«Рассказы написаны с душевным вниманием к своим героям, можно вместе с ними переживать и радоваться. Диалоги звучат живо, ситуации реальные и образы, например, священников, прочувствованные и не надуманные. Хотелось бы продолжения историй, начатых в рассказах Елены Татузовой. Ну и, конечно, иных характеров и новых жизненных ситуаций».
«Рассказы Елены Татузовой представляют собой доброе, теплое, не лишенное юмора повествование о нашей церковной жизни, об отношениях между людьми, о том, как непросто дается путь человека к Богу, и какие казусы порой встречаются на этом пути. Елена весьма умело изображает характеры, внутренний мир, переживания и умонастроения своих героев. Всё описанное почерпнуто из реальной жизни. При этом талант автора сказывается в умелой передаче внутреннего смысла событий. При всех неурядицах описываемых героев, перед нами предстает широта жизни русского человека, его задушевность, простота и искренность. Чувствуется что-то родное и близкое. А главное – за вроде бы юмористическим описанием изображается шкала добра и зла, должного и недолжного, подлинной добродетели и незаметных соблазнов, подстерегающих человека там и тут. Хочется читать и читать, не расставаться с этими рассказами. Читатель несомненно почерпнет значимый урок».
Вася
Начало лета выдалось мокрое, хлюпающее, залило сады и огороды нескончаемыми холодными дождями, разводя сырость, слизней, грибные болезни, и безвозвратно губя урожай. Но к июлю, в аккурат на Петра и Павла, природа вдруг словно опомнилась, стала торопливо исправляться, спасать свое хозяйство. Дожди резко прекратились, и городок в одночасье душной шапкой накрыла нещадная жара.
Отец Сергий с трудом отслужил воскресную обедню, пыхтя и беспрестанно утирая платком со лба пот, произнес недлинную, но яркую проповедь. Когда все приложились, отнес тяжелый серебряный крест в алтарь, и снял с себя облачение.
Матушка, прихватив детишек, еще раньше убежала с клироса, торопясь накрывать на стол. Накроет его, наверное, в саду, на вольном воздухе, под старой грушей, или на прохладной веранде, густо оплетенной хмелем и медово-духмяной каприфолью. Внучата станут ей помогать; девочки будут чинно раскладывать тарелки и приборы, а мальчишки, как обычно, примутся носиться друг за дружкой, шуметь и смеяться.
А на столе обязательно будет стоять запотевший, прямо со льда, большой тяжелый графин с домашним квасом. Матушка так славно его умеет готовить, на ржаных сухариках, с какими-то пряными травками, в меру сладкий, и чуть с кислинкой. Самое то, чтобы утолить жажду в распаренном жарой теле. И он выпьет первые два стакана один за другим, прямо залпом, и лишь на третьем переведет дух и отхлебнет поначалу только половину, а потом медленно, с удовольствием, допьет остальное. О-ох, благодать! Отец Сергий сглотнул слюну, уже предвкушая в пересохшем горле холодную влагу и острые пузырьки любимого напитка.
– Батюшка, благословите котика кастрировать, – скрипнул за спиной несмелый хрипловатый голос.
Отец Сергий по инерции прошел еще пару шагов, запнулся на полпути и обернулся. Рядом никого не было. В храме народу было еще полным полно, но поодаль. Прихожане разделились на неравномерные группки и жужжали как пчелы в улье. Время было горячее, летнее, у каждого огороды, хозяйства, забот полон рот. Где еще и увидишься, пообщаешься да новости последние вызнаешь, как не после воскресной службы. Вот и не расходились, пока бабки-помощницы гнать не начнут, мол, имейте вы совесть, убираться-то надо же. Им ведь, бабкам, тоже домой пора, к своим огородам да курам.
