Буря. Акт I (Уильям Шекспир, 1623)

Король и принц, я слышу, молят Бога.

Идемте к ним и станем на колени,

Чтоб помолиться вместе.

Черт возьми!

Мы гибнем из-за этих жалких пьяниц.

Горластый негодяй! Чтоб ты утоп

Семь раз подряд!

Сперва его повесят,

Я в этом убежден – пусть волны с ревом

Клянутся мне в другом.

Все – на колени рядом с королем.

Простимся с ним.

Отец любимый, если это вы

Своим искусством взбунтовали волны,

Смирите их! За валом грозный вал

Штурмуют небо, а оттуда льется

Кипящий черный вар. Вдали, у мыса,

Я видела, прекрасный галеон

(Он, верно, благородных вез синьоров)

Разбило в щепки. О, как сердце сжалось,

Когда сквозь грохот волн ко мне донесся

Вопль гибнущих! Будь я всесильным Богом,

Я бы всосала море вглубь земли,

Не дав ему жестоко поглотить

Корабль с живыми душами.

Ну, полно!

Не надрывай напрасно грудь слезами –

Ведь никакого зла не совершилось.

Ужасный, жуткий день!

Поверь, Миранда,

Все делается к твоему же благу.

О дочь моя, ты многого не знаешь –

Ни кто такие мы, ни почему

Живем здесь. Для тебя я лишь Просперо,

Сердечно любящий тебя родитель

И обитатель этой бедной кельи.

К чему мне больше знать?

Пришла пора

Узнать побольше. Помоги мне снять

Мой плащ волшебника.

Присядем рядом.

Утешься, милая, утри глаза!

Поверь мне, сцена кораблекрушенья,

Которой ты потрясена до слез,

Задумана и сыграна так ловко,

Что ни одна душа на корабле,

С которого неслись мольбы и крики,

Не пострадала. Можешь мне поверить:

Никто не потерял ни волоска.

Но слушай дальше.

Вы не раз, отец,

Желали мне сказать о чем-то важном,

Но каждый раз себя перебивали

Словами: «Подождем. Еще не время!»

Настало время. Но сперва ответь мне:

Ты помнишь что-нибудь из той поры,

Когда мы жили далеко отсюда?

Хотя навряд ли! Ты была младенцем

Трех лет всего.

Мне кажется, я помню.

Не может быть! Что именно? Свой дом

Иль чье-нибудь лицо? Что удержалось

В ребячьей памяти?

Я вижу все

Как будто сквозь туман – не понимая,

Где явь, где сон. При мне как будто были

Три или пять прислужниц?

Даже больше.

Ужели это столько лет живет

В твоей головке? Что еще? Поройся

В глубокой бездне времени – скажи:

Как мы сюда попали?

Нет, не знаю…

Так знай: двенадцать лет тому назад

Родитель твой был герцогом Милана –

Могущественным князем.

Вы и впрямь

Отец мой?

Да, дружок. По крайней мере,

Так слышал я от матери твоей,

Чья добродетель выше всех сомнений.

Отсюда следует, что ты мне дочь,

Наследница и, как-никак, принцесса

Миланская.

Но что же приключилось?

Какие злые козни или случай

Нас привели сюда?

То и другое.

Сперва, Миранда, были злые козни,

Потом – счастливый случай.

Ах, отец!

Мне совестно, что я своим вопросом

Разбередила вашу боль. И все же –

Я знать хочу.

Единственный мой брат,

По имени Антонио, твой дядя,

Которого любил я, как себя, –

Возможно ли, чтобы любимый брат

Таил в себе такое вероломство! –

Моим доверьем облеченный, правил

Делами герцогства; все шло прекрасно,

Я оставался властным государем,

Но – увлеченный свыше всякой меры

Ученьем книжным, всей душой стремясь

Постигнуть тайное, – от дел правленья

Все больше отходил; а между тем

Коварный брат, твой дядя, – ты следишь

За тем, что говорю?

Со всем вниманьем.

…Он, изучив придворные пружины,

Искусство поощрять и отвергать,

Одним дать ход, других же, слишком рьяных,

Попридержать, – сумел переманить

К себе всю знать, или, сказать иначе,

Держа в руке ключи от должностей,

А значит, и сердец моих придворных,

Он их настроил на свой лад. Как плющ,

Обвился он вкруг моего престола

И заглушил все ветки. Ты следишь?

Да, батюшка.

Смотри, что было дальше.

Я, отстранившись от земных забот,

Весь погруженный в поиск совершенства

И знаний, ценностью превосходящих

Все в мире, пробудил в неверном брате

Гадюку-зависть, и мое доверье

Зачало с ней ужасного ублюдка –

Злой умысел, столь подлый, сколь безмерно

Мое доверье было. Наделенный

Моими полномочьями, присвоив

Не только прибыль нашу, но и славу,

С правленьем слитую, он возомнил –

Как тот, кто, часто повторяя ложь,

Насилует податливую память, –

Что он и есть единственный властитель,

И честолюбие его толкнуло –

Да полно, слушаешь ли ты меня?

Такой рассказ бы исцелил глухого.

…Толкнуло уничтожить все преграды

Между актером и желанной ролью –

Иначе говоря, он вздумал сам

Стать герцогом Миланским. Мол, Просперо

Сам схоронил себя навеки в книгах.

Сочтя меня к правленью непригодным,

Он снесся, как изменник, с королем

Неаполя, пообещав ему

Склонить Милан, до той поры свободный,

Под власть короны неаполитанской

И ежегодно дань платить.

О боже!

Не правда ли – поверить невозможно?

И это – собственный мой брат родной!

На бабушку мою не брошу тени:

Родятся и от семени благого

Гнилые отпрыски.

Внимай же дальше.

Король Неаполя, мой давний враг,

Выслушивает предложенье брата,

А именно – за денежную дань

И прочие вассальные условья

Изгнать меня с семейством из Милана,

А герцогские почести и титул

Отдать Антонио. Король с войсками

Подходит ночью к городу, – ворота

Уже предательски открыты братом, –

И тут же, под покровом темноты,

Врываются, хватают и увозят

Меня и громко плачущую крошку,

То есть тебя.

О горестная сцена!

Не помню, плакала ли я тогда,

Но, слушая сегодня, плачу снова.

Осталось досказать совсем немного,

А там от бедствий прошлого вернемся

К событьям нынешним. В них оправданье

Рассказа моего.

Но почему

Они нас сразу же не умертвили?

Естественный вопрос. Отвечу так:

Они на это не могли решиться –

Народ меня любил, к тому ж боялись

Таким деяньем сразу запятнать

Свое правленье; план их был хитрее.

Короче говоря, нас погрузили

На судно, отвезли подальше в море,

А там уж в приготовленную шлюпку

Спустили – ветхую лохань без весел,

Без паруса и мачты. Даже крысы

С нее сбежали. Что мне оставалось?

Стенать, роптать и жаловаться ветру,

Который крики заглушал, стеная

От жалости.

Какой же я обузой

Была вам, батюшка!

Нет, не обузой –

Но ангелом-хранителем. В то время

Пока слезами волны я солил,

Ты улыбалась мне светло и кротко,

Вселяя в сердце волю и решимость

Все претерпеть.

Но как же мы спаслись?

По воле провидения. Гонзало,

Тот благородный неаполитанец,

Кто получил приказ покончить с нами,

Из сострадания снабдил нас пищей,

Водой, одеждой и другим припасом,

Что позже оказался очень кстати

Для наших нужд. По доброте своей

Он мне позволил захватить в дорогу

Те книги из моей библиотеки,

Что я ценил дороже королевств.

Увидеть бы мне этого вельможу!

Еще немного посиди – дослушай.

Нас выбросило на безлюдный остров,

И здесь я стал наставником твоим,

Принесшим, я надеюсь, больше пользы

Тебе, Миранда, чем ее приносят

Иным принцессам – тьмы учителей.

Вознаградят вас небеса за это!

Но объясните мне, отец, зачем

Вы эту бурю вызвали?

Отвечу.

Случилось так, что щедрая Фортуна

(Отныне благосклонная ко мне)

Сегодня в эти воды привела

Моих врагов; и было мне предвестье,

Что если упущу я этот случай,

То не знавать удачи мне вовек…

На том прервемся. Подремли немного.

Смежи ресницы. Не противься сну.

Сюда, слуга и верный мой прислужник!

Есть дело для тебя. Сюда скорей!

Привет тебе, мой добрый повелитель!

Чем услужить сегодня? Ариэль

В пучину прыгнет, бросится в огонь

Или помчит на облачке кудрявом,

Куда прикажешь.

Так ли ты устроил

Крушение, как я тебе велел?

Да, в точности! Я отыскал средь моря

Корабль, на котором плыл король,

И задал представленье. Сея ужас,

Метался я таинственным огнем

По мачтам, парусам, снастям и реям –

Двоясь, троясь и вновь соединяясь;

Как молния, я проносился всюду –

И гром за мною следом; пламя, треск

И запах серы напугали даже

Нептуна под водою: он решил,

Что осажден; его трезубец дрогнул,

И волны затряслись.

Мой храбрый дух!

Кто бы не струсил от такого шума

И вспышек молний?

