если ты хочешь здесь чего-то добиться, ты не должен быть слишком щепетильным, – сказал Вольтер, Рат поразился тому, насколько верно коллега истолковал его молчание.

– Чего-то добиться здесь? В полиции нравов? – переспросил Гереон.

– Не понял! У нас ведь неплохо идут дела! Мы болтаемся ночами по самому напряженному городу мира, по городу с самой дурной репутацией. Это что-то значит. А что некоторые коллеги выказывают свое пренебрежение к нашему брату, так к этому привыкаешь.

Рат посмотрел на Бруно, который вновь пристально следил за дорогой.

– А почему ты, собственно говоря, не работаешь в инспекции А? С твоими связями и возможностями?

– В полиции по расследованию убийств? Если им требуются мои возможности, мой опыт и мои связи, тогда они должны спросить меня. Я не горю желанием работать у них.

– Но у них хорошая репутация!

– Разумеется. Группа Генната – любимцы прессы и изысканного общества! Разбой и убийства приносят больше признания, чем грязь и мерзость. – Вольтер оценивающе посмотрел на коллегу. – Но не так просто туда попасть, люди Генната проходят специальный отбор. Там нужно произвести фурор. Настоящий фурор. Сношающегося кайзера им будет недостаточно. – Он засмеялся. – Но не печалься: и мы, простые смертные полицейские, иногда тоже взбираемся на олимп. Инспекция А регулярно подключает к работе полицейских из других инспекций. Так что тогда ты сможешь пуститься во все тяжкие и изображать убойный отдел. Но поверь мне, расследование убийств – не такое уж увлекательное дело, как ты думаешь.

– Когда как.

– Что ты имеешь в виду?

– Раньше я тоже занимался расследованием убийств, и скучно мне уж точно не было.

Об этом комиссар еще никому в Берлине не рассказывал. Начальник Полицейского управления Цёргибель был единственным, кто досконально знал личное дело Гереона Рата. И Цёргибель обещал своему старому закадычному другу Энгельберту Рату хранить эту тайну. Даже советник по уголовным делам Ланке не знал детали служебного прошлого своего нового сотрудника. Вольтер бросил на него быстрый взгляд, поднял брови и снова сконцентрировался на дороге.

– И что? У тебя не было трупов? – спросил он через некоторое время.

Рат проглотил комок в горле. В его памяти всплыло белое лицо, бледное тело и кровавое отверстие от пули в груди.

Он молча смотрел в окно. Бруно объехал большую строительную площадку возле моста Янновицбрюкке, где даже в воскресные дни царил транспортный коллапс, и направился мимо Музея истории и культуры Берлина через мост Вайзенбрюкке. Но и Александерплац была сплошной строительной площадкой. Тяжелые паровые свайные молоты прорывали будущую подземную дорогу и почти полностью выдолбили площадь. Движение направлялось по толстым деревянным балкам. Ограждения стройплощадки образовывали узкие проходы, по которым продвигались толпы прохожих. Деревянные балки поддерживали стальной мост городской железной дороги над Кёнигштрассе. Полицейские уже свернули за угол возле «Ашингер», когда снова угодили в ловушку. «Форд» застрял за желтым автобусом BVG, который полностью заблокировал узкий временный проезд. «Берлин курит “Juno”», – гласила реклама. Вольтер выругался. Какой-то парень в выходном костюме стоял на наружной лестнице, которая вела на верхний этаж, и насмехался над ними.

Уже был виден гигантский кирпичный свод Полицейского управления. Неслучайно это здание называли «Красным замком». Большая угловая башня возвышалась над Александерплац, как центральная башня средневековой твердыни. Рат уже привык к тому, что полицейские, когда говорили «замок», имели в виду Управление.

– Высади меня здесь, я куплю нам что-нибудь поесть, – сказал он. – Я скорее доберусь до Управления пешком, чем на машине.

Ему не потребовалось много времени. Не более чем через десять минут Гереон входил в Управление со стороны Дирксенштрассе. Здесь, вдоль городской железной дороги, располагались офисы криминальной полиции. Постоянный шум поездов, которые грохотали мимо его окна, день за днем отбивали ему рабочий ритм. Рат поприветствовал дежурного у входа, приподняв правую руку, в которой держал фирменные бумажные пакеты «Ашингер» с тремя порциями жареных колбасок с горчицей. В левой руке у него была упаковка картофельного салата. Они были завсегдатаями «Ашингер» – там кормили вкуснее, чем в управленческой столовой. Сейчас они спокойно поедят и потом подготовятся к допросам. Пока им доставят из камеры первого кандидата, у них будет еще немного времени. Пусть банда немного попотеет. Когда комиссар поднимался по лестнице, у него заурчало в животе. Кроме двух чашек кофе – хорошего дома и плохого в отделе 220 – у него еще ничего не было сегодня в желудке.

Войдя с лестничной клетки в окрашенный серой краской коридор, он на мгновенье с растерянным взглядом остановился перед стеклянной распашной дверью, на которой большими белыми буквами было написано «ИНСПЕКЦИЯ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ УБИЙСТВ». Гереон вспомнил слова Бруно: «Группа Генната – любимцы Управления – специальный отбор». В длинном коридоре за стеклянной дверью открылась дверь одного из кабинетов. Оказывается, специалисты по расследованию убийств в воскресенье тоже работают. Молодая женщина стояла в дверях и что-то говорила кому-то в комнате, а потом повернулась и пошла вдоль коридора. Рат видел через стекло ее узкое лицо, решительно изогнутый рот, темные глаза под черными, по моде коротко остриженными волосами. На ней был темно-красный костюм, а под мышкой она зажимала папку. Ее шаги быстро и энергично стучали по каменному полу длинного коридора. Когда она приветствовала идущих ей навстречу коллег, то улыбалась, и на левой щеке у нее появлялась небольшая ямочка.

– Не заблудись, – раздался чей-то голос, выведя Гереона из дневных грез. Он растерянно повернулся, как будто его в чем-то уличили, и посмотрел в смеющееся лицо Вольтера. – Ты пока работаешь у нас, – сказал его шеф, играя автомобильными ключами.

Стеклянная дверь открылась, и женщина одарила улыбкой проходящих мимо сотрудников инспекции Е.

– Добрый день, – сказала она. Ее голос оказался более звонким, чем комиссар ожидал.

Бруно коснулся своей шляпы в знак приветствия, а Рат опять поднял бумажные пакеты. Он выглядел глуповато и беспомощно. Женщина посмотрела на него с любопытством, почти с насмешкой, и он опустил руку с шуршащими пакетами. На ее лице снова появилась улыбка – только лишь на какое-то мгновенье, и Гереон не знал, улыбнулась ли она ему или насмехается над ним. А потом она пошла по коридору в своем темно-красном костюме, удаляясь все дальше и дальше, пока не исчезла за ближайшей стеклянной дверью. Комиссар продолжал смотреть ей вслед. Дядя засмеялся и хлопнул его по плечу.

– Пойдем съедим чего-нибудь перед работой. У тебя какой-то растерянный вид. Когда у тебя в последний раз была женщина?

– Спроси что-нибудь полегче, – вздохнул Рат.

– Неудивительно, что ты неуютно чувствуешь себя в полиции нравов, – констатировал Вольтер, – если ты живешь, как монах. Я познакомлю тебя при случае с парой девушек.

– Оставь эту затею. – После истории с Дорис Гереон был сыт женщинами. Она бросила его, как только в отношении него началась травля. Это произошло полгода тому назад…

– Перестань! – не унимался Дядя. – Я знаю классных девчонок. При нашей профессии где только не приходится бывать. Но, как говорится, я ни на что ее не променяю.

– Н-да, в инспекции по расследованию убийств, кажется, тоже не так уж плохо обстоят дела. – Комиссар показал на стеклянную дверь, продолжая держать в руке пакеты «Ашингер». – Ты можешь сказать мне, что это за женщина?

– Ты ее никогда раньше не видел? – Вольтер забрал у него пакеты. – Это Шарлотта Риттер. Стенографистка из убойного отдела. Ну, пошли! Еда остынет.

Неужели опять! Они решили отправить его на крышу. Голос Ланке:

– Рат, возьмите это на себя, вы ведь знаете в этом толк. И не очень с этим затягивайте.

Позади советника по уголовным делам Ланке молча стоял директор криминальной полиции Энгельберт Рат, а за ним – толпа полицейских в униформе. Седые усы и взгляд – ледяной, испытующий, полный упрека. Комиссар знал этот взгляд. Тот взгляд, что появился на лице отца, когда маленький Гереон впервые принес домой из школы плохие оценки. Красное лицо Ланке, напротив, было единственной садистически ухмыляющейся гримасой.

– Ну, давайте же, Рат, за дело! Сколько невинных людей должно еще погибнуть только потому, что вы не можете оторвать от стула вашу задницу? Если вы думаете, что не должны здесь заниматься грязной работой, то вы ошибаетесь!

Гереон смотрел на крышу, которая, казалось, становилась все круче и буквально росла на глазах. Как ему на нее забраться? Когда он опять осмотрелся, все оперативные работники исчезли. Вместо них вокруг стояли женщины с детьми.

И вдруг раздались выстрелы. Женщины падали одна за другой. Сначала первый ряд, за ним следующий. Они падали беззвучно, как овцы в очереди на убой. Женщины умирали молча, дети кричали. Этих криков становилось все больше. Чем больше умирало женщин, тем больше детей заходилось в крике.

– Нет! – Рат помчался наверх, забыв о своем страхе высоты. Неожиданно дом оказался окруженным строительными лесами. Дальше ему нужно было взбираться по лестницам. И здесь он увидел стрелка, у которого была целая батарея оружия. Он невозмутимо и последовательно заряжал их одно за другим.

Когда Гереон добрался до последней платформы, мужчина обернулся. Комиссар знал это лицо. Стрелок поднял рубашку вверх, обнажив бледную и худую грудь. В середине зияло отверстие от пули. Ток крови давно иссяк, и осталась лишь рана, как у трупов в судебной медицине. Клинически безупречная.

– Вот! Посмотри, – сказал стрелок с упреком в голосе, почти срываясь на плач, и указал на отверстие в груди. – Я пожалуюсь отцу! – И он схватил одно из заряженных ружей.

Рат выхватил свой служебный пистолет.

– Бросай оружие! – закричал он, но стрелок нацелил ружье на него. Медленно и сосредоточенно, как будто он стоял на стрельбище.

– Бросай оружие! Я стреляю! – крикнул Гереон.

Стрелок не реагировал.

– Ты не можешь меня застрелить, потому что я уже мертв, – сказал он и прищурил один глаз. – Ты забыл?

И здесь Рата будто сорвало с катушек. У него не было выбора. Он должен был стрелять. Его охватила небывалая агрессия, и рука стала искать курок. Указательный палец раз за разом нажимал на спусковой механизм, но в ответ раздавался лишь сухой треск. Трах, трах, трах… А стрелок в это время спокойно целился в него, согнув указательный палец. Постепенно, как при замедленном воспроизведении, он нажимал спусковой крючок…

– Нет!

Его собственный крик вырвал его из сна. Гереон внезапно проснулся и сел в постели. Холодный пот выступил у него на лбу, сердце колотилось. А треск продолжался до сих пор. Он доносился из окна. Вот! Опять! Будильник на тумбочке показывал половину второго. Рат вылез из постели, накинул халат и посмотрел в окно. На улице не было ни души. Нюрнбергерштрассе была пустынна, и ветер теребил ветки деревьев. На подоконнике лежали четыре маленьких камушка. Значит, нет, кто-то все же был на улице и пытался его разбудить. Полицейский открыл окно и высунулся наружу.

Он услышал, как открылась тяжелая входная дверь, а потом раздался короткий звонкий возглас.

– Фу ты, что вы слоняетесь здесь, как вода в водовороте? – раздался женский голос, и Гереон увидел, как молодая девушка, возможно, лет двадцати с небольшим, вышла на улицу и попала в его поле зрения. Она оглянулась и быстрыми шагами направилась к стоянке такси. Похоже, у Вайнерта было очередное свидание. Рат улыбнулся. Если бы об этом знала Элизабет Бенке! Хозяйка квартиры строго следила за тем, чтобы ее квартиросъемщики в позднее время не приглашали к себе дам. Но изобретательный Вайнерт каждый вечер умудрялся встречаться у себя в комнате с какой-нибудь женщиной, и Бенке до сих пор ни разу его в этом не уличила. Но с кем столкнулась только что очередная дама Вайнерта внизу, перед входной дверью? Кто ее так напугал?

Размышляя об этом, комиссар услышал, как закрылась на замок тяжелая входная дверь. Вскоре после этого кто-то позвонил в дверной колокольчик. В такое позднее время звон показался столь громким, что напомнил Рату церковный колокол. Потом он услышал стук в дверь квартиры. Кто бы это ни был, он не должен устраивать такой шум! Гереон вышел из своей комнаты в просторный коридор. Дверь, которая вела в апартаменты хозяйки, была закрыта. Полицейский отчаянно надеялся, что Бенке продолжит спать сном праведницы, пока он решит возникшую проблему. Вайнерт тоже не показывался. Видимо, его мучили угрызения совести.

Тут в дверь снова забарабанили.

– Кардаков! – закричал незнакомый низкий голос, чуть приглушенный закрытой дверью. – Алексей Иванович Кардаков! Открой дверь! Это я, Борис! Борис Сергеевич Карпенко!

Неважно, кто это. С него довольно! Пора прекратить этот шум.

Комиссар распахнул дверь квартиры и увидел смущенные сине-зеленые глаза стоящего за ней мужчины. На его лоб прядями свисали темно-русые волосы. Худое лицо, небритый подбородок… В нос Рату ударил запах алкоголя.

– Что здесь за шум? – спросил он незнакомца, который смотрел на него остекленевшими глазами. Тот молчал. – Вам лучше пойти домой и лечь в постель вместо того, чтобы среди ночи стучать в чужую дверь.

Мужчина сказал что-то на языке, которого Рат не понял. Русский? Польский? Он не мог определить точно, но был уверен, что неожиданный гость задал ему какой-то вопрос. Что случилось? Может быть, он не мог найти свой дом?

– Что вы сказали? – спросил он. – Вы говорите по-немецки?

Незнакомец повторил свой вопрос, но Рат понял только то, что речь идет о ком-то по имени Алексей. Дальнейший разговор был бессмыслен.

– Мне жаль, но я не могу вам ничем помочь, – сказал полицейский. – Идите домой! Спокойной ночи!

Едва он закрыл дверь, как стук раздался снова.

– Нет, с меня довольно, – вышел из себя Рат и опять распахнул дверь. – Если вы сейчас же не исчезнете, у вас будут настоящие неприятности!

Мужчина оттолкнул его в сторону и ворвался в квартиру. Одна дверь, выходившая в широкий коридор, была открыта. Это была комната Гереона, и именно туда, пошатываясь, он и вошел. Рат вбежал следом. Незнакомец стоял посреди комнаты и осматривался, как будто кого-то искал. Что за идиот! Может быть, он считает, что живет здесь? Комиссар схватил незваного гостя за воротник. Он думал, что легко справится с пьяницей, так что его удивила внезапная вспышка гнева этого мужчины. Незнакомец с криком повернулся к нему и прижал его к стене. Сильная рука сжала горло Рата, а лицо чужака было так близко, что Гереон с трудом мог вынести алкогольный перегар.

– Где Алексей? Что с ним? – выдавил из себя мужчина, после чего полился поток незнакомых слов. Рат нанес ему удар коленом в нижнюю часть живота, и он согнулся, но очень быстро снова выпрямился. – Твою мать! – закричал незваный гость и бросился на хозяина комнаты, но тот ловко увернулся. Незнакомец налетел на огромный платяной шкаф и разбил боковую доску, выполненную в готическом стиле.

Это уже предел! Рат схватил мужчину за воротник, заломил ему руку за спину и вытолкал его назад в коридор. Дверь в квартиру стояла открытой, свет на лестничной клетке не горел. Противник Гереона бормотал что-то непонятное и изо всех сил пытался высвободиться из его крепких рук. Безрезультатно. Рат отпустил парня и дал ему хорошего пинка. Тот вылетел на темную лестничную площадку, и было слышно, как он ударился о дверь противоположной квартиры. Комиссар закрыл дверь, запер ее и прислонился к ней, переводя дыхание. Наконец-то! Наконец-то этот идиот вымелся! Он еще слышал все более приглушенные крики на лестнице, а потом входная дверь в дом захлопнулась, и все стихло.

– Ушел?

Рат удивленно поднял глаза. Вдова Бенке, набросив на темно-синюю ночную рубашку связанный крючком палантин, стояла в дверях, которые вели из коридора в столовую, а оттуда в ее личные апартаменты. Хозяйке было под сорок, и, очевидно, она была одинока. Ее взгляд говорил о многом, ее намеки были прозрачны. Она выглядела совсем неплохо с ее юношески наивным лицом и светлыми кудрями, в которых едва проглядывали отдельные серебристые волоски, но Гереон стойко противостоял ее заигрываниям. Завести интрижку с хозяйкой? К тому же с той, которая запрещает ему любые свидания в своей квартире? Нет, это даже не приходило ему в голову, об этом не могло быть и речи. Пусть даже она предпринимает незаметные попытки обольщения. Сейчас, облокотившись на дверной косяк в ожидании его ответа, женщина представила ему на обозрение часть своего пышного декольте. Полицейский ничего не сказал, а просто кивнул. Он все еще не мог отдышаться. А Элизабет Бенке, казалось, нравилось затрудненное дыхание ее квартиранта.

– Пойдемте, господин Рат. Я приготовлю чай. С ромом. Это как раз то, что нужно после стресса. – Она покачала головой. – А я думала, что история с этим русским наконец закончилась.

Последние слова фрау Бенке вызвали у ее жильца любопытство, и он последовал за женщиной в кухню. Когда-то это была буржуазная столовая, но с тех пор как Элизабет пришлось сдавать жилье в аренду, она сделала из прежней кухни ванную комнату для арендаторов мужского пола, а в столовой разместила кухонный гарнитур.

– Вы имеете в виду, что в этом доме пьяные русские частенько вламываются по ночам в чужие квартиры и учиняют скандал? – спросил Гереон, усевшись за большой обеденный стол.

Бенке посмотрела на него и пожала плечами:

– Во всяком случае, я могу сказать, что ваш предшественник, который снимал здесь комнату, нередко устраивал нам беспокойные ночи. В вашей комнате иногда собирались большие компании русских. И всегда они до поздней ночи пьянствовали и шумели. – Она зажгла газовую плиту и поставила на конфорку чайник. – Иногда кажется, что в этом городе больше русских, чем немцев.

– Порой у меня создается впечатление, что здесь, так или иначе, слишком многолюдно, – сказал Рат.

– Они приехали вскоре после войны, – продолжала хозяйка. – Те, кого большевики выгнали из страны. Тогда на улицах Шарлоттенбурга можно было услышать чаще русскую речь, чем немецкую.

– Так же, как и сегодня во многих барах на Тауентциен.

– Возможно, только такие заведения я не посещаю. Слава богу. Вы, бедняги, по службе постоянно имеете дело с этим очагом разврата. – Элизабет со стуком опустила на стол заварочный чайник, словно ударяя по очагу разврата, а потом поставила рядом с ним две чашки. – Н-да, – добавила она, – при этом господин Кардаков производил впечатление такого культурного человека, когда он три года тому назад сюда въехал.

– Кто?

– Ваш предшественник. Господин Кардаков был писателем, вы должны это знать. – На плите начал свистеть чайник, и фрау Бенке залила заварку кипятком. – Спокойный квартирант, подумала я. Какое это было заблуждение! Ведь эти ночные эксцессы происходили постоянно.

– А мне вы запретили даже визиты дам.

– Но позвольте, я ведь не говорю о визитах дам! Господина Кардакова посещали только мужчины. Они говорили и говорили, пили и пили… Можно было подумать, что они зарабатывают деньги исключительно разговорами и питьем.

– А чем они зарабатывали деньги? – Рату стало любопытно.

– Ах, лучше не спрашивайте! Честно говоря, я тоже не хочу этого знать. Но аренду господин Кардаков всегда оплачивал вовремя. Хотя я не знаю, опубликовал ли он хоть одну книгу. Во всяком случае, мне он ни разу не показал ни одной из них. – Голос Элизабет зазвучал чуть обиженно, а Гереон подумал, что этот писатель тоже вынужден был защищаться от притязаний своей хозяйки.

– Мне кажется, этот парень приходил к моему предшественнику? – спросил комиссар.

– Думаю, что да. – Элизабет Бенке налила чаю себе и своему юному квартиросъемщику.

– По-моему, мужчину звали Борис. Вам говорит что-то это имя?

– Ничего. Здесь въезжает и выезжает столько русских.

– Этот дорогой Борис сломал платяной шкаф. Может быть, господин Кардаков окажет любезность и позаботится о ремонте.

«Или, лучше всего, купить бы новый шкаф», – подумал Рат. Темный монстр в его комнате напоминал ему скорее исповедальню, нежели гардероб.

– Господин Кардаков? – Хозяйка достала из настенного шкафа ополовиненную бутылку рома и налила немного в чашки с чаем. Какое великодушие! – Если я его когда-нибудь еще увижу. Он неожиданно выехал в прошлом месяце. С тех пор я его больше не видела. Хотя он мне должен еще заплатить за целый месяц, и весь подвал завален его хламом. Я ему уже много раз писала на его новый адрес. И вы думаете, он ответил?

– А как его зовут?

Элизабет посмотрела на Рата, и ее глаза засветились на-деждой.

– Вы считаете, вам удастся что-то сделать? Его зовут Алексей. Алексей Иванович Кардаков.

Рат кивнул. Это было имя, которое назвал Борис.

– Может быть, он будет более уважительным, если в дело вмешается полиция, – предположила Бенке и подала собеседнику чашку чая. – Выпейте. Это поможет после такого стресса. Хотя вы, конечно, как полицейский к этому привыкли.

Гереон не совсем понял, что она хотела этим сказать: привык ли он к стрессу или к алкоголю? Наверное, фрау Бенке имела в виду и то и другое, подумал он и выпил.

Ух! Его хозяйка явно не пожалела рома! Сначала комиссар заподозрил, что женщина хочет его напоить, но потом увидел, что она и сама опустошила свою чашку одним глотком.

– Еще одну? – предложила Элизабет.

Рат выпил свою чашку и кивнул. У него возникло такое чувство, что он мог бы воспользоваться небольшим алкогольным дурманом. В меньшей степени из-за странного незнакомца, и в большей – из-за иллюзии, от которой никак не мог отделаться. Благодаря небольшой порции рома в крови он будет спать спокойнее.

– Еще чаю, – сказал он и протянул Бенке свою чашку.

Когда он проснулся на следующее утро, будильник показывал без четверти девять. Рат резко сел в постели, держась за голову, в которой пульсировала изрядная боль. Что он пил? И прежде всего – сколько? По крайней мере, он лежал в своей постели, голый. Слипшимися глазами он осмотрелся вокруг. На проигрывателе выписывала бессмысленные пируэты пластинка, и в динамике раздавался негромкий скрежет. Комиссар нащупал на тумбочке телефон и чуть не запутался в проводах. Номер Вольтера он мог вспомнить и во сне. Дядя снял трубку, и Рат пробормотал извинения. На другом конце провода он услышал смех.

– Судя по твоему голосу, ты не совсем здоров, дружище. Похоже, ты переборщил!

– За последнюю неделю это первая ночь, которую я провел не на Германнштрассе.

Шесть ночей Гереон просидел в затхлой квартире в Нойкёльне, наблюдая за ателье Кёнига. Это были смены, на которые никто, кроме него, не соглашался.

– Это верно. Ты заслужил выходной.

Бруно предложил ему отгулять переработанные часы, которые накопились у него за неделю, когда он вел слежку.

– Ты мне нужен отдохнувший, – сказал он. – Оставайся лучше сегодня дома.

Рат не имел ничего против. Он положил трубку и уже хотел повернуться и спать дальше, но неожиданно наткнулся под одеялом на что-то теплое.

Рука!

