Глава 7
Дверь мне открыла домработница Таисия. Тася служит у маменьки много лет, когда-то родители вывезли ее из деревни, и своей семьи у нее нет. Когда мы с маменькой враз стали нищими, Таисия не ушла от хозяев, перестав получать зарплату, да и куда ей было идти? Она превратилась в нечто непонятное, вроде компаньонки или дальней родственницы, живущей в доме из милости и ведущей в благодарность все хозяйство.
– Здравствуй, Ванечка, – сказала Тася, – давай пальтишко приму.
– Спасибо, – ответил я и вытащил из кармана шоколадку «Вдохновение», – угощайся.
– Балуешь ты меня, – зарделась Таисия, – хочешь, иди на кухню, поешь, кулебяка у меня сегодня высший класс. Тебе втихаря кусочек из серединки заначила.
– Думаешь, в гостиной мне угощенья сегодня не достанется?
– Николетта в боевом настроении. А уж тебе красоту подыскала, – захихикала Тася, – лучше послушай меня и поешь спокойно на кухне, а то глянешь на невесту и мигом аппетита лишишься.
Не обращая внимания на ее ворчание, я распахнул дверь в гостиную и обозрел окрестности.
Так, все те же лица. Две маменькины старинные подружки, находящиеся, как и Николетта, в позднем постклимактерическом возрасте: Лёка и Киса. Естественно, у них имеются нормальные имена. Лёка, кажется, по паспорту Ольга Сергеевна, а Киса – Екатерина Андреевна или Алексеевна, точно не скажу, весь бомонд зовет их исключительно кличками. Лёка и Киса. Обе они бывшие актрисы, впрочем, что это я, актрисы никогда не уходят со сцены. Перестав играть перед зрительным залом, они делают это дома и в гостях постоянно.
– Вава! – взвизгнула Лёка. – Как ты вырос!
Если учесть, что мне сорок, это заявление пришлось как нельзя кстати.
– И потолстел, – брякнула Киса.
Я посмотрел на ее тщедушное тельце, тощенькую шейку, высовывающуюся из воротничка элегантной блузки, ручки, похожие на куриные лапы… Видели когда-нибудь непотрошеных кур, лежащих на прилавках? Бело-серые тушки покоятся, воздев вверх морщинистые, желтовато-пупырчатые «пальчики». Вот напяльте на них мысленно штук шесть брильянтовых колец, на «запястье» – браслеты, покрасьте когти в кровавый цвет – и готово: перед вами рука Кисы.
Подавив вздох, я галантно улыбнулся и произнес:
– Старею потихоньку, зато над вами, милые дамы, время не властно. Наверное, знаете средство Макропулоса…
Ну вот, скажете вы, убеждал всех, что никогда не врет, а сам… Но прошу учесть, что ложь ради получения выгоды отвратительна, светское же поведение предполагает определенную дозу лицемерия. И вообще, психологи подсчитали, что нормальный человек кривит душой примерно раз двадцать в день, причем чаще всего делает это из лучших побуждений. Ну-ка, припомните, утром у вас спросил коллега по работе: «Как дела?»
Вы что, начали ему подробно объяснять семейную ситуацию? Нет, конечно, буркнули быстро: «Да нормально», – и ушли.
Более того, если бы вы вдруг, уцепив его за лацкан, принялись рассказывать правду про жену, пилившую вас весь воскресный вечер из-за того, что соседи сделали ремонт и купили мебель, а у вас развалился диван, то скорей всего удивили бы парня безмерно и приобрели репутацию зануды. Знаете, кто такой зануда? Человек, который на вопрос: «Как поживаешь?» – начинает подробно рассказывать о своих проблемах.
– Вава, – верещала Лёка, – ты еще не женился? Это очень плохо. Семья – главное в жизни.
Если учесть, что за спиной у Лёки то ли шесть, то ли семь разводов, ее можно считать настоящим авторитетом в «брачной» области.
– Ну не нападай на него, – подала голос Николетта. – Вава, иди сюда скорей.
Я подошел и приложился к хрупкой ладошке, пахнущей духами.
– Добрый вечер, Николетта.
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, она строго-настрого запретила звать себя мамой.
– Наличие взрослого сына отвратительно старит, – заявила маменька, – я еще совсем молода и очаровательна, но когда на пороге появляешься ты со своим ростом и басом бубнишь: «Мамочка», присутствующие мигом накидывают мне как минимум десять лет.
Рост у меня и впрямь ого-го, около метра девяносто пяти, и матушку я с тех пор зову только по имени. Кстати, давно собираюсь попросить ее, чтобы она перестала употреблять мое детское прозвище Вава. Останавливает только то, что Николетта не послушается или, что еще хуже, станет всех поправлять: «Ой, умоляю, не говорите „Вава“, он этого не переносит».
– Садись, Вава, садись, возьми кулебяку, – трещала Николетта, указывая на румяный пирог, – с капустой, твоя любимая.
Я на самом деле люблю Таисину выпечку, поэтому нацелился на самый аппетитный кусок, но тут Николетта дернула меня за плечо.
