Возникновение буддизма
Шуддходана ожидал появления на свет своего сына с нетерпением, и в то же время с некоторой боязнью. Будучи беременной, его любимая Майя увидела сон: сведи ярких, поразительно красивых цветов, которых не встретишь во всём царстве Капилавасту, с небес, которые оказались вдруг такими глубокими и сияющими, прямо в её чрево спустился прекрасный белый слон. Майя проснулась от божественного пения, которое вдруг вознеслось вокруг неё. Брахманы, сведущие в толковании снов, долго совещались, пока не вынесли свой вердикт. И теперь царь не знал покоя, ибо судьба его сына могла сложится двояко. Если он примет царский сан, то станет великим правителем. Однако если он покинет дворец, то весь мир узнает его, как великого мудреца.
Конечно, мудрец – это тоже неплохо. Мудрецов много и в Капилавасту, тот же Асита, которого восхваляют даже более, чем самого Шуддходану. Однако разве к этому должен готовится царский сын? Разве отшельнику можно передать своё царство? Нет, пророчество не слишком обрадовало Шуддходану. Однако пророчество есть пророчество, может быть, оно и не сбудется. Лучше всего подождать, пока ребёнок родится. И пусть пока его любимая и самая прекрасная из жён будет окружена красотой, вниманием и заботой, которые только возможны в его дворце. Пусть слуги подготовят всё к рождению царевича. Наследник престола Шакьев должен увидеть мир прекрасным.
Две с половиной тысячи лет назад, ещё до рождения Будды, Индия представляла собой массу раздробленных царств, остатков некогда единой державы. Однако уже предпринимались попытки вновь собрать индийские княжества под единой рукой. Естественно, попытки эти предпринимались наиболее могучими раджами – правителями крупных княжеств Косала и Магадхи. Как раз соседом Косалы и являлась княжество Капилавасту с одноимённой столицей, где в V веке до н. э. правил Шуддходана, потомок рода Шакьев. Период его царствования не был спокойным: могущественные соседи не особенно считались с древностью рода и гордостью Шакьев, и потому, обладая немалой военной мощью, могли беспрепятственно охотится в лесах Капилавасту и учинять прочие обиды соседям. Шуддходана не мог ответить своим притеснителям, ибо могущество их намного превышало возможности его царства. Однако всё же Капилавасту процветало: благодаря уму и добродетелям Шуддходаны люди были сыты и довольны, во дворец исправно несли пищу, шелка, добытых в лесах диких зверей, и прочее, и прочее, и прочее. Недостатка царь не знал ни в чём.
Как и все раджи, Шуддходана принадлежал к касте кшатриев, или воинов. Однако он был уверен, что его сосед, наглый Прасенаджати, правитель Косала, есть лишь презренный вайшья или даже шудра. Конечно, кшатрий стоит ниже брахмана, но в душе Шуддходана считал, что на самом деле самая великая каста – это каста воинов. Действительно, что есть брахман? Человек, удалившийся от мирской суеты. Он занимается небом, вот пусть и владеет им. Мы же, кшатрии, должны защищать землю и владеть землёй. Хотя уважать и кормить брахманов надо, ведь лишь они могут научить, как не родится в следующей жизни крысой или же шакалом. Нет, даже родится шудрой было бы для него, гордого кшатрия, трагедией. Посему нужно следовать советам мудрых брахманов и не перечить им.
А следовать предписаниям, записанным в законах Ману, было не так-то просто: насчитывалось этих самых предписаний великое множество, и требовали они неукоснительного исполнения и высочайшей точности в следовании им. Казалось, даже сами брахманы не могут запомнить всех запретов и указаний, которое нужно было знать человеку его круга. Однако пока у него всё получалось, хотя и не без усилий с его стороны. Подданные считали его справедливым, брахманы – щедрым, а среди кшатриев род Шакья считался одним из самых почтенных.
Впрочем, жизнь кшатрия не так уж плоха. По крайней мере, кшатрию оказывают уважение и почёт, где бы он ни был. Другое дело – вайшья. Эти ремесленники и торговцы, хотя и принадлежащие к племени ариев, но стоящие на ступень ниже благородных каст, должны были всю жизнь обеспечивать кшатриев и брахманов всем необходимым. Предписания и запреты, касающиеся вайшьев, занимали целые тома.
Но ещё страшнее быть шудрой. Эти вовсе не принадлежали к ариям, не знали истинной веры и не могли постигнуть суть добродетели. Не допусти, великий Шива, породниться с шудрой! Потомок такого брака будет считаться неприкасаемым, и ему придётся убивать бродячих собак на улицах. Единственной обязанностью шудры было работать на все остальные касты. Даже молиться богам шудрам не было необходимости. Брахманы считали, что результат такой молитвы будет мизерным. Чтобы получить заслугу перед Вишну, Шивой или Брахмой, нужно родиться хотя бы вайшьей. Уже лишь старые люди помнили, откуда взялись шудры. Они говорили, что шудра – этот тот, который жил здесь до ариев. Когда пришли арии, несшие свет истинных знаний, они сделали здешних жителей рабами, назвали их шудрами и оставили лишь одно предписание – заботится о своих хозяевах. На большее шудра и не способен: ведь они до сих пор молятся деревьям и камням, ищут силу в речной воде и поклоняются солнцу. Идея Атмана для них недоступна. Хотя, что может быть проще – ведь Атман – это Великая Мировая душа, и все мы – часть её. Вот и трудится всю жизнь и брахман, и кшатрий, и вайшья, чтобы воссоединиться с Атманом, влиться в блаженство, остаться там навсегда. Но для шудр такая мысль недоступна. Однако, если они станут исполнять свои обязанности хорошо, может быть, им удастся родится в более высокой касте, и тогда – кто знает.
Учение брахманов, или индуизм, основывался на посылке ничтожности земной жизни. В связи с чем ставилась основная цель – воссоединиться с Великой Душою, с Атманом, или Брахмой. Брахма обычно изображался триединым (подобно христианской Троице, однако с другим контекстом): бог созидания Вишну, юный, весенний бог (условно соответствует Богу-Сыну в христианстве), Брахма, символизирующий зрелость, стабильность, сохранение (в христианстве – Бог– Отец) и разрушитель Шива (Бог – Дух святой). Повторюсь: подобие христианской и индуисткой троиц весьма условно. Так, Святой Дух в христианстве не несёт в себе разрушительного начала, как и Сын Божий не является исключительно началом созидающим.
Так как сами боги редко отвлекаются на земные дела, то для поддержания веры на земле имеется ещё одна эманация Брахмы – Кришна, сходящий на землю, как правило, в виде симпатичного молодого пастушка с кожей цвета грозовой тучи и красными ладошками. Псевдоиндуистская секта кришнаитов, так широко распространившееся на Западе и к традиционному индуизму не имеющая никакого отношения (так, последователей Прабхупады не допускают в индуистские храмы, да и само приобщение к индуизму западного человека считается в Индии абсурдом: индуизм – религия, даруемая исключительно по праву рождения, и слова «индус» и «индуист» – синонимы) считает, что сам Будда – это всего лишь одна из эманаций Кришны. Слышал бы это сам Будда, отрицающий всех богов и сам никогда не провозглашавший себя богом!
Условия, созданные для брахманов (не без их участия, разумеется) позволяли им отдаваться философским размышлениям практически неограниченное количество времени. Естественно, при таких благоприятных условиях, когда брахману не было необходимости работать, добывать себе пропитание и исполнять многочисленные предписания, в щедрости отмеренные представителям низших каст, брахманам ничего не оставалось, как предаваться благочестