Вы здесь

Был ли Пушкин Дон Жуаном?. Глава V. «Я говорил тебе: страшися девы милой…». (Сестры Раевские) (А. В. Лукьянов, 2014)

Глава V

«Я говорил тебе: страшися девы милой…»

(Сестры Раевские)

1

Три года Пушкин безмятежно веселился и познавал новые удовольствия. Несдержанный на остроты, цинические шутки и двусмысленные стишки, он был также несдержан и в политических высказываниях. Щеголяя своим «фрондерством», Пушкин писал резкие сатиры на императора Александра I (Noel. Сказки), подражал Радищеву в воспевании свободы (ода «Вольность»), возмущался жестокостью крепостничества («Деревня»).

Импульсивный Пушкин не мог скрывать свои взгляды, молча и полезно работая в тайных сообществах, как это делали его друзья-декабристы. Он беззаботно, не думая ни о чем, кроме удовлетворения юношеской бравады, расхаживал между кресел Большого театра в Петербурге и показывал всем портрет Лувеля – убийцы герцога Беррийского, наследника французского престола, с надписью «Урок царям». Пушкин появлялся в партере театров, фиглярствуя в удивительно нескладном фраке, и в шляпе «боливар» – с такими широченными полями, что два человека не могли разминуться в дверях, одному приходилось обязательно наклоняться. С длинными ногтями, растрепанными бакенбардами, он развлекал публику своими лицейскими выходками.

Его фрондирующие стихи вызвали высочайшее неудовольствие. Александр I приказал арестовать поэта и сослать в Сибирь или на Соловки. Удивлены были все, кто хорошо знал натуру Пушкина. Однако благодаря хлопотам его влиятельнейших друзей – Жуковского, Карамзина, Чаадаева, Гнедича – Пушкина в 1820 году переводят по службе в южные губернии, в распоряжение генерала Инзова, наместника Бессарабской области. Он легко отделался – этот импульсивный и дерзкий, остроумный и самонадеянный, порочный и заносчивый юноша. Кроме того, в последние месяцы перед отъездом Пушкин испытывал жесточайшее нервное возбуждение. В петербургском обществе распространились позорящие его слухи. Говорили, что поэт был вызван в тайную канцелярию шефом III-го отделения Бенкендорфом и там для острастки высечен. Для дворянина это являлось крайним оскорблением, а, как известно, Пушкин очень гордился своим 600-летним дворянством и обижался, когда его называли «сочинителем». Поэт был вне себя от гнева и едва не натворил непоправимых безумств.

Из Петербурга Пушкин выехал смертельно утомленный разгульной жизнью, которую он вел, и тревожимый горькими воспоминаниями о неудачной любви. Эта любовь жила на Юге еще долго. Он постоянно говорил о ней в своих стихах, которые являются зеркалом его переживаний и любовных чувство. Пушкин прожил молдавской глуши меньше месяца, потом заболел горячкой, искупавшись в пруду и, когда в Екатеринослав прибыла из Киева проездом на Кавказские воды семья генерала Н. Н. Раевского – молодой поэт решил (а Инзов разрешил) отправиться вместе с нею якобы лечиться на Кавказ. Два месяца поэт счастливо жил в кругу прекрасного семейства, купался в теплых кисло-серных и железных водах, любовался сменяющими друг друга прекрасными и нетронутыми еще рукой человека ландшафтами.

В то время южные области России еще были дики, они недавно перешли под юрисдикцию империи. Смешение племен, оставшееся от турецкого владычества, мусульманский оттенок жизни поражал поэта. Все было интересно, даже опасности. «Хотя черкесы довольно смирны, – писал Пушкин брату Льву, – но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень нравится мечтательному воображению». Так он доехал до Крыма. Состояние усталости, бесчувственности, падения всех душевных и физических сил не покидало Пушкина. Его обычная впечатлительность и сексуальная агрессивность были как бы атрофированы. Ночью, плывя из Феодосии в Гурзуф, он не спал, ходил по палубе и что-то бормотал про себя. Пушкин выразил все обуревающие его чувства в элегии «Погасло дневное светило».

Я вспомнил прежних лет безумную любовь,

И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило…

Он говорил о том, что бежал от минутных друзей, питомцев наслаждений, о том, что забыты «наперсницы порочных заблуждений», с которыми он проводил ночи без любви,

Но прежних сердца ран,

Глубоких ран любви, ничто не излечило…

Прощание с разгульной жизнью в Петербурге, прощание со светскими увеселениями и, наконец, прощание с Софьей Потоцкой, Натальей Кочубей, княгиней Авдотьей Голицыной, Е. А. Карамзиной и, может быть, с неизвестной нам женщиной, такой недоступной и теперь еще более далекой, ввергло поэта в настоящую депрессию. Пушкин, с его ярко выраженным истерическим характером, опасался всегда не столько сексуальных связей, сколько глубоких любовных чувств. Он был совершенно открыт для постоянных сексуальных упражнений, но сердце его опасалось любить. Мы уже говорили о том, что в личности поэта обнаруживался разлад между любовью, нежными чувствами и просто половыми потребностями. Осознание собственной сексуальности у истериков, по мнению Фрейда, возможно только в двух вариантах: либо сексуальная агрессия, либо романтическая любовь. Невроз Пушкина (а то, что он постоянно испытывал неврозы на этой почве, не подлежит сомнению) состоял в несовместимости этих двух проявлений.

Сексуальная агрессия, как отмечал А. Лоуэн, становится антагонистом нежной, чувствительной, духовной стороны личности. Молодой Пушкин постоянно боялся влюбиться, хотя его пылкая натура не могла не влюбляться. Просто субъектами его чувств становились обычно девушки и женщины, которые не отвечали взаимностью на его более или менее страстную влюбленность. Постоянные разочарования терзали поэта и бросали в волны сексуальных излишеств. Любовь, оставленная в Петербурге, как бы опустошила душу поэта. Искатель новых чувств и увлечений, Пушкин уже не способен психологически переживать их. На него нашло какое-то нравственное омертвение. Ничто не радует, ничто не влечет. Как верно отметил П. К. Губер, творческая способность оставила Пушкина. Никогда более он не испытывал такого резкого и глубокого падения поэтического дара. И только на Кавказе он задумал и позже написал в Гурзуфе почти автобиографическую поэму «Кавказский пленник», которая дает ключ к пониманию его душевной жизни в Петербурге.

Главный герой поэмы – это фактически сам поэт, переживающий свой отъезд из Петербурга. Характеризуя его, Пушкин показывает нам душевную опустошенность героя, которая является результатом бурно проведенной молодости и, видимо, неразделенной любви, которая терзала его на родине. Захваченный в плен, он видит как молодая черкешенка тянется к нему. Но напрасны ее усилия:

…русский жизни молодой

Давно утратил сладострастье:

Не мог он сердцем отвечать

Любви младенческой открытой,

Быть может сон любви забытой

Боялся он воспоминать.

Когда влюбленная черкешенка признается в своих чувствах русскому пленнику, он отвечает ей словами, в которых как в зеркале отражаются все душевные переживания поэта.

Как тяжко мертвыми устами

Живым лобзаньям отвечать

И очи, полные слезами,

Улыбкой хладною встречать!

Измучась ревностью напрасной,

Уснув бесчувственной душой,

В объятиях подруги страстной

Как тяжко мыслить о другой!..

Когда так медленно, так нежно

Ты пьешь лобзания мои,

И для тебя часы любви

Проходят быстро, безмятежно;

Снедая слезы в тишине,

Тогда рассеянный, унылый

Перед собою, как во сне,

Я вижу образ вечно милый;

Его зову, к нему стремлюсь,

Молчу, не вижу, не внимаю;

Тебе в забвенье предаюсь

И тайный призрак обнимаю.

Об нем в пустыне слезы лью…

Так же как и в стихотворении «Дорида», главный герой поэмы вспоминает об отсутствующей возлюбленной, наслаждаясь в объятиях другой женщины.

2

Однако постепенно Пушкин начал успокаиваться. Ссылка, можно сказать, благотворно повлияла на него, особенно встреча с семьей генерала Раевского. Три недели, проведенные с Раевскими в Гурзуфе, были самыми светлыми, радостными и волнующими в жизни Пушкина. Вот как писал он брату, полный впечатлений от крымских переживаний.

«Там (в Гурзуфе. – А. Л.) прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем Героя, славу Русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасною душою; снисходительного попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его будет более нежели известен… Все его дочери – прелесть, старшая – женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался; счастливое полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение; – горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда – увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского» (24 сентября 1820 г.).

Раевские были настоящими представителями дворянской культуры. В них было развито необыкновенное чувство чести и служебного долга, искренняя, без всякого ханжества, бытовая религиозность. Неизбалованный семейным уютом и теплом Пушкин в их семье нашел простоту и благовоспитанность, образованность и героический патриотизм. Пушкин знал сестер Раевских еще в Петербурге, но это были встречи в гостиных, где молодых девушек держали под бдительным оком старших. Надзор продолжался и в Крыму. Когда один из биографов написал, что старшая Раевская, Екатерина Николаевна, давала Пушкину в Гурзуфе уроки английского языка, она заявила, что этого не было, что по тогдашнему понятию о приличии было бы недопустимо для двадцатитрехлетней девушки заниматься с посторонним молодым человеком. Поэт был очарован и опьянен нежным очарованием девичьей стихии, он даже несколько забыл свои Петербургские печали, увлекался всеми сестрами по очереди.

«Все дочери его – прелесть…» Их было четыре сестры.

Екатерина – старшая, 23-летняя красавица, с твердым характером, но по словам Пушкина «женщина необыкновенная».

Елена – 16 лет, выделялась красотой даже среди своих сестер. Хорошо знала английский язык, потихоньку переводила Байрона и Вальтера Скотта. Однако, как писал граф Олизар, ее можно было сравнить с цветком кактуса, так как она, после пышного расцвета быстро увяла и, пораженная неизлечимой болезнью (туберкулезом. – А. Л.), влачила тяжелую, исполненную страдания жизнь.

Софья – младшая, 12 лет, любила читать всем нравоучения, была живым, многообещающим и красивым ребенком.

И, наконец, Мария, 15 летняя девушка, оставившая на всю жизнь большое и теплое впечатление в душе поэта. По воспоминаниям того же графа Олизара, она была некрасивым, смуглым подростком. «Лишь впоследствии она из ребенка стала превращаться с стройную красавицу, смуглый цвет лица которой находил оправдание в черных кудрях волос и пронизывающих полных огня глазах».

Пушкин увлекался всеми сестрами Раевскими, посвящал им прекрасные стихи, непринужденно болтал с ними и любовался цветущей природой Крыма. Необходимо понять, что девушки аристократических семейств готовились с детства к светской и семейной жизни; им прививались навыки литературные, они рисовали, шили, изучали исторические и политические книги, воспитывались в обстановке нравственности и должны были блюсти девственность до замужества. Все дочери генерала Раевского были непосредственны, милы, красивы и образованны. Эта была совсем другая среда, по сравнению с привычным окружением поэта – шлюхами, актрисами, горничными.

На какое-то время сексуальная агрессия Пушкина притупилась. Его романтические чувства, которые получили отказ в Петербурге, вновь загорелись и поэт, полный жаждой новой сердечной привязанности, погрузился в мир благородных и невинных чувств. Пушкин попал как бы в маленький гарем, и, окруженный прелестными «девами», легко флиртовал и играл в любовь. Нежная составляющая «либидо» взяла вверх. «Инцестуальные» запреты временно привели к новому приступу психической импотенции. Нежные чувства без всякой эротики – такие отношения успокоили поэта. В нем даже произошел душевный перелом, который сказался и на развитии его творческого гения. Романтическое увлечение сестрами Раевскими сделало его лиру более психологической, отражающей разнообразные переживания и порывы его поэтических героев. Если послелицейская поэзия Пушкина шла более от ума, то после встречи с Раевскими его стихи создавались под чутким руководством страдающего сердца.