– Знакомься, Вава, это Люси.
Я обернулся, увидел в кресле, под торшером молодую женщину и от ужаса уронил на пол ломоть пирога.
– Вава! – возмутилась маменька. – Какой ты неаккуратный! Тася, подойди сюда.
Домработница материализовалась на пороге, она посмотрела на валявшиеся на ковре куски мякиша и ошметки капусты, перевела взгляд на мое лицо и, тщательно скрывая ухмылку, заявила:
– Сейчас замету.
– Да уж постарайся побыстрей, голубушка, – недовольно процедила Николетта, – совсем не следует объяснять нам, что ты собираешься делать, главное, выполни работу.
Потом она вновь обратила внимание на меня.
– Вава!!! Это Люси!!! – И добавила уже совсем тихо: – Ты что, чувств лишился?
– Сражен ее неземной красотой, – шепнул я в ответ и двинулся знакомиться с очередной кандидаткой в невесты.
Кстати, я совершенно не соврал, внешность дамы подействовала на меня потрясающе. Таких особ, ей-богу, я еще не встречал.
Представьте себе стог сена, замотанный в эксклюзивное платье от дорогого портного. Впрочем нет, не платье, а чехол для танка из тонкого бархата, расшитый золотошвейками. Прямо на стоге без всякой шеи сидела голова с огромным количеством черных кудрявых волос. Растительности было столько, что их обладательница запросто могла победить на конкурсе пуделей. Когда-то в школьных учебниках биологии была иллюстрация «Волосатый человек Евтихиев». Люди моего поколения обязательно припомнят эту фотографию. Так вот, Люси могла считаться его родственницей. Ее брови, черные, густые, сросшиеся, напоминали брови Леонида Ильича Брежнева, а мощным усикам над пухлой влажной красной губкой могло позавидовать любое лицо кавказской национальности. Думаю, что в обнаженном виде ее тело должно выглядеть экстравагантно, если она не тратит весь бюджет на эпиляцию.
Поцеловав потную руку претендентки, я сел рядом и завел светскую беседу.
– На улице холодно.
– Просто невероятно, – ответила Люси, краснея, – метет.
– Отвратительная погода.
– Совершенно согласна.
– Слишком ветрено.
– Просто с ног сбивает.
– Дорога – каток.
– И не говорите, еле доехали.
– Снег просто валит.
– Сплошной туман.
– Желаете коньяку?
– О, нет, благодарю, лучше кофе, но, похоже, его не скоро подадут.
– Для вас я готов пойти на кухню.
– Что вы, что вы, ни в коем случае.
– Желание дамы для меня закон, – заявил я и, обрадовавшись, что хоть на время избавлюсь от копны, почти побежал к Таисии.
На столе стояла тарелка с кулебякой. Я взял кусок и пробормотал:
– Твоя правда, следовало сначала зайти сюда и подкрепиться.
Тася, колдовавшая у мойки, захихикала.
– Жуткая уродина, где Николетта таких отыскивает? По-моему, она нарочно их подбирает.
– Что, Ванечка, – раздался сзади голос, – удрали от предполагаемой женушки?
Я обернулся. На пороге, широко улыбаясь, стоял Лев Яковлевич Водовозов. Я люблю этого старика. Во-первых, он единственный из всех знакомых, который ни разу не назвал меня Вава. Во-вторых, он давний приятель отца, Николетты и Элеоноры. А в детстве я просто обожал Льва Яковлевича, потому что он один мог спокойно заявить маменьке:
– Николетта, отцепись от ребенка.
– Но он опять принес кучу двоек! – вопила маменька, горевшая справедливым желанием надавать мне пощечин.
– Уймись, – велел ей Водовозов, – себя вспомни, у тебя в аттестате не было ни одной четверки, сплошные «удочки».
– Лева, – отбивалась маменька, – при ребенке непедагогично критиковать родителей.
Но Лев Яковлевич обнимал меня за плечи и смеялся:
– Ничего, ничего, пусть знает правду. И потом, ну как он может с такими родителями проявлять способности к точным наукам? Не тушуйся, детка, двойка тоже отметка, вот кабы ноль поставили.
– Не понравилась Люси? – веселился Водовозов. – И что только Николетта каждый раз выдумывает! Решишь жениться, приходи ко мне на кафедру. Аспирантки, соискательницы, студентки, такая палитра…
Я не успел поблагодарить старика, так как в ту же секунду в кухню влетела Николетта, злая, словно Баба Яга.
– Безобразие, – зашипела она, – Вава, не смей меня позорить, шагом марш в гостиную.
– Сейчас, только приготовлю кофе для Люси…
– Отцепись от парня, – вздохнул Водовозов, – захочет ярмо надеть – сам себе пару найдет.
– Лева, – процедила мать, – умоляю тебя, не вмешивайся. Вава не способен найти себе приличную партию. Он каждый раз приводит сюда нищих, безродных дворняжек! Я же нахожу потрясающие варианты, но он из ослиного упрямства все портит. Люси патологически богата! У нее такое приданое! Дом, роскошная квартира в центре, а посмотрите на ее украшения!
Я молча мешал кофе и джезве.
– Но она ему не нравится, – рявкнул Лев Яковлевич, – извини, конечно, но спать-то ему с ней, а не с квартирой.
– Лева! – повысила голос Николетта. – Вава обязан думать не только о себе! У него есть я!
Я попытался подавить смешок, дернул ручку турки, и кофе устремился на плиту, угрожающе шипя.
– Вот видишь, Лева, – ткнула Николетта пальцем с безукоризненно отполированным ногтем в лужу, – видишь, он ничего не может, даже такой ерунды, как сварить кофе! Поэтому пусть благодарит бога, что у него есть мать. Люси – великолепная партия. Женится, а потом может спать с кем хочет!
– Дорогая, – в притворном ужасе воскликнул Водовозов, – ты толкаешь ребенка в пучину порока!
– Лева! – побагровела матушка. – Со своим сыном я как-нибудь разберусь самостоятельно. Таисия, немедленно вымой плиту и подай Люси кофе. Вава, в гостиную, живей.
Перечить маменьке нет никакого смысла. Подталкиваемый остреньким кулачком в спину, я продефилировал к гостям, уселся возле стога сена и продолжил светскую беседу.
Утром следующего дня я проснулся от стука в дверь.
– Ваняша, хорош дрыхнуть, – заявила Нора, вкатываясь в мою спальню.
Схватив бамбуковую палку с крючком, она ловко раздвинула занавески и швырнула мне на одеяло ярко-голубой дамский пуловер.
– Ну-ка глянь.
– Зачем?
– Что можешь сказать об этой вещичке?
Я помял в руках грубоватое трикотажное полотно.
– Ну, пуловер, женский. Выглядит отвратительно, но, насколько я знаю, теперь такие в моде. У Риты полно таких кофт.
– Таких, да не таких, – рявкнула Нора, – Марго одевалась в бутиках, а эта тряпка стоит не дороже двухсот рублей. Прикинь, как странно.
– Что?
– Эта вещь была на Рите в день гибели.
Я вздрогнул и невольно отложил кофтенку подальше. Словно не замечая моей реакции, Элеонора неслась дальше:
– В тот день Рита надела брючки от Гальяно, колготы «Премиум», пятьдесят долларов за упаковку, эксклюзивное белье от «Дим», если скажу, сколько стоит комплект, трусики и лифчик, тебя стошнит. Повесила на шею несколько золотых цепочек, в ушки воткнула сережки от Тиффани, на запястье пристроила часики от Картье, надушилась парфюмом Живанши, имей в виду, это одна из самых дорогих и престижных фирм, влезла в сапоги от Гуччи, норковую шубейку… И дополнила ансамбль свитерочком из подземного перехода? Нонсенс!
– Может, он ей очень понравился, по цвету, например, – пожал я плечами, – берлинская лазурь! Ярко, насыщенно. Рите шли такие наряды.
– Ты плохо знаешь женщин, – вздохнула Нора, – если Маргоша нацепила на себя прикид с помойки, значит, ее вынудили к этому чрезвычайные обстоятельства. Вопрос, какие?
Она вытащила сигареты и замолчала. Я смотрел на свитерок. На мой взгляд, эту вещичку совершенно не отличить, во всяком случае, издали, от тех шмоток, которыми забиты шкафы девчонки. Мне кажется, Нора слегка преувеличивает значение этого пуловера. Ну купила девушка себе приглянувшуюся вещь, эка невидаль. Схватила кофту, прибежала к подружке и мигом переоделась. По-моему, все ясно и понятно. Вполне в женском духе, сразу нацепить на себя понравившуюся тряпку…
– Собирайся, – велела Нора, хватая свитерок.
– Куда?
– Поедешь к этой Потаповой Наташе и велишь ей прийти ко мне, прямо сейчас. Сама побалакаю с девчонкой.
– А вдруг она не захочет?
– Ты постарайся, убеди ее.
Выплюнув последнюю фразу, Нора развернула кресло и выкатилась в коридор. Я со вздохом влез в халат, открыл дверь в ванную и уставился на отросшую за ночь щетину. И женщины еще смеют стонать по поводу ежемесячных дамских неприятностей! Попробовали бы они каждое утро бриться!
– Слышь, Вава! – гаркнула Элеонора.
Я уронил станок в раковину.
– Господи, как вы меня напугали!
– Нежный ты у нас, цветок душистых прерий, – хмыкнула Нора. – Вот что, скажи этой Наташе, что бабка Риты, дама взбалмошная и непредсказуемая, хочет отдать все носильные вещи внучки той из подруг, которая приедет первой. Живо примчится.
– Вы и впрямь собираетесь это сделать?
Нора пожала плечами:
– Пусть уж лучше их доносит не слишком обеспеченная девушка. А то придется вывезти на помойку.
Честно говоря, последняя фраза слегка резанула мой слух, но Нора человек жесткий, если не сказать жестокий. Впрочем, подумайте сами, может ли быть сентиментальной дама, нажившая многомиллионное состояние исключительно благодаря своему уму и деловой хватке?