«Эко, как меня разморило-то… Мерещится уже невесть что», – удивился про себя отец Сергий, и снова развернул свое грузное тело в нужном направлении. По случаю праздничного дня он служил в полном облачении и весь взмок. В ризнице его дожидался свежий подрясник, приготовленный заботливой матушкиной рукой. Эх, устал… дают о себе знать годы, что и говорить, дают…
Теперь бы только домой добраться, а там уж легче станет. Освежится и обмоется прямо во дворе. Матушка станет поливать ему на спину ковшиком, черпая студеную колодезную воду из ведра. И внучата с визгом будут кружить вокруг, тут же придумав новую забаву брызгать друг на друга. А он будет смотреть на них, улыбаться и шикать на не в меру расшалившуюся ребятню, и растирать свое большое, покрытое пучками седых волос, тело жестким полотенцем. А потом наденет свежую просторную белую рубаху, и, никого не приглашая, зычно запоет праздничный тропарь. И все потихоньку затихнут, угомонятся, и соберутся рядом, и станут подтягивать, кто умело, а кто и не очень. И, помолившись, рассядутся они за большим круглым столом. А он вытянет свои гудящие от усталости немолодые, подточенные варикозом ноги, давая им, наконец, заслуженный отдых.
– Батюшка, благословите… кота кастрировать, – снова догнал его скрипучий голос.
«Вот напасть-то! От жары, что ли такая ерунда в голову лезет? Господи, помилуй», – взмолился священник и на полном ходу резко обернулся. И тут же нос к носу столкнулся с лысоватым, просто одетым мужичком, не успевшим отскочить в сторону при нежданном маневре священника.
– Чего тебе, братец, – не слишком приветливо спросил отец Сергий, поджимая пухлые губы.
– Да вот, жена послала… благословите… котика кастрировать, – сказал мужичок, неловко теребя в руках парусиновую кепку.
«Вот же взяли нынче моду, на что попало благословение испрашивать, – не без раздражения подумал отец Сергий. – Того и гляди, с таким направлением благочестия у паствы скоро буду ходить по дворам да благословлять то хряка оскопить, то курицу на яйца посадить, то обои поклеить…ох…»
Священник вздохнул, окинул взглядом неказистую фигуру своего прихожанина, пытаясь вспомнить его имя, но в памяти ничего не всплывало. Видать прихожанин не часто приступал к Таинствам, а иначе бы он его непременно помнил.
– Жена, говоришь, послала… понятно… А зовут-то тебя как, братец. Что-то имени твоего я не помню.
– Вася я… ну, то есть, Василий.
– Угу… Понятно… а котика как зовут?
– Так тоже Васькой.
– Угу, – кивнул отец Сергий удовлетворенно, – два Василия, значит, у вас в семье?
– Ага, два, – открыл в улыбке рот мужичок и показал желтоватые неровные зубы. – И на нас обоих жена ругается самыми поносными словами. Даже стыдно от людей, честное слово… Причем ведь и не разберешь-то… со стороны я имею в виду, кого ругает. Кричит на всю улицу, а там, поди пойми, мужа она чихвостит или кота паскудного. И тот ведь и другой Вася… Уж мне прям житья нету уже. Соседи все смеются… Говорят, от твоя-то, мол, вчера тебя опять костерила на чем свет стоит, а меня, верите ли, на тот момент и дома-то не было вообще! А это все этот гад хвостатый, Васька! Опять нашкодил: спустили его в подвал мышей ловить, а он, поганец, не мышей ловил, а сметану… две крынки разбил. А они на продажу были. Дачники заказ сделали, да задаток дали. Нина моя расстроилась, подвела людей… И ведь кормим же его, Ваську этого, заразу, как на убой. На, тварь такая, жри, только не лезь, куда не просят, так нет же… – мужик в сердцах рубанул воздух рукой. – Короче, намучились мы с ним. Вот Нинка, ну, то есть, жена моя, ее Ниной зовут, и предложила его – того, значит… ну, кастрировать, мол. Так будет поспокойнее. Он же у нас еще и гулящий больно, прямо мочи нет. Всех котов уже соседских подрал, а кошек обрюхатил. Вот Нина по телевизору видала, что если взять его хозяйство и – чик и нету! – то и проблем нету. Лежат они себе потом, коты такие, как подушки, хвостиком виляют, жизнью довольные… Ну вот, значит… и сметана цела будет, и котят нам не будут тащить со всей округи… ваше, мол, куда хотите, туда и девайте… так вот…
Священник слушал обвинительную тираду Василия, вытирая большим платком вспотевшую лысину и соображая, которая же из прихожанок доводится тому женой. Но услышав имя Нина, сразу смекнул, о ком идет речь и снова вздохнул. Ох, не скоро ему выпить прохладного квасу да сесть за трапезу, ох, не скоро. Он еще раз внимательно оглядел невысокую фигуру Василия и сказал:
– Молодец, Василий. Это очень похвальное и примерное благочестие на всякое важное дело брать благословение у священника.