Поначалу, во время путешествия на Кавказ, он любовался шаловливой и непосредственной Марией, которая вместе с сестрой Софьей ехала с отцом. Что бы понять характер их отношений обратимся лучше к воспоминаниям самой Марии Николаевны Волконской (Раевской). «Как поэт, он (т. е. Пушкин) считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и девушек, – писала жена декабриста, – с которыми он встречался… Во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, что я никому ничего не сказала об этом и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта картинка была очень грациозна, и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи, мне было тогда лишь 15 лет.

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою,

С любовью лечь к ее ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами

Позже, в поэме «Бахчисарайский фонтан», он сказал:

…ее очи

Яснее дня,

Темнее ночи».

Такое свидетельство самой Марии Николаевны, казалось, неопровержимо доказывало, что именно о ней думал Пушкин, когда писал свою элегию «Редеет облаков летучая гряда» и навеянную тем же эпизодом строфу «Евгения Онегина», что именно она вдохновила поэта и на создание «Бахчисарайского фонтана» и «Полтавы». Известный польский помещик граф Густав Олизар, впоследствии влюбленный в нее, отмечал в своих воспоминаниях, что Пушкин написал свою прелестную поэму для Марии Раевской. Более полувека назад известный пушкинист П. Е. Щеголев предпринял кропотливые «изыскания в области биографии и текста Пушкина», нашедшие отражение в его большом исследовании «Утаенная любовь». По его мнению «утаенной любовью» поэта, является, бесспорно, Мария Раевская. Такого же мнения придерживается и Т. Г. Цявловская.

Однако Л. Гроссман отметил в своей биографии поэта, что после строк «Коснуться милых ног устами!» имеются еще следующие строфы:

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким мученьем

Лобзать уста младых Армид,

Иль розы пламенных ланит,

Иль перси, полные томленья;

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей!

«Они, со всей очевидностью, – отмечает Гроссман, – противоречат идиллической зарисовке Волконской, писавшей свои воспоминания после 30-летнего пребывания с мужам на каторге. Ярко выраженный эротизм картины столичных оргий и завершающий, полный чувственности возглас вряд ли можно отнести к 15-летней девочке». Сама княгиня Волконская поняла особенности характера Пушкина, отмечая в конце своих воспоминаний: «В сущности он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел». Мнение, что приведенная строфа из «Онегина» могла относиться к Марии Раевской, подтверждает своими изысканиями П. Е. Щеголев. В рукописях поэта за датой 16 августа 1822 года есть черновая стихотворная зарисовка, которая легла в основу XXXIII строфы «Онегина». В ней поэт любуется неизвестной женщиной:

За нею по наклону гор

Я шел дорогой неизвестной

И примечал мой робкий взор

Следы ноги ее прелестной —

Зачем не смел ее следов

Коснуться жаркими устами.

…………………………………………

Нет никогда средь бурных дней

Мятежной юности моей

Я не желал с таким волненьем

Лобзать уста младых Цирцей

И перси, полные томленьем.

Вряд ли можно предполагать, что именно 15-летняя девушка вызвала такой сильный взрыв полуэротических, полуплатонических чувств. Несомненно, Пушкин был очарован и даже чувствительно влюблен в милого подростка. «Он встретил ее, когда уже прошел сквозь ранний, но бурный любовный опыт, – отмечает А. Тыркова-Вильямс, – уже был умудрен в науке страсти нежной, в умении не только читать в женских сердцах, но и играть ими».

Утверждения П. Е. Щеголева о том, что Мария Раевская была предметом страсти поэта, прошедшей через всю его жизнь, – просто нелогичны с точки зрения психологии Пушкина. Никакие изыскания в черновиках поэта, никакие приемы, типа «медленного чтения» его произведений (методика Гершензона), не дадут полной картины истинного отношения Пушкина к той или иной женщине. Только поняв характер поэта и его подсознательные корни, вырастающие из детской и юношеской «эдиповой» ситуации, мы можем правильно оценить все чувственные и чувствительные порывы его сердца. По правде говоря, имя Марии Раевской нигде и никогда не было упомянуто, ни в связи со стихами Пушкина, ни в связи с его любовными признаниями. Поэтому ошибочно относить только к ней многочисленные строки поэта, в которых он говорит о своей мучительной любви, «отверженной и вечной».

В последнее время появилось довольно обоснованное предположение, что во время своего путешествия Пушкин был сильно увлечен компаньонкой Марии, крестницей генерала Раевского Анной Гирей. Это увлечение завершилось близостью, к которой поэт стремился со всей жаждой своего темперамента. Воздержанность претила ему, а возвышенные чувства к Марии, еще совсем неуклюжему подростку, сочетались с сексуальными отношениями с более свободной и раскованной девушкой. Эта гипотеза была высказана еще в 1923 году Д. С. Дарским (Люсый А. «Ангел утешенья» // Октябрь. 1997. № 6. С. 171–174). Пушкину было свойственно увлекаться сразу несколькими женщинами. «Многолюбивое сердце поэта, – отмечал П. К. Губер, – было для этого достаточно просторно». Двойственное психосексуальное состояние постоянно бросало поэта от романтической влюбленности к плотским страстям, а в данном случае эти противоположные чувства были удачно совмещены. Анна Ивановна Гирей стала любовницей Пушкина на долгие годы. Поэт часто приезжал в Крым, чтобы встретиться с ней – прелестной получеркешенкой, умной, образованной и полной южной страсти девушкой.

3

В Гурзуфе поэт познакомился со старшими дочерьми генерала Раевского Екатериной и Еленой, с которыми поэта связало литературное общение. «Пушкин часто разговаривал и спорил с старшей Раевской о литературе. – писал П. И. Бартенев, – Стыдливая, серьезная и скромная Елена Николаевна, хорошо зная английский язык, переводила Байрона и Вальтер Скотта по-французски, но втихомолку уничтожала свои переводы. Брат (Николай Раевский-младший. – А. Л.) сказал о том Пушкину, который стал подбирать клочки изорванных бумаг и обнаружил тайну. Он восхищался этими переводами, уверяя, что они чрезвычайно верны». Екатерина Раевская – это скорее всего Катерина III из «Донжуанского списка». Она так же заронила в сердце поэта чувство, большее, нежели простое восхищение. Позже, в стихотворении «Таврида», поэт писал

Мир вам, тревоги прошлых лет!

В ту пору мне казались нужны

Пустыни, волн края жемчужны,

И моря шум, и груды скал,

И гордой девы идеал,

И безыменные страданья…

Екатерина и вправду была горда, умна, обладала твердой волей. Поэт любил беседовать с ней, восхищался ею, но было одно обстоятельство, которое препятствовало их сближению. Екатерине было тогда 22 года, Пушкину – 21, и по тогдашним строгим понятиям общение между девушкой на выданье и совершеннолетним мужчиной не очень-то поощрялось. Вскоре после Крымской поездки к Екатерине посватался Михаил Орлов, блестящий генерал, принявший капитуляцию Парижа в 1814 году, в будущем декабрист. Сообщая Вяземскому о предстоящей их свадьбе, А. И. Тургенев напоминал: «это та самая, по которой вздыхал поэт».

Конечно, Пушкин увлекался интересной девушкой, но уже тот факт, что он в письме к Вяземскому сравнивает характер созданного им в «Борисе Годунове» образа Марины Мнишек с «Катериной Орловой», ясно говорит о простом восхищении ее сильным характером, нежели о глубокой любви. Стоит только посмотреть на портрет Екатерины Раевской, что бы понять – такая женщина не могла воспламенить чувства поэта. Для этого она слишком холодна, разумна, горда. Выйдя замуж, Екатерина держала своего мужа, боевого генерала, в узде, как простого мальчишку. Позже, когда Орловы поселились в Кишиневе, Пушкин был частым гостем в их доме. «Пушкин больше не корчит из себя жестокого, – пишет Екатерина в письме, – он очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает или болтает очень приятно». В 1822 году она родила сына Николеньку. В дальнейшем их пути разошлись, и только изредка Екатерина Николаевна и Пушкин упоминают друг о друге в письмах к своим друзьям.