Ни одна душа

Не выдержала блеска и смятенья –

Все, кроме моряков, ополоумев,

Попрыгали за борт. Принц Фердинанд,

С поднявшимися дыбом волосами,

Был первым, он вскричал: «Ад опустел,

Все черти здесь!» – и в воду плюх!

Отлично,

Мой ловкий дух! Как далеко отсюда

Случилось это?

Близко, господин.

Никто не утонул?

Все спасены,

Никто не потерял ни волоска,

Ни пуговки. Их всех, как ты велел,

Рассеял я по острову, хозяин.

Сын короля сейчас на берегу

Сидит один, оцепенев от горя,

И слезы льет.

А с королевским судном

И с моряками как ты поступил?

Скажи скорей.

Корабль уже стоит

На якоре за мысом – в тихой бухте,

Откуда ты меня послал однажды

Лететь за брызгами бермудских бурь[2]

И дал для них особенную склянку.

Матросы в трюме спят, усыплены

Трудами и волшебным заклинаньем.

А что до остального флота, он

Был мной рассеян, но собрался снова

И в данный миг плывет домой, в Неаполь,

Неся известье, что разбился флагман,

Король погиб – и все, кто были с ним.

Ты, Ариэль, все в точности исполнил.

Но будет для тебя еще задача.

Который час теперь?

Уже за полдень.

Я думаю, не меньше двух часов.

Нам нужно до шести успеть немало.

Опять – работать! Разреши, хозяин,

Напомнить то, что ты мне обещал,

Но до сих пор не выполнил.

Ах вот как!

Капризничать? Чего же ты желаешь?

Свободы!

Прежде срока? Ни за что!

Молю, хозяин! Вспомни, как усердно

Служил я – не ворчал, не ныл, не врал,

Все точно исполнял. Ты обещался

Скостить мне целый год.

Иль ты забыл

Про муки, от которых мной избавлен?

Нет, но…

Тебе, выходит, тяжело

Пройтись по зыбкой стежке океана,

Промчаться на спине ночного ветра

Или в земные недра заглянуть

По моему приказу?

Вовсе нет!

Неблагодарный дух! Ты позабыл

Про мерзкую колдунью Сикоракс[3],

Горбатую от старости и злости?

Нет, мой хозяин.

Ну, так отвечай:

Где родилась проклятая?

В Алжире.

Иль я обязан каждый месяц снова

Напоминать тебе, что ты терпел

До нашей встречи?.. Гнусная колдунья

За черные дела и колдовство

Была присуждена – избегнув казни

Каким-то трюком – к вечному изгнанью.

Так это было?

Так, хозяин.

Ведьма

Была доставлена на этот берег

С ее отродьем. Ты, мой раб, служил,

По собственному твоему признанью,

У этой Сикоракс. Но, слишком добрый,

Чтоб исполнять ужасные веленья

Проклятой ведьмы, – возроптал. Она же,

При помощи других, покорных духов,

Тебя, ярясь от злобы, заключила

В расщепленной сосне. Двенадцать лет

Ты пленником беспомощным томился

В мучительном плену, стеная чаще,

Чем мельничное колесо от ветра.

За это время ведьма умерла,

И остров сделался совсем безлюден –

За исключеньем лишь того урода,

Которого она произвела

На свет, ее сынка.

Да, Калибана.

Тупую тварь, что я сейчас держу

В работниках. Ты помнишь, Ариэль,

Как я тебя нашел, в каких мученьях?

От стонов, испускаемых тобой,

Не только волки выли – и медведи

Рычали жалостно. После того

Как сдохла Сикоракс, никто не мог

Спасти тебя от мук. Но я услышал

Твой вопль и, приложив свое искусство,

Освободил тебя.

Мой господин!

Как мне благодарить тебя!

Захнычешь –

Я расщеплю дубовый ствол и снова

Засуну в щель тебя, чтоб отдохнул

Еще двенадцать лет.

Прости, хозяин.

Я буду исполнять все, что велишь,

Безропотно и радостно.

Ну то-то!

Трудись. А через пару дней я сам

Освобожу тебя.

О, благородство!

Что делать мне сейчас? Скорей вели!

Пойди переоденься нимфой моря.

Но на глаза являйся только мне,

Для прочих же ты должен быть невидим.

Скорей смени одежду – и назад!

Как сладко дремлешь ты, моя родная!

Проснись!

Рассказ был так необычаен.

Он сон навеял на меня.

Вставай.

Покличем Калибана. Хоть навряд ли

Дождемся мы приветливого слова

От нашего раба.

Он – негодяй,

Его мне тошно видеть.

И, однако,

Нам польза от него – он носит хворост

Из леса, разжигает нам огонь

И выполняет черную работу.

Эй, Калибан! Ты слышишь, Калибан?

Ну, отвечай же, грязный раб!

Чего вам?

Еще осталось много старых дров.

Сказал же, выползай на свет! Живей!

Ну, где ты, черепаха?

Прекрасно, мой любезный Ариэль!

Пошепчемся.

Исполню все, хозяин.

Ну, подойди, урод, зачатый чертом

От гнусной ведьмы!

Пускай тлетворная роса ночная,

Что мать пером вороньим собирала

С болотных трав, падет на вас обоих!

Чтоб гнойными вам чирьями покрыться!

За это, будь уверен, ты получишь

И колики, и колотье в боку

Сегодня ночью; гоблины придут

И до крови всего тебя исщиплют,

Изжалят хуже ос.

Я есть хочу.

Мой этот остров – он достался мне

От матери, – а вы его отняли!

Сперва пришел погладил, дал отведать

Воды с душистой ягодой, сказал,

Как звать большой огонь, горящий в небе,

И маленький, что светит по ночам.

А я тебе весь остров показал

На радостях – где ямы, где трясины,

Где мягкие лужайки и ручьи…

Будь проклят я, что сделал так! А вас

Пускай осыплют жабы, слизни, змеи –

Все чары Сикоракс! Я был царем,

А стал прислугой вашей; вы замкнули

Меня в какой-то каменный мешок,

Чтоб я теперь не мог бродить свободно

По острову.

Презренный, лживый раб,

Которого научит только плетка!

Я о тебе радел по-человечьи,

Ночлег устроил в той же самой келье,

Где спим и мы, а ты за это, мразь,

На честь моей же дочки покусился!

Хо-хо-хо-хо! Вот это вышла б штука!

Я заселил бы весь наш островок

Такими Калибанчиками.

Мерзкий,

Неблагодарный, низменный дикарь!

Не я ль тебя учила говорить,

Когда ты только лопотал бессвязно,

Бессильный выразить свою нужду;

Я облекла в слова твои желанья,

Сил не жалела, прививая знанья

И навыки полезные. Но, видно,

В твоей породе есть такой изъян,

Что никаким ученьем не исправишь.

Добро тебе не впрок. Вот почему

Ты по заслугам заперт в этом камне,

Ты заслужил и худшее.

Спасибо!

Меня ты выучила говорить –

Послушай же, как я могу ругаться.

Чума тебя возьми со всем ученьем!

Чума!

Довольно, ведьмино отродье!

Пошел за хворостом! И поживей.

Иди работай! Ах, ты недоволен?

Попробуй лишь заныть или промешкать,

Тебе так скрутит все нутро и кости –

Ты не забыл? – от воя твоего

Зверь задрожит в лесу.

Нет, нет, не надо!

Придется слушаться. Такой колдун,

Пожалуй, будет посильней

И матушкина бога Сетебоса[4].

Ступай же, раб! Вон!

Станьте, милые, в кружок

На лужок.

Ножку вбок, и раз, и два-с:

Реверанс.

Подпевайте мне дружнее,

Духи добрые и феи.

Гав, гав, гав! – собаки лают,

Гав, гав, гав! – зарю встречают.

На забор петух взлетел,

Хлопнул крыльями и спел:

Кукареку!

Кукареку! Гав, гав!

Откуда эта музыка? С небес

Или с земли? Все стихло. Эти звуки

Предназначались, верно, божеству,

Что правит этим островом. Я плакал

По королю-отцу на берегу,

Когда запели звуки над волнами,

Рассеяв скорбь мою, и увлекли

Вслед за собой. Вот я куда забрел.

И музыка умолкла. Нет, играет!

В пяти саженях под водой[5]

Спит, как живой, родитель твой,

Неузнаваемо прекрасный;

Глаза его – морской жемчуг,

А из могучих ног и рук

Возрос коралл прозрачно-красный.

Русалки там, на дне морском,

Звонят над ним, поют псалом.

Дин-дон! Дин-дон!

Ты слышишь этот тихий звон?

Дин-дон! Дин-дон!

Они поют про моего отца

Погибшего. О, неземные звуки!

Они как будто веют надо мной.

Вглядись туда, Миранда, и скажи:

Что видишь ты?

Кто это? Дух иль призрак?

Он озирается. Клянусь, отец,

Прекрасней никого я не видала.

Но он лишь дух!

Нет, милая моя,

Он так же ест, спит, чувствует и дышит,

Как мы с тобой. Он чуть не утонул;

Он в скорби (скорбь же никого не красит);

А все же юноша и впрямь хорош.

Он потерял товарищей своих

И бродит здесь, ища их.

Я б хотела

Его окликнуть. Сколько благородства

В его чертах и в каждом жесте!

Конец ознакомительного фрагмента.