– Ну, дак… все же таки мы не звери какие… и не нехристи… – засмущался от похвалы Василий, – оно ведь животное… какая никакая сволочь, а тварь Божия… так что, вот… благословите, батюшка, – сказал он смиренно и протянул к священнику сложенные лодочкой ладони.
– А давно ли ты, Василий, к исповеди приступал, – игнорируя «лодочку», строго спросил отец Сергий.
Василий удивился вопросу и неожиданной перемене темы.
– Э-э-э… ну, дак… – замялся он, переминаясь с ноги на ногу, – сами же знаете, как живем… времени же нет никогда… хозяйство там, куры, кролики, корова… то да се… опять же – огород… так что куда там…
– А у них у всех огородов и кроликов нет, что ли? – спросил священник, указав рукой на еще гомонящих тут и там по храму прихожан. – Или у Нины твоей работы меньше, чем у тебя? Не одно ли с тобой на двоих хозяйство она тащит? Но на службу в церковь однако ж регулярно ходит, и к исповеди, и к Причастию тоже. Так что это все отговорки.
Василий втянул голову в плечи и насупился. Лицо его сделалось недовольным и хмурым. Похвала ему понравилась куда больше.
– Ты мне тут такое лицо не делай, – погрозил пальцем отец Сергий, – а вот поди-ка ты в тот придел, да жди меня, а я за крестом и Евангелием схожу в алтарь. Исповедоваться будешь, Василий.
После этих слов Василий совсем сник и стал пятиться куда-то в сторону.
– И смотри мне, – грозно сказал священник, шевельнув седыми бровями, – сбежишь – предам анафеме! Так и знай, предам!
Василий в напряжении замер. Слово было для него новое, незнакомое, но, судя по тону, каким было произнесено, ничего хорошего ему не сулило. Поэтому сбежать он не решился.
И вскоре бледный, перепуганный Василий стоял и каялся в своих грехах, точнее сказать, пытался каяться.
– Ну дак… что тут скажешь… как обычно все… вот и ругался я матерно… и подрался с Петровичем, сменщиком моим… ну то ерунда… просто по пьяни… а так-то я обычно не злой… добрый даже… это всякий скажет про меня… так и говорят, мол, Васька – добрая душа, последнюю рубаху отдаст… да все отдаст… и вообще я не злой, я отходчивый… и не злопамятный совсем… и помочь не откажу опять же, коли что…
– Я не совсем что-то тебя понимаю, братец, – прервал отец Сергий, – ты в грехах своих пред Богом каешься, или наоборот, нахваливаешь себя?
– Ну, дак, каюсь, конечно… каюсь, однозначно…
– Ну, хорошо. Прости, Господи, – кивнул священник.
– Мда… и еще постов я не соблюдаю… и в церкву редко хожу… и не молюсь, конечно…
– Каешься ли в том?
– Каюсь.
– Прости, Господи.
Дальше последовала долгая пауза. Видимо, грехи у Василия кончились, и он стоял, просто молча опустив голову. Отец Сергий подождал немного, и уже поднял было епитрахиль с золотистой бахромой по нижнему краю, но раздумал и опустил.
– Ну? Чего замолчал? Все, что ли? – без напора спросил он Василия.
– Ну, дак… все, кажись… – пожал плечами покаянец.
– Угу… – священник пожевал губами, что-то вспоминая, и спросил, – а что Нина твоя года три уж, что ли, как охромела? Ведь прежде, помнится мне, нормальная была, здоровая на обе ноги. Чего хромает-то теперь?
– A-а, дак это… – краснея, сказал Василий, – такая история была там дурная… гм., это я ее случайно… по пьяни получилось… сами знаете, как бывает сильно булавка в голове бродит… Вот и бросил в нее березовым поленом… как раз дрова на дворе были, к зиме кололи… думал, ведь, просто так кину, не попаду… а оно вишь ты, попал… случайно вышло… само получилось… прямо чудо какое-то… право слово, чудо…
– Да, уж, чудо, – хмуро сказал священник, – Что ж за чудо такое? Нешто полено само поднялось да полетело?
– Знамо, не само…
– То-то же… Ты не красней, как береста на угольях, а отвечай лучше. Так это ты жену покалечил или все же на чуде настаиваешь?
– Ну я… я, как есть, я…
– Каешься ли в том?
– …Каюсь…
– Прости, Господи, – с сокрушенным вздохом сказал отец Сергий.
Василий снова замолчал.
– А родители твои, живы ли?
– Нет, – покачал головой мужичок, – померли уж. Сначала батя, а потом и мамка.
– Ну, Царствие им Небесное, – сказал священник и перекрестился. – Не обижал ли их? Хороший ли был ты им сын?
– Дак нет, не обижал, ей-Богу… так только, по малости если… пошумлю немного, как выпимши… а вообще нет, никогда, ни Боже мой, все как положено… с уважением…
– Так шумел всё ж таки?
– Ну… бывало…да… каюсь…
– Прости, Господи.
И опять замолчал Василий.
– Ну, а дети-то есть у тебя? – снова первым нарушил молчание священник.
– Дак есть, конечно, дочка есть… и сын…
– Тут живут или нет?
– Так известно, где – в большом городе. Теперь только все туда и едут, за семь вёрст киселя хлебать. Едва оперятся, родителей бросают и – фьють! Только их и видали. Вот такие неблагодарные выросли… не нужны мы им с матерью оказались-то на старости лет… никому не нужны…
– Так-таки и не нужны? Не приезжают, говоришь? Неблагодарные? А, может, они не от неблагодарности не приезжают вовсе, а от того, что ты с топором-то за ними по двору бегал?
Василий побледнел и засуетился. Кепка в его руках все больше превращалась в смятый грязноватый комок.
– А вы чего же… выходит, знаете про то? Это вам Нинка сказывала?.. Дак ведь как… как тут не бегать… сынок-то мой на меня с кулаками киданулся… мамку он, видишь ли, защищал… а меня кто защитит… он же вымахал, детина-то, под потолок, и готов на отца родного руку поднять… А? Это как? А я куда против него… – Василий развел руками в стороны, демонстрируя свою неказистую стать и ища поддержки. – Я же вон, ему по плечо… отак вот, до сих пор… токо с топором и пришлось… и Нинку я в тот раз, ей-бо, пальцем не тронул… только пошумел чуток… а они… предатели, на отца-то… точно враги… дочка даже на свадьбу не позвала… внука не показывает… я для них всю жизнь тянулся, жилы рвал! Токо им все самое лучшее, а они… эх, нет в мире справедливости…
– Да уж, какая тут справедливость… А у них ведь не только отец, но и мать есть. А кто ее защитит, когда отец такой шальной? Об этом ты не подумал? Это что же по твоим понятиям выходит, тебя бить нельзя, а мать можно? Какая у тебя странная справедливость получается, братец.
– Да я и не бью же ее постоянно. Не завсегда же я такой, – защищался Василий, – так токо, для порядку, а то, если слабину давать, забудут, кто в доме хозяин…
– Ну и как? Теперь не забудут? Помнят хозяина? – спросил священник.
Ответа не последовало. Василий понуро молчал.
– Хозяин у нас у все один – Господь Бог. И Он нас учит Своим примером хозяйствовать с любовью. Сподобил тебя Господь родиться мужчиной, да еще дал тебе семью, коей ты поставлен главою, так ты и управляй той семьей мудро, а не так-то, братец… Это мыслимое ли дело, за родными детьми на посмешище людям с топором бегать? Ну, а если бы ты тем топором зарубил кого-нибудь, пусть и не желаючи? Ведь и полено запустил не желаючи, а жену покалечил. Как бы ты после того жил? Это ты своим детям враг, а не они тебе! И внука тебе не привозят, чтобы не показывал ты ему пример своей неправедной жизнью. Очень правильно делают.
Василий весь задрожал, замахал руками, словно отмахиваясь от страшных обвинительных слов.
– Дак я это… я разве хотел? Я разве детям своим хотел бы зло сделать… я же попугать только… и пьяный был… не отвечал за себя… это же как больной человек за себя не отвечает… пьянство – это же болезнь… так доктора говорят… что тут сделаешь… тянет меня… держусь, держусь, а потом как захочется выпить, так аж все кишки выворачивает, нутро горит…
– Ты мне эти сказки брось про свое нутро рассказывать. И врачей не приплетай. Больной он, видишь ли! Ишь, образованные все больно стали, понавыдумали болезней! Наркоманы – больные, алкоголики – больные, картежники больные, уже и те, кто на блуд бегают без остановки – тоже больные, на лечение ложатся в специальные клиники. Эх, как удобно теперь стало жить. Ни за что я не отвечаю. Больной я и все тут! Какой с меня спрос? Грехов уже не осталось, одни болезни медицинские множатся! Ах, какое лживое лицемерие! Все наши болезни вот тут! – сердито сказал отец Сергий и постучал себя кулаком в грудь. – Не пей – и не будешь алкоголик! Не бегай за каждой юбкой – и не будешь сексоголик, или попросту говоря, блудник! Не стремись вмиг разбогатеть без труда, вот и не понадобятся игры и казино! И жизнь свою делай сам, работай, а не от жизни бегай, вот и наркотики не нужны будут! Все болезни от больного духа! И врач у них один – Господь Бог!
Священник в сердцах топнул ногой.
– Вот ты! – ткнул он пальцем в грудь Василию, – Ты же не каешься вовсе! Юлишь только, да вертишься, как бес перед заутреней! У тебя же все время кто-то другой виноват: то дети, то полено, то топор, то водка. А ты сам? Ты-то что за человек, что тобою бутылка управляет? Жене жизнь губишь, родителей обижал, детей разогнал, внуков не видишь… Ты с чем на тот свет-то пожалуешь? Вот с этим багажом?
Василий сморщился и беспомощно обмяк. Его костлявые плечи ходили ходуном.
– Что же вы так-то… – сказал он с горькой обидой, вытирая кепкой неудержанные слезы, – не уж-то все так-то на самом деле? Вы меня так расписали… так припечатали… прямо, хуже меня и на земле не найти… я у вас выхожу самый плохой… хуже Васьки паскудник…
– А ты не ищи хуже, – жестко сказал священник. – Зачем тебе хуже искать? Ищи тех, кто лучше, а плохих примеров и так пруд пруди. Васька – он кот. И живет, как коту положено. Неподсуден он. Ты же – человек. С тебя другой спрос… А на меня нечего пенять… Я, братец, как зеркало, что вижу, то и показываю. А на зеркало, как известно, нечего пенять. Что скажешь?
– Каюсь, – со стоном выдохнул Василий, – каюсь я… ох…
– Прости, Господи, – с чувством сказал отец Сергий и накрыл лысоватую голову прихожанина епитрахилью, негромко читая над ней разрешительную молитву.
Василий достал их штанов платок и шумно высморкался. Затем приложился ко кресту и Евангелию.
– Ox, ox, и пробрали же вы меня, батюшка, – сказал он отцу Сергию, горестно качая головой, – до самых печенок достали… такая баня вышла… Как жить-то мне теперь? Ведь куда ни глянь, все у меня не так, все криво. И с детьми, и с родителями, и с Ниной моей разнесчастной… теперь только пойти, да, как Иуда, удавиться… куда ни кинь, всюду клин…
– Ты мне эти разговоры брось, – строго сказал отец Сергий, – еще чего не хватало, удавиться он надумал после исповеди. И разве забыл поговорку: клин клином вышибают? Так что наоборот, надо жить, жить и исправлять то, что натворил прежде по неразумию своему. А вот, когда понесут на погост вперед ногами, тогда ничего уж не исправишь. Ну, ступай, братец, и впредь не греши, а то ведь мы с тобой уж не мальчики, жить-то осталось меньше, чем прожили. Да приготовься к Причастию, благословляю тебя. А как готовиться, про то у жены расспросишь, она знает. Ну, Вася, ступай с Богом.
Василий поднял на священника красные от слез глаза.
– Ас котом-то как? – спросил он.
– С котом? Чего с котом… А кота не трожь! Не мы с тобой ему эти бубенцы привешивали, не нам и снимать. Так можешь жене и передать.
– Угу, передам, – кивнул Василий, печально поникнув спиной, повернулся и побрел к выходу.