Зато болезненной, но особенно романтической Елене поэт посвящает нежные и трогательные строки:

Увы! зачем она блистает

Минутной, нежной красотой?

Она приметно увядает

Во цвете юности живой…

Увянет! Жизнью молодою

Не долго наслаждаться ей:

Не долго радовать собою

Счастливый круг семьи своей,

Беспечной милой остротою

Беседы наши оживлять

Страдальца душу услаждать…

Некоторые исследователи относят это стихотворение к Екатерине Раевской. Однако, если внимательно отметить в нем черты характера – «тихой, ясною душою», – той девушки, о которой поэт скорбит, и сравнить их с гордым характером Екатерины, то сразу станет ясно, кому посвящено данное стихотворение. Вообще следует отметить, что все произведения, написанные на Юге, в период общения поэта с девическим цветником Раевских, не заключают в себе ни любовного, ни тем более эротического смысла. Напрасно пушкиноведы ищут в них какие-то намеки на страстные чувства. Поэт старался скрыть даже тот романтический элемент влюбленности, который с неизбежностью присутствовал в общении с обаятельными и порядочными девушками.

В конце 1820 года, уже находясь в имении Раевских-Давыдовых, Каменке, Пушкин написал прелестную элегию «Редеет облаков летучая гряда». Появление «звезды печальной, вечерней звезды» – Венеры, будит в поэте воспоминания о недавнем путешествии по Крыму.

* * *

Редеет облаков летучая гряда

Звезда печальная, вечерняя звезда!

Твой луч осеребрил увядшие равнины,

И дремлющий залив и черных скал вершины.

Люблю твой слабый свет в небесной вышине,

Он думы разбудил уснувшие во мне.

Я помню твой восход знакомое светило,

Над мирною страной, где все для взоров мило:

Где стройны тополи в долинах вознеслись

Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,

И сладостно шумят полуденные волны.

Там некогда в горах, сердечной неги полный,

Над морем я влачил задумчивую лень…

И завершает поэт свою элегию тремя строчками:

Когда на хижины сходила ночи тень,

И дева юная во мгле тебя искала,

И именем своим подругам называла.

Через три года, отправив элегию друзьям в Петербург, поэт запретил печатать последние эти строки. Однако элегия появилась в «Полярной звезде» без изменений. Это очень взволновало Пушкина, и он писал А. Бестужеву: «Посуди сам: мне случилось когда-то быть влюблену без памяти… Бог тебя простит! но ты осрамил меня в нынешней «Звезде» – напечатав три последние стиха моей элегии; черт дернул меня написать еще кстати о «Бахчисарайском фонтане» какие-то чувствительные строчки и припоминать тут же элегическую мою красавицу. Вообрази мое отчаяние, когда я увидел их напечатанными. Журнал может попасть в ее руки; что ж она подумает, видя с какой охотою беседую об ней с одним из петербургских моих приятелей?… Признаюсь, одною мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики».

Кто же эта дорогая сердцу поэта женщина, в которую он когда-то был влюблен и воспетая в элегии? Конечно же, одна из дочерей Раевских. Но кто именно? Давайте обратим внимание на последнюю строку. Юная дева называет Венеру своим именем. Почему? Существуют две интересные версии: первая основывается на древнем античном мифе о превращении в звезду Елены Прекрасной, из-за которой началась Троянская война. Этот миф могли знать и Пушкин, и Раевские, знакомые с античной мифологией по французским источникам. Образованным Раевским и самому поэту наверняка была известна строка из Горация:

…fratres Helenae, lumina sidera.

(близнец Елены, вечерняя звезда)

Вторая версия заключается в том, что в католическом мире планету Венеру называют иногда «звездой Марии». Эту версию выдвинул известный поэт-символист и знаток античности Вячеслав Иванов. Из первой версии следует, что «элегической» красавицей могла быть Елена Раевская, из второй – ее сестра Мария. И та, и другая версии лишь предположения. Очень трудно делать какие – либо выводы на столь хрупкой основе. Однако мы можем, основываясь на психологии поэта, на его понимании женского идеала, который сформировался как отрицание идеала сексуального, предположить, что «элегической красавицей» скорее всего была 16-летняя Елена Раевская, умеющая писать прекрасные стихи, обладающая тонким пониманием поэзии великих англичан, болезненная, скромная, и в тоже время высокая, стройная, с внешностью богини красавица, с привлекающими всех своими голубыми глазами. Среди замечательных дочерей генерала Раевского именно она более всего могла приковать внимание поэта, и возбудить в нем снова угасающее чувство «платонической» влюбленности.

Обычно пушкиноведы, проводя в качестве доказательств своей версии различные стихотворения поэта или его письма, очень мало внимания уделяют психологической достоверности того или иного пушкинского выражения. Все их доказательства не совсем убедительны, потому что основаны на сопоставлении имен, дат, внешних характеристик действующих лиц, каких-то не связанных между собой событий и т. д. В них нет психологической верности анализа тех или иных автобиографических стихов, разбросанных по рукописям поэта, проникновения в реальный, а не выдуманный авторомдушевный мир Пушкина.

Вчитайтесь внимательно в вышеприведенное письмо: «…одною мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики». Какие мысли 14-летнего подростка (Марии Раевской) могли так привлечь Пушкина, что он дорожит ими более всех на свете? Так мог сказать только человек, влюбленный в женщину, отвечающую его «инцестуальному» идеалу. Не столько внешняя привлекательность, сколько, прежде всего, душа ее. Эротизм поэта отступал в глубины подсознания. Духовная близость, созвучие настроения, психологическая гармония – вот что волновало поэта в этот период жизни. Пушкин испытывал душевный кризис, и печаль разлуки еще преследовала его.

Конечно, страдающий от сексуальной неудовлетворенности поэт флиртовал со всеми девушками, играл с ними в любовь, которая сопровождалась со стороны участниц бурными порывами ревности. Он был влюблен как бы во всех сразу, но по-разному. Как правильно отметил П. К. Губер, у Пушкина в Крыму завязался «курортный» роман – скорее всего с Екатериной Раевской – Катерина III «Донжуанского списка». Именно она, в силу своего возраста, могла привлечь Пушкина как новый сексуальный объект. Беседы о литературе, вечерние гулянья, а может быть и тайные встречи с элементами легкой эротики – все это могло случиться, зная нетерпеливый и неуемный сексуальный аппетит молодого человека. (Отношения с Анной Гирей здесь во внимание не принимаются, так как они были построены на чисто сексуальной основе.)

Первоначальный флирт с Марией на Кавказе был забыт. Вряд ли поэт соблазнял 14-летнюю девушку, хотя дальнейшие его поступки по отношении к 12-летней Адели, буквально через несколько месяцев после крымских влюбленностей, дают пищу и для такого предположения. Легкие ухаживания Пушкина все таки были приятны юной смуглянке с горящими глазами. И когда внимание поэта переключилось на старших сестер, то Мария начала ревновать. И к Екатерине, с которой у Пушкина наверняка установились полуинтимные отношения, и к Елене, чей образ, в чем-то близкий к образу оставленной в Петербурге Софьи Потоцкой (или Натальи Кочубей), пробудил у Пушкина вновь чувствительные и нежные любовные чувства.

Это только мое предположение, которое, как мне кажется, вполне логично и естественно. Но если внешне Пушкин проявлял какие-то элементы ухаживания за всеми сестрами, то глубинная, душевная близость установилась у него именно с Еленой. Современники не понимали состояния его «чувствительной» составляющей. Вышеупомянутый Густав Олизар считал, что «Бахчисарайский фонтан» написан для Марии Раевской, А. И. Тургенев слышал, что поэт влюблен в старшую сестру – Екатерину. Никто не говорил о Елене, потому что поэт тщательно скрывал свое отношение к прелестной девушке.

Почему Пушкин рассердился на А. Бестужева, который напечатал элегию «Редеет облаков летучая гряда» в своем журнале вместе с тремя последними строками? Ведь они вполне невинны, в них нет никакой эротичности. Именно поэтому Пушкин и рассердился. В черновике его письма есть перечеркнутые строки: «Ты напечатал те стихи, об которых именно просил тебя не выдавать их в п. Ты не знаешь до какой степени это мне досадно. (Они относятся писаны к женщине, которая читала их)». Только женщине духовно близкой, чье печальное настроение и поэтическое восприятие жизни было созвучно его настроению, Пушкин мог прочесть свою исповедь, полную психологической напряженности. И только тонкая натура Елены Раевской могла понять чувства поэта, его страдающую лиру, его первые «чувствительные» порывы.

Что касается поэмы «Бахчисарайский фонтан», которая была написана в Кишиневе, то, следует согласиться с тем, что прообразами главных героинь: Марии Потоцкой и Заремы стали сестры Раевские и Анна Гирей. Елена – это Мария Потоцкая, нежная и печальная, в которую страстно влюблен хан Гирей.

Все в ней пленяло: тихий нрав,

Движенья стройные, живые

И очи томно-голубые.

Это описание полностью соответствует внешности и характеру Елены Раевской, которая, по словам П. И. Бартенева, была «высокая, стройная, с голубыми глазами. Ее скромность и стыдливость, увлечение поэзией, «тихую и ясную душу» поэт перенес на образ пленительной Марии Потоцкой:

Но в тишине души своей

Она любви еще не знала

И независимый досуг

В отцовском замке меж подруг

Одним забавам посвящала

Поведение и чувства главной героини поэмы, отношение к непонятным ей страстям, бушующим в сердцах Гирея и Заремы – все это психологически верно для характера Елены Раевской. Прочтите еще раз трепетные строки Пушкина, посвященные болезненной девушке:

Увы! зачем она блистает

Минутной, нежной красотой?

Она приметно увядает

Во цвете юности живой…

Увянет! Жизнью молодою

Не долго наслаждаться ей:

Почти таким же страдающим тоном и таким же стихотворным ритмом, предвидя горький конец прелестной польки, Пушкин как бы смирившись с потерей, говорит о пленнице гарема печальные слова:

Что делать ей в пустыне мира?

Уж ей пора, Марию ждут.

И небеса на лоно мира

Родной улыбкою зовут.

С другой стороны, образ Заремы, страстной и ревнивой, списан поэтом со смуглой, порывистой, живой и, видимо, так же ревнивой Анны Гирей, хотя может к этому образу примешалось и впечатление от милого черноокого подростка – Марии Раевской.

…пленительные очи

Яснее дня, чернее ночи.

Пушкин выразил в этой поэме всю силу обуревающих его воспоминаний и романтических чувств. Ревность Анны Гирей с ее южной кровью и черкесскими страстями к Елене Раевской – вот скорее всего основа сюжета «Бахчисарайского фонтана». Но поэт не хотел, чтобы прелестные сестры Раевские, а тем более их отец или братья узнали о его душевных переживаниях. Направляя для издания рукопись этой поэмы брату Льву, Пушкин писал из Одессы 25 августа 1823 года: «Так и быть, я Вяземскому пришлю “Фонтан” – выпустив любовный бред – а жаль!» «Любовным бредом» поэт назвал 10 строк поэмы, в которых отражена вся сила охватившего его безумства. Знакомясь с черновиками «Бахчисарайского фонтана», мы видим, что, тщательно скрывая свое увлечение, Пушкин во всех трех прижизненных изданиях поэмы не разрешал печатать эти десять строк.

Конец ознакомительного фрагмента.