Что случилось вчера? У него была женщина? Он напряг свою больную голову, но при всем желании не смог ничего вспомнить. В памяти у него опять всплыл недавний сон и незнакомый русский, который разломал шкаф. Потом он пил чай со своей квартирной хозяйкой… с ромом… на брудершафт…

О нет!

Рат потянул одеяло. Медленно, предполагая худшее. Кроме руки, он увидел светлые волосы, в которых играл легкий серебристый блеск. Это был не сон.

В его постели лежала Элизабет Бенке!

Как это могло произойти? Последнее, о чем Гереон мог сейчас вспомнить, был момент, когда она предложила ему перейти на «ты», после того как они опустошили бутылку рома и добрались до польского ликера «Данцигер гольдвассер». Затем они целовались. Это он еще помнил. Так принято, когда пьют на брудершафт. Но сколько? Как? И что было потом? Вопросы, на которые полицейский не мог ответить. Единственным ответом была его квартирная хозяйка, которая лежала рядом с ним в постели, вытянув свое пышное тело. Она зажмурилась на мгновение от дневного света и окончательно проснулась, а потом натянула на грудь одеяло.

– Доброе утро, – сказал комиссар, стараясь не выдать своего сарказма. И это стоило ему больших усилий.

– Доброе утро, – тихо, почти робко ответила фрау Бенке. Да, ей, по крайней мере, тоже неловко, подумалось Рату.

– Бог мой! – Взгляд женщины упал на будильник, который показывал девять часов. – Уже девять! Я давно должна была сделать завтрак! Вайнерт наверняка будет недоволен. – Она собралась вставать, замотавшись при этом в одеяло, но потом заметила, что она таким образом оставляет Рата совершенно обнаженным. Она размышляла, вставать ей или остаться в постели, когда в дверь постучали. После этого Элизабет Бенке опять быстро юркнула в кровать своего квартиранта и целиком исчезла под одеялом.

– Боже мой! Это Вайнерт! – услышал Гереон ее приглушенный шепот.

Дверь медленно открылась, хотя Рат не сказал «Войдите» или что-то в этом роде. И действительно, в дверь просунулась любопытная физиономия Бертольда Вайнерта.

– Доброе утро, соня, – сказал он и подмигнул ему. – Ты не можешь одолжить мне пару марок? Бенке сегодня еще не вставала, иначе я попросил бы у нее. Наверное, она заболела – даже завтрак не сделала. Но мне нужно в редакцию, и я не могу…

– Возьми сам. – Комиссар указал соседу на пиджак, висевший на напольной вешалке. В отличие от его халата, который вместе с пижамой образовывал беспорядочную кучу на полу между дверью и кроватью. Рат отчаянно надеялся, что Вайнерт не заметит синюю ночную рубашку их квартирной хозяйки, которая лежала с другой стороны кровати.

– Твоя девочка ушла? – спросил журналист, пытаясь найти портмоне во внутреннем кармане пиджака и снова подмигивая ему. Заговорщическая мина Вайнерта начала раздражать Рата. – Смотри не попадись! Бенке следит во все глаза. Я всегда отправляю своих домой еще вечером. К чему рисковать? А у вас это продолжалось всю ночь! А потом еще эта музыка! Бенке и так все время ворчит, когда ты включаешь эту свою негритянскую какофонию. – Он обернулся, как будто опасаясь, что Элизабет Бенке в любой момент может войти в комнату, и продолжил шепотом: – Прежде всего, скажи своей девушке, чтобы она в следующий раз вела себя потише. Она слишком громко хихикала! И не только… – Бертольд взял из портмоне купюру в десять марок. – Не то чтобы мне это не нравилось, но как к этому отнесется Бенке! – Еще раз подмигнув, он вышел из комнаты.

Рат откинул одеяло и увидел, что Бенке покраснела.

– Боже мой, надеюсь, что этот болтун ничего не пронюхал, – сказала она.

– Это действительно так? – спросил Гереон. – Вы действительно так громко смеялись этой ночью?

– А разве мы не пили на брудершафт? – Голос хозяйки звучал чуть обиженно.

– И переборщили с этим.

– Мы взрослые люди, господин Рат! То есть Гереон, – исправилась Элизабет, и ее квартирант вновь услышал в ее голосе энергичные нотки, как это было всегда. – Я бы тоже предпочла, чтобы сегодняшняя ночь осталась нашей тайной. Но что было, то было. Мы не должны вдруг делать вид, что не знаем друг друга.

– Извини, – сказал полицейский. Ему понравился всплеск темперамента этой женщины. Он заметил, как его это возбудило, и сильнее натянул одеяло.

Фрау Бенке встала. Теперь она, очевидно, может жить тем, что Гереон видел ее обнаженной. Она не предприняла ничего, чтобы прикрыть свою наготу, и ее пышные формы усилили его возбуждение, даже после того, как она натянула на себя ночную рубашку. Он повернулся на другой бок.

– Я сделаю завтрак, – сказала хозяйка и вышла из комнаты. Слава богу!

Комиссар еще некоторое время лежал в постели и размышлял. Элизабет Бенке была почти на десять лет старше его. Ее муж в 1917 году погиб на Эне. Рат вспомнил о женщинах в военном городке. Тогда, летом 1918 года, после начальной подготовки, они ждали приказа об отправке на фронт, чувствовали, что, возможно, наступили последние дни их юности. Свежее пушечное мясо, которое должны были бросить в мясорубку. Гереон помнил эйфорию того времени. Желание жить, которое питалось страхом смерти. Потные тела, которые катались в постелях, почти в отчаянии. Все женщины были старше их. Лет на десять и больше. И почти у всех были обручальные кольца. Их мужья еще сражались на фронте или погибли.

Рату как раз исполнилось восемнадцать, когда он отправился в Пруссию. Приказ о призыве был для него подобен смертному приговору. Он вспомнил об Анно, он не знал, что это был последний год войны, он мог только молиться, чтобы это безумие поскорее кончилось. Его мать плакала, когда ее младший сын стоял на вокзале, одетый в форму, и они прощались. Она боялась потерять еще одного сына. Старший погиб в первые дни войны. Анно, непогрешимый, вечный пример. Лишь в одном младший брат не хотел на него равняться: Гереон хотел пережить войну!

С этим желанием и небольшой надеждой он прибыл в гарнизон. Отчаянное ожидание. Они чувствовали себя, как заключенные в камере смерти. А потом война сразу закончилась. Прежде чем пришел приказ на марш и прежде чем Рат успел сделать хотя бы один-единственный выстрел во врага. Известие о мятеже в Киле быстро распространилось между ними. Были образованы Советы солдатских депутатов. Когда Гереону стало ясно, что никто не арестует его как дезертира, он просто снял форму и поехал домой. Назад в Кёльн. Его товарищи продолжили военные игры и в составе добровольческих корпусов боролись с коммунистами и с революцией. Но ефрейтор Гереон Рат послушался своего отца и стал полицейским. Ему опять дали оружие и письменный стол, за которым до войны сидел Анно Рат.

Комиссар отогнал воспоминания и посмотрел в окно. На улице было солнечно. Похоже, настал первый по-настоящему весенний день. Рат попытался вновь возродить ясные мысли в своей хмельной голове. Он рывком встал и направился в ванную. Ему надо было немедленно принять душ.

Только свежий воздух без остатка выветрил из него хмель. Гереон глубоко вздохнул и достал из кармана записку, которую ему написала Бенке. Луизенуфер. Новое жилье Алексея Ивановича Кардакова располагалось в Кройцберге. Название этой улицы пережило перемены времени. Несколько лет назад здесь еще проходил городской канал между Урбанхафен и Шпрее, а теперь дети играли на гигантской песчаной площадке, обустроенной над насыпной акваторией порта. Их смех и крики наполняли прозрачный воздух. После бесконечно длинной зимы, кажется, наконец пришла весна. Рат ненавидел берлинскую зиму с тех пор, как он однажды очень холодным мартовским днем вышел из поезда дальнего следования на Потсдамском вокзале, и Потсдамская площадь встретила его метелью и транспортным коллапсом. Холод поселился на улицах Берлина до самого апреля. И вот город обрел более радостный облик. Наконец-то. Гереон наслаждался короткой прогулкой от надземной железной дороги Коттбуссер Тор.

Его взгляд скользил по фасадам зданий. Пивная, салон-парикмахерская, молочная… Он еще раз проверил номер дома на записке.

Завтрак с Элизабет Бенке оказался не таким невыносимым, как он ожидал. Они беседовали исключительно о русском дебошире и ни единым словом не упомянули то, что случилось, могло случиться или случилось бы после этого. Полицейский обещал хозяйке серьезно поговорить с Кардаковым насчет его задолженности за комнату за последний месяц, его вещей в подвале и сломанного шкафа. К тому же он искал причину, чтобы в свой свободный день выйти на улицу.

Нужный ему дом находился рядом с молочной. Когда Рат входил в подъезд этого дома, по надземной железной дороге на Вассерторплац прогрохотал поезд. Он стал изучать почтовые ящики, в том числе те, которые относились к домам, располагавшимся внутри двора, но нигде не нашел фамилии Кардаков или другой фамилии, хотя бы отдаленно напоминавшей русскую. Тогда комиссар еще раз проверил записку. Адрес был верным. Номер дома тоже.

Рат изучил почтовые ящики двух соседних домов, но и здесь не было никаких русских фамилий. Может быть, тот мужчина решил скрыться, чтобы не оплачивать аренду? Или, возможно, он просто не успел поменять табличку. Гереон вернулся к первому дому. Как раз когда он подошел к двери, она открылась, и перед ним возникло удивленное и недоверчивое лицо.

– Вы кого-нибудь ищете? – Открывший дверь мужчина был щуплым и невысоким. Его шляпа казалась слишком большой на худом лице. Как и его густые усы. А из лацкана его пальто торчал маленький стальной шлем[8].

– Пожалуй. – Рат достал записку и прочитал ее вслух. – Алексея Ивановича Кардакова.

– Никогда не слышал такого имени. Он здесь живет?

– По крайней мере, он оставил этот адрес.

– Для русских это обычное явление.

– А вы живете в этом доме?

– Я не обязан вам это говорить.

– Думаю, ошибаетесь: я из криминальной полиции! – Гереон помахал своим удостоверением, решив воспользоваться служебным положением даже в свободный день.

– Хорошо, хорошо. – Его собеседник покорно поднял руки. – Что вас интересует?

– Не заметили ли вы чего-нибудь в последние недели? Не въехал ли сюда новый жилец?

– Насколько я знаю, нет.

– Может быть, под другим именем.

– Нет, при всем моем желании я не могу это утверждать. Что он натворил?

– Это чисто рутинный опрос. – Рат пожалел, что предъявил свое удостоверение: в принципе, это было противозаконно. Ему надо было освободиться от этого назойливого типа, который, совершенно очевидно, не мог ему помочь, пока тот не проявил еще большее любопытство. – Большое спасибо за помощь.

– Не за что. Всегда готов помочь.

Комиссар уже повернулся, чтобы уйти, когда местный обитатель окликнул его:

– Одну минуту, унтер-офицер!

Рат остановился.

– Может быть, вы явились по поводу скандала? – спросил его собеседник.

– По поводу скандала?

– Да, здесь ночью один тип орал перед дверью как сумасшедший, так что никто не мог спать. А потом после этого еще двое ругались между собой. Но так громко, я вам скажу! Я уже думал, что они переубивают друг друга.

– И что?

– Это были русские. Сто процентов. Возможно, один из них был как раз тот, кого вы ищете. Но он здесь не живет. Это точно. Здесь живут только приличные люди.

Гереон коснулся рукой своей шляпы.

– Большое спасибо.

Странно, думал полицейский, шагая назад по Скалицерштрассе к Коттбуссер Тор. Похоже, он был не единственным, чей сон минувшей ночью был нарушен каким-то русским.

Очередной месяц начался удачно. Рат сидел за письменным столом, держа в одной руке чашку с кофе, а в другой зажженную сигарету. Перед ним лежали фотографии. «Вильгельм Второй» был единственным, на снимке которого стоял знак вопроса. Небольшая тайна, которую знали Гереон с Вольтером. Все остальные, запечатленные здесь, были идентифицированы, в том числе и исполнители, которым при облаве удалось сбежать. После того как Рат накануне допек «Старого Фрица» в комнате для допросов, он положил на стол Дяди список с именами. Бруно изобразил довольное лицо. Это был первый успех в их расследовании.

Впервые с тех пор, как Рат прибыл в Берлин, он почувствовал себя более-менее в согласии с самим собой и с окружающим миром. Его взгляд блуждал от окна к путям городской железной дороги и к темной стене здания суда. Мимо прогрохотал поезд.

Свободный день пошел комиссару на пользу, несмотря на то, что он потратил его на бессмысленные розыски. По крайней мере, ему удалось увернуться от общества Элизабет Бенке. Вечером, пока он докладывал ей о своих безрезультатных поисках ее бывшего жильца, она приготовила еду и открыла бутылку вина. На этот раз он выпил немного и, пожелав ей спокойной ночи, поцеловал ее в щеку – и этот поцелуй ни о чем не говорил и ничего не обещал.

Утром, явившись в контору, Гереон впервые за последние недели почувствовал себя отдохнувшим и свежим.

Вольтер торопил с расследованием, потому что времени было в обрез.

– Нам надо поскорее завершать допросы, – предупредил он своих коллег. – Отделу IA завтра потребуется много места в камерах, первого мая наших друзей переводят в Моабит, и до этого времени мы должны, наконец, выбить из них что-нибудь путное.

И им это удалось.

Отдел IA политической полиции руководил майскими операциями. Они рассчитывали, очевидно, на многочисленные аресты. Коммунисты намеревались любыми средствами нарушить запрет на проведение демонстраций. Уже несколько дней их пресса вела агитационную работу. Начальник полиции Цёргибель ответил обращением, которое опубликовали все берлинские издания: «Неужели по вине коммунистов на улицах Берлина прольется кровь? – написал он, еще раз подтвердив запрет на проведение демонстраций на этой неделе. – Я принял решение отстаивать государственный авторитет в Берлине любыми предоставленными в мое распоряжение средствами». О каких средствах идет речь, было понятно. В казармах полиции царило настроение ожидания гражданской войны. Союз красных фронтовиков «Рот фронт» располагал оружием, и многие опасались, что они его применят.

Расследования, проводимые инспекцией Е, были сейчас не так важны. Если коммунисты заполнят камеры на Алексе, то порнографистов придется выпустить. Вольтеру даже было дано распоряжение к концу недели не производить никаких новых арестов. Это обстоятельство несколько омрачило успех Рата. Несмотря на произошедший прорыв, полицейские не могли форсировать расследование и были вынуждены бездельничать. Но это было не главное. Главное – Гереону удалось показать своим коллегам, на что он способен, этот комиссар по уголовным делам Гереон Рат, полицейский из провинции. Бруно был удивлен. А новичок Штефан Йенике и подавно.

Но всегда где-то есть слабое звено – этот опыт Рат приобрел еще в Кёльне. Один из камней в стене молчания всегда лежит неплотно. И если вынуть этот камень, то зашатаются остальные. В данном случае таким шатким камнем был «Старый Фриц». Пожилой мужчина с ястребиным носом неожиданно раскололся, когда Гереон пригрозил ему, что вызовет в полицию его жену. Это был чистый обман. Рат не знал, женат ли задержанный – он не знал даже его имени. Единственным, чью личность полиции удалось в эти дни установить наверняка, был Иоганн Кёниг, но этот человек со дня своего протеста в ателье не проронил ни единого слова. Как и вся остальная банда. Похоже, они договорились об этом, когда ехали в «черном вороне». Йенике это прозевал.

Рат испробовал разные методы, но сломить фальшивого Фридриха Великого ему удалось только с помощью угрозы вызова в полицию его жены. И хотя у комиссара не было обручального кольца, старик счел его добропорядочным отцом семейства. Цель была достигнута. Арестованный зарыдал и сломался. И из него посыпались имена, которые стенографистка едва успевала записывать.

В дверь постучали. Рат выдвинул верхний ящик стола и сбросил в него фотографии. Никому не следует это видеть. Ему все еще было неловко работать с подобными уликами, которые в полиции нравов были рутинным делом. При этом в инспекции Е попадались коллеги, которые получали удовольствие, выкладывая на письменный стол свои фотоколлекции, когда в их кабинет входили сотрудники уголовной полиции женского пола. Независимо от того, краснели от этого женщины или бросали дерзкую фразу, мужчины громко смеялись. Одно из множества обстоятельств, которые Гереон ненавидел на своем новом месте работы.

– Войдите! – крикнул он.

Дверь открылась. Ложная тревога. Это был Вольтер.

– Что за формальности? – спросил Рат. – С каких это пор ты стучишь?

Дядя ухмыльнулся.

– Ты ожидал визита дамы? Почему твой письменный стол пуст?

– Потому что ни к чему каждому видеть улики.

– А стенографисткам из инспекции А тем более, да? – засмеялся Бруно. – Ну ладно! Не будь таким скучным! Сегодня у тебя есть все основания, чтобы петь и ликовать.

– Почему?

– Потому что на календаре среда, первое мая, и ты работаешь не в общеполицейской части! Они сегодня занимаются грязной работой и борются с коммунистами. А мы в это время сидим в теплой комнате.

– Я знаю, почему я никогда не хотел работать у «синих»[9].

– Рано радуешься, может быть, криминальной полиции тоже придется выходить на улицу.

Весь полицейский аппарат Берлина с семи утра пребывал в высшей боевой готовности. На службу вышли все сотрудники: общеполицейские части, криминальная полиция – в общей сложности примерно шестнадцать тысяч человек. Привлекли даже полицейских с учебных курсов. Конная полиция перекрыла все парковочные площадки во избежание сборищ. В депо Берлинского Транспортного общества также дежурили стражи порядка, чтобы предотвратить забастовку, с помощью которой коммунисты хотели парализовать город. Ко всем наиболее крупным площадям в рабочих кварталах полиция подтянула значительные силы.

– «Красные», в любом случае, не шутят, – сказал Вольтер. – На Алексе уже началось. Шультес рассказывал в столовой. Из его кабинета все видно, как из ложи: оба окна выходят на площадь. Пойдем, посмотрим этот спектакль!

Они были не единственными, кто пришел в кабинет коллеги Шультеса. Перед двумя окнами едва можно было найти свободное место. Новичок тоже уже был здесь.

– На вашем месте я сегодня не пошел бы в «Ашингер», – сказал Йенике своим коллегам, показывая на окно.

В хаосе строительной площадки на Александерплац собралась большая толпа людей. Они толпились перед универмагом «Титц» и делали это явно не из-за специальных предложений магазина. Их было несколько тысяч. Капелла свирелистов как раз свернула походным строем с Александерштрассе на площадь – за ними следовали члены Союза красных фронтовиков. В толпе людей в отдельных местах возвышались транспаранты. Рат узнал три портрета, которые украшали также фасад Центрального комитета Коммунистической партии Германии на расположенной поблизости площади Бюловплац: Ленин, Либкнехт, Люксембург. Три священные буквы «Л». С тех пор, как Гереон приехал в Берлин, его постоянно раздражала дерзость коммунистов. Раздражало то, как они украшали штаб-квартиру своей партии портретами врагов государства и их лозунгами. «Да здравствует мировая революция!» – было написано большими буквами на фасаде. Чистая провокация. И теперь такие лозунги они несли внизу, прямо перед Полицейским управлением. «Долой запрет на проведение демонстраций!» – гласил другой транспарант. «Свободные улицы 1 мая!» – призывал еще один. А на огромном красном полотне они написали: «Да здравствует Советский Союз! Создадим Советскую Германию!» Слева от этой надписи красовалась советская звезда, справа – серп и молот. И повсюду красные знамена, развевающиеся над головами демонстрантов. Даже в один из паровых свайных молотов на Алексе какой-то рабочий – строитель метро вставил красный флаг. И здесь, наверху, в кабинетах Управления, было слышно, как скандировала толпа: «До-лой за-прет на про-ве-дение де-монстраций!»

Серые и коричневые шапочки рабочих окаймлялись черными киверами и синей формой полицейских. С Кёнигштрассе прибыл еще один грузовик, с которого стали спрыгивать полицейские в униформе. На каждом из них был подбородный ремешок. Полицейские из общевойсковых частей на площади вместе с усилением образовали цепочку, обнажив резиновые дубинки. Тем временем шеренга униформистов двинулась вперед. Хор голосов сначала сбился с ритма, а затем и вовсе затих. По толпе пробежал рокот. Резиновые дубинки с силой обрушились на демонстрантов, и те пригнулись под тяжестью ударов, а некоторые упали. Полицейские схватили несколько человек и запихнули их в «черный ворон», в том числе мужчину с красным знаменем. Но толпа не слишком долго испытывала недоумение. После короткого отступления она вновь стала пробиваться вперед. Деревянным транспарантом одному полицейскому сбили кивер с головы. Полетели первые камни. Толпа опять начала скандировать: «До-лой за-прет на про-ве-дение де-монстраций!»

– Мы что, там, внизу, взяли на себя еще и задачи пожарной охраны? – спросил Рат. На трамвайной остановке перед кинопредприятием UFA два полицейских возились с гидрантом и подсоединяли пожарный шланг.

– Новая тактика, – объяснил Вольтер. – Вода вместо дубинки. Смотри, сейчас демонстрантов окатят.

Он оказался прав. Едва полицейские подсоединили шланг, из него забила струя воды. Полицейский у стальной трубы направлял струю прямо в ошеломленную толпу, которая разбегалась в разные стороны. Некоторые под мощным напором воды падали и катались по мокрому асфальту.

– Прекрасная работа: поливать коммунистов, – констатировал Вольтер, – я бы от этого тоже не отказался.

Раздался смех.

– И ради этого наш начальник полиции держит в боевой готовности целый аппарат, – сказал хозяин кабинета Шультес и помотал головой, изображая непонимание. – Я называю это «социальной истерией». Сегодня во второй половине дня господа коммунисты снова будут сидеть у своих мамочек возле печки и сушить промокшие вещи. Достаточно поиграли в революцию. Каждый получил свою долю удовольствия, и Берлин вновь обретет покой.

– Я не очень в этом уверен, – возразил Бруно. – Красные фронтовики получают оружие из Москвы и проходят обучение. И если они нанесут удар, то это будет не просто игра в революцию, а нечто более серьезное.

– До сего времени нам удавалось сломить сопротивление «красных», – возразил Шультес. – Десять лет тому назад они тоже хотели устроить революцию. И что из этого получилось? Нет, это простые болтуны. Если дело принимает серьезный оборот, они поджимают хвосты.

– Будем надеяться, – согласился Вольтер с озабоченным видом. – Такому сброду в любом случае нельзя беспрепятственно уступать улицу.

– Возможно, коллега, – ответил Шультес, – но молодцы в своих коричневых рубашках не намного лучше. Они умеют только лучше маршировать.

– И не стреляют в полицейских.

Шультес посмотрел на Дядю жестким взглядом.

– Правопорядок должен поддерживаться в любом случае, – сказал он. – В этом вы правы, господин коллега.

– Но это задача общевойсковых частей, а не криминальной полиции, – заметил Рат. – Я, так или иначе, рад, что мы имеем дело не с политикой, а только с преступностью.

– Политики, преступники – кто вам сказал, что это не одно и то же? – спросил Шультес.

Все засмеялись. Рат задумчиво посмотрел в окно. Десять лет тому назад, после войны, на улицах Германии все тоже шло кувырком. Но с тех пор Гереон не видел ничего подобного. Его коллеги внизу, на площади, решительно перешли к делу. И они использовали не только пожарные шланги. Рат, во всяком случае, не хотел бы в данный момент стоять на Алексе в гражданской одежде.

Автомобиль висел на крюке аварийно-спасательного крана, как слишком большая пойманная рыба. Через щели дверей назад в Ландвер-канал лилась грязная коричневая вода. Фары автокрана таинственно освещали светлую машину в ночной темноте. Последний поезд подземки выехал с вокзала Мёкернбрюкке. Старший комиссар Вильгельм Бём с унылым лицом вылез из большого черного «Мерседеса», который остановился на Темпельхофер Уфер, и нацепил на голову котелок. Несколько любопытных полуночников отвлеклись от наблюдения за спасательными работами и переключили свое внимание на автомобиль, из которого вслед за комиссаром вышла элегантно одетая, стройная женщина с блокнотом в руке, в сопровождении молодого мужчины.

Этот черный «Мерседес» был известен в Берлине. Он был оснащен всем необходимым для расследования убийств на месте преступления: маркировочными приспособлениями для сохранности следов, фотокамерой, прожекторами, измерительной рулеткой и складной линейкой, картографическим материалом, перчатками, пинцетами, мобильной полицейской лабораторией и всеми возможными контейнерами для сбора вещественных доказательств. В машине был даже мобильный кабинет: складной стол и несколько стульев, которые можно было установить на месте преступления, и портативная пишущая машинка.

Машина, которую с помощью крана осторожно опустили на мокрый асфальт моста Мёкернбрюкке, оказалась «Хорьхом 350» кремового цвета. Крыша автомобиля была открыта. За рулем сидел совершенно промокший, бледный мужчина.

Старший комиссар Бём подошел к полицейскому, который руководил спасательными работами.

– Скажите, – обратился он к нему, не здороваясь, – мы попали в Луна-парк? Что здесь, на месте преступления, забыли все эти люди? Позаботьтесь о том, чтобы зеваки исчезли! И почему вы не могли подождать со спасательными работами до прибытия убойного отдела? Вы, по крайней мере, спросили водолазов, где конкретно в канале лежал автомобиль?

Следователь оставил полицейского, не дожидаясь ответа, и подошел к автомобилю, который еще несколько минут назад покоился на дне Ландвер-канала. Бессмысленно приобщать этого остолопа в униформе к методам современной работы полиции. Для этого пруссака было все еще более важно прежде всего обеспечить порядок на месте преступления, вместо того чтобы сохранить следы. Бём стал рассматривать мужчину за рулем. Для него уже все было позади.

– Грэф, – прорычал комиссар в тишине, – сделайте-ка фото, прежде чем доктор здесь все перевернет!

Ассистент по уголовным делам Рейнгольд Грэф уже вытаскивал тяжелый фотоаппарат из напичканного техникой багажника машины-лаборатории.

Между тем полицейский пришел в себя после взбучки и подошел к старшему комиссару, энергично козыряя.

– Кеммерлинг, обер-вахмистр, – отрапортовал он и указал на пролом в береговом заграждении, прямо рядом с мостом. – Вот здесь он врезался. Он, должно быть, мчался по Темпельхофер Уфер и потом съехал с проезжей части.

Бём осмотрел труп с головы до ног и покачал головой.

– Как он мог спокойно ехать с такими руками! Вопрос только в том, сел ли он добровольно за руль в таком состоянии.

Полицейский подошел ближе к автомобилю и заметно содрогнулся, когда увидел руки погибшего. Его отдельные пальцы едва можно было различить в каше из мяса, кожи и костей. Некоторые суставы, казалось, держались только на коже, другие были так неестественно скручены, что от одного их вида человек вздрагивал, как от боли.

– Сколько у вас здесь людей, Кеммерлинг? – спросил Бём полицейского.

– Пять, – ответил обер-вахмистр. – Из-за коммунистических волнений у меня забрали несколько человек.

Старший комиссар с пониманием кивнул. У него тоже было мало людей. Уже два дня продолжались майские беспорядки. Полиция потеряла над ними контроль, и волнения все больше разгорались. Дошло до стрельбы и погибших. Центры коммунистов вокруг Бюловплац, в Веддинге и в Нойкёльне были официально объявлены зонами беспорядков, и там было введено осадное положение. Берлин был на грани гражданской войны.

– Пять? Не слишком жирно, – сказал Бём. – Ну ладно. Четверо пусть разгонят, наконец, любопытствующих и основательно оцепят место происшествия, а один поможет в обеспечении сохранности следов, пока не приедет служба криминалистической техники. Если они вообще сегодня приедут.

– Э-э-э… – Кеммерлинг, похоже, не совсем понял, о чем речь. – В обеспечении сохранности следов?

– Все очень просто: ничего не трогайте, никуда не наступайте и следуйте указаниям убойного отдела, – сказал Бём и обернулся. – Риттер! – крикнул он громко в темноту.

Стенографистка вышла на свет, падающий от фар автокрана.

– Уберите ваш блокнот, Шарли, – сказал следователь, – это подождет. Покажите коллеге, как надо сохранять следы.

Ассистент по уголовным делам Грэф между тем установил фотоаппарат рядом с «Хорьхом». Сработала вспышка, и на долю секунды место происшествия озарилось ярким светом. Казалось, будто погибший улыбается в камеру.

Она чувствовала, что полицейский уставился на ее платье. Чувствовала, хотя шла впереди. Она сшила себе это зеленое платье для танцев всего пару дней назад и знала, что оно подчеркивает ее фигуру и открывает значительную часть ее действительно длинных ног. Она надела его сегодня в первый раз и до этого на паркете «Мока Эфти» чувствовала себя в нем вполне комфортно. Наслаждалась тем, что притягивала взгляды мужчин. При первом свидании это как раз то, что нужно. Якоб не должен думать, что она в его руках. Она надеялась, что он не заметил, как ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда он ей улыбнулся. Нет, все шло замечательно.

Пока служащий в ливрее не поднял вверх табличку с ее именем. «Звонок для фройляйн Риттер».

У Якоба был странный вид, когда она оставила его на танцевальной площадке. Шарли предполагала, что это звонок из убойного отдела. Бём был единственным, кто знал, что она находится в «Мока Эфти» – и, конечно, это знала еще Грета, но она никогда не потревожила бы Риттер в такой вечер. Якоб стоял у бара, когда Шарли вернулась из телефонной будки. Сообщение о том, что ей, к сожалению, нужно уйти, он воспринял безмолвно. Он проводил ее в гардероб и даже вниз на Фридрихштрассе, где перед эскалатором, который вел к самому популярному аттракциону ночной жизни Берлина, толпились многочисленные полуночники. Когда потом на Лейпцигерштрассе остановился служебный автомобиль, где уже сидел Бём, который просил стенографистку поторопиться, она не могла сказать, был ли их немногословный разговор прощанием или ссорой. Якоб некоторое время смотрел вслед черному автомобилю, а затем направился назад к эскалатору. Очередной мужчина, который не понимал ее профессию?

Она немного замерзла. Короткое пальто поверх платья было довольно легким. В начале мая ночи в городе бывают очень холодными.

– Вы джентльмен? – спросила она полицейского, когда они дошли до машины.

Мужчина, кажется, не понял, о чем идет речь.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Да или нет?

– Конечно…

– Это хорошо! Тогда вы сможете одолжить мне ваше пальто.

Полицейский посмотрел на девушку так, будто решил, что ослышался.

– Не волнуйтесь, вам не нужно класть его в лужу! Я бы хотела его просто надеть. Это ведь все равно собственность прусской полиции. Или вы не хотите поддержать Комиссию по расследованию убийств?

Ей пришлось дважды подвернуть рукава тяжелого синего пальто, и оно ей более-менее подошло. По крайней мере, ей сразу стало теплее.

– Спасибо.

Риттер протянула полицейскому пару тканевых перчаток и несколько жестяных маркировочных табличек, и они отправились к месту происшествия. В пальто она чувствовала себя не столь беззащитной, как тогда, когда они шли к берегу Ландвер-канала.

Автомобиль, похоже, даже не успев затормозить, пробил кованое береговое заграждение. Железные прутья были согнуты вниз, а часть их вырвало из креплений, и они попали в воду. Было такое впечатление, что в это место ударил гигантский кулак. По указанию фройляйн Риттер на месте пролома полицейский установил табличку с номером один. Она хотела также отметить следы торможения, но нигде не могла их обнаружить. Было вообще сложно восстановить путь движения «Хорьха». На одном из деревьев на берегу была содрана кора, и обнаженная древесина влажно блестела в свете прожекторов, которые установили на мосту. Здесь машина задела ствол, прежде чем врезалась в береговое заграждение. Это не могло удержать ее от падения – максимум изменилось направление ее движения. Если бы машина угодила непосредственно в дерево, то ее не пришлось бы вытаскивать из канала, но исход для мужчины за рулем вряд ли был бы иным. Его лицо в любом случае не оставалось бы уже столь красивым. Шарли прикинула расстояние между деревом и берегом. Всего несколько метров. Если исходить из пролома в заграждении, то машина, скорее всего, попала в него в правом углу. Но откуда она ехала, прежде чем задела дерево? Девушка осмотрелась. Дело начинало вызывать у нее интерес. Она, кажется, набрела на след.

Дав полицейскому пару указаний в отношении того, что он должен еще отметить, Риттер прошла немного в глубь Мёкерн-штрассе, которая вела от канала к Йоркштрассе. Застроена была только левая сторона улицы, а справа вдоль тротуара тянулась высокая кирпичная стена. За ней начиналась территория Ангальтского грузового вокзала. Под деревьями, на обочине дороги, было припарковано несколько автомобилей. Шарли прошла мимо машин. Свет уличных фонарей едва доходил сюда, и ей пришлось напрягать зрение. И все-таки она нашла его. На крыле черного как смоль «БМВ» была потертость светло-кремового цвета. Это было больше чем инстинкт, это была уверенность в себе. Стенографистка позвала полицейского.

Уголками глаз он наблюдал, как обер-вахмистр Кеммлинг послушно плелся за Шарли с целой охапкой жестяных табличек под мышкой. Этот парень, кажется, был джентльменом и даже одолжил ей свое пальто. Н-да, ему это даже не пришло в голову, хотя это была его вина, что ей пришлось находиться на этом холоде в вечернем платье. Старший комиссар Вильгельм Бём был неотесанной дубиной, ничего не поделаешь. «Идиотство, – подумал он и посмотрел на «Хорьх», который то и дело озарялся светом фотовспышки. – Черта с два это моя вина! Нет, это только его вина, вина незнакомого мужчины, которого достали из Ландвер-канала. Это он испортил нам вечер».

Бём услышал, как Шарли что-то крикнула, и замерзающий обер-вахмистр куда-то отправился. Полицейскому было явно сложно следовать указаниям женщины. Если бы Кеммерлинг знал, что Шарлотта Риттер не имеет ранга чиновника криминальной полиции, он, вероятно, и пальцем бы не пошевельнул. Поэтому Бём ему об этом ничего не говорил. У женщин, работающих в полиции, и так достаточно проблем. Вильгельм знал, что может положиться на Шарли, а этой ночью, когда ему едва удалось собрать людей, это было особенно важно. Плохо только, что у него сейчас нет стенографистки, потому что она занимается на улице обеспечением сохранности следов. Бём совсем не привык самостоятельно делать записи. Блокнот, который был у него в руках, он одолжил у Грэфа.

Старший комиссар удобно устроился на обитом толстой тканью заднем сиденье автомобиля, которое с помощью нескольких манипуляций можно было превратить в небольшой кабинет, и приступил к допросам свидетелей, которых им удалось найти. Это были мужчина и молодая женщина, сидевшие в припаркованном автомобиле на Темпельхофер Уфер, когда «Хорьх» пролетел через береговое заграждение.

Опрос этой парочки дал не много. Молодые люди, похоже, были очень заняты друг другом и едва ли что-то видели. Автомобиль без включенных габаритов появился из темноты. Сначала их перепугал громкий треск. Фройляйн Вегенер подумала, что это взревел мотор и прокрутились колеса, а потом раздался громкий удар, и автомобиль рухнул прямо в воду. Мужчина, кажется, вообще ничего не видел. Оба вышли из машины и отправились на берег. Они ничего не могли сделать – только с ужасом наблюдали, как «Хорьх» немного покачался на воде, а потом кувырнулся вперед и быстро затонул. Когда стало ясно, что сюда не успеет никакая помощь, они позвонили в полицию.

– Вы видели или слышали что-нибудь еще? – спросил Бём. – Может быть, визг тормозов? Или, возможно, водитель звал на помощь? Были ли в машине еще пассажиры, когда он затонул? Может быть, водитель был пьян?

Или уже мертв, подумал Вильгельм и посмотрел в блокнот. Написано там было немного, но и то, что он написал, едва можно было разобрать.

– Гм, – сказал он и встал. – Я думаю, пока достаточно. Ваши персональные данные у нас есть. – Свидетели вышли из автомобиля, и Бёма привлек силуэт на Мёкернбрюкке, который показался ему знакомым.

– Прогресс человечества очевиден, – услышал он слова мужчины на мосту, – теперь даже утопленники ездят на машинах.

Вильгельм Бём знал доктора Магнуса Шварца уже много лет. Цинизм судебного медика был обусловлен спецификой его профессии. Комиссары по уголовным делам тоже были к этому склонны. Вероятно, именно поэтому Вильгельм был в хороших отношениях с доктором, который в своей основной профессии занимал должность штатного профессора в университете.

– Добрый вечер, господин доктор! Вас вытащили из оперы? – спросил старший комиссар.

Шварц, в этот момент осматривавший труп мужчины за рулем, обернулся. На нем под пальто был вечерний костюм.

– А, Бём! Не означает ли это, что это ваша инициатива? – Доктор пожал ему руку. – Нет, в оперу я не хожу. Для меня там слишком громко. Я был на приеме у декана. Довольно скучные разговоры, если учесть, какая элита немецкой мысли там собралась.

– В таком случае вы должны быть рады, что мы вас от этого избавили.

– Не говорите только этого моей жене!

– Ну что? – спросил Вильгельм, указывая на труп.

– Возможно, вам это покажется странным, дорогой Бём, но мужчина мертв.

– Ах, в самом деле? – Старший комиссар изобразил удивление. – Нет ничего важнее мнения эксперта!

Доктор расстегнул на погибшем дорогой двубортный костюм и рубашку, а потом заглянул ему в рот.

– Причину смерти пока назвать не могу, – сказал он через некоторое время. – Возможно, он был уже мертв, когда упал в воду. Вы хотите прямо сейчас получить более подробную информацию или потерпите до завтра, до середины дня? Тогда я буду знать, есть ли у него в легких вода.

Бём ничего не ответил.

– Пока я могу только предполагать, – продолжил Магнус. – Все это лишь приблизительные выводы, без подтверждений. Пока вы завтра не получите официальное заключение: труп мужчины, рост более ста семидесяти сантиметров, вес примерно шестьдесят пять кг, возраст – лет тридцать пять, плохие зубы. Причина смерти пока…

– Плохие зубы?

– Предположительно, это не окончательное заключение.

– Тогда он, вероятно, боялся ходить к стоматологу.

– Я не думаю. Стоматолога он посещал, поскольку я обнаружил у него во рту этот «ухудлучшенный» катастрофический пейзаж. Просто это был плохой стоматолог. Скорее, похоже на то, что он не мог позволить себе достойное стоматологическое лечение.

– При этом он ездил на новом автомобиле, и на нем дорогой вечерний костюм. Он выглядит шикарнее, чем вы, доктор!

– Может быть, он с большей готовностью тратил деньги на машины и гардероб, нежели на стоматолога. Вы ведь знаете: одежда делает людей, – констатировал доктор Шварц. – Сначала машины! Дорогие машины, такие, как «Хорьх»! Коллега Картхауз ездит на такой. Не то чтобы я завидовал, но что толку от такого драндулета, если он не стоит на улице, а попадает в канал…

– Мне кажется, это не столько зависит от машины, сколько от способности управлять ею. – Вильгельм указал на обезображенные руки мужчины. – От этого можно умереть, доктор?

– Умереть можно почти от всего, мой дорогой Бём. – Магнус Шварц поправил указательным пальцем очки и стал более скрупулезно исследовать кашу из клочков кожи, мяса и костей. – Кошмар, – сказал он наконец. – Это причинило ему ужасную боль, но, скорее всего, умер он не от этого.

– Странно, – пробормотал старший комиссар себе под нос.

– Мой дорогой Бём! Вы даже не представляете себе, что пережить можно все!

– Нет, я имею в виду его лицо. – Вильгельм как будто очнулся от сна. – Разве так выглядит мужчина, который перед смертью испытал страшную боль?

Шварц не ответил и посмотрел на погибшего. Действительно. Казалось, что этот мужчина мирно улыбался.

Они начали операцию в четверть седьмого, поэтому многих пришлось поднимать с постелей. Обыск происходил везде – не только в квартирах, но и на чердаках, и в подвалах. Они копались даже в мусорных контейнерах в поисках оружия. Только в зоне беспорядков Нойкёльна было задействовано восемь военно-полицейских частей. В операции участвовали и сотрудники криминальной полиции. Рат не предполагал, что ему придется так скоро вновь вернуться на Германнштрассе.

Майские беспорядки продолжались третий день. Постоянно возникали столкновения между коммунистами и полицейскими, то и дело раздавались выстрелы. На улицах Веддинга и Нойкёльна шла настоящая война. Из строительного материала на Германнштрассе сооружались баррикады, на некоторых участках улицы камнями были разбиты все уличные фонари. Банды подростков пользовались наступлением темноты и грабили магазины. Минувшей ночью погромщики забросали камнями даже полицейский участок на Зельховерштрассе: мишенью этих подонков стал участок, в котором стражи порядка в воскресенье начали операцию «Кёниг». Слышались даже выстрелы, жаловались коллеги Гереона. Только привлечение военно-полицейской части с бронированным автомобилем и двумя грузовиками положили конец этому беспорядку.

Такие инциденты порождали страх перед попыткой коммунистического переворота и дополнительно накаляли атмосферу в полиции. Каждый сотрудник, который отправлялся на улицу, тем более в рабочий квартал, испытывал нервозность и держал наготове оружие.

Для Рата общее расположение духа его коллег граничило с истерией. Сам он, когда его потом вместе с Вольтером отправили для наведения порядка в Нойкёльн, постарался сохранять холодную голову. Утром третьего мая начальник полиции Цёргибель распорядился о привлечении криминальной полиции для действий в зоне беспорядков. Ранним утром военно-полицейские части оцепили квартал по обеим сторонам Германнштрассе, от Боддинштрассе до Лейкештрассе. Огромный район стал закрытой зоной. Полицейские контролировали ведущие в него улицы. Таблички предупреждали о стрельбе на поражение.

А потом начались домашние обыски. Сотрудники военно-полицейских частей заблокировали входы во дворы, а затем отряды полицейских прочесывали весь квартал, включая задние дома и дворы. Каждый из отрядов сопровождали два сотрудника криминальной полиции, и почти всюду возникала одна и та же реакция: чертыхающиеся мужчины, ругающиеся женщины, кричащие дети – но никакого оружия. Чем больше проходило времени, тем больше у Рата складывалось впечатление, что люди были предупреждены. Постепенно по запретной зоне стали распространяться слухи о том, что здесь происходило.

До сих пор в квартале, где они проводили операцию, был изъят один-единственный револьвер с горизонтальной осью – после шестичасовых обысков как минимум в четырех десятках квартир. Причем мужчина, у которого они конфисковали оружие, не был коммунистом. Правда, в кухне у него висел на стене вышитый текст «Интернационала», как у других людей висят благочестивые библейские изречения, но рабочий оказался социалистом. Социал-демократ, как и их начальник полиции. Рату эта операция все больше действовала на нервы, и когда он посмотрел на Бруно, у него сложилось впечатление, что тот испытывал те же чувства. То, что здесь происходит, вообще ничего не даст! Простая трата ресурсов!

При этом сегодня утром они усмехнулись, увидев в своем списке Лейкештрассе. Там жил Франц Краевски, кокаинщик из строящегося «Карштадта», их новый информатор. И порнокайзер в самом деле открыл им дверь, когда они позвонили в его квартиру в начале восьмого. По лицу Краевски они поняли, что у того душа ушла в пятки, когда мимо него в квартиру ворвалась целая куча полицейских в форме. Вытаращенными глазами он смотрел на Рата и Вольтера. Они дали ему некоторое время понервничать, а потом Дядя, по всей форме обратившись к нему на «вы», монотонно изрек стандартную фразу о том, что проводится полицейская операция по всему кварталу в целях поиска оружия. После этого Франц немного расслабился. Определенная нервозность у него все же осталась, и Гереон понял, почему. Прежде чем полицейским пришла в голову идея поискать револьвер и гранаты в кухне, Рат хладнокровно извлек из сахарницы пакетик с кокаином.

– Ты видишь, как тебе повезло, что ты встретил нас пару дней тому назад, – шепнул он мужчине, который на этот раз не имел особого сходства с Вильгельмом Вторым. – Иначе мы нашли бы сейчас у тебя пушку, и ты поехал бы с нами.

– Что вообще значит вся эта ерунда? – спросил Краевски.

– Ты живешь не в том районе. Здесь слишком много коммунистов. И нужно все время следить за тем, что прячут в кухне.

Краевски побледнел. Пора было уходить. Полицейские уже давно поднялись на этаж выше, а Рат еще на некоторое время задержался у Франца, на лбу у которого выступил пот. Комиссар вложил ему в руку бумажный пакетик и пожелал приятного аппетита.

Было начало первого. К этому времени они обработали еще три квартала. Дом за домом, квартиру за квартирой. И их список оставался еще довольно длинным.

– С меня довольно, – тихо сказал Вольтер Рату, когда они вышли из очередного дома, где в каждой квартире натыкались на злые лица и были вынуждены выносить гневный протест квартиросъемщиков, не обнаружив при этом ни одного ствола оружия. – Идиотская работа, – констатировал Дядя, закуривая сигарету, в то время как полицейские начали обшаривать мусорные контейнеры во дворе.

Рат кивнул.

– И главное – безрезультатная!

– И ты удивляешься? Все бойцы, так или иначе, на улице. А свое оружие тельмановцы[10] хранят где-нибудь в тайниках. Здесь должна быть больше начеку политическая полиция. Нам надо зачищать склады оружия, а мы вместо этого обыскиваем квартиры пролетариев. – Вольтер не делал секрета из своей антипатии к политической полиции. Он в последний раз затянулся и бросил выкуренную наполовину сигарету на асфальт двора. – Это работа не для криминальной полиции. Полицейские здесь вполне могут справиться самостоятельно, – добавил он и направился к мусорным контейнерам, где молодой полицейский ковырялся длинной кочергой в отходах и пепле. Дядя дал ему пару указаний, передал список с адресами и вернулся к Рату. – Мы идем сейчас на Германнштрассе, сдадим револьвер и напишем предварительный отчет, – сказал ему Бруно. – Здесь есть также пункт питания для оперативников. Старая добрая полевая кухня. У меня уже урчит в животе!

В доме 207 по Германнштрассе в двух конфискованных частных квартирах на первом этаже полиция организовала опорный пункт для силовиков. Гереон и Вольтер направились туда.

– Кто знает, может быть, мы по дороге поймаем какого-нибудь мародера или строителя баррикад, – сказал Вольтер, когда они вышли из ворот на тротуар. – Тогда мы, по крайней мере, сделаем сегодня хоть что-то стоящее.

Кроме двух полицейских, на улице больше не было ни души. Рат с Бруно увидели два-три разбитых витринных стекла, но никаких мародеров. Только на Германнштрассе им встретились несколько прохожих, но не было ни одной подозрительной личности, которую можно было бы задержать. Все газовые фонари были разбиты камнями, и стекло от них хрустело под ногами. В некоторых местах были опрокинуты штабели лесоматериала для строительства метро: теперь он был разбросан по проезжей части. Но это нельзя было назвать баррикадами – скорее это были небольшие транспортные препятствия, хотя на дороге не было ни одной машины. Электропоезда тоже не курсировали сегодня по Германнштрассе. Полицейские плотно оцепили зону беспорядков, и никто не мог ни войти сюда, ни выйти наружу без разрешения. Берлинское транспортное предприятие так или иначе не отправляло сейчас свои автобусы и трамваи в кварталы, где сосредоточились коммунисты, после того как молодые хулиганы остановили несколько трамваев и покорежили вагоны.

Рат и Вольтер прошли всего несколько шагов вниз по Германнштрассе, когда раздались выстрелы, и они быстро нашли убежище под козырьком одного из подъездов. Скорее всего, это были снайперы коммунистов, хотя они все утро вели себя спокойно. Дядя вытащил свой пистолет, и его коллега сделал то же самое, сняв курок с предохранителя. Тот случай в строящемся «Карштадте» не прошел для него даром. Гереон осторожно высунул голову из-под козырька. Стреляли не коммунисты! Вверх по Германнштрассе ехал бронированный автомобиль, и его пулемет беспорядочно грохотал, направляя во все стороны очереди огня и свинца.

– Идиоты!

Рат убрал голову, прижимаясь к двери. Проклятье! Как на войне! Стреляют свои же!

– Это наши, – сказал он Вольтеру, и они убрали свои револьверы. Стоять с пистолетом в руке у подъезда дома для мужчин в штатском было опасно: их можно было легко принять за чужих. Они услышали громкий голос с улицы. Очевидно, говорили в мегафон.

– Внимание, внимание, говорит полиция! – прокричал голос грубым начальственным тоном. – Освободите улицу! Не стойте у окон! Идет стрельба!

В самом деле, подумалось Гереону, идет стрельба? Они объявили это преждевременно. Комиссар еще раз заглянул за угол. Бронированный автомобиль двигался дальше. Немногочисленные люди, находившиеся на улице, разбегались в разные стороны к подъездам домов. Позади бронированного автомобиля ехали два грузовика с полицейскими специального назначения. Мужчины выпрыгивали из машин, готовя к стрельбе свои карабины. Рат чувствовал нервозность молодых бойцов. Пугливыми взглядами они искали окна, за которыми могли скрываться снайперы. Их винтовки были наготове. Короткое время все было спокойно, пулемет спецавтомобиля молчал. Потом раздался выстрел из карабина, и на тротуар со звоном посыпалось оконное стекло.

– Отойти от окон! – еще раз раздался крик из мегафона, сопровождаемый треском карабинов. Первый выстрел разбил мостовую. Какой-то мужчина побежал, согнувшись, по тротуару, прикрыв руками голову, как будто это могло защитить его от пуль и падающего стекла. Он подбежал к подъезду, где стояли Бруно и Гереон, вытащил из кармана ключ и открыл тяжелую дверь.

– Давайте же, – сказал он, придерживая дверь, – входите, пока фараоны вас не прихлопнули!

Какое-то время полицейские колебались, но потом вошли в подъезд. Мужчина, не обращая больше на них внимания, стал подниматься вверх по лестнице. Рат закрыл дверь и посмотрел ему вслед.

– Черт подери! Они очищают улицу! С использованием спецтехники! Почему никто не поставил нас в известность, что будет проводиться подобная операция?

– Не имею представления, – ответил Вольтер. – Вероятно, потому, что все спланировано социал-демократами[11].

С улицы по-прежнему были слышны выстрелы. Пули свистели совсем близко. Гереон мотнул головой назад, и они с Дядей отошли далеко в глубь подъезда, на лестничную клетку. Здесь они были более надежно защищены от шальных и рикошетящих пуль. Никогда не знаешь, что может произойти.

Неожиданно они услышали крик:

– Нет!

Это был не крик боли и не крик страха. Это был крик ужаса.

Полицейские быстро переглянулись и помчались вверх по лестнице. Дверь в квартиру на втором этаже была открыта, и они вбежали в нее. Их встретила мелкобуржуазная скромность и уют – все здесь блестело чистотой, каждый предмет был на своем месте. Они осмотрелись, пытаясь кого-нибудь увидеть, но в помещении никого не было видно. Не было и слышно никаких голосов. В соседней квартире пел Рихард Таубер, голос которого искажали царапающие звуки граммофона, как будто его не касались события, происходившие на улице. Через открытую балконную дверь сюда проникал шум улицы, время от времени были слышны призывы и отдельные выстрелы. Группа разграждения удалилась. Легкий ветер теребил длинные гардины, внося их в комнату.

На балконе лежали две женщины. Мирно, как будто спали. Но это было не так – из ран у них на голове и груди сочилась кровь. Кричал, должно быть, мужчина, который склонился над более пожилой из двух женщин. Полицейские узнали в нем человека, который только что открыл им дверь. Теперь он уже не кричал, а беззвучно плакал. Он положил голову погибшей женщины себе на колени и не переставая гладил ее по испачканным кровью волосам. Тихо, едва слышно он повторял одно-единственное слово:

– Марта, Марта!

Рат почувствовал, как в горле у него встал комок, который становился все больше.

В помещение магазина едва проникал дневной свет: витрины были забиты снаружи досками. Мужчина за прилавком совсем не напоминал мясника. Он был слишком худым, с бледным лицом и впалыми щеками. Лишь брызги крови на его белом халате свидетельствовали о его профессии.

И еще его приветствие.

– Что вы желаете? – спросил он.

– Полиция, – сказал Рат и показал свое удостоверение.

Уже четверть часа он был в поисках. Ни у кого на Германн-штрассе, кажется, не было телефона. Единственный городской телефон-автомат, который Гереон нашел, не работал, и только в мясной лавке Вильгельма Прокота ему повезло. На двери лавки висела табличка с символом телефона, под которым было написано: «Стоимость одного звонка 20 пф.». Вдвое дороже, чем в телефоне-автомате, но другой возможности у комиссара не было.

– А я уж удивился, что кто-то при такой пальбе еще ходит в магазин, – проворчал мясник. – Вы хотите посадить в магазине ваших людей?

Рат покачал головой.

– Мне нужно только позвонить.

– Вон там, – мясник указал головой на дверь. – Только не бесплатно.

– Не волнуйтесь, это служебный разговор. Государство за-платит.

Полицейский последовал за Вильгельмом. На стене в коридоре висел телефон, и Рат связался с Германнштрассе, 207. Мясник с любопытством стоял в дверях.

– Вам нечем заняться? – прикрикнул на него комиссар.

– Нечем, – ответил Прокот. – Ваши коллеги отпугнули у меня всю клиентуру. – С этими словами он поплелся в магазин.

К счастью, номер не был занят. Ответил гаупт-вахмистр, и Рат попросил к телефону офицера из оперативного штаба. В нескольких словах он сообщил ему о происшествии со смертельным исходом и получил краткие инструкции: установить личности, обеспечить сохранность следов, допросить свидетелей, произвести медицинское обследование трупов, а потом их эвакуацию. Мероприятия, которые были ему уже давно хорошо знакомы еще со времени его первых расследований убийств. Его злило, что они там считают его новичком.

– Вы можете посоветовать мне здесь какого-нибудь врача? – спросил Гереон, кладя в руку мяснику два гроша.

– А где болит? – спросил тот.

Рат не слишком понимал берлинский юмор и проигнорировал это глупое замечание.

– Я жду, – сказал он, не стараясь скрыть свое раздражение.

– Вам повезло, – ответил Прокот, – наверху в этом доме живет врач.

Приемная врача располагалась непосредственно над лавкой мясника. На табличке рядом с дверью была надпись: «Д-р Петер Фёлькер, практикующий врач». В комнате ожидания никого не было. Медсестра у регистрационной стойки удивленно посмотрела на Гереона, когда он предъявил ей свой жетон.

– Экстренный случай, – сказал он коротко, – мне нужен врач.

Женщина повела его в кабинет. Доктор Фёлькер сидел за письменным столом и заполнял какие-то бланки. Он был еще более худым, чем мясник, и имел строгий, аскетичный вид. Когда Рат коротко описывал ему ситуацию, он заинтересованно слушал, а потом надел пальто и шляпу, взял врачебный чемоданчик и отпустил медсестру домой.

– Мы закрываемся, все равно сегодня уже никто не придет, – сказал он. – Ни один человек не решится больше выйти на улицу, пока полиция не прекратит свои упражнения в стрельбе.

Эта фраза должна была бы озадачить комиссара, но он при этом не подумал о себе. Правду о докторе Фёлькере он узнал, только когда они опять оказались в квартире, где остался Дядя, чтобы успокоить скорбящего вдовца. Вольтер вместе с этим мужчиной, который за это время, казалось, немного пришел в себя, сидели за столом в гостиной.

– Кого ты притащил? – спросил Бруно, едва увидев медика.

Фёлькер не обратил никакого внимания на старшего комиссара, как и тот на него. Врач коротко поздоровался с вдовцом и выразил ему свое сочувствие, после чего отправился на балкон.

Рат с непониманием посмотрел на коллегу.

– Вы знакомы? – спросил он.

Вольтер подождал, пока хозяин квартиры исчез на балконе, и отвел Гереона в сторону.

– Ты подложил нам хорошую свинью, – начал он.

Уже после первых его фраз Рату стало ясно, что это было еще мягко сказано.

Доктор Петер Фёлькер был не только врачом и начальником департамента здравоохранения Нойкёльна, но и, кроме того, являлся членом Окружного совета и имел там право голоса как член коммунистической партии. В кругах полиции он пользовался дурной славой, слыл кляузником, который требовал проведения разбирательств и грозил исками, если где-то происходили столкновения полицейских и коммунистов. Разумеется, исками в отношении полицейских.

– Дьявол! – прокомментировал Рат краткую характеристику личности доктора.

– Точная формулировка, – констатировал Вольтер, – но теперь ничего не изменишь. Не бери в голову. – Он похлопал коллегу по плечу. – Пошли, не стоит слишком долго оставлять коммунистического доктора одного. Кто знает, в чем он нас еще обвинит.

Когда они вышли на балкон, обе женщины лежали точно в таком же положении, в каком полицейские их обнаружили. Медик, очевидно, уже произвел осмотр. Теперь он стоял у одной из деревянных перегородок, сооруженных по бокам балкона, и с чем-то возился. Вдовец опять склонился над трупом своей жены.

– Когда вы закончите, доктор, вам нужно будет заполнить медицинские заключения о смерти, – сказал Вольтер. – Трупы не должны оставаться здесь дольше, чем это необходимо. Вы констатировали смерть? Тогда не тратьте время и возвращайтесь в ваш кабинет. Вас наверняка ожидает еще пара пролетариев, которым вы должны удалить мозоль.

– Осторожнее, мой дорогой комиссар, – невозмутимо ответил Фёлькер. – Я как раз занят определением причины смерти. – Он повернулся и показал полицейским большую острую пулю. – Вот!

– Что это значит? – спросил Бруно, и Рат заметил, что его коллега с трудом владел собой.

– Вам следовало бы это знать. Полицейская пуля. Это не первые жертвы на совести ваших коллег. – Гереон почувствовал в тоне Петера некую невыносимую уверенность в собственной правоте. Последние его слова вырвали вдовца из его летаргии, и он прислушался.

– Мой дорогой доктор! – Голос Вольтера стал громче. Это напоминало паровой котел, в котором открылись предохранительные клапаны, превращая избыточное давление в обычное шипение. – Может быть, вы не знаете традиционного разделения рабочего процесса. Вашей задачей не является ни обеспечение сохранности следов, ни какие-либо выводы! Тем более преждевременные! – Он вырвал из руки врача пулю. – Была ли эта пуля выпущена полицейскими, нужно еще установить, и мы будем…

– Убийцы!

Вдовец встал. Его лицо было уже не бледным, а красным, искаженным яростью.

– Убийцы! – опять прокричал он и бросился на Бруно. Рат оттащил его, применив полицейский прием.

– Успокойтесь же, – сказал он. Хозяин квартиры несколько раз дернулся, но потом успокоился и начал рыдать. Гереон, утешая, похлопал его по плечу.

– Вы видите, что натворили?! – прорычал Вольтер. Фёлькер едва заметно вздрогнул.

– Я? Не я сделал этого человека вдовцом, – ответил врач.

– Вы намекаете на то, что я…

– Бруно! – Рат испугался, что теперь уже ему придется сдерживать Вольтера. Дядя не договорил фразу и повернулся к нему. У него был такой вид, как будто он готов был в следующий момент задушить коммунистического врача, но он тут же снова взял себя в руки.

– Дорогой доктор, – продолжил старший комиссар, – вы как ученый должны, собственно говоря, подходить к таким задачам объективно. Я не знаю, можете ли вы квалифицированно справиться с этой работой. – Он повернулся к Гереону: – Позвони доктору Шварцу из Шарите[12]. Надо обследовать оба трупа, он наиболее опытный врач в этой области.

Рат оставил двух спорщиков в одиночестве. Спустя некоторое время он вновь стоял в лавке Вильгельма Прокота. Мясник широко улыбался, когда вел полицейского к телефону.

– Ну как? – спросил он. – Помог вам доктор?

Вне всякого сомнения, Прокот точно знал, какую услугу он оказал полиции, порекомендовав им Фёлькера. Больше всего комиссару хотелось заехать кулаком по этой ухмыляющейся физиономии. Но он сдержался и стал звонить в Шарите.

Черный автомобиль ехал очень быстро, словно двум женщинам в цинковых гробах еще можно было помочь. Рат посмотрел на водителя. После того как они выехали из запретной зоны, этот человек жал на педаль газа с такой силой, что казалось, будто они сбегали с места преступления.

– Не так быстро, – сказал комиссар, – хватит нам двух трупов.

Шофер промямлил что-то в ответ и чуть убавил скорость. Скорее, с неохотой. До этого он ворчал, когда узнал, что ехать нужно в морг Шарите. Доктор Шварц был занят и попросил доставить туда обеих женщин. Вольтер остался в квартире, а Рат должен был сопровождать тела. Между ним и водителем на плохо обитом сиденье разместился доктор Фёлькер. «Красный» медик настоял на том, чтобы поехать вместе с Гереоном, и Бруно согласился. Так Дядя смог хотя бы избавиться от назойливого склочника. Зато теперь этот склочник был на шее Рата. Второй водитель был недоволен, когда услышал, кто будет сопровождать погибших: это ведь не полицейский фургон, а катафалк! Он оставил свое место и сел сзади между двумя качающимися цинковыми гробами. При каждом повороте были слышны его с трудом подавляемые проклятья. А первый шофер, казалось, вымещал свой гнев на педали газа. Рат тоже пару раз был вынужден крепко схватиться за поручень.

Несмотря на то что глаза его были открыты, он едва воспринимал мир, проплывающий за окнами автомобиля. Он видел движение на Коттбуссер Дамм и пятничную суету на Ораниенштрассе, но все это представлялось ему сном, а не реальностью. Когда они, наконец, покинули Нойкёльн, город изменил свое лицо. Все опять пришло в норму. Но эта, на первый взгляд, привычная жизнь была одновременно какой-то нереальной. Трудно было поверить, что всего лишь в нескольких километрах отсюда действовало чрезвычайное положение, что там стреляли, что там умирали люди. Зрелище погибших женщин крепко засело в голове Рата. Младшей было всего двадцать шесть лет, а старшей – пятьдесят. Их документы лежали во внутреннем кармане его пальто таким тяжелым грузом, что казалось, будто они напечатаны на свинце.

С тех пор как катафалк выехал с Германнштрассе, Гереон не обмолвился с Фёлькером ни единым словом и только наблюдал за врачом уголком глаза. Худой человек в сером помятом пальто, которое, казалось, было ему немного велико. Седая щетина на остром подбородке, глаза, устремленные вперед на улицу, как будто рядом с ним не было никого ни справа, ни слева.

Наконец любопытство Рата взяло верх, и он нарушил молчание. Ему хотелось задать доктору вопрос, который все это время готов был сорваться с его губ.

– Вы ведь врач, – сказал он так неожиданно, что доктор Фёлькер чуть вздрогнул, – почему вы стали коммунистом?

Впервые после того, как они покинули Нойкёльн, Петер посмотрел на него.

– Это идет вразрез с вашим мировоззрением, не так ли?

Полицейский разозлился на самоуверенный тон, который избрал медик. Но еще больше его злило то, что Фёлькер определенным образом был прав. В действительности Рата всегда удивляло, когда люди с университетским образованием называли себя коммунистами. Он не очень разбирался в политике. Коммунисты были для него отростками люмпен-пролетариата, который существовал во всех крупных городах. Тот, кто рос в этой среде, вряд ли имел шанс пробиться в жизни: он становился либо преступником, либо коммунистом. Или и тем и другим. Преступник, коммунист – для многих полицейских это было одно и то же. Разве коммунисты не воровали? Не отбирали насильно у граждан то, что им принадлежало? Уголовный кодекс называл это воровством, а коммунисты – революцией. Какого-нибудь беднягу, который вложил в нечто подобное свою последнюю надежду, Рат где-то мог бы понять, но не интеллектуалов, которые проповедовали революцию. Чего они хотели? У них ведь все было хорошо. Это были те, кто возвел грабеж в идеологию. До тех пор, пока грабеж носил массовый характер, это можно было назвать революцией и обосновывать экономически. Эти идеологи вызывали у Гереона особое отвращение. Бестолковые люди, которые все всегда знали лучше других, которые думали, что правду знают только они. Фёлькера он тоже отнес к этой категории. Впечатление безалаберного человека врач, правда, не производил, зато явно корчил из себя всезнайку.

– Вы бывали в какой-нибудь их этих заплесневелых дыр, за которые у рабочих в этом городе еще выманивают и деньги? – спросил Петер, когда Рат замолчал. – Вы знаете, в каких условиях живут здесь многие люди? Вынуждены жить?

Комиссар проигнорировал его слова. Он злился, что без надобности затеял разговор с этим интеллектуальным хитрецом. Разумеется, он знал густонаселенные дома казарменного типа в рабочих кварталах города, на севере, на востоке и на юге. Настоящие трущобы, позор, вне всякого сомнения. Но что это доказывало? Это служило основанием для строительства новых, светлых поселков для рабочих, что также делалось, но не являлось основанием, чтобы становиться коммунистом! Гереон знал негативные стороны прогресса, обратную сторону цивилизации, и знал ее слишком хорошо – ведь он был полицейским. Но он знал также коммунистических агитаторов, которые проповедовали борьбу с угнетателями, подразумевая войну с полицией. Что должно улучшиться в мире, в котором такие горлопаны имеют право голоса? У него не было желания обсуждать этот вопрос с одним из них.

– Это никому не дает права нарушать законы, – сказал Рат. Он был сотрудником полиции, которая должна обеспечивать правопорядок. А коммунисты? Только сегодня они опять доказали, что ни то ни другое не значит для них ничего.

– Нарушать законы? – Фёлькер повысил голос. Теперь его собеседник опасался, что вопреки его желанию медик разведет дискуссию. Водитель катафалка неподвижно смотрел вперед. Рат заметил, что он все сильнее нажимает на газ. Очевидно, шофер хотел как можно быстрее закончить поездку.

– Что это за законы, – продолжал врач, – которые запрещают человеку выходить на улицу, выражать свое мнение и…

– …стрелять в полицейских, – добавил Рат.

Петер зло посмотрел на него.

– Эти женщины в любом случае были застрелены не коммунистами, – сказал он. – Это были ваши распрекрасные коллеги!

– Если бы ваши люди постоянно не пропагандировали насилие, выступления на улицах проходили бы более мирно! И в последние дни не произошло бы конфликтов!

Рат тоже повысил голос. Фёлькер приводил его в ярость, но при этом полицейский ничего не мог с этим поделать. Но больше всего его злило то, что врач, вероятно, был прав. Остроконечная пуля, которую Петер выковырял из дерева и которую Вольтер вырвал у него из руки, была абсолютно такой же, как те, что прусская полиция использовала в своих карабинах.

Гереон знал такие пули. Они использовались и в Кёльне. Он вспомнил об одном судебном процессе. Доказательства на столе судьи. Пуля из карабина. Она пробила плечо стрелка-психопата, и, вероятно, этого было бы достаточно, чтобы его просто обезвредить, но не убивать. Смертельной оказалась вторая пуля, которая попала точно в сердце. Калибр 7,65. Баллистическая экспертиза однозначно показала, что выстрел был произведен из служебного оружия комиссара по уголовным делам Гереона Рата. Судебный процесс состоялся меньше чем полгода тому назад, и вот тот самый Гереон Рат едет по Берлину в катафалке, сопровождая в морг тела двух убитых женщин. В своей профессии он постоянно сталкивался со смертью, с этим ему пришлось смириться, независимо от того, в какой инспекции он служил. Он знал это, когда решил работать в полиции. Но после случая в Кёльне ему все время казалось, что каждый погибший, с которым ему приходилось иметь дело, может подать на него иск и засыпать его упреками. Так и эти две женщины, хотя он не нес никакой ответственности за их смерть. Коммунистический доктор, разумеется, видел это в ином свете: Рат был полицейским, полиция застрелила женщин, полиция была виновна, а значит, виновен и комиссар.

Рат смотрел в боковое окно, когда они пересекали Шпрее, не обращая внимания на людей на Вайдендаммер Брюкке. Молчание, воцарившееся в машине, было еще более леденящим, чем до этого. Не было смысла говорить с человеком, с которым они жили в разных мирах. Водитель посигналил прохожему, который недостаточно быстро переходил Фридрихштрассе, и тот испуганно оглянулся и, покачав головой, посмотрел вслед бешено мчащейся машине. У Ораниенбургер Тор черный автомобиль свернул на Ганновершештрассе, и вскоре на правой стороне улицы показалось желтое кирпичное здание. Морг Шарите принял их по-прусски холодно и буднично. Равнодушное, каменное пожимание плечами. В здании было много трупов, в том числе и погибших более трагически, чем эти две женщины, застреленные на балконе.

Шофер быстро сориентировался и одним махом въехал в ворота. В катафалке загрохотали цинковые гробы. И все вновь услышали проклятья второго водителя.

На мраморном столе доктора Магнуса Шварца тела выглядели по-настоящему безжизненными. Еще сегодня утром Вильгельм Бём думал, что снимки трупа из Ландвер-канала, которые сделал Грэф, походили на фотографии для паспорта, если выбрать правильный размер кадра и убрать раздробленные кисти. Взгляд у трупа был почти приветливым. Только мокрые, чуть растрепанные волосы, свисавшие на лоб, портили общее впечатление.

Здесь, на столе, погибший мужчина выглядел иначе, чем вчера у канала. Бём взглянул на труп, который полностью, до головы, был покрыт белой хлопчатобумажной простыней. Об этом позаботился доктор Шварц, чтобы труп был сухим.

С идентификацией личности, несмотря на подходящие для паспорта фотографии, сделанные Грэфом, они не продвинулись ни на шаг. У погибшего не было при себе никаких документов – и в карманах его шикарного двубортного костюма не нашлось ровным счетом ничего. Бём за все годы своей службы встречался с таким впервые. Даже у жертв ограбления обнаруживали как минимум носовой платок, фантик от конфеты или что-то еще, что могло служить отправной точкой для следствия. Но костюм погибшего из канала был абсолютно невинно чистым и пустым, как будто его сняли с манекена. Машина им тоже помогла не особо. «Хорьх» был зарегистрирован на имя доктора Бернварда Рёмера. Тот был жив и здоров и полторы недели тому назад подал заявление в 113-е отделение полиции о пропаже автомобиля.

По крайней мере, Шарли обнаружила, что этот автомобиль еще на Мёкернштрассе задел припаркованную машину. А Грэф внизу, где были расположены педали, нашел металлический пруток, который он сначала принял за дефектную автомобильную деталь, часть рулевой стойки, то есть за то, что могло стать причиной аварии. Но в машине не было отсутствующих деталей: за исключением вмятин, которые образовались от столкновения с береговым заграждением, «Хорьх» был практически новым. При этом ответ лежал на поверхности: пруток был не чем иным, как рычагом, с помощью которого кто-то зафиксировал педаль газа, чтобы автомобиль с мертвым мужчиной мог двигаться. Так что теперь Грэф и Шарли пытались определить происхождение металлического прутка.

Сегодня утром в жилом квартале между Мёкернштрассе, Темпельхофер Уфер и Гроссбееренштрассе они начали поиски новых свидетелей аварии. Но Бёму и на этот раз не предоставили для этого достаточного подкрепления. Основная часть сотрудников находилась в Нойкёльне или в Веддинге либо наводила порядок в зоне волнений. Авария на Ландвер-канале не имела никакого отношения к майским беспорядкам. Вильгельм все еще называл это несчастным случаем, хотя был уверен, что это не так. Бедный парень, который лежал там, на мраморном столе, наверняка был убит. По крайней мере, кто-то хотел избавиться от его трупа, вместо того чтобы подобающе захоронить его. Это старший комиссар уже мог констатировать, не пользуясь познаниями доктора Шварца.

Возможно, ему действительно надо было бы напечатать несколько копий со снимков, сделанных Грэфом, и еще раз отправить с ними людей, подумал он, когда вдруг услышал низкий голос медика, который решительными шагами входил в тихое помещение.

– А, Бём, добрый день, извините за опоздание, но нам постоянно привозят новые трупы. В городе все вверх дном. – Магнус пожал Вильгельму руку. – Не волнуйтесь, – сказал он, увидев озабоченное лицо комиссара, – из ваших никого нет. Все «красные», и еще пара женщин. Что-то, кажется, вышло из-под контроля.

– Такие истории всегда выходят из-под контроля, – согласился Бём. – Десять лет тому назад все было точно так же. Часто погибают по ошибке.

Доктор Шварц натянул перчатки, подошел к мраморному столу и убрал простыню.

– Но наш друг, которого обнаружили прошлой ночью, в любом случае умер не случайно. Его отделали так намеренно. На суставах его рук и ног нет живого места. Переломы костей, разрывы связок, рваные раны – сплошное свинство. Такое впечатление, что кто-то зафиксировал его руки и ноги на жесткой опоре и потом наносил удары тяжелым тупым предметом. Я думаю, молотком.

– Ужас, ужас! – Бём присвистнул сквозь зубы. – А здесь? – Все тело погибшего было усеяно черно-синими пятнами.

– Относительно просто. Гематомы, которые образовались, вероятно, от ударов кулаком. Здесь, на груди, возможно, след от кистеня. А это, похоже, от удара. Мужчина был основательно избит. Очевидно, людьми, которые делали это не в первый раз.

– То есть исполнителей было несколько?

Шварц кивнул.

– Видимо. Лицо они, похоже, пощадили. Профессионалы.

– Профессиональные преступники?

– Не только они умеют бить профессионально. Еще боксеры или полицейские, – сказал Магнус Шварц. Это был типичный для него род юмора.

– Так что вы мне посоветуете? – спросил Вильгельм. – Внутреннее расследование или поиски Макса Шмелинга[13]?

– Шутки в сторону, но здесь поработали садисты. Они… – Шварц не договорил, потому что неожиданно распахнулась большая качающаяся дверь и в помещение вкатили две каталки с накрытыми простынями телами.

– Новые майские трупы? – спросил медиков Шварц.

Один из двух мужчин в белых халатах, которые везли каталки, кивнул.

– Из Нойкёльна. В Веддинге, кажется, сегодня спокойнее. Они уже свое пережили!

– Те, о которых вы говорите, умерли, господа! – Укоризненный голос принадлежал одному из двух мужчин, которые вошли в помещение вслед за санитарами – строгому на вид худощавому мужчине в помятом сером костюме. – Вам следовало бы проявлять большее уважение к умершим.

– Особенно если они пролетарии, не так ли, коллега Фёлькер? – отозвался Шварц. – Давно не виделись. Что привело вас в наши чертоги?

– Полицейская пуля, – коротко сказал Петер.

Фёлькер? Пользующийся дурной славой коммунистический доктор? Бём закатил глаза.

Здесь вмешался сопровождавший Петера Фёлькера высокий мужчина.

– Эти женщины погибли во время перестрелки на Германн-штрассе, – сказал он. – Вероятно, шальные пули.

Еще до того, как этот человек предъявил свой служебный жетон, Вильгельм понял, что перед ним его коллега, хотя для сотрудника полиции он был слишком элегантно одет. Но так говорили только полицейские. Или финансовые клерки.

– Рат, комиссар Гереон Рат, инспекция Е, – представился полицейский. – Мы сюда звонили.

Доктор Шварц кивнул ему и почесал подбородок.

– Да-да, – подтвердил он, – но сейчас я занят. Мы работаем со старшим комиссаром Бёмом.

Вильгельм вспомнил, что слышал об этом высоком комиссаре из «замка». Должно быть, это тот самый новичок, о котором рассказывал в столовой Ланке. Карьерист, который будет лизать пятки начальнику полиции.

– Инспекция Е?! – заорал он на коллегу. – Что вы, ищейки из полиции нравов, забыли в морге? Погибшие – это не сфера деятельности вашего отдела. Или вы сами организуете трупы?

Комиссар из полиции нравов ничего не ответил и подошел ближе.

– Я, кажется, задал вам вопрос! – прорычал Бём. – Вы оглохли?

Рат вздрогнул и принял строевую стойку. Очевидно, служил. Добрая старая прусская муштра.

– Мы проводили домашние обыски в зоне беспорядков Нойкёльна, – объяснил он. – Я случайно оказался там, когда погибли женщины.

– Вот так-то лучше, – ответил Вильгельм довольным тоном. Он с удовольствием научил бы этого высокомерного пижона хорошим манерам. – Но придется подождать. Вы ведь слышали: сейчас мы заняты. Здесь у нас серьезное убийство.

Полицейский, казалось, не слышал его вообще. Он подошел еще ближе к мраморному столу и стал рассматривать труп удивленными глазами, как будто раньше никогда не видел мертвых. Хотя он сам только что привез два трупа.

– Что вам еще здесь надо? – напустился на него Бём. – Я что, просил вас идентифицировать труп?

– Разумеется, нет, господин старший комиссар! – Рат опять вытянулся по стойке.

– Тогда позаботьтесь о том, чтобы, наконец, исчезнуть! Вы задерживаете работу!

– Действительно, – вмешался также доктор Шварц. Судебный медик нетерпеливо переминался с ноги на ногу. – Могу я попросить вас отойти от стола – нам надо продолжать, – сказал он и указал на часы, висевшие на торцевой стене комнаты. – У меня сегодня еще уйма дел. – Врач махнул санитарам: – Отвезите женщин в подвал, я займусь ими за…

– Стоп! – перебил его Фёлькер, и санитары, которые уже собрались увозить каталку, остановились. Магнус Шварц невольно посмотрел на своего коллегу. – Извините, коллега Шварц, – продолжил Петер чуть спокойнее, – я не хотел бы вас прерывать, но я вообще-то прибыл сюда не в качестве мальчика на побегушках, а чтобы присутствовать при вскрытии трупов этих женщин.

Шварц поднял брови.

– Как вы видите, коллега, у меня на столе другой труп, – сказал он. – Распоряжение о его вскрытии дано прокурором. Он имеет приоритет.

Фёлькер не отступал.

– Существует серьезное подозрение, что эти женщины были убиты прицельным выстрелом полицейского. Если вы сейчас отложите их вскрытие, полиция и прокуратура могут как-то исказить положение дел.

– То, что может быть, я предоставлю решать полиции и прокуратуре. Я всего лишь врач. – Магнусу Шварцу с трудом удалось подавить озлобленность, звучавшую в его голосе. – Так же, как и вы, коллега Фёлькер, позвольте вам напомнить. Так что вам лучше воздержаться от высказывания каких-либо подозрений.

– Прокурор все равно даст распоряжение о проведении вскрытия, – сказал Петер.

– Всему свое время, – возразил Шварц. – В первую очередь полиция попросила меня произвести это вскрытие. Вы ведь сами знаете, что я не могу делать это самовольно. – Он посмотрел на коллегу поверх очков, и в его взгляде улавливалось сочувствие. – Речь идет всего лишь о вскрытии, коллега Фёлькер. И если я сегодня вообще еще что-то сделаю, то, скорее, в угоду вам и старым добрым временам. А если вы хотите при этом присутствовать, вам придется набраться терпения.

Петер, похоже, не заметил иронии в словах Шварца. Или проигнорировал ее сознательно. Во всяком случае, он остался доволен этой фразой и уселся на деревянную скамейку возле облицованной кафельной плиткой стены. Оба санитара вышли, оставив трупы женщин в зале.

Бёму пришлось взять себя в руки, чтобы не высказать Фёлькеру все в глаза. Этот врач только мешал работать. Так же, как и этот полицейский из полиции нравов, который его притащил. Когда доктор Шварц снял с трупа простыню, зануда Вильгельм уставился на превращенные в месиво руки мужчины. Длинный полицейский ни на миллиметр не отошел от мраморного стола.

– Кошмар, – сказал он. – Похоже, его пытали!

У Бёма лопнуло терпение. С него было довольно! Не вставить ли ему и свое словцо?

– Дорогой друг, вы работаете в полиции нравов! – прикрикнул он на хитреца. – Вы считаете, что только потому, что этот мужчина обнажен, это дело должно расследоваться у вас? Если вы не хотите, чтобы сейчас и в самом деле кто-то был подвергнут пыткам, дайте нам выполнить свою работу! Вы поняли меня?

– Конечно, господин старший комиссар! – Долговязый парень принял стойку и повернулся кругом. Самое время.

– Хорошо! – Гнев Бёма почти испарился, когда он снова повернулся к доктору Шварцу. Комиссар полиции нравов сел на скамейку рядом с «красным» врачом. Оба молчали.

– Так, доктор, – сказал Вильгельм и откашлялся. – Продолжим. На чем мы остановились?

– Э-э-э, травмы, – предположил Магнус Шварц. – Они были нанесены ему профессионалами. И однозначно еще до смерти, судя по кровоизлияниям.

– Когда он умер? И как?

– Точное время смерти трудно установить. Я бы сказал, что мужчина мертв уже максимум два-три дня. Точнее я пока, к сожалению, сказать не могу.

– Значит, он в любом случае был уже мертв, когда вчера плюхнулся в Ландвер-канал?

– Это я могу подтвердить на сто процентов, – кивнул Шварц. – Мужчина однозначно не утонул. В его легких не обнаружено воды.

– Я предполагал, что это не утопленник, – проворчал Бём. – И если не ошибаюсь, вы мне это уже подтвердили прошлой ночью. Не тяните, доктор! Я сегодня и так уже потерял массу времени.

– Причина смерти, однако, странная. Вы будете удивлены, когда узнаете ее! Бедный парень умер не от причиненных ему увечий.

– Тогда удивите меня поскорее, доктор! Что вы обнаружили?

– Героин, – коротко сказал Магнус Шварц.

– Героин? – Вильгельм действительно был поражен.

– Остановка дыхания, вызванная передозировкой диацетилморфина, иначе говоря – героина.

– Это же средство от кашля?

Шварц кивнул.

– Таблетки от кашля для морфинистов. Они использовались раньше как противоастматический препарат. Пока не обнаружили, что вызывают привыкание. Это чрезвычайно сильный опиат, его вряд ли можно приобрести на легальном фармацевтическом рынке – только на черном. И если его употребить в большом количестве, то останавливается дыхание. Но вы этого уже не чувствуете.

Рат с удовольствием вдохнул прохладный воздух. Некоторое время он постоял у выхода, пытаясь собраться с мыслями. У него было такое ощущение, словно он очнулся от мрачного сна. Мертвое лицо, которое пристально смотрело на него. Такая картина может возникать только после посещения морга! Комиссар зажег сигарету, глубоко затянулся и стал спускаться по ступеням.

Не было никаких сомнений!

Это был он! Однозначно.

Там, на мраморном столе, лежал тот самый русский. Мужчина, который приходил к нему пару ночей тому назад. Пьяный, который расколотил его шкаф. Как быстро, однако, все это произошло! Как быстро это превратилось в очередное расследование для убойного отдела!

Гереон еще раз сделал глубокую затяжку, поднял воротник, доходивший до самых глаз, и отправился к Ораниенбургер Тор.

Почему он ничего не сказал?

Теперь было уже слишком поздно. Они бы спросили его, почему он скрыл эту информацию, и как минимум привлекли бы его к дисциплинарной ответственности.

Рат чувствовал, как к нему возвращается с таким трудом подавляемая ярость. Эта задница – старший комиссар! Если все коллеги в инспекции А – такие же бульдоги, как старший комиссар Бём, то, спрашивается, стоит ли так стремиться к тому, чтобы там работать! Такого идиота он еще не встречал во всем «замке»! По сравнению с ним даже Ланке был любезным, отзывчивым и заботливым начальником!

Разумеется, Гереон ничего не сказал бульдогу. Скорее это был рефлекс, нежели рациональное решение.

Да и какую информацию мог бы он сообщить Бёму? Он ведь практически ничего не знал о погибшем. Борис был в его квартире всего один раз, за несколько дней до своей гибели. Он был пьян, орал и сокрушал все на своем пути. Вот и все. Борис. Рат не был до конца уверен и в имени мужчины, он знал только, что тот искал своего земляка, который жил на Нюрнбергерштрассе. И что теперь он был мертв.

Героин! Значит, он был наркоманом? И потом угодил на автомобиле в Ландвер-канал. Странный случай. И каким образом погибший русский получил повреждения рук и ног? Действительно загадочная история, подумал Рат. История, которая не должна его интересовать.

На Ораниенбургер Тор, у лестницы подземки, Гереон свернул вправо. Закурив еще одну сигарету, он отправился дальше, к вокзалу Фридрихштрассе. Скопление людей на мосту Вайдендаммер Брюкке с тех пор, когда они проезжали здесь на катафалке, заметно увеличилось. У многих закончился рабочий день, люди спешили домой или в ближайшую пивную, думали об ужине, о семье, о подруге или о кружке пива в кругу друзей. Здесь город выглядел пугающе спокойным. Кто из этих людей мог представить себе, что произошло в Нойкёльне и в Веддинге? Продолжалась ли еще стрельба на Германнштрассе? События сегодняшнего дня испортили Рату аппетит, и он только сейчас подумал о том, что весь день ничего не ел. Здесь тоже был филиал «Ашингер», прямо позади тоннеля под железной дорогой на Фридрихштрассе. Комиссар решил что-нибудь перекусить, прежде чем поехать домой. И выпить кружку пива. Или две. Сейчас он мог себе это позволить. Он бросил окурок в Шпрее и стал пробиваться через толпу. Перед вокзалом Фридрихштрассе мальчишки-газетчики выкрикивали заголовки вечерних газет: «Новые баррикадные сражения!» – «Новые жертвы коммунистических беспорядков!» – «Будет ли запрещен Союз красных фронтовиков?».

– Странно! – Элизабет Бенке подняла с влажного пола подвала сорванный навесной замок и стала его рассматривать. Кто-то взломал дощатую перегородку. – Это мой замок, – сказала она, заметив вопрошающий взгляд Гереона. – Я заперла на него подвал всего две-три недели тому назад. В конце концов, я не хотела, чтобы он тайком вывез отсюда свои вещи, не заплатив мне за аренду за последний месяц.

Хозяйка протянула своему жильцу дешевый покоробленный латунный замок.

– Кто его взломал? – спросила она и посмотрела на полицейского так, будто он всегда знал ответ на подобные вопросы.

Рат пожал плечами и прошел мимо нее в подвал предыдущего квартиросъемщика. В воздухе там висел затхлый запах, и было темно. Сумеречная 40-ваттная лампа, висевшая в подвале, давала мало света, и глаза Гереона некоторое время привыкали к темноте.

– Когда ты была здесь в последний раз? – спросил он.

Элизабет задумалась.

– Наверное, на прошлой неделе.

– И тогда замок не был взломан?

– Понятия не имею. Я не обратила внимания. Ведь мой отсек вон там.

Женщина указала на два шатких шкафа, в которых пылились стеклянные банки для консервирования. Рядом стоял большой ящик для картофеля.

– У Кардакова есть еще ключ от входной двери? – спросил комиссар.

– Конечно, нет.

– В таком случае его здесь не было, и он ничего не выносил.

– Не похоже, что отсюда вообще кто-то что-то выносил.

Фрау Бенке была права. До самого потолка здесь громоздился всякий хлам. У задней стены стоял старый шкаф, на который опиралось несколько картин в рамах, у боковой размещался ржавый велосипед, но больше всего здесь было ящиков, стоявших штабелями, один на другом.

– Как долго он здесь жил? – спросил Рат.

Хозяйка пожала плечами:

– Года три.

– Всего три года – и столько барахла? – Гереон покачал головой. – Мне кажется, здесь должен покопаться специалист. Подходящая работа для полицейского.

Бенке кивнула.

– Я пойду наверх и приготовлю нам чай, – сказала она, оставляя квартиранта одного. Он попытался не задумываться над тем, что могли означать ее слова, и снял первый ящик.

Это была его идея – заглянуть в подвал. Любопытство Рата к Кардакову чрезвычайно возросло с момента неожиданной встречи с погибшим Борисом в морге. Зрелище изуродованного тела не выходило у него из головы.

Морг. Еще несколько часов назад его мучили угрызения совести из-за собственного молчания. А потом он сидел у стойки в «Ашингер» на Фридрихштрассе, и ему удалось усыпить совесть парой кружек пива. Он еще раз все основательно обдумал, пытаясь взглянуть на возникшие обстоятельства по возможности по-деловому, и пришел к выводу, что это был знак судьбы. Гереон знал несколько больше, чем убойный отдел, он знал, что погибший в этом городе кого-то искал. Возможно, это был его шанс. Почему бы ему им не воспользоваться? Это ведь важно в жизни – разглядеть шанс и не упустить его. Комиссар вспомнил слова Бруно: «Группа Генната проходит специальный отбор. Чтобы в нее попасть, нужно произвести настоящую сенсацию». Нет, Рат не собирается делать одолжение Бёму и предоставлять специалисту по расследованию убийств свою скудную информацию о погибшем. Он не будет признаваться в нарушении должностных инструкций – напротив, он положит на стол начальника полиции расследованное дело. А для этого он должен сначала больше узнать о своем мистическом предшественнике-арендаторе. И начать надо с практических действий, например, с обыска в собственном подвале.

Спустя полчаса все ящики были вскрыты и стояли возле деревянной перегородки. В большинстве из них лежали книги – почти все на русском языке. Рат не мог прочитать ни одного названия, он не знал кириллицу. Только один фотоальбом о Санкт-Петербурге, или Ленинграде, как этот город назывался теперь, хоть что-то говорил ему. Полицейский удивлялся, что писатель так надолго мог бросить свои книги на произвол судьбы и хранить их в подвале. Только один ящик был заполнен личными вещами. Было там несколько писем, с которыми нечего было делать – тоже все на русском языке. Единственным, что Гереон более-менее мог понять, была дата. Ему бросилось в глаза, что письма не были собраны в хронологическом порядке, а лежали совершенно беспорядочно. Внутри стопки писем он обнаружил программки «Делфи-паласта» на Кантштрассе. Певица Лана Никорос, которая была там широко разрекламирована, таинственно улыбалась на фото, почти как Мона Лиза. Кардаков, похоже, был фанатом этой певицы: у него хранились программки за несколько месяцев – с октября 1928 по март 1929 года.

Кроме этого, Рат обнаружил несколько страниц какой-то рукописи. Видимо, у Кардакова была пишущая машинка с кириллической клавиатурой, но он, скорее всего, взял ее с собой – по крайней мере, в подвале ее не было. Под рукописью лежала папка с фотографиями какого-то молодого человека. Темные, глубоко посаженные глаза над крупным носом, впалые щеки, печально искривленный рот, элегантно изогнутые губы… В его лице было что-то женское. Гереон предположил, что на него смотрел Алексей Иванович Кардаков собственной персоной. Мужчина на снимках хотел походить на поэта, и это ему удалось. Меланхоличный русский взгляд.

Рат взял фотографии и одну из программок «Делфи-паласта», убрал все остальное назад и поднялся вверх по лестнице. Он обнаружил не так много, и ничего из того, что действительно продвинуло бы вперед его поиски, но это было только начало.

Элизабет Бенке была разочарована, когда ее квартирант после чашки чая – без рома – встал, прихватив шляпу и пальто.

– Уже половина десятого, – сказала она, – куда ты собрался в такое время?

– Сегодня пятница, – ответил Гереон, – я иду на танцы.

– С кем? – В голосе хозяйки послышалась ревностная нотка.

Полицейский показал ей фотографию Кардакова.

Стояла глубокая ночь. Среди моря ярко освещенных зданий возвышался мрачный силуэт мемориальной церкви. Огромное здание было единственным сооружением в этом квартале, которое не погрузилось в неоновый свет. Казалось, одним лишь своим присутствием оно хотело предостеречь полуночников. Молчащие мрачные каменные стены среди ночного шума. У церкви Рат свернул налево и направился вверх по Курфюрстендамм, протиснувшись через группу громко смеющихся туристов, по которым был хорошо заметен уровень выпитого алкоголя. Комиссар предположил, что они были из Штуттгарта. Во всяком случае, он услышал сильный южнонемецкий акцент, когда один из мужчин сделал непристойное предложение молодой женщине, проходившей мимо и робко смотревшей в сторону.

– Выучи сначала немецкий язык, если хочешь, чтобы тебя лишили невинности, – буркнула в ответ эта женщина, у которой неожиданно исчезла вся робость.

У швабского горлопана покраснели уши, и он, почувствовав себя уязвленным, замолчал. Его попутчики залились грубым смехом. Рат разозлился. Почему почти все провинциалы считали, что в Берлине они должны оторваться по полной программе? В определенном смысле он был рад, что ни одна душа в Кёльне, за исключением его родителей, не знала, что он живет здесь. Это означало, что к нему никто не мог и приехать. Полицейский вполне допускал, что некоторые из его друзей – он бы сказал, его прежних друзей – могли бы повести себя точно так же, как только что это сделали подвыпившие швабы.

Рат взглянул на часы. Было уже за полночь, а он еще не сдвинулся с места. В ногах ощущалась усталость после бесконечно долгого дня. Комиссар методично обошел все русские забегаловки в этом квартале, но успеха это не принесло. Начав свой опрос в маленькой русской ностальгической пивнушке на Нюрнбергерштрассе, Гереон не предполагал, что его ночная акция будет столь непростой. Здесь, в прокуренной пивной с низкими потолками и меню на русском языке, где он сам однажды сидел под портретом царя и ел солянку, он готов был поспорить, что найдет кого-то, кто знает русского, изображенного на фотографии. Этот спор он бы проиграл. Пивная располагалась меньше чем в пяти минутах ходьбы от его квартиры, то есть от квартиры, в которой еще несколько недель тому назад жил Алексей Кардаков, но в ответ Рат слышал только отрицательные ответы. Или русские были стойкими, если кто-то пытался пробиться в их мир, или Кардаков и в самом деле никогда не был здесь. Комиссар склонялся скорее к первой версии, так как в открытых миру местах встреч интеллектуалов он слышал только «нет», когда показывал фотографию Кардакова. Но он был уверен, что такой мужчина, как Алексей Кардаков, заходил в подобные заведения, когда у него возникала потребность в алкоголе или в общении с соотечественниками либо просто было унылое настроение. Шарлоттенбург всегда являлся центром сосредоточения русских в Берлине. Здесь они построили свой собственный мир, мир с русскими книжными лавками, парикмахерскими и кабаками, мир, в котором, чтобы сориентироваться, можно было ни одного слова не говорить по-немецки. Шарлоттенбург немцы называли «параллельной вселенной».

Рат перешел Аугсбургерштрассе и сосчитал свои деньги. Светящаяся надпись «Бар “Какаду”» отражалась на мокрой брусчатке. Перед входом то и дело останавливались такси, высаживавшие людей. Большинство баров в Берлине Гереон до сей поры знал исключительно по долгу службы, и «Какаду» был одним из немногих, в которые он заходил пару раз по собственной инициативе. Однажды вечером, когда комиссар бесцельно бродил вокруг домов, он случайно забрел туда. Ему понравился джаз-бэнд, который играл на небольшой площадке для танцев.

Бар находился в том месте, где Йоахимшталерштрассе и Аугсбургерштрассе выходят на Курфюрстендамм. То есть совсем недалеко от квартиры Рата. Перед возвращением домой он решил чего-нибудь выпить. И это был не чай с ромом.

Когда полицейский вошел, помещение с красно-золотистыми стенами было набито битком. Джаз-бэнд заглушал гул голосов, и несколько пар медленно двигались на танцплощадке в центре зала. Рат огляделся. Все барные табуреты вдоль длинной стойки в задней части помещения были заняты. В стеклянных витринах с подсветкой выделывали пируэты какаду и другие райские птицы, а перед ними, услужливо улыбаясь, принимали заказы проворные бармены.

В «Какаду» заходили преимущественно клиенты с толстыми кошельками: пивная была не из дешевых. Гереон встал между двумя мужчинами, которые, казалось, вот-вот упадут со своих табуретов, и махнул бармену. Тот наклонился к нему, чтобы принять заказ. При этом бармен смотрел на него так, будто Рат был ему знаком. Полицейский понимал, что это не так и что сам он тоже видит его в первый раз – это просто являлось частью сервиса. Каждый должен чувствовать себя здесь, как завсегдатай.

– Один «американо», пожалуйста, – бросил Рат, прислонившись к стойке и вслушиваясь в музыку. И хотя под нее он и сам был готов выйти на танцплощадку, его вдруг сразу одолела усталость. Это было неудивительно, учитывая, что он с раннего утра был на ногах.

Вернулся бармен и поставил бокал на сверкающую стойку. Гереон положил рядом одну марку и вынул фотографию. Теперь у бармена был скучающий вид, а улыбка исчезла с его лица. Он пожал плечами. Конфиденциальность, видимо, тоже относилась к их сервису.

Рат положил рядом с фотографией свое служебное удостоверение, хотя именно здесь ему не хотелось этого делать.

– Вы действительно никогда не видели этого человека? – спросил комиссар.

Сотрудник бара опять пожал плечами:

– Здесь каждый день бывает столько людей…

– Он русский, – пришел ему на помощь Гереон, незаметно положив на стойку еще одну марку.

Бармен еще более незаметно накрыл монету ладонью и придвинулся ближе.

– Русские здесь чаще всего общаются между собой, – прошептал он. – Спросите лучше их, они сидят вон там. – Он указал глазами на конец зала. – Там сзади, в углу, вам должно повезти. Только не говорите им, что узнали это от меня.

Полицейский оглянулся. На другом конце зала за двумя соседними столами сидели примерно десять мужчин и ни одной женщины. Он медленно направился через зал, держа в одной руке бокал, а другую положив в карман брюк. Компания мужчин не обращала на него никакого внимания, углубившись в какую-то явно увлекательную дискуссию. Они говорили по-русски.

– Встреча соотечественников? – спросил Рат, ловя на себе злые взгляды. Разговор мгновенно смолк. – Извините за беспокойство, – продолжил он, указывая на служебный жетон на своем жилете. – Криминальная полиция. Мне нужна от вас кое-какая информация об одном вашем соотечественнике.

Гереон достал из жакета фотографию и сунул ее под нос молодому блондину.

– Вам знаком этот мужчина? – спросил он. – Его зовут Алексей Иванович Кардаков.

Парень посмотрел на комиссара большими голубыми глазами, как будто не понял ни единого слова. В то же время у него был такой вид, словно он точно знал, о чем идет речь.

Двое мужчин, сидевших за соседним столом, встали. Лицо одного из них было обезображено длинным шрамом, который проходил через всю щеку. Это не было обычным рубцом, а являлось скорее следствием более серьезной травмы. Он взглянул на крупноформатное фото.

– Никто здесь не знает этого человека, – сказал мужчина со шрамом.

Рат понял, что он лжет, еще до того, как он закончил фразу.

– Вы совершенно уверены? – указал полицейский на блондина. – Ваш друг просто не понял мой вопрос. Вы не будете так любезны перевести?

– В этом нет необходимости, он вас понял. – Русский напыжился. Под тканью его черного костюма Гереон увидел игру сильных мышц, и эти мышцы готовы были не только играть. – Могу я попросить вас оставить нас в покое? – продолжил человек со шрамом. – Мы, русские, живем здесь своей диаспорой и сами регулируем свои дела. И мы не любим, когда немцы вмешиваются в них.

– Я вмешиваюсь, когда считаю это необходимым, – возразил Рат самым провокационным тоном, какой он только мог избрать в данную минуту.

В какой-то момент он подумал, что обладатель шрама взорвется. Его лицо налилось краской, а рубец побагровел.

– Ваше счастье, что вы полицейский, – сказал он. – Мы уважаем силы порядка. Иначе у вас возникли бы неприятности. – Он сделал театральную паузу. – Большие неприятности. Так со мной никто не разговаривает. Я хорошо запоминаю лица. Молите бога, чтобы вы никогда не встретились мне как частное лицо.

– Я всегда на службе.

– Хороший полицейский не пьет на службе, – сказал русский, указывая на бокал в руке Рата.

– Значит, я плохой полицейский, – ответил тот и сделал глоток кофе. Каким же смешным выглядело поведение этого «хозяина положения»! Гереон не собирался пасовать перед этой мускулистой обезьяной.

Но мужчина со шрамом неожиданно стал более приветливым. Он посмотрел на фото, взял его из руки Рата и изобразил заинтересованный вид.

– Мы бы вам действительно с удовольствием помогли, но, как я уже сказал, никто из нас не видел этого человека.

– Я бы хотел сам спросить об этом ваших друзей, – настаивал комиссар, доставая из пачки «Оверштольц» сигарету.

– В этом нет надобности. Они вам скажут то же самое. – Русский услужливо достал коробок спичек и дал ему прикурить.

Взгляд на группу мужчин подсказал Рату, что этот тип был прав: они действительно скажут то же самое.

– Вы можете оставить фотографию у себя, – сказал он, закурив. – На тот случай, если все же что-то вспомните. Этого никогда не знаешь наперед. – Он допил свой «американо» и поставил бокал на стол среди рюмок для водки. – Я бываю здесь часто. Увидимся.

С этими словами Гереон повернулся и ушел. Впервые за сегодняшний вечер он был уверен, что наткнулся на людей, которые знали Алексея Ивановича Кардакова. Пусть даже они ему в этом никогда не признаются. В этом случае он мог поверить человеку со шрамом: никто в этой компании никогда не откроет рта, чтобы помочь немецкой полиции. По крайней мере, до тех пор, пока рядом находится один из двух мускулистых русских.

Но Рату было все равно. Когда он вышел из «Какаду», его одолела зевота. Возвращаясь на Нюрнбергерштрассе, комиссар был в прекрасном расположении духа, несмотря на усталость. Он вошел во вкус. Наконец-то у него появилась крошечная зацепка! И теперь он к тому же знал, где ему продолжать свои поиски. В кафе «Берлин». Реклама его была на фирменном коробке со спичками.

Когда Рат, чуть разбитый и основательно переутомленный, немного опоздав, пришел субботним утром в контору, Вольтер уже сидел на своем месте и стучал на пишущей машинке. Литерные рычаги щелкали по бумаге, как выстрелы пистолета.

– Доброе утро, – сказал Гереон, вешая пальто и шляпу на вешалку возле двери.

Дядя быстро взглянул на него и поднял брови.

– Доброе утро, – ответил он на приветствие. – Ты вчера поздно закончил?

– Пришлось немного задержаться, – ответил Рат. – Штефана еще нет?

– Его не будет. Звонили «политические». – Пишущая машинка застучала дальше, в то время как Вольтер продолжал говорить. – IA его опять затребовала.

– А как же наше расследование?

– Не сегодня. Нравственность подождет. Пока будем заниматься политическими делами. – Бруно продолжал печатать, и по нему было видно, что ему это в тягость. По субботам у Лизелотты Шмит по прозвищу Шмитхен[14] был выходной. Она была его секретаршей, обычно выполнявшей основную часть печатной работы. – Это почти то же самое, что и расследование убийств. Тебе это наверняка доставит удовольствие.

Рат проигнорировал намек.

– Так могу я сейчас написать отчет о моих вчерашних приключениях?

– Пожалуйста. Прусская полиция в этом отношении оснащена наилучшим образом. – Вольтер намекал на письменный стол Гереона, на котором стояла накрытая чехлом пишущая машинка. – Ты не знал, что в нашей инвентарной ведомости значится больше пишущих машинок, чем оружия?

– Только в криминальной полиции или во всей?

Бруно пожал плечами:

– В Германии меня не удивит, если окажется, что даже рейхсвер[15] имеет больше пишущих машинок, чем орудий.

Рат сел за письменный стол и снял чехол с пишущей машинки марки Adler. Довоенная модель. Черный аппарат глазел на него, как враждебное насекомое.

– Так тебе удалось вчера удовлетворить нашего любезного коммунистического доктора? – спросил Дядя, не отрывая взгляда от клавиш.

– Фёлькер «ждет сигнала»[16], – ответил комиссар и стал искать в ящиках стола бумагу.

– Он – молодец! – засмеялся его шеф и наконец закончил печатать.

– Это не я сказал, а доктор Шварц. Он знает «красного» доктора еще со студенческих времен.

– А что еще говорит доктор Шварц? Фёлькер позволил ему спокойно работать?

Рат кивнул.

– Более-менее. Сначала он строил из себя возмущенного коммунистического зануду, но во время вскрытия вел себя на удивление мирно. Даже то, что Шварц над ним постоянно подтрунивал, кажется, его не трогало.

– Конечно, не трогало. Таких людей это никогда не трогает. Поэтому они и стали такими, какие есть.

– Возможно. Но результатом Фёлькер может быть тоже доволен. Он получил именно то, что хотел: одного-единственного выстрела действительно было достаточно, чтобы убить двух женщин. У более молодой женщины пуля пробила грудь и при этом задела сердце. У пожилой женщины прострелено плечо, а умерла она от сердечной недостаточности. Вероятно, испуг.

Дядя сделал брезгливое лицо.

– Что меня больше всего злит, так это то, что коммунисты и этим умудряются спекулировать. И только потому, что социал-демократы не могут нормально спланировать такую акцию. – Он вытащил из машинки лист бумаги. – Может быть, нам это поможет выпутаться, – добавил Бруно и помахал листком. – Кто скажет, что это была не пуля коммунистов? В любом случае она была выпущена не полицейскими.

– Это твой отчет? – спросил Рат. – Уже готов?

Вольтер кивнул.

– Ведь люди Вюндиша хотят, чтобы у них все и сразу лежало на столе.

Регирунгсдиректор[17] Вюндиш руководил политической полицией. Его отделение IA расследовало в том числе и смертельные случаи во время майских столкновений. Рат пробежал глазами текст. Это был образчик полицейской отчетности. Лаконично, объективно, точно. Бруно не забыл детально описать действия Фёлькера, прежде всего тот факт, что это был тот самый врач, который изъял пулю из деревянной перегородки. Он сформулировал это таким образом, что подозрение напрашивалось само собой, будто коммунист подменил пулю. В любом случае ведь он мог бы ее подменить. Таким образом, остроконечная пуля как улика не имела больше особого значения.

– Это была пуля полицейского, – сказал Гереон. Ему не понравилось, как в этом отчете обошли правду. С другой стороны, зачастую иного выхода не бывает. Доктор Фёлькер точно так же исказил бы правду, если бы ему это было выгодно. Во всяком случае, в морге сложилось именно такое впечатление. Но протест в голосе Рата прозвучал совсем неубедительно.

– Остроконечная пуля, какую мы используем в наших карабинах, – согласился с ним Вольтер. – Я ведь сам носил ее на баллистическую экспертизу. Ту саму остроконечную пулю, которую мне отдал коммунист. И что это доказывает? Кроме того, что некоторые коммунисты имеют полицейские пули?

Сидя после рабочего дня в кафе на Тауентциенштрассе, Рат размышлял об отношениях начальника с правдой. Перед ним на столе громоздилась приличная стопка газет. Разумеется, комиссар знал, что существуют различные версии правды. И каждому полицейскому было известно, что в любом судебном процессе он мог эту версию изменить. Встречались ловкие адвокаты, которым удавалось поставить под сомнение совершенно однозначные обстоятельства дела. Тем важнее была работа полиции: представить прокурору безупречные доказательства, которые не сможет опровергнуть ни один адвокат. А Вольтер? Он сделал все с точностью до наоборот. Своим отчетом он сделал улики непригодными. Конечно, только для того, чтобы защитить полицию от нападок коммунистов. Но действительно ли цель оправдывает любое средство?

Потом они предстанут перед судом со своими различными версиями правды – Вольтер и Фёлькер, полицейский и коммунист. Чью сторону займет свидетель Гереон Рат? Собственно говоря, он не должен над этим задумываться. Это было бы немыслимо, чтобы полицейский дал показания против полиции. Тогда он должен будет сразу уволиться. Гереон мог бы оправдаться тем, что ничего не видел. Но уже сейчас у него было нехорошее чувство.

Был ли виртуозно подделанный отчет снова чем-то наподобие урока? Уже много раз у него возникало ощущение, будто Бруно пытается его чему-то научить, познакомить провинциального полицейского Гереона Рата с берлинскими традициями. Комиссар знал, что шеф ценил его, и он тоже был высокого мнения о своем опытном коллеге, но как ему относиться к этим дополнительным урокам, он не знал. Сначала проявление власти на стройке «Карштадта», а теперь лекция на тему «Искажение правды». Но, может быть, это надо уметь, чтобы выжить в этом городе. Возможно, Гереон был слишком наивен даже для такого провинциального города, как Кёльн. Возможно, только поэтому ЛеКлерк смог взять его в оборот своей кампанией в прессе.

Рат вспомнил, когда он впервые встретился с Александром ЛеКлерком. Лицо как бетон. Лицо человека, которого пригласили на опознание собственного погибшего сына. На мраморном столе этот сын уже не выглядел как безумец. Безумец, который стрелял в ничего не подозревающих прохожих. Бледный молодой человек с мертвыми глазами, который не дожил до тридцати лет. Потому что другой человек согнул указательный палец. Потому что Гереон Рат согнул указательный палец.

В коридоре ведомства судебно-медицинской экспертизы они молча прошли мимо друг друга – полицейский и отец. Рат не знал, что ему сказать. Как вести себя с человеком, у которого убили сына? На какое-то мгновение он неуверенно протянул руку, чтобы выразить соболезнование, но тут же почувствовал, насколько это было неуместно. ЛеКлерк даже не удостоил его взглядом. Его бетонное лицо не отражало никаких чувств – ни печали, ни гнева.

Александер ЛеКлерк был одним из самых крупных газетных издателей Кёльна.

Все началось вскоре после этого. Каждый день новый заголовок. «Град пуль в квартале Агнесфиртель. Полиция неистовствует». В первой же статье всплыло имя Гереона Рата. ЛеКлерк, очевидно, подкармливал своих репортеров закулисной информацией. Только в той первой статье имя Рата упоминалось пять раз и сообщалось, что он является сыном знаменитого Энгельберта Рата. «Снайпер Гереон Рат». Какую боль причиняли ему эти слова! Каждый слог был подобен пуле. Его отец пытался оказать влияние, но это лишь еще больше разжигало войну: Рат-старший тоже попал под публицистический огонь. Правда, в какой-то момент они вывели Гереона из-под удара. На время судебного разбирательства его отправили в отпуск, но когда он вновь вернулся на службу, заголовки посыпались снова и были острее, чем прежде.

ЛеКлерк явно хотел, чтобы он поплатился головой, чего бы это ни стоило. Месть публициста за убитого сына. Издатель, похоже, хотел, чтобы его репортеры не успокаивались до тех пор, пока не рухнет профессиональная карьера комиссара по уголовным делам Гереона Рата. Когда стало ясно, что у Рата как полицейского в Кёльне больше не будет покоя, его отец разработал план. Вместе с Отто Баукнехтом, начальником полиции Кёльна, он обработал своего сына, и тот, наконец, согласился. Энгельберт пустил в ход свои контакты с дорогим Карлом – он был на «ты» с начальником полиции Берлина Карлом Цёргибелем со времен совместной работы в Кёльне – и организовал перевод Гереона в Берлин, одновременно запустив в Кёльне ложный след.

Когда появился последний заголовок, Гереон Рат уже сидел в поезде, следовавшим в Берлин. На этот раз, по крайней мере, дезинформационная политика его отца сработала. В Кёльне правду знали только Энгельберт Рат и Отто Баукнехт, а в Берлине лишь начальник полиции Цёргибель был осведомлен о кёльнском прошлом комиссара по уголовным делам Гереона Рата, сотрудника инспекции Е на Александерплац. Как нарочно, его определили в полицию нравов, потому что там как раз было вакантное место! Но Энгельберт Рат и в этом сумел увидеть нечто положительное.

– По крайней мере, у тебя не появится так быстро необходимость в применении оружия, – сказал он сыну на прощание, когда они с женой уже подавали ему в купе чемоданы. Гереон не стал махать родителям, когда поезд тронулся. Он молча смотрел, как удаляется платформа с машущими людьми, пока в его поле зрения не попал стальной каркас моста Гогенцоллернбрюкке. Бросив последний взгляд на кафедральный собор, он развернул газету и прочитал заголовок: «Снайпер, несущий смерть, уходит со службы».

Правда – штука податливая. Рат это прочувствовал. Пожалуй, ему следовало бы брать пример с Вайнерта, который занимался тем же бизнесом, что и ЛеКлерк. На всей Кохштрассе они искажали правду до тех пор, пока она не начинала соответствовать определенному изданию. Здесь кое-что убрать, там кое-что переформулировать…

Кофе был холодным, но Гереон сделал еще один глоток и посмотрел на гору бумаги на столе. До этого он пролистал примерно десяток газет, и несмотря на то, что почти все они были буржуазными и одинаково освещали важность событий последних дней, каждая из них по-своему отображала картину майских беспорядков. Все они сходились лишь в том, что это были самые тяжелые уличные столкновения за последние десять лет. При этом даже в отношении числа жертв приводились разные данные. Некоторые газеты отталкивались от официальных сообщений полиции, в других информация напоминала приключенческие истории или оперативные сводки. Рат задавался вопросом, где журналисты черпают информацию. Репортер из «Тагесблатт», казалось, был, по крайней мере, в курсе дела – либеральная пресса полагалась не только на официальные сообщения. «Фоссише Цайтунг», правда, перепечатала отчет начальника полиции, который оказался вполне узнаваемым, а рядом поместила свою собственную информацию. Газета пустила в обиход производное от словосочетания «кровавое Первое мая в Берлине», которое обошло весь город. Кровавый май.

Крупная операция берлинской полиции резко критиковалась. Консервативная и национальная пресса в принципе поддержала ее, но само проведение операции сочли неграмотным. Социал-демократов тоже не считали способными принимать решительные меры. Критика либеральной прессы сначала сконцентрировалась на право- и леворадикальных подстрекателях, «которые были увлечены идеей о том, что серьезные столкновения со временем могут вылиться в свежую и радостную гражданскую войну», как это сформулировала «Фоссише Цайтунг». Но пока что они также осуждали действия полиции, а именно считали их неоправданно жестокими. Среди погибших было слишком много случайных жертв, чтобы можно было говорить о соразмерной обстоятельствам операции. У Цёргибеля явно будут неприятности. Закадычный друг отца Гереона нес полную ответственность за смертоносную операцию полиции. Он дал повод для беспорядков своим строгим запретом на проведение демонстрации. Во всех остальных городах Германии майские демонстрации прошли мирно, за исключением отдельных драк между социал-демократами и коммунистами.

Но Рат, собственно говоря, не задумывался о критике в адрес Цёргибеля, когда незадолго до этого вышел из метро на Виттенбергплац, на одну остановку раньше, и уединился с газетами в кафе «Цунтц». Гораздо больше он хотел узнать о другой полицейской операции, информацию о которой во всех без исключения газетах, из-за майских беспорядков, передвинули на последние страницы. Зато в отношении погибшего в Ландвер-канале все газеты были единодушны как никогда: они назвали эту историю «мистической смертью на Ландвер-канале». Все они поместили лишь скудные короткие сообщения, и все опубликовали фото погибшего с подписью: «Кто знает этого человека?» Значит, здесь уже заработала пресса «замка». Задействованы были все крупные издания. А что им было делать? Сконструировать собственную правду? Это было, прежде всего, искусство, заключавшееся в умении выбрасывать ненужное, но в этом случае у желтой прессы было так мало сведений, что выбрасывать было попросту нечего.

Погруженный в свои мысли, Рат помешал ложкой в полупустой чашке с кофе и посмотрел в окно. Перед универмагом KaDeWe в этот субботний полдень было немало прохожих. Сам того не замечая, полицейский слегка улыбнулся. Бём блуждает в потемках. У инспекции А был труп, имени которого они не знали. А у Рата был шанс принять участие в этой игре, набрать свои баллы.

– Еще кофе?

К его столику подошел официант, лицо которого было чуть обиженным. Гереон окинул его взглядом с головы до ног, как будто внешность этого человека серьезно влияла на желание комиссара выпить еще кофе.

– Спасибо, принесите, пожалуйста, счет! – сказал, наконец, Рат. Он вдоволь начитался, пришло время действовать.

– Счет? Хорошо, – ответил официант невозмутимым тоном. – Значит, теперь есть справедливая надежда, что и другие гости нашего заведения смогут сегодня посвятить себя чтению газет.

Мужчина во фраке исчез, чтобы принести счет, и Гереон не стал ждать его возвращения. Полицейский положил деньги на стол и, вырвав из «Тагесблатт» фото погибшего Бориса, сунул его в карман. Итак, у него были фотографии двух русских – возможно, это ему в дальнейшем поможет.

Съемный дом на Луизенуфер встретил его, как старый знакомый. Только поиски Алексея Кардакова сейчас интересовали комиссара значительно больше, чем еще пять дней тому назад. Во дворе он услышал, как кто-то выбивал ковер, и вошел в подъезд. На лестнице стоял запах чистящего средства.

Гереон начал с самого нижнего этажа. Квартира коменданта. На табличке под звонком стояла фамилия: «Шеффнер». Рат позвонил. Никто не открывал, и через некоторое время он позвонил во второй раз. Наконец послышались какие-то звуки. Отодвинулся засов, и в замке повернули ключ. Дверь приоткрылась, и полицейский увидел через щель полное лицо женщины.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Извините, что беспокою вас в субботу…[18]

Рату потребовалось некоторое время, чтобы понять недоуменный взгляд женщины. Потом он исправился:

– …Я имею в виду, в субботу[19]. – В отношении языка Гереон еще тоже не полностью адаптировался в городе. – Криминальная полиция, – продолжил он затем. – Могу я задать вам несколько вопросов?

– Вы не здешний! – Из дверной щели донеслась нота недоверия. – Вы можете предъявить ваши документы?

Комиссар просунул в щель свое служебное удостоверение.

– А что вы хотите?

– Может быть, сначала вы позволите мне войти?

Женщина посторонилась и распахнула дверь.

– Ну входите, пока весь дом не узнал, что явилась полиция. Но смотрите, чтобы здесь не наследить!

Гереон послушно вытер ноги. Хозяйка квартиры оказалась такой же толстой, как и ее лицо, и он кое-как протиснулся мимо нее.

– Почему вы явились именно ко мне? – спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Радуйтесь, что моего Германа нет дома. Он бы вам устроил! Вам что, нечем заняться? У нас вполне приличный дом, и мы никогда не имели никаких дел с полицией.

На вешалке в коридоре висел форменный коричневый головной убор.

– Ваш супруг занимается политикой? – перебил Рат поток слов хозяйки.

– Приходится, раз коммунисты все больше наглеют, а полиция не может их приструнить.

Женщина повела его в комнату, по старой моде обставленную обитой плюшем мебелью. И хотя здесь тоже пахло чистящими средствами, комиссару показалось, что в квартире стоял спертый воздух. Хозяйка, шедшая за ним следом, едва протиснулась в дверь комнаты. На стене висел портрет Гинденбурга, а рядом с ним портрет кайзера. Бывшего кайзера. Оба смотрели на гостей строгими взглядами. Рат сразу вспомнил об их двойниках в ателье Кёнига.

– Присаживайтесь, господин… – заговорила женщина.

– Рат. Комиссар по уголовным делам Рат.

– Понятно. Вы вывели, наконец, на чистую воду Либигов из заднего дома?

Полицейский сел в желтое кресло, едва не утонув в нем.

– Что вы имеете в виду?

– Я ни за что не поверю, что они не коммунисты! Ведь этот Либиг первого мая тоже выходил на улицу, хотя это было запрещено. Но ваши любезные коллеги его не задержали. Когда он вернулся, он вел себя нагло, все время бахвалился, и под мышкой у него был красный флаг. А его жена… Ну я вам скажу!

– Большое спасибо! Я передам вашу информацию… – Гереон не думал, что собеседница заметила его сарказм. С удивлением он увидел, как она, усевшись на диван, продавила его почти до самого пола. – Но, уважаемая госпожа Шеффнер, меня интересует кое-что другое…

Женщина заерзала на диване.

– Но у меня мало времени. Вы оторвали меня от уборки.

– Я ищу мужчину, который должен жить здесь, но, очевидно, не живет.

Фрау Шеффнер посмотрела на гостя непонимающим взглядом.

– Вам говорит что-то имя Алексей Иванович Кардаков? – спросил тот.

– Русский? Нет! В этом доме нет ни одного русского.

– И никто за последние два месяца сюда не въезжал?

– Сюда – нет. Из первого заднего дома выехал Брюкнер. Мой Герман вышвырнул эту красную свинью, потому что он не мог заплатить за аренду. Теперь там живет новый жилец, но он немец, а не русский.

– Кардаков уже давно в Германии. Может быть, вы просто не заметили, что он русский.

– Поверьте мне, это я бы заметила. Кроме того, у того нового жильца немецкая фамилия.

– Какая?

Женщина задумалась.

– Мюллер или Мёллер. Какая-то очень распространенная. Сейчас, когда вы спросили, я удивилась, что не знаю этого точно. Вероятно, потому, что я еще ни разу не видела этого мужчину. Я воспринимаю имена только вместе с лицами.

– Вы его никогда не видели? – Рат не мог поверить, что от этой женщины здесь вообще что-то могло ускользнуть. Господин Мюллер или Мёллер, должно быть, был невидимкой. Или не-опознанным объектом.

– Нет. – Хозяйка пожала плечами, как будто сама удивлялась этому своему упущению. – Но мой муж наверняка его видел, ведь он собирает арендную плату.

– Сколько времени уже живет здесь этот господин?

– Не так долго. Сейчас скажу. Пожалуй, один месяц. Он работает ночным сторожем, насколько я знаю. Герман говорил, в «Осраме». А днем он спит. Вы можете спросить любого в доме – он даже не показывается.

– Еще один вопрос… – Гереон вынул из кармана обрывок газеты и придвинул фрау Шеффнер через стол фото погибшего русского. – Может быть, вы когда-нибудь видели этого мужчину?

Она с любопытством взглянула на фотографию и покачала головой, но потом вдруг оживилась.

– Это тот самый, из газеты? Бедный парень, которого достали из канала! Он и есть ваш Кардаков?

– Нет, это другой, – быстро сказал Рат и убрал обрывок газеты, а затем достал фото с глянцевой поверхностью. – Вот Кардаков.

– Никогда не видела.

Неожиданно комиссару пришел в голову еще один вопрос:

– Скажите… Вы пару дней тому назад не слышали ночную ссору? Здесь, перед домом?

– Мы спим в задней комнате, потому что здесь ужасный шум от поездов. Так что мы не знаем, что происходит на ули… – Хозяйка вдруг запнулась. – Один момент! Во дворе недавно ночью действительно был какой-то скандал. Какой-то тип так орал, что мы встали. Герман хотел уже вмешаться. Но потом, когда он вышел на улицу, эти скандалисты уже ушли. Наверное, с ними уже кто-то разобрался. Вы ищете Кардакова из-за этого? Кто-то из дома пожаловался? Они могли бы прийти и к нам. Герман навел бы порядок.

– Похоже, что ссорились двое русских, – перебил ее Рат.

– Один точно был русский, но другой – немец.

– Немец? Вы уверены?

– Абсолютно. Это был тот, который следит здесь за порядком. Конечно, это был немец!

– А когда это случилось?

Женщина немного задумалась.

– Понятия не имею. Мне кажется, в понедельник или во вторник. Где-то в начале недели. – Толстушка посмотрела на настенные часы. – Так, – сказала она, вставая, – я должна попросить вас уйти. Мне надо закончить уборку, а потом еще готовить. – Рат удивился, как проворно она поднялась. Сам он с трудом выбрался из кресла, в котором едва не утонул. – Вам следовало бы сходить в задний дом! – крикнула Шеффнер ему вслед. – Полиция должна заняться Либигами!

Оказавшись на улице, Гереон действительно направился к первому заднему дому. Его любопытство в меньшей степени касалось семьи Либиг, чем господина-невидимки. Во дворе полицейский глубоко вздохнул, радуясь тому, что покинул помещение с пронизывающим все запахом моющих средств. Опора для выбивания ковров была пуста, и во дворе не было ни души, как будто кругом распространились слухи, что в доме полиция. Во втором дворе комиссар услышал звуки работающей циркулярной пилы.

По почтовым ящикам, висевшим на заднем доме, он установил, что там действительно проживал господин Мюллер. Неужели Кардаков выбрал себе самую банальную из всех немецких фамилий? Или здесь все же жил ночной сторож с завода компании «Осрам»? Рат поднялся по лестнице на второй этаж и позвонил. В квартире было тихо. Полицейский прислонился к двери и прислушался. Ни звука. «Он не показывается весь день», – сказала толстая жена коменданта. Гереон посмотрел на часы. Почти половина пятого. Тогда ночной сторож уже давно должен быть на ногах. Но и после повторного звонка никто не открыл. Единственным звуком, который Рат услышал в квартире, была трель звонка. Или господин Мюллер оглох, или его не было дома.

Решив, что, раз уж он оказался на лестнице, можно сделать еще одно дело, комиссар поднялся на один этаж выше и позвонил в квартиру Либигов. Но и здесь стояла тишина.

Выйдя на улицу, Рат закурил, чтобы лучше думалось. Он хотел было бросить спичку на улицу перед домом, но не стал этого делать, потому что заметил за окном первого этажа контуры полного лица. Фрау Шеффнер действительно была очень любопытна, как он от нее и ожидал. Тем более странно, что она еще никогда не видела господина Мюллера. Гереон коснулся своей шляпы в знак приветствия и обрадовался, увидев, что полное лицо исчезло.

Что-то с этим адресом было не так. Полицейский решил позже еще раз зайти в дом на Луизенуфер, чтобы понять, кто этот невидимый господин, скрывающийся под фамилией Мюллер. Или он говорил с русским акцентом, или Кардаков просто оставил Элизабет Бенке ложный адрес. Но ясно было одно: Алексей Иванович Кардаков исчез и не хотел, чтобы его нашли. А в то, что это было связано исключительно с долгом по квартплате, Рат больше не верил. Не верил после того, как из канала достали труп. Исчезновение одного русского и смерть другого были явно связаны между собой.

И потом, здесь была еще одна неувязка. Гереон задавался вопросом, не видел ли он уже однажды господина Мюллера. Невысокий мужчина со слишком большой шляпой. Мужчина, который во время его первого визита сообщил ему о ссоре двух русских. Фрау Шеффнер, напротив, твердо, как неприступная скала, утверждала, что русский ссорился с немцем. Кто говорит правду?

В ночном шуме, во всяком случае, похоже, есть доля правды. Борис тоже здесь, на Луизенуфер, искал Кардакова. Вопрос заключался только в одном: нашел ли он его? Из этого Рат исходил еще во время своего первого визита в этот дом, когда узнал, что здесь сцепились двое русских. Но если на самом деле по-русски говорил только один из двоих спорщиков, напрашивался другой вывод. Тогда здесь разыгралась сцена, подобная той, которая произошла на Нюрнбергерштрассе: Борис звонит в дверь и поднимает с постели совершенно чужого человека, считая, что это Кардаков. Возникает ссора, Борис удаляется, а вскоре после этого его находят убитым. Кем убитым? Ушедшим в подполье Кардаковым, которому кто-то слишком досаждал? Но в чем тогда смысл этих физических истязаний? Какую информацию хотел выбить из Бориса Кардаков? И почему Борис умер от отравления героином?

Прежде чем подняться по лестнице к вокзалу у Коттбуссер Тор, Гереон недовольно раздавил свою сигарету. Все можно было исказить как угодно, но это не имело никакого смысла. Это чувство было ему знакомо. Так бывало в основном в начале расследования. Все еще изменится. Надо набраться терпения. И он не должен отступать. Комиссар сел в поезд и проехал три станции в западном направлении. У Мёкернбрюкке он вышел. Ему хотелось посмотреть, где это случилось.

Он увидел это, только когда перешел канал. На Темпельхофер Уфер, непосредственно у моста, в береговом заграждении зияло отверстие. Оно было защищено досками, окрашенными в красно-белый цвет. Вряд ли какой-нибудь прохожий обратил бы внимание на это временное заграждение.

Подойдя к Темпельхофер Уфер, Рат достал последнюю сигарету из пачки «Оверштольц», посмотрел на часы и сел на скамейку в тени деревьев, обрамлявших набережную. Могло показаться, что он бесцельно устремил свой взгляд вдаль, но на самом деле полицейский изучал каждую деталь. Слева от него автомобиль пробил заграждение. На большом участке дерева была содрана кора. Кроме этого, автомобиль, похоже, точно попал в пространство между двумя деревьями. И это при том, что за рулем был мертвый человек! Гереон попытался представить себе, как это все происходило. Мертвый Борис сидел в машине с переломанными руками и ногами. Кто же тогда управлял автомобилем? Или в нем сидел еще кто-то, кого они не нашли, или кто-то заклинил педаль газа. Рату хотелось бы узнать побольше деталей, установленных следствием. Но кроме того, что он услышал в морге, и той скудной информации из газет, он не знал ничего.

Комиссар встал, решив немного пройтись. Он перешел улицу и осмотрел дома на Темпельхофер Уфер. Это были вполне приличные многоквартирные дома, и местность вокруг них совсем не выглядела криминальной. У моста, на другой стороне Мёкернштрассе, стоял киоск, а больше никаких магазинов здесь не было – только жилые дома, конторы и грузовой вокзал. Рат медленно пошел мимо подъездов домов, читая фамилии на почтовых ящиках. Имени Кардакова на них не было, хотя он на это и не рассчитывал.

За киоском начиналась территория грузового отделения Ангальтского вокзала. Вероятно, ларек обслуживал прежде всего работников железной дороги, торгуя сигаретами, газетами и пивом. Гереон перешел на другую сторону. У него как раз закончились сигареты. Кроме того, киоскеры часто бывали благодарными собеседниками для полицейских. Они немало знали.

– «Оверштольц», пять пачек, – сказал комиссар, предварительно поприветствовав кивком головы мужчину в темном пространстве ларька. Продавец был довольно полным, и казалось, будто он врос в свою каморку. Рат не удивился бы, если бы оказалось, что его массивный торс был привинчен к вращающейся тумбе. Во всяком случае, именно такое впечатление создалось, когда толстяк повернулся назад и достал с полки пять упаковок «Оверштольц». Видимо, он сидел на вертящемся офисном стуле, но его не было видно.

– Полторы марки, – сказал он. – И спички?

Полицейский кивнул и задумался, как ему завязать с этим мужчиной непринужденный разговор.

– Пожалуйста. – Толстяк протянул ему спичечный коробок. – Зря прождали? – спросил он без всякой связи, беря протянутые Ратом деньги.

Гереон вопросительно посмотрел на него.

– Просто я заметил, что вы вроде кого-то ждали, но никто не пришел.

– Н-да, – произнес комиссар, закуривая первую сигарету из новой пачки. – Видно, это была не самая лучшая идея – договориться о встрече именно здесь. Плохое предзнаменование. – Он указал на красно-белые доски. – Ведь здесь, похоже, кто-то вылетел за ограждение?

Продавец кивнул.

– Вообще-то хорошо, что мой угол тоже попал в газеты, но на рост товарооборота это не повлияло.

– И не было массы зевак и журналистов?

– Нет, пока только приезжали несколько полицейских, но они ничего не покупают, а только спрашивают.

Киоскер, кажется, не принял Гереона за полицейского, иначе он этого не сказал бы. Это хорошо. Рат не хотел засветиться здесь как страж порядка. Люди Бёма могут разнюхать, что в их сферу влез кто-то из полиции нравов, а этого быть не должно. Жетон, который комиссар обычно носил на жилете, он еще в поезде сунул в карман пальто.

– Так вы что-нибудь видели? – спросил он, надеясь, что не вызовет этим прямым вопросом подозрение.

Но толстяк продолжал болтать.

– Это случилось среди ночи, а я закрываюсь уже в шесть, – сказал он. – Но на следующее утро около пяти, когда я собрался открывать киоск, здесь все еще ходили двое полицейских. Делали вид, будто они что-то охраняют. Криминальная полиция с Алекса приехала намного позже. Они замучили меня вопросами о том, чего я, собственно говоря, не видел.

– Но обычно вы многое здесь видите, не так ли?

Киоскер пожал тяжелыми плечами.

– Может быть. Здесь проходит такая масса народу…

– Во всяком случае, вы очень наблюдательны. – Рат глубоко вздохнул. Он хотел посмотреть, как его собеседник реагирует на лесть. – Меня вы тоже сразу заметили.

– Людей надо держать в поле зрения. Всегда находится кто-то, кто захочет что-то стянуть. У моего коллеги на Силезском вокзале даже подожгли киоск прямо у него над головой, когда он был внутри. Бензин на газеты, спички – и до свидания. Целая куча этих гаденышей, максимум пятнадцать или шестнадцать. Но фараоны никого не поймали. И неудивительно. Парней послал наверняка «Норден», ведь киоск располагался на их территории, а киоскер их не устраивал. У меня нормальные отношения с этим объединением, но тем не менее надо быть начеку.

Рат кивнул. Объединение «Норден» еще недавно наделало шуму. После кровавой массовой драки на Бреслауерштрассе, в которой был убит плотник из Гамбурга, начальник полиции запретил два объединения сутенеров, одним из которых являлось «Норден». При таких эксцессах полиция принимала жесткие меры, но, как правило, мирилась с объединениями, которые якобы помогали бывшим заключенным вернуться в общество, но в действительности с выгодой для себя использовали необычные способности их членов. Короче говоря, объединения контролировали организованную преступность в Берлине, разделив город на сферы влияния. До тех пор, пока они были готовы оказывать содействие правовым органам и придерживаться определенных правил, полиция ничего не предпринимала, так как самоорганизация преступного мира облегчала их контроль, и эксцессы, подобные случившемуся на Бреслауерштрассе, были редкостью. Убийство было преступлением, нарушавшим кодекс чести объединений. Но тем не менее некоторые из вновь образованных объединений, которые «старики» называли «крысиными», уже не придерживались строгих правил. Времена становились все более суровыми.

– Разве здесь есть вообще какое-то объединение? – спросил Рат толстяка. – Я думал, что они существуют только на востоке.

– Не верьте, что в Кройцберге нет преступности, мой друг! – Продавец слегка наклонился вперед. Совсем немного, иначе он, вероятно, упал бы со стула, предположил Рат, но этого было достаточно, чтобы он выглядел, как заговорщик. После это он прошептал: – Я, например, не хотел бы знать, сколько ворованного товара изо дня в день сбывается там, на Ангальтском вокзале. Спросите любого рабочего, что за подозрительные типы снуют на грузовом вокзале!

– Ну да, но вы считаете, что это может быть связано с данным убийством? – Комиссар указал на проломленное береговое заграждение.

– Вы будете смеяться, но именно такой вопрос задали мне полицейские из криминальной полиции!

Рат хотел продолжить, но внезапно увидел их. Как по команде на улицу вышли две фигуры, двое из криминальной полиции, как сказал толстяк. Из одного из домов, перед которыми Гереон и сам еще стоял несколько минут назад. Один был ассистентом по уголовным делам из инспекции А, имени которого он не знал. А второй была женщина, не оперативный сотрудник, а стенографистка.

Шарлотта Риттер. Как нарочно!

Комиссар встал за стойку с газетами и принялся листать газеты, не поднимая взгляда. Не было сомнений, что обоих его коллег направил сюда Бём. Было бы лучше, если бы они его не заметили.

– Здесь есть что-нибудь о погибшем в канале? – спросил он толстяка, чтобы скрыть свой испуг, и стал растаптывать окурок.

– Возьмите лучше «Тагесблатт», – посоветовал киоскер, – там больше информации.

Рат посмотрел на газету, которую держал в руках. Это была «Ангрифф». Воинствующая реакционная газета националистов, которая регулярно поносила заместителя начальника полиции. Доктор Бернхард Вайс был евреем, и газете не нужна была никакая другая причина для своих атак на лучшего криминалиста Берлинской полиции. Только из-за того, что Вайс не был социал-демократом, он не занял кресло начальника полиции. Хотя, может быть, были и другие причины. Не только националисты были настроены против евреев, но они были единственными, кто не скрывал своей ненависти к ним.

Толстяк протянул Гереону экземпляр «Берлинер Тагесблатт», и тот воспользовался этим, чтобы понаблюдать за парочкой, которая направлялась на Мёкернштрассе. Комиссар решил купить газету, чтобы не вызывать подозрений, хотя до этого уже читал ее в кафе. Он обстоятельно стал искать портмоне, держа под мышкой обе газеты, одну – либеральную, другую – националистическую, а когда он опять поднял глаза, то увидел ассистента по уголовным делам, шагающего по Мёкернбрюкке к вокзалу. Он был один. Куда же делась его спутница?

– Пятнадцать пфеннигов, – объявил толстяк, и Рат стал отсчитывать мелочь. Ему было не по себе. Как он сможет увернуться от Риттер, если не знает, куда она отправилась?

Но потом вопрос решился сам собой. Сначала он увидел под газетной стойкой ее пальто и стройные лодыжки, которые приближались к киоску, а потом она появилась перед ним собственной персоной. Ее глаза были еще темнее, чем ему казалось.

Шарлотта, похоже, была удивлена еще больше, чем Гереон. Но это и понятно, у него ведь было время, чтобы подготовиться к встрече. Примерно секунды четыре. Но этого было достаточно, чтобы по крайней мере частично контролировать себя, а может быть, и ситуацию.

– О, какая неожиданность! – сказал Рат, положив газеты и портмоне на прилавок, прямо под нос толстяку, и приподнимая шляпу в приветствии. – Вы живете здесь, в этом районе?

Ему надо было сначала заставить ее перейти к обороне, чтобы ей не пришла в голову идея самой задавать вопросы.

– Я здесь по делам, – честно ответила девушка.

– Эта дама из полиции, – подсказал продавец.

– Господину это известно, он тоже из полиции, – заявила Шарли.

Рат посмотрел на толстяка, которому эта новость была явно неприятна.

– Пожалуйста, пачку Juno, – сказала стенографистка, и киоскер снова повернулся к полке с сигаретами. – Любопытный коктейль, – обратилась она к Гереону.

Комиссар посмотрел на нее довольно глупым взглядом. Она улыбнулась, и ямочка на ее лице чуть было еще больше не вывела его из равновесия.

– Я имею в виду ваши газеты, – объяснила Риттер.

И в самом деле, «Ангрифф» и «Берлинер Тагесблатт», дружно лежавшие на прилавке, не очень сочетались друг с другом.

– Я беру только одну из них, – сказал полицейский.

– Я надеюсь, ту, что нужно, – ответила девушка.

Гереон положил на прилавок две монеты и взял «Тагесблатт». Он не был политиком, но пусть Шарлотта считает его либералом. Это все-таки лучше, чем националистом. Или социал-демократом, потому что именно такой ярлык, благодаря слухам, на него наклеили в «замке», когда просочилась информация, что Цёргибель его протежировал. Толстяк в киоске между тем опять повернулся к покупателям.

– Juno мне нужно еще принести, – сказал он и действительно встал со стула, после чего отправился в тыльную часть киоска, где, очевидно, хранились запасы. Рат был удивлен, что этот мужчина вообще мог шевелиться в таком узком дощатом домике. Сам же он был рад остаться с Шарлоттой Риттер наедине.

– В инспекции А стенографистки тоже работают внеурочно? – поинтересовался полицейский.

– Если их привлекают к расследованиям убийств, то да.

– Труп в канале?

Шарли кивнула.

– Вы работаете как сотрудница криминальной полиции?

– Только иногда. Но зарплату получу как стенографистка. И так всегда.

– А что говорят на это люди, которых вы опрашиваете?

– Они этого не знают. Я всегда работаю в паре с сотрудником криминальной полиции, который предъявляет свое удостоверение. Сегодня мы с нашим ассистентом по уголовным делам Грэфом должны обходить дома.

Рат кивнул. Вернулся толстяк, который, кряхтя, плюхнулся на стул.

– А что вас привело сюда? Вы здесь живете? Тогда я тоже должна вас опросить, – заметила Риттер.

Гереон посмотрел на толстяка, который пытался распаковать блок Juno и боролся с бумагой.

– Я договорился здесь встретиться, – сказал комиссар.

– Но встреча не состоялась, – сообщил мужчина в киоске и протянул даме упаковку из шести штук. – Это здесь редко покупают, – пробормотал он извиняющимся тоном, после чего повернулся на стуле назад и стал расставлять на полке оставшиеся пачки из блока.

В течение некоторого времени царило неловкое молчание. Рат ничего не предпринимал, поскольку это было ему на руку. Пусть Шарлотта думает, что это толстяк своими словами привел его в смущение. Тогда она, по крайней мере, не заметит, что вообще-то причиной этого была она сама.

– Двадцать пфеннигов, – сообщил продавец из темноты ларька.

Риттер открыла сумочку и стала искать кошелек. Гереон воспользовался ситуацией и поспешил распрощаться, чуть прикоснувшись к шляпе.

– Увидимся в понедельник в «замке», – сказал он.

– Вряд ли. В понедельник у меня уголовное право, – возра-зила девушка, посмотрев на него. Эти темные глаза… Что означал ее ответ?

– Ну в любом случае приятных выходных, – пожелал ей Рат.

– Ваша сдача! – крикнул ему толстяк, когда он переходил улицу, но комиссар сделал вид, будто не слышит его. Он пересек Мёкербрюкке, но не стал подниматься наверх к вокзалу. Шарли наверняка поедет на поезде, а Гереон не хотел еще раз оказаться рядом с ней. Поэтому он отправился пешком к Ангальтскому вокзалу и взял там такси.

В кафе «Берлин», похоже, не было ни одного трезвого человека. Тот, кто не наслаждался льющимся рекой шампанским, тот в туалетной комнате втягивал носом кокаин, а многие делали и то и другое. Кафе занимало три этажа, как и абстрактная световая инсталляция на огромном пилястре. Внизу оно было объединено с винным залом, где гвоздем программы являлись субтропические джунгли на первом этаже, и создавалось впечатление, что это буйно разросся соседний зоологический сад. Желающие немного отдохнуть от шума заходили в чайную комнату или коктейль-бар на втором этаже. Танцевали только на третьем этаже, но музыка была слышна повсюду. Элегантно плавный свинг, не такой быстрый и изнурительный, как в «Какаду», где музыка била прямо в уши. Плакат указывал на то, что здесь играет отличная группа Excellos Seven.

Рат стоял на втором этаже у балюстрады и смотрел на столы внизу. В правой руке он теребил спичечный коробок, а левая находилась в кармане его брюк. Перед этим он принял ванну и надел вечерний костюм. Бог знает, что подумала Бенке, когда он в таком виде вышел из дома.

В то время как его взгляд скользил по лицам внизу, комиссар думал совсем о другом месте. И совсем о другом лице. Несмотря на то что с тех пор прошло уже несколько часов, его мысли все еще кружились вокруг встречи у киоска. Не потому, что он опасался, что Бём узнает о его поездке на Мёкернбрюкке – это представлялось ему невероятным, ведь Риттер даже не спросила его имя. Нет, это ее глаза странным образом не выходили у него из головы. Темные, загадочные глаза. Гереон чувствовал себя как в плохой любовной мелодраме, где женщины бросают на мужчин томные взгляды. Шарли этого не делала, она всего лишь просто смотрела на него, и все же этот взгляд не отпускал Рата. Возьми себя в руки, уговаривал он себя, она ведь из «замка»! Она из команды Вильгельма Бёма!

Хлопок пробки от шампанского вернул полицейского в реальность, и он продолжил планомерно изучать столы в поисках знакомых лиц. Гереон не знал наверняка, кого или что он, собственно говоря, ищет. Он знал только одно: в «Берлин» захаживают русские здоровяки. И они знакомы с Кардаковым. Втайне он надеялся увидеть кого-нибудь из той группы, которая встретилась ему в «Какаду». Например, молодого блондина. Если повезет, то без сопровождения мускулистого громилы. Тогда блондин, возможно, будет более словоохотлив, несмотря на языковой барьер, об этом уж Рат позаботится. Русские должны регулярно продлевать свое разрешение на пребывание, и он как полицейский мог бы доставить им соответствующие неприятности.

Обведя взглядом весь зал, комиссар направился к коктейль-бару. Он отыскал свободный табурет между худощавым парнем и расфуфыренной блондинкой и сел, после чего заказал «американо», вытащил из кармана фотографию и стал ее рассматривать. «Может быть, все же еще раз попробовать спросить напрямую?» – размышлял он, наблюдая за тем, как бармен смешивал кампари с мартини. Алексей Кардаков серьезно и мечтательно смотрел в потолок, когда Рат положил фото на стойку. Пока полицейский ждал кофе, он заметил краем глаза некоторое движение. Худощавый парень, сидевший рядом, несколько поспешно поднялся со своего табурета.

Гереон инстинктивно повернул голову в сторону, и едва он взял парня под прицел, как тот опрометью бросился бежать. У этого посетителя был затравленный взгляд и впалые щеки. Он задел элегантную даму, выбил у нее из руки бокал с шампанским, отпихнул ее, и она налетела на своего спутника. Оба упали на пол, и женщина закричала.

Рат схватил фотографию и бросился за беглецом в направлении лестницы, одним махом перепрыгнув через упавшую пару. Бармен с заказанным коктейлем в руке удивленно посмотрел ему вслед.

Мужчина помчался к туалету! Полицейский быстро сориентировался. Пару недель тому назад они забирали здесь несколько сутенеров вместе с проститутками, которые хотели прозондировать почву во вновь открытом «Берлине» в отношении своих бизнес-перспектив. Может быть, тощий парень был одним из них и сейчас узнал комиссара? Кем бы он ни был, теперь он сидел в ловушке. Из туалета ему некуда было деться. Внезапно Гереон услышал женский крик и брань, а вместе с этим непристойную шутку. Тощий тоже хорошо здесь ориентировался: из женского туалета выходило во двор окно. Рат помчался в служебное помещение, оттуда можно было еще быстрее попасть на улицу, так как не нужно было протискиваться через узкое окно. Он пробежал через небольшой вестибюль – и вот он уже у черного хода. Полицейский осторожно открыл дверь. Никого не видно. Он вернулся в коридор, слегка прикрыл дверь и стал ждать. Парень должен пройти здесь, если он захочет выйти на улицу. Наконец Рат увидел тощего через щель и резко распахнул тяжелую железную дверь, когда тот пробегал мимо.

Громкий удар. Потом грохот. Комиссар вышел во двор и потащил парня вверх. Тот выглядел слегка ошалевшим, а из носа у него текла слизь и кровь. Но постепенно он пришел в себя, и Рат показал ему жетон. Испуганный взгляд. Как у косули, оказавшейся перед фарами автомобиля. Большие, лихорадочно мигающие глаза. Кокаинщик.

– Я сразу понял, что ты фараон! – закричал парень. – Что тебе надо от меня?

У него кровоточила еще и десна. Ничто в его произношении, кроме грассирующей «р», не указывало на то, что он русский. Гереон схватил его за воротник и заорал. Полицейский не должен показывать свою слабость, а в этом городе, насколько он успел уже понять, даже приветливость истолковывалась, как слабость.

– По мне, ты можешь нюхать кокаин до тех пор, пока у тебя не отвалится нос! – рявкнул комиссар. – Мне на это наплевать! Я не доставлю тебе за это никаких неприятностей, если ты мне скажешь то, что я хочу знать.

– А что ты хочешь знать?

Полицейский сунул русскому под нос фото Кардакова, продолжая держать его другой рукой за воротник.

– Ты знаешь его?

Парень замялся. Рат недовольно скривился.

– Послушай, братишка! До сих пор я говорил с тобой по-дружески, но, поверь мне, я умею разговаривать и по-другому. Так что не пудри мне мозги: ты знаешь этого мужчину?

– И что? Если я и знаю кого-то, кто шепчет что-то, продавая сигареты, это не значит, что я тоже снеговик.

Гереон насторожился. Предыдущий арендатор его комнаты торговал кокаином! Еще одна причина найти его! Может быть, ему следует поговорить с кем-то из службы по борьбе с наркотиками.

– Только не рассказывай мне, что ты только вдыхаешь эту штуку! – продолжил комиссар наезжать на русского. – Но меня сейчас это не волнует. Меня интересует он. – Рат поднес фото прямо к глазам тощего. – Так что давай рассказывай – тогда я оставлю тебя в покое.

– Вы, фараоны, представления не имеете, как тяжело здесь, в этом городе, заработать деньги! – Парень сплюнул на асфальт слюну вперемешку с кровью. – Если бы Алексей не был вынужден это делать, он бы не делал. Большие деньги зарабатывают все равно другие. Но им вы предоставляете свободу действий. И высшему обществу, которое это употребляет, тоже. Но если ты русский, то у тебя обязательно будут неприятности. Вы даже можете вышвырнуть человека из страны. Несмотря на то что в России на каждом шагу большевики.

– Если ты хочешь, чтобы мы продлили твой паспорт, ты должен быть готов оказывать нам содействие. – Рат выудил из куртки русского документ желтого цвета и положил его к себе в карман. – Ты получишь его назад, если я буду доволен твоими ответами. Где Кардаков?

– Значит, вы его еще не нашли? – Эмигрант рассмеялся, и его глаза сузились. – Я должен был бы это предположить! Так быстро Алексея не поймать. А откуда у вас его фото? Его подруга-певица потеряла самообладание?

Лана Никорос. «Делфи-Паласт».

– Если здесь кто-то сейчас потеряет самообладание, так это я, – сказал Гереон, потянул парня вверх за воротник и прижал его к стене. Он был легким как пушинка. – И поверь мне, ты об этом пожалеешь. Ты наверняка об этом пожалеешь!

Рат слушал свой голос, как будто говорил кто-то другой. Он вспомнил Бруно на стройке и немного испугался самого себя. Неужели он уже усвоил лекцию коллеги? Во всяком случае, его жесткий тон давал себя знать.

– Хорошо, не волнуйся так! – Парень поднял руки, будто успокаивая полицейского. – Но не говори никому, что ты мне сказал. Вы ведь все равно знаете, что он подрабатывает.

– Где мне его найти?

– Не имею понятия. Он то там, то здесь. Я его не видел уже больше недели. Вокруг ходят слухи, что вы его сцапали.

– Я не верю ни одному твоему слову.

– Тогда спроси геев в «Эльдорадо». Они уже на взводе, потому что иссяк их кокаиновый источник.

Гереон знал это заведение, пользующееся популярностью среди тех, кто испытывал будоражащие чувства, двигаясь по танцплощадке неизвестно с кем: то ли с мужчиной, то ли с женщиной. Как минимум половина женщин в «Эльдорадо» таковыми не являлись. Полицейские заглядывали туда по служебным обязанностям, но так, чтобы не слишком нарушать работу на Лютерштрассе. Рат предполагал, что Бруно и там имел своих информаторов.

– Кардаков торгует чем-то еще, кроме кокаина? – спросил он худосочного русского. Может быть, он напал на след убийства из-за разборок геев, убийства из-за ревности или чего-то подобного. А труп из канала был любовником его предшественника. Хотя Борис во время своего ночного визита на Нюрнбергерштрассе не произвел впечатление влюбленного молодого человека.

– Конечно, есть такие, кто домогается Алексея, – стал рассказывать эмигрант. – Хотя он их всех отшивает. Но они все-таки ищут его. Поэтому им всем так его не хватает. Эти типы, которые также предлагают «порошок» на Лютерштрассе, и в подметки ему не годятся.

Рат посмотрел на часы. Было начало первого. В «Эльдорадо» как раз только началась вечеринка. Он оставил русского и направился к стоянке такси на Гарденбергштрассе.

– Эй, а мой паспорт? – крикнул ему тощий парень, засовывая рубашку в брюки.

– Ты получишь его, когда я найду Кардакова.

– А если за это время кто-нибудь из вас, фараонов, захочет на него взглянуть? Я должен тогда послать его к тебе?

– Смотри просто, чтобы не засветиться!

– Привет, дорогуша!

Эффектная, окрашенная перекисью блондинка с призывающим к поцелую ярко-красным ртом, стоявшая у стойки, называла себя Глорией, но в действительности была Густавом.

– Шикарно выглядишь, – сказала она. – Ты сегодня один? А где же Бруно? И ваш белокурый мальчик?

Танцевальная площадка «Эльдорадо» уже заполнилась, и ансамбль играл зажигательную танцевальную музыку. В помещении с обитой плюшем мебелью, в котором преобладали золотистые тона, висела голубая дымка от бесчисленных сигарет. Рат прислонился к бару и вынул очередную сигарету «Оверштольц», чтобы внести и свою лепту в чрезмерно прокуренную атмосферу.

– Мы ведь не женаты, – пробормотал он, прикуривая.

– Но можете еще стать.

Гереон не должен слишком уж здесь выпендриваться – это была территория Бруно. А ему как человеку новому следовало быть начеку. То, что он производил здесь расследование по собственной инициативе, являлось нарушением должностных инструкций. Тем более что он утаивал известную ему информацию.

– Глория, золотце! – Комиссар попытался проявить больше шарма и с улыбкой облокотился на стойку.

– Да? – отозвалась работница кафе, продолжая наливать пиво. Ее длинные ногти напомнили когти хищника, когда она подавала бокал мужчине, который уже как следует набрался.

– Спасибо, моя хорошая, – проговорил этот посетитель с саксонским акцентом, одарив ее влюбленным взглядом. Турист, который, очевидно, не имел представления о том, что говорит с мужчиной.

Глория оставила его и направилась назад к Рату. Ее ожерелье коснулось тыльной части его кистей, когда она наклонилась к нему.

– Очень мило, что ты здесь опять появился. Привлекательных фараонов не так уж много.

Гереон подал ей свою пачку сигарет.

– Не хочешь сделать паузу на перекур?

Густав взял сигарету своими когтями хищника.

– Я всегда готова. Если ты со мной что-нибудь выпьешь.

Вскоре после этого перед ними стояли два бокала и бутылка виски. Рат выбрал столик подальше от ансамбля, чтобы у них была возможность поговорить. Глория щедро наполнила бокалы.

– Ну, признавайся, – сказала она, – почему фараон предлагает мне сигарету и ставит бутылку? Явно ведь не за мои красивые голубые глаза.

Барменша похлопала накладными ресницами.

– Ты догадлива, моя дорогая! – улыбнулся полицейский, и они чокнулись и выпили. – Хотя у тебя и в самом деле красивые глаза. – Рат показал Глории фото. – Он должен здесь частенько появляться.

Переодетый мужчина посмотрел на кроткое лицо Кардакова и потянулся за следующей сигаретой. Выпустив дым через нос, он кивнул.

– Точно. Он русский, да? Симпатичный парень. Но, надеюсь, вы его не арестовали? Было бы жаль.

– Не волнуйся. Сейчас я его просто ищу, потому что хочу кое-что сообщить об одном из его друзей.

– Может быть, у него рыльце в пушку?

– Да нет, если не считать, что он торгует кокаином.

– А, это есть. – Голос Глории стал более холодным. Она сначала посмотрела на собеседника, а потом на фото, и Гереон понял, что она почуяла ловушку.

– Нет, ты меня неправильно поняла. Это меня вообще не интересует. Только в том случае, если я благодаря этому его найду.

– Я не могу себе представить, чтобы он здесь продавал «порошок». Шеф этого не потерпит.

– Может быть, он находит здесь свою клиентуру?

Барменша пожала плечами и еще раз наполнила бокалы. При этом она наклонилась совсем близко к комиссару.

– То, что я тебе сейчас скажу, я скажу только тебе, потому что это и без того знает каждый фараон в Берлине. Считай это своего рода поддержкой провинциальных полицейских.

– О’кей, если ты не скажешь Бруно, что я нуждаюсь в поддержке.

Глория засмеялась.

– Итак, слушай внимательно: если здесь кто-нибудь в городе продает кокаин, то ты можешь быть уверен, что в этом замешан доктор Мабузе…[20]

– Тот самый, из кино? Что за чушь? Доктор Мабузе!

– Только не называй его так, его вообще-то зовут Иоганн Марлоу. И не спрашивай меня, откуда у него докторская степень. Наверное, купил. Так же, как он покупает вас, фараонов. Неважно, к каким грязным делам он причастен – у него всегда была безупречная репутация. Он знает Плётцензее только снаружи. Если он ждет здесь перед большими воротами, чтобы забрать одного из своих мужчин.

– И что ты хочешь мне этим сказать?

– Этого твоего дружка, – Густав показал на снимок, – ищете не только вы, полицейские. Здесь уже были несколько мужчин из «Беролины». Пару дней тому назад. У них было точно такое же фото.

– Из «Беролины»? – Рат тихо свистнул сквозь зубы. «Беролина» была одним из старейших объединений Берлина, там еще действовал кодекс чести. Убийства были под запретом. О таких бандах молодчиков и сутенеров, как «Норден» или «Иммертрой», которые начальник полиции запретил после кровавой бойни на Бреслауерштрассе, в «Беролине» высказывались с пренебрежением.

– Значит, Марлоу – председатель объединения, – констатировал Гереон.

– Не произноси его имя слишком громко! – Глория огляделась. – Нет, доктор М. не принадлежит ни к какому объединению, для этого он слишком хитер. «Беролиной» все еще руководит Красный Хуго. Но Красный Хуго делает только то, что ему говорит доктор М. Так «Беролина» заключает более выгодные сделки, и доктор М. не надрывается. – Барменша сделала последнюю затяжку и раздавила окурок в пепельнице. – Ладно, – сказала она, вставая, – работа зовет.

– Подожди…

Фальшивая женщина еще раз наклонилась к собеседнику, и ее ожерелья забренчали. Рат сунул ей пять марок.

– Еще один вопрос, – сказал он почти шепотом. – Как мне найти доктора М.?

– Ты его не найдешь. Он сам найдет тебя. – Густав сунул деньги за подвязку для чулок. – Но я тебе советую сходить в варьете. На площади Кюстринерплац несколько недель назад открылась «Плаза». У них должна быть классная программа…

Глория чмокнула Гереона в щеку и ушла. Когда она, покачивая бедрами, пробивала себе дорогу через толпу к стойке, многие мужчины в зале, а также женщины, одетые, как мужчины, смотрели ей вслед. Рат проводил ее взглядом, пока она не добралась до своего рабочего места, и одним глотком допил то, что оставалось в его бокале. У этой красотки действительно была хорошая фигура. Особенно если вспомнить, что ее зовут Густав.

– Я совершенно не понимаю, что с ней случилось! За все годы, что я здесь живу, такого не было никогда, а сейчас уже второй раз за эту неделю! – Вайнерт обстоятельно хлопотал над кофейником, пытаясь вставить в него фарфоровый фильтр. Через некоторое время ему, наконец, удалось это сделать. Никто из жильцов не имел достаточного опыта в таких делах – обычно этим занималась их квартирная хозяйка. Утром, когда они вставали, по квартире распространялся аромат свежего кофе. Но сегодня, когда Рат просунул через дверь свою уставшую, тяжелую с похмелья голову, в кухне был только его сосед, и теперь Гереон сидел за кухонным столом и крутил кофейную мельницу, в то время как Вайнерт ставил на плиту чайник с водой.

– Она заболела, – защитил комиссар хозяйку, хотя ему было лучше знать, что с ней случилось на самом деле. Он не видел журналиста уже несколько дней. Во время майских беспорядков тот почти постоянно отсутствовал, но именно сегодня опять появился к завтраку.

– Заболела? Она напилась, бьюсь об заклад, – заявил Вайнерт. – Здесь запах стоит, как в кабаке! Мы должны жить здесь, как монахи, а дорогая фрау Бенке устраивает себе пьяную вечеринку!

В воздухе действительно стоял тяжелый запах сладкого ликера.

– Это всего лишь человеческие слабости. Не будем ее осуждать, – сказал Рат, засыпая смолотый кофе в фильтровальный пакет. – Представь себе, что наша хозяйка была бы непогрешима! Невероятно!

Вообще-то он был рад, что домовладелица не выходила из своей комнаты. Накануне полицейский вернулся на Нюрнбергер-штрассе около трех часов ночи, и Элизабет Бенке ждала его. Едва он открыл дверь квартиры, как она тут же очутилась в прихожей, на этот раз даже не накинув палантин поверх голубой ночной рубашки. Женщина облокотилась на дверной косяк и с упреком посмотрела на своего жильца. Из ее лепета он едва мог разобрать то, что она хотела ему сказать. И хотя в «Эльдорадо» Гереон принял изрядное количество виски, он чувствовал себя вполне трезвым. Когда он подошел ближе, Элизабет упала ему на руки. Он помнил, что отнес ее в постель и там она завязала с ним нечто наподобие борьбы. Каким-то образом ему все же удалось от нее отделаться, и вскоре она заснула. Комиссар укрыл ее одеялом и еще некоторое время смотрел на нее, а когда он, наконец, лег в свою постель, будильник показывал полпятого утра. Полицейский посмотрел на маленькую стрелку, и ему ужасно захотелось отключить звонок. Он позволил себе немного поспать, до восьми часов. Слишком мало, чтобы чувствовать себя по-настоящему бодрым. Но достаточно, чтобы суметь выполнить сегодняшнюю программу на день.

Послышался резкий свист чайника, который становился все более громким.

– Естественно, ты ее понимаешь, – ухмыльнулся Вайнерт и снял чайник с плиты. – Ты вчера и сам немного перебрал.

Журналист залил кипятком молотый кофе в фильтре, и по кухне распространился приятный аромат. Один только запах кофе способен был вернуть жизненные силы. Рат с наслаждением вдыхал этот чудный аромат.

– Это старый обычай: у кого есть заботы, у того есть и ликер, – продекламировал он.

– Ну тогда у Бенке должна быть полная забот жизнь, – констатировал Вайнерт, наливая кофе в приготовленные чашки.

Гереон предпочел промолчать. Он осторожно взял чашку с горячим кофе в обе руки и подул на него.

Его сосед подсел к нему за стол и развернул воскресную газету. Беспорядкам и на этот раз была посвящена вся первая страница.

– Социал-демократы устроили вам веселую жизнь, а? – спросил Вайнерт мимоходом, не отрываясь от чтения.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот, бои против майских демонстрантов. Ты не находишь, что все это имело довольно тяжелые последствия? Более двадцати погибших. Масса раненых. А некоторые до сих пор находятся между жизнью и смертью. – Он стал читать вслух. – «Мы и сегодня еще не можем избавиться от ощущения, что меры, принимаемые социал-демократом Цёргибелем, и в частности его запрет на демонстрации, продиктованы прежде всего партийно-политическими мотивами».

– Это ты написал?

– Три дня в некоторых рабочих кварталах шла настоящая гражданская война. И только потому, что ваш начальник полиции хотел показать коммунистам, кто в красном Берлине имеет право голоса. Небольшой силовой бой между красными, поддерживающими государственный порядок, и их противниками, для которого он не по назначению использовал полицейский аппарат, невзирая на потери!

Рат опасался, что журналист в своей интерпретации был не так уж далек от истины. Но он лишь пожал плечами:

– Я ничего не смыслю в политике. Но это было задачей полиции – восстановить покой на улицах.

– Лучше ничего мне не говори! Я в последние дни был по делам на улице и видел, что никакой покой вы там не восстановили, даже наоборот! Вы только усугубили ситуацию! Ведь красные через час отправились бы домой, если бы вы их оставили в покое!

– Но они построили баррикады! Началось мародерство! Стрельба!

– Всегда есть люди, которые используют такие беззаконные ситуации, громят витрины, грабят магазины и совершают прочие пакости. Но я не видел ни одного замаскированного снайпера-коммуниста. Только стрелявших полицейских…

– …которые каждую минуту могли быть взяты на мушку бойцами Союза Красных фронтовиков, – добавил Рат. – Они вооружены.

Теперь уже Вайнерт пожал плечами:

– Разумеется, коммунисты с их наглыми действиями тоже виновны во всеобщей истерии. Они и сейчас еще выпендриваются и используют всех погибших для своей пропаганды, хотя среди убитых нет никаких коммунистов. В среду три жертвы майских волнений должны быть похоронены во Фридрихсфельде. У их могил будет выступать лично Эрнст Тельман. Они делают из невинных жертв мучеников, создавая картину приближающейся революции. Все это абсолютная чушь, если ты меня спросишь. И вашему дорогому Цёргибелю эти идиоты играют даже на руку. Если коммунисты хотели устроить революцию, то жесткая полицейская операция была как раз кстати. Но последний погибший не был коммунистом! Он был моим ни о чем не подозревающим коллегой, который работал в «Дейли Экспресс» и оказался в неудачное время в неудачном месте. В отличие от него, многим журналистам, которых полицейские дубинки выгнали из зон беспорядков, как раз повезло. Как и коллеге из газеты «Фоссише Цайтунг», который отделался простреленной ногой.

Гереон ничего не сказал. Он вспомнил о двух погибших женщинах.

– А об угрызениях совести вашего начальника полиции ты можешь прочитать здесь. – Сосед показал ему новости на четвертой странице. Сегодня газета опять опубликовала фотографию погибшего Бориса. – После всего того насилия полиции против нас и тактики завуалирования начальника полиции по делу о майских беспорядках едва ли можно было поверить в доброжелательность полиции по отношению к прессе и в этом деле. Как это нам его доверили! Ответ прост: этот погибший возник в самое подходящее для Полицейского управления время. – Газетная бумага зашуршала, когда Вайнерт ударил ладонью по фотографии. – Этот труп – то, что надо! Смерть этого человека не имеет никакого отношения к беспорядкам. И обстоятельства этой смерти так загадочны! И жутки! Раздробленные руки и ноги. Это будет занимать Берлин еще несколько дней. И если герои отдела по расследованию убийств найдут преступника, то полиция вновь будет на высоте, как «Персил» в небе! Белой и сияющей![21] Пресса будет чествовать ее, весь Берлин будет рукоплескать. И ни один человек не вспомнит более о кровавых майских днях.

Рат кивнул, полностью погруженный в свои собственные мысли. Теория Вайнерта звучала достаточно убедительно. Оставалось только подождать, чтобы узнать, кто в этой истории окажется героем.

– Только не говори мне, что ты не написал бы эту историю, – сказал комиссар. – Если бы у тебя была эксклюзивная информация о расследовании убийства, которое интересует весь Берлин, ты ничего бы не написал только потому, что твоей историей воспользовался бы начальник полиции?

Вайнерт улыбнулся, обнажая зубы. Он выглядел, как акула с чашкой кофе.

– Я всегда радуюсь эксклюзивной информации, – сказал журналист.

– Полезно узнать. – Гереон поставил свою пустую чашку из-под кофе на стол и встал. – Да, кстати, я ведь недавно одолжил тебе десять марок…

– Завтра я тебе их отдам. Обещаю. У меня в последние дни просто не было времени сходить в банк.

Сосед, казалось, был и в самом деле немного смущен. Невозвращенные долги иногда бывают полезны, и Рат воспользовался ситуацией.

– Может быть, ты окажешь мне сегодня услугу… – сказал он как бы между прочим.

– Без проблем. – В голосе Вайнерта прозвучало облегчение. Он не заметил ловушку.

– Я могу взять на пару часов твой автомобиль?

Вайнерт громко рассмеялся.

– Один – ноль, – сказал он, подмигнув Рату. – До четырех автомобиль в твоем распоряжении, а потом он будет нужен мне самому. – Он помахал ключами. – Только не опаздывай. У меня назначена встреча, и без машины мне не обойтись.

Спортивный автомобиль журналиста песочного цвета стоял прямо у подъезда. Это была не новая, но элегантная машина. Американская модель, двухместный «Бьюик». Автомобиль, которым можно произвести впечатление на женщин. Но Гереон не собирался никого впечатлять, ему нужно было просто средство передвижения. Для осуществления сегодняшней программы на день ему бы это очень помогло. А если Вайнерт думал, что он собирается поехать с девушкой за город, – тем лучше.

Конец ознакомительного фрагмента.