Глава 12. Синдром Хансена
Чёт систола с диастолой, как дебет с кредитом, не сходятся…
Сегодня мы с Иркой дежурим сутки, с ночи в день, прям накануне Нового года.
Два терапевта в смену, и обе – медлительные тормоза. Вдобавок Ирка в депрессии, и вообще она давно не работала в ночь. Вот будет веселуха, чувствую! Хоть бы хирургических критических не было.
Для меня смена начинается с торгов по поводу стерилизации кошки.
– Драгоценнейшая, когда Вы в последний раз кушали? – громкий, грудной, женский голос слышится в коридоре, ведущем из холла.
– П-п-проходите, – заикнувшись, произносит Ира, приглашая обладательницу баритона войти и пропуская её вперед себя.
Вычурно накрашенная, полная женщина, с ослепительно-рыжей шевелюрой на голове, словно субмарина вплывает в кабинет, широким жестом распахивает норковую шубу и усаживается на два стула сразу. После чего заполняет своим присутствием всё пространство.
– Мулечку мою, деточку, нужно так сделать, чтобы коты за ней не ухлёстывали, – приблизив ко мне лицо озвучивает она причину своего прихода. – Таки, расскажите мне про это всё, что имеете, и чтобы было подешевше.
Мулечка – это, судя по всему, кличка кошки. Ира, закатив глаза, пятится и исчезает за косяком, давая мне понять, что общение с подобными персонажами выше её психологической подготовки. Я бы тоже слилась, да пятиться некуда.
Тыкаю пальцем в папку с листками прайса, объясняя, что есть несколько вариантов операции, и конечная стоимость зависит от используемых материалов. Мои попытки договориться оказываются тщетными.
– Ай, я вас умоляю, мне почти полтос, – развязно сообщает совершенно ненужную информацию женщина. – Почему, таки, я должна работать, скажите мне? – она снова наклоняется вперёд, и в декольте обнаруживается изрядный бюст, вправленный в лифчик ярко-бордового цвета – его кружевные края бессовестно выглядывают из разреза модной фиолетовой кофточки.
Смиренно жду продолжения речи, которое незамедлительно и наступает.
– Мулечка моя таки такая родная мине, шо я её почти уже ненавижу всеми фибрами своей души. Загуляла только, как ненасытная, вот на днях. Мучится, аж без слёз не взглянешь! Но откуда тогда деньги, скажите мене, ежели я не работаю?
В принципе, всё логично и ясно, окромя пылкой любви к своим родственникам.
– В стоимость операции входит труд врачей, аренда помещения и медикаменты, – отвечаю ей, попутно осознавая, что мои слова отнюдь не звучат для неё аргументами. Особенно первое из перечисленного.
Женщина томно вздыхает выпуклой грудью и сообщает новые подробности своей жизни, полностью проигнорировав сказанное мной:
– Можно подумать мне есть за это дело. Моя жилплощадь, скажу я Вам, завидовать никому не даёт, а имущества в ней – две табуретки и скамеечка для ног. И вы, конечно, спросите, почему я до сих пор не замужем? – И, не дожидаясь моего вопроса, сама же отвечает: – Да не выросла ещё та ромашка45.
Похоже, мне придётся выслушать все её соображения, вплоть до мелочей. Делаю попытку вернуться к теме разговора:
– Когда кошка в загуле, то стерилизовать её нежелательно. Но если она может сбежать к коту – тогда лучше приносите, не дожидаясь.
– Да, сбежать может, – говорит женщина, наконец-таки, про кошку, – кого же она спросит-то, я Вас умоляю! Шлюхенция ненасытная!
И я вдруг перехожу на некий собственный жаргон:
– У беременной кошки придётся и матку удалять! Стопудово! С маткой операция будет гораздо дороже!
«Стопудово! А-ха-ха! Чёткий базар!», – ироничный голос звучит в голове вперемешку с хохотом.
Благодаря обоюдному жаргону разговор обретает некую таинственную интимность. Вероятно, это и значит «Будь проще, и люди к тебе потянутся».
– Да что бы Вы там себе не думали, а за мной целых десять лет охотились все более или менее приличные кавалеры. И я знаю, что отвечаю Вам правду, и можете дальше думать себе, что хòчите, – её интонация дружелюбная и напористая одновременно.
Даже не сомневаюсь, что ассортимент охотников был довольно широкий. Возможно даже, добыча не особо быстро от них и убегала.
– Так что Вы решили? – спрашиваю, всё ещё надеясь вернуться к теме разговора.
Женщина бросает взгляд в прайс и, сделав губки бантиком, детским голоском говорит:
– За такие деньги я на операцию не согласная.
«Прямо как на рынке», – посмеивается внутренний голос.
Объясняю, что есть и более дешёвые варианты, но при этом и сопутствующие материалы хуже, и наркоз другой.
– А скажите мне, добрая дохтур, – взгляд женщины становится заинтересованным и проникновенным: – Замужем ли Вы сами?
Похоже, разговоры о постороннем помогают ей принимать иные решения.
– Нет, – отвечаю ей, осознавая, что этим закручиваю новый виток рассуждений о жизни. О моей личной жизни.
– А хòчите сделать себе изобильную Вселенную, а всем больную голову, так я научу Вас. И можете не благодарить меня даже, хотя мне это будет и приятно, – на лице появляется улыбка Моны Лизы, как если бы та имела двойной подбородок, щёки с пунцовым румянцем и ярко-накрашенный розовой помадой рот. – Секрет этот называется борщ.
– Давайте лучше сделаем кошке хороший наркоз и наружные швы, – я возвращаюсь к изначальной теме разговора, перебивая её. – Так будет и для кошки хорошо, и для Вас дешевле.
Слушать про борщ у меня банально нет времени.
«Как и на личную, впрочем, жизнь», – звучит внутри продолжение фразы.
– Наружные? – удивлённо вопрошает женщина, склонив рыжую голову набок. Наконец-то речь зашла об операции, а не о борщах!
– Ну да. Придётся, правда, прийти повторно, чтобы их снять, через две недели. Тогда я с удовольствием выслушаю и про борщ тоже.
«Приходите в чужую смену», – параллельно звучит в голове.
Женщина ненадолго задумывается, согласно кивает, елозит на стульях и со второй попытки встаёт.
– Ну так я Вам в следующий раз про борщ и расскажу, – медленно кивает она, поворачивается и огромной субмариной движется на выход, выловив взглядом Иру. Ущипнув её за тощее межреберье, она любвеобильно желает: – И главное, шоб вы кушали по расписанию! Хорошего человека должно быть много!
После её ухода, Ира несколько секунд потрясённо смотрит на дверь, приложив руку к рёбрам. Прыскаю в кулачок.
Согласилась женщина на стерилизацию кошки или нет – так и осталось для меня тайной за семью печатями. Возможно, пошла рассказывать про приворотное зелье и изобильные Вселенные в другие клиники.
…Дальше заходит мужчина с телефоном в руке:
– Посмотрите, может быть, по фотографии скажете, что это?
«Тык… Чо у нас там про лечение по фотографии? Ничего?» – звучит в голове, так как я продолжаю держать в руках папку с перечислением ветеринарных услуг.
– Эм… Цены бы мне не было, – отвечаю, посмеиваясь.
Тем не менее, мужчина показывает фото на телефоне. С экрана на меня смотрит старый кот с огромным колтуном на спине.
– Скоблить надо, на демодекоз, – говорю мужчине, – и исключать иммунодефицит. И сначала состричь этот валенок.
Не, ну может быть банальное нарушение обмена веществ или гормональные проблемы, но я ж врач-пессимист, который не щадит чужую психику. Я бы даже подозревала букет из болезней.
– Кровь сдать нужно. Эндокринные исключать, – продолжаю рассуждать вслух. Потом откладываю прайс в сторону, беру с дерматологического стола своё специально затупленное лезвие для взятия соскобов, приближаюсь к мужчине и, сощурив глаза, серьёзно говорю: – Поскоблить Вам телефон?
Это я так пытаюсь неловко шутить. Мужчина смущается, потом до него доходит, что да, таки, надо везти кота в клинику, и он смеётся.
– Понял, – кивает головой, продолжая улыбаться.
Уходит.
…Следующий – кот, который чешет уши.
Уже где-то лечились от клеща, закладывая внутрь ушей акарицидную мазь. Лезу с ватной палочкой – выделений почти нет. Наскабливаю по сусекам, иду смотреть в микроскоп. Часто бывает, что внутри чисто, а это всё равно отодектоз, потому что клещи из обработанных ядом ушей сбегают на тело. С чемоданчиками.
Каким-то неведомым чудом нахожу одного единственного худосочного клещика на самом краю соскоба. Аминь! Диагноз есть…
Объясняю, что надо лечить каплями на холку, чтобы было системное воздействие:
– Будете капать трёхкратно, с интервалом в двадцать дней.
Когда много грязи – то даже промывать приходится, но сейчас это не тот случай – уши почти чистые.
– Что, просто капли на холку и всё? – хозяин, мужчина кота сильно удивлён.
– Да. Препарат всасывается через кожу и воздействует на весь организм. Клещи сейчас бегают по всему телу, поэтому обработка только ушей не поможет. Нужно именно системное воздействие. Капли. На холку.
Пишу название капель.
– А чем чистить уши-то? – мужчина очень хочет усложнить лечение кота и жизнь себе. Понимаю. И даже практикую подобное.
– В его случае – ничем, – отвечаю я. – В ушах кожные клетки растут, как черепица. При слущивании они отторгаются так, что очищают слуховой проход наружу самостоятельно. Если травмировать или раздражать их палочкой, то выделений станет только больше. К сожалению, были случаи, когда ватка с палочки оставалась в ухе, и потом развивался гнойный отит. И ещё есть риск затолкать в глубину какую-нибудь ушную пробку, которая часто образуется как конгломерат из выделений и слущенных клеток. Уши полностью очистятся сами, когда все клещи помрут.
– Я сам чесаться начал, когда он заболел, – жалуется мужчина.
Киваю головой:
– Неспецифическая сыпь. Пройдёт сама, когда вылечите кота. Вам лечиться не надо.
Пока я вещаю, Ира принимает повторников, медленно и методично делая им капельнички.
* * *
А потом приходит кот с разрывом бедренных мышц. Инфицированным. С кровопотерей. В болевом и гиповолемическом шоке. Это задняя лапа – должно быть что-то вроде оцинкованного листа упало и разрубило мышцы, или его схватила зубами собака, а грязнее рта ничего нет. Любой стоматолог скажет, что: «Рот грязнее жопы», но жопы, по крайней мере, не кусаются.
Пресекаю своё больное воображение от дальнейших фантазий, возвращаясь мыслями к коту.
Слизистые оболочки белые, и я не могу понять – это от шока или от кровопотери. Может, ему срочно надо переливать кровь, а, тем более, перед наркозом?
– Его два дня не было, – рассказывает хозяйка кота.
– Да-да, – поддакивает её муж. – На пять минут вышел.
Не знаю, кого и слушать, – оба вроде даже соглашаются друг с другом, переглядываются, кивают, чем приводят сбор анамнеза в адский диссонанс. Первая версия звучит правдоподобнее, судя хотя бы по засохшим кускам торчащих наружу мышц и прилипшей на них шерстью со спёкшейся кровью.
Впрочем, всё логично: вышел на пять минут, исчез на два дня. Мужик.
– Нужен донор, он потерял много крови, – говорю я. При таких повреждениях кровотечение неизбежно, так что приходится признать: у кота и шок, и кровопотеря. – И анализ крови перед наркозом.
– Не надо анализов. Зашейте так, – машет рукой мужчина.
«Вот бы хирургических критических не было», – передразнивает меня голос в голове. Уж помолчал бы лучше, я и так не знаю, что делать.
– Пишите расписку, – флегматично говорит Ира, и это выводит меня из транса.
Владельцы пишут, что предупреждены, ответственность снимают и прочие, прочие формальности. Ставим коту катетер в здоровую, переднюю лапу. Бреем шерсть на задней, и за это время я пытаюсь успокоиться. Потихоньку вливаем жижку перед операцией. Вот помрёт сейчас, и что мы должны будем чувствовать? Что нам эта долбаная расписка, если он помрёт?
«Не нуди».
При кровопотерях вливать жидкости, не зная гематокрита, может быть чревато, так как маленький, циркулирующий по организму объём крови при этом разбавляется, и эритроцитам становится сложнее переносить кислород к органам. Но у нас выбора нет – в состоянии шока вводить в наркоз опасно.
Владельцы отправляются в холл для ожидания, и мужчина, выходя, сталкивается в дверях с женщиной, представляющей контингент а-ля «мне только спросить».
– Операция! – грозно гаркает он, и контингент испуганно отпрыгивает обратно в холл. Потом мужчина оборачивается к нам и спокойно произносит: – Шейте Ваську, я никого не впущу! – и демонстративно захлопывает за собой дверь.
О-о-окей, тылы прикрыты. Остаёмся с котом наедине. Шипящим шёпотом я кричу:
– И-и-ира, я не знаю, что делать! Рана инфицирована! И наркоз он может не пережить, – моя паника живёт своей жизнью. Подсохшие мышцы на живом коте выглядят кощунственно.
Ира медленно поднимает на меня глаза и спокойно говорит:
– Эпидуру сделаем.
О-о-о! Точно! Как я сама-то не додумалась? Эпидура обезболит лапу, и это даст возможность наркозить кота по минимуму.
Наконец, инструменты закинуты, лапа побрита, забираем Ваську в хирургию. Наркоз. Эпидурим.
Процедура эпидуральной анестезии имеет свои нюансы. Нужно попасть в эпидуральное пространство, а не глубже, иначе новокаин попадёт не туда, и есть риск остановки дыхания. Это, конечно, не смертельно, особенно когда под рукой реанимационный набор и мешок Амбу для проведения искусственного дыхания, но после того, как полчаса подышишь за кошку, прежде чем она придёт в себя – поседеешь остатками волос и не только на голове. Так что я делаю эпидуру аккуратно, медленно, минимальную дозу, и потом ещё несколько минут ношу Ваську «на плечике», как грудного ребёнка после кормления. Это, значится, чтобы новокаин остался в нижней части кота, а не уплыл к голове.
Ира терпеливо ждёт, хотя на лице написано: «Клади уже!». Кладу. Привязываем. Проверяю коленный рефлекс, – его нет, значит эпидура сработала.
Поле. Перчатки. И я начинаю шить.
…Копаюсь опять долго. Зачищаю некротические ткани, зашиваю почти час, собирая ногу в единое целое. Дренаж туда.
– О, узнаю твой почерк, – посмеивается Ира, потихоньку добавляя наркоз: ну да… меня хлебом не корми, дай кому-нибудь дренаж провести. Только тут сам Бог велел – рана не просто тотально инфицирована, но и старая, так что гной неизбежен.
Кот стабилен, приборы показывают вкусную, высокую сатурацию46, и, тем не менее, пока шью, я отчаянно матерюсь. В глубине фарша из мышц обнаруживается подколенный лимфоузел, рассечённый пополам – ушиваю его внутрь.
Вот всё готово. Спустя десять минут кот начинает ворочаться на грелке, пьяно вылизывать себе щёки непослушным языком и чихать, – иными словами, просыпаться. Пишу ему максимальные дозы антибиотиков, внутривенно, дважды в день.
Зовём хозяев.
– Мы капельницы сами будем делать, дома, – говорит мужчина. Классический эконом-вариант владельца животного!
– Пишите ещё одну расписку, – двигаю к нему журнал.
Потом подробно пишу, как разводить препараты. Одна женщина из разряда эконом умудрилась вводить своей собаке внутривенно чай, и одному Богу известно, как та после этого выжила!
Надеваю Ваське воротник, чтобы он не разлизал себе лапу.
Отпускаем их.
– Ира, – мне нужен запоздалый совет. – Как думаешь, что надо было с тем лимфоузлом делать?
– Сейчас у хирургов поспрашиваю, – говорит она, берёт телефон и медленно уплывает в хирургию: – Заодно инструменты помою. Кричи, если что.
Зову следующих.
Заходит та женщина, которая хотела «только спросить». Она ставит на стол тойтерьера с переломом бедра – этот диагноз я нащупываю пальцами даже без рентгена. Трогаю очень аккуратно: внутри хрустит, отломки бедренной кости ходят ходуном. Собачка на лапу, естественно, не встаёт.
– Мы на неё табуретку поставили два дня назад, – говорит хозяйка.
– Что ж. Перелом бедра, – озвучиваю свой вердикт. – Нужно делать рентген и остеосинтез, и чем быстрее, тем лучше. Могу записать Вас на завтра к хирургу-ортопеду.
Если вовремя не собрать кость, то она может неправильно срастись или же произойдёт спазм мыщц, из-за которых вернуть анатомически правильное положение ей будет проблематично. Но у маленьких собачек дело даже не в этом, а в том, что кости у них без нагрузки часто рассасываются. Особенно показателен в этом отношении рот: как только собачка теряет передние зубы, через какое-то время кость нижней челюсти тоже начинает растворяться. А зубы маленькие собачки теряют часто, из-за зубного камня. Вот так: сначала они не могут сами расстаться с молочными клыками, а потом быстро теряют зубы постоянные, что звучит довольно иронично.
Точно также бесследно исчезают крупные кости конечностей, если их можно назвать крупными у таких собачек. Это часто осложняется недостатком кальция, который по науке называется «вторичный гиперпаратиреоидизм», а по-народному просто «рахит». Или ещё: «болезнь мясника» – такое название отражает чересчур мясной рацион собаки, как причину возникновения болезни.
Всё это я детально объясняю хозяйке собачки, изображая на пальцах бедренную кость. Она смотрит недоверчиво, а затем вдруг говорит:
– А подстригите ей когти.
Немного недоумевая, я отвечаю:
– Это можно сделать после операции, под наркозом.
– Нет, сейчас подстригите.
«ВСМЫСЛЕ?» – мой внутренний друг тоже в шоке. В ответ на моё недоумённое молчание, женщина говорит:
– Она хромает, скорее всего, из-за того, что когти отросли!
«Ну да. Табуретка тут какбэ не при чём…»
…Я подстригаю собачке когти, уже не распаляясь: молча, старательно. Да как скажете. Не вопрос. С наступающим, кстати.
…Когда собачка с женщиной уходят, возвращается Ира.
– Ну? – спрашиваю её, изрядно паникуя. – Что там про лимфоузел? Что будет?
– Сказали, что может и ничего не будет. Лапа долго отёкшая может быть. При гнойных лимфаденитах47 вроде тоже рассекают и дренируют, так что надо понаблюдать: если загниёт или создаст проблем – удалишь.
– Хорошо, – отдуваюсь. – Спасибо тебе.
Я позвоню им попозже, чтобы узнать, что да как.
…Пока суть да дело, наступает поздняя ночь.
Нам приносят котёнка, который неудачно спрыгнул с высоты на нечто острое и распорол себе мышцы до самой грудины.
«Никаких… хирургических… критических…» – ехидный голос в голове издевается надо мной!
Чего же мне надо было пожелать наоборот, чтобы оно вот так, «назло» происходило? Самое простое из перечня ветеринарных услуг: вакцинации, стрижки когтей, снятие клещей и кастрации котов?
Разглядываю котёнка. Мяско свежее и розовое, сильного кровотечения нет, и вообще он довольно бодр. Не успеваем мы дойти до операционной, как в холле громко хлопает дверь.
– Подготовлю пока, – говорит Ира, унося котёнка в хирургию.
Бегу в холл. Там стоит мужчина с таксой на руках и женщина, рядом с ними.
– Говорите быстрее, что у вас? – кричу людям торопливо. – У нас операция!
– Только что спрыгнула с дивана! – говорит мужчина, показывая на таксу. – И ноги отказали!
«Диагноз: такса».
Прямо в холле, быстро проверяю рефлексы – полное отсутствие не только болевых, но и двигательных, – плохо дело. Пятая степень неврологии говорит о межпозвоночной грыже, когда часть хрящевого диска выпадает вглубь позвоночного столба и сдавливает спинной мозг. Чем больше грыжа – тем тяжелее симптомы. Чем дольше мозг в таком состоянии, тем меньше шансов на полноценную реабилитацию.
Надо будет как-нибудь съездить в реабилитационный центр, порасспрашивать там, как и что, чтобы уже знать наверняка детали и подробности. Пока же я знаю одно: собаку нужно срочно прооперировать, и именно это хочется донести до владельцев в кратчайшие сроки.
– Его нужно срочно оперировать, – говорю им. – У вас на это всего четыре часа, и тогда есть шанс, что собака восстановится. Иначе она может остаться парализованной на всю жизнь.
Быстро пишу адрес клиники, где могут провести миело- и компьютерную томографию, найти место выпадения диска и сделать операцию сейчас, в такое, предновогоднее время.
– Котёнок! – кричит Ира из хирургии, напоминая, что всё готово к операции.
– Вот, держите адрес! – говорю я, вкладывая в руку мужчины записку, провожу их на улицу и закрываю дверь.
…Котёнок.
В хирургии всё готово, даём котёнку наркоз. Мягко и быстро он засыпает.
– Сама зашьёшь или я? – спрашивает Ира.
– Да давай уже я, – обрабатываю руки и надеваю перчатки.
Приборы пикают, сатурация высокая, котёнок стабилен. Ровненько ушиваю мяско наглухо, обколов антибиотиками. Ирка шипит – она не любит, когда я копаюсь, а сама такая же. Ещё неизвестно, кто из нас медлительнее.
– Кто там был-то? – спрашивает она меня с интересом флегматика.
– Хансен, – отвечаю названием синдрома. – Пятая степень.
– О-о, – кивает Ира. – А ты что?
– Отправила на операцию… А то просидят в холле целый час, пока мы тут шьём.
– Я тут спросила у наших, что посоветовать хозяевам таксы, если у неё третья, четвёртая или пятая степень, а они отказываются от операции.
– И что сказали?
– Сказали: мозги хозяевам.
…Остаток операции проходит в молчании. Шов котёнку обрабатываем специальным серебристым аэрозолем, цвет которого выглядит особенно уместным в преддверии Нового года. Пишу назначение. Просыпается. Отдаём.
***
С утра раздаётся звонок в дверь, и открывать идёт Ира. Меня с утра вообще лучше не трогать, особенно до чая – мало того, что я злая, всклокоченная, так ещё и мозг спит. Методично замачиваю чайный пакетик в чашке – бульк, бульк! – и смотрю через монитор, как Ира запускает из холла в кабинет пришедших: женщину и мужчину с маленькой собакой на руках.
Чай отвратительно горький. Откапываю в недрах нашего с Ирой общего шкафчика пакетик с двумя сушёными печенюшками – одну беру себе. Что там с собакой, интересно?
«Вот не можешь ты спокойно чай попить, да?».
Заглатываю размякшую во рту печенюху, запиваю её… Пойду гляну, вдруг помощь нужна… и обнаруживаю внизу тех самых людей, которые приходили ночью. С таксой. Никуда они не поехали.
– Да у него просто почки, наверное, – говорит мужчина, когда я вхожу в кабинет.
– Ты чо, дебил? – кричит его жена. – Какие почки? Это ЖЕЛУДОК!
«Бля-я-ять…»
Вслух я молчу. Стою у стены и смотрю, как Ира цепляет зажимы на собачьи пальцы, демонстрируя полное отсутствие глубокой болевой чувствительности – при иных обстоятельствах собака не только дёргала бы лапами, но и орала благим матом. А сейчас она не реагирует никак. Теперь, когда спинной мозг был пережат так долго, он, вероятнее всего, умер от кислородного голодания.
Чувствую себя глубоко виноватой в том, что ночью не была достаточно убедительна. Что не заставила ждать их в холле час, чтобы потом с умным видом посмотреть на собаку, блистая терминами и сказать всё то же самое, но так, чтобы они поверили. Что теперь ждёт эту таксу? Паралич зада и необходимость отдавливать мочу руками четыре раза в день? Усыпление? Захотят ли они вообще заниматься реабилитацией?
Слово в слово, Ира повторяет мои вчерашние слова про неблагоприятный прогноз. Уходят они, похоже, по-прежнему уверенные, что это если не желудок, то точно почки. Ну, или на худой конец «поджелудка».
– Пойду… чай допью, – уныло говорю я вместо комментариев.
Неплохое начало дня.
Выясняется, что работать с ночи в день ещё тяжелее. Перед Новым годом все решают внезапно излечить все долгие хронические болячки у своих животных и почистить им параанальные железы, а заодно и зубы. Маленькие собачки идут одна за другой, изредка разбавляясь собаками, которые наелись костей от холодца, и кошками, сожравшими «дождик». Оливьешники, по статистике, обычно приходят уже в январе нового, наступившего года.
Бесконечные приёмы, следующие один за другим, заполняют день, не давая даже передохнуть.
К вечеру мы с Ирой уже обе в полнейшем никакосе. И тут бодрая, сияющая счастьем Света, которая вышла в день за админа, приносит мне две банки мочи без пяти минут как уходить.
– Ты издеваешься? – со мной происходит истерический припадок.
После суток я могу только спать. Никакой микроскопии осадков мочи, никаких заключений! Нет. Нет, нет и нет!
– Ой, – Света пятится. – Извини. Просто больше некому сейчас посмотреть…
Вот не выливать же теперь! Хозяева там как-то подлавливали своих котов, собирали эту мочу, неслись в клинику, чтобы свежая была. Ну, прямо перед боем курантов, когда же ещё-то? Видать, целый год подловить не могли.
– Ладно… Давай сюда, – проклиная свою сговорчивость, забираю у Светы обе банки и иду центрифугировать. Быстрее сделаю – быстрее освобожусь.
***
Весь Новый год я блаженно сплю, сквозь сон радуясь за людей, которые что-то орут за стенами, взрывают хлопушки и поют под караоке пьяными, весёлыми голосами. Их дикие сексуальные оргии сопровождаются громогласными криками, обозначающими, видимо, ежегодный новогодний оргазм – в иные дни за стенами царит целомудренная тишина.
…Через пару дней звоню хозяевам кота с лапой и лимфоузлом. Очень вовремя.
– У него очень лапа отекла, аж в три раза! – испуганно говорит женщина: судя по многоголосому шуму она находится где-то в офисе или на работе.
Очевидно, что кто-то ещё кроме нас работает в эти дни.
Я, зеленея, переспрашиваю:
– Лапа?
«Ну пипец, придется опять оперировать, доставать этот лимфоузел… Чёрт!».
– Ну да, передняя лапа, на которой катетер стоял. Мы капельницы больше не делаем – катетер вчера сняли.
«У-у-уф! Передняя?»
– А задняя?
– Не, с задней все в порядке! – утешает меня женщина, и я начинаю медленно розоветь обратно.
Лапа часто отекает, если после снятия катетера забывают снять эластичный бинт.
А бывает, что отекает после потери белка организмом. Вот и тут. Кровотечение, видать, сильное было, когда он себе бедренные сосуды расфигачил.
– Бинт эластичный после снятия катетера сняли?
– А нам никто не сказал…
Да сами забыли, может…
Назначаю таблетки и антибиотик в уколах: нельзя было так рано отменять капельницы. Упёрто зачитываю дозу, хотя слышу, что женщина очень занята и торопится.
– Запишите! – говорю громко, упрямо отказываясь прощаться. Шьёшь их, шьёшь, а они послеоперационный нарушают, рискуя свести к нулю все усилия. Мне хватило снятия шовчиков у того кота, после остеосинтеза.
– Да-да, я всё записала, – уверяет меня женщина.
– Если что – звоните.
– Хорошо.
Уф… Одним головняком меньше.
Больше они не приходят и не звонят.
* * *
– А поедемте на каток? – розовощёкий, жизнерадостный, широкоплечий мужчина сидит напротив меня в кафешке, где мы встретились пятнадцать минут назад.
Очередное знакомство по интернету.
Зовут Андрей. Он и так довольно словоохотлив, а от волнения болтает вообще без остановки. Сдержанно улыбаюсь.
– Я совершенно не умею кататься на коньках, – смущённое сознаюсь я.
– Душечка моя! Мы все чего-то не умеем! На то она и жизнь дана, чтобы учиться и всё перепробовать! – восклицает он, потирая руки в преддверии моего обучения.
Ну да, да. В жизни надо всё попробовать. А кое-что попробовать не пробовать.
Однако, на коньки я соглашаюсь, и сразу после кафе мы идём на местный каток, который находится как раз неподалёку.
Пункт проката на катке совмещён с раздевалкой, и в окошке суровая, уставшая тётка выдаёт нам две пары коньков – потёртые, с истрёпанными шнурками – и мне сразу же вспоминается фраза из анекдота, когда дочка просит у папы новые туфельки, а он ей строго отвечает:
– Ты ещё коньки не сносила!
В коридоре шныряют разновозрастные люди: орут, хохочут, шутят, суетятся. Сажусь на видавшую виды скамейку и втискиваю ноги в жёсткие ботинки коньков. Надо уметь радоваться жизни. Наслаждаться моментом, или как там… Андрей быстро шнурует свои ботинки, присев рядом. Сильно затягиваю шнурки и завязываю их на бантик, но, как обычно, хирургическими узлами.
Наконец, дело сделано, я поднимаюсь со скамейки и тут же шлёпаюсь на неё обратно, потеряв равновесие. Плюх! Твою ж губернию! Как эти фигуристы умудряются подпрыгивать, летать в воздухе и, самое главное, приземляться? Как хоть до катка-то дойти?
Андрей встаёт со скамейки и протягивает мне руку:
– Пошли! – голос радостный, глаза светятся.
Ну… Ладно… Опираюсь на его руку, аккуратно встаю, и с поддержкой начинаю медленными шажками перемещаться в сторону гладкой поверхности катка, где бодро и уверенно нарезают круги другие люди. Всё это отнюдь не пахнет безопасным опытом.
Андрей держится легко и непринуждённо: видимо, стоит на коньках уже не в первый раз. Тропинка, ведущая к катку, покрыта неровными ледяными кочками и сверху присыпана рыхлым серым снегом, – идти практически невозможно. Периодически я падаю на Андрея, цепляясь за него руками, и это выглядит ужасно неловко.
– Да кончай притворяться! – кричит он всё так же весело.
Я ещё даже не начинала, вообще-то… Машу руками, как мельница. Отцепляюсь от Андрея и впиливаюсь в растущую рядом берёзку. От неё перебегаю к более толстому дереву, – кажется, это тополь. И затем меня выручают деревянные перила, сколоченные по периметру катка. Маленькими шагами, отчаянно вцепившись в перила, добредаю до выхода на каток и оказываюсь на ровной поверхности льда, где, наконец, обретаю устойчивость. Так, ладно. Потихонечку буду ехать. Надо испытать этот чёртов позитив, иначе пиздец.
Какое-то нехорошее предчувствие следует за мной тенью.
Андрей виртуозно огибает меня, призывно машет рукой и исчезает, погнавшись за группкой людей, которые с ровной скоростью нарезают большие круги по периметру катка. Пространство огромно. Мне страшно. Делаю несколько маленьких шагов, махая руками для равновесия. Вот уже получается скользить, и я неуверенно еду.
Удовольствие, скажем прямо, так себе, на любителя. Ещё ведь тормозить надо уметь.
«Катись-ка ты отсюда, пока не поздно», – просыпается внутренний голос.
И что я, зря на коньки встала, что ли? Катись… Ну… Ладно… Я только пару кружочков сделаю, и на первый раз – хватит.
Пока я потихонечку разгоняюсь, Андрей, в числе многих, успевает дважды меня обогнать, – понимаю это по его радостным пугающим воплям, гремящим из-за спины:
– Давай быстрее! – кричит он, обогнав меня в третий раз и пролетая спиной вперёд.
Как будто от этого мои навыки могут чудесным образом улучшиться…
Свидания у меня – одно другого хлеще!
И не успеваю я это подумать, как случается непредвиденное. На четвёртом круге Андрей подъезжает сзади и бодро хватает меня за плечи. От неожиданности я резко поскальзываюсь и, в падении дёрнув головой, гулко и сильно приземляюсь затылком об лёд. В момент соприкосновения двух твёрдых поверхностей – черепа и льда – в глазах взрывается яркий салют.
«Звёзды на льду», – успевает промелькнуть в голове вместе с болью, прежде чем всё булькает в тотальную темноту.
…Когда сознание возвращается, и я открываю глаза, из репродуктора на весь каток звучит громкий женский голос:
– Девушка! С Вами всё в порядке?
Судя по куче коньков и лиц вокруг, она твердит это уже не в первый раз.
– Ты зачем ещё упала-то? – мужской весёлый голос раздаётся откуда-то сверху. Зрение с трудом фокусируется на склонившейся фигуре. Узнаю в нём Андрея.
Зачем я упала… Вместо ответа шею и затылок пронзает острая боль, и ещё какое-то время я лежу, боясь даже пошевелиться. Наконец, голос женщины в репродукторе становится совсем тревожным, и я, пожалев её, переваливаюсь на живот, а затем кое-как встаю на карачки. Поза для первого свидания – что надо. И, судя по ярким увиденным звёздам – почти оргазм.
Люди постепенно разъезжаются в разные стороны. Шоу окончено. И свидание, вероятно, тоже. Той же неровной тропой добираюсь до раздевалки.
Андрей следует за мной, удивлённый до глубины души:
– Ой, а ты что, всё? Уже пошла?
Да, блять, я, кажись, всё. Совсем всё. Кончилась.
Отдаю коньки обратно, в окошко.
И мысленно прощаюсь с Андреем, который остаётся кататься дальше.
По пути домой, изнывая от дикой боли в шее и голове, захожу в аптеку, где покупаю защитный воротник. Из глаз непроизвольно льются слёзы. Завтра – рабочий день.
– И обезболов ещё, – сдавленно говорю невозмутимой продавщице, высыпая из кошелька на прилавок всё, что там есть. Мелочь раскатывается в разные стороны, словно суетливые тараканы, когда включаешь на кухне свет.
Не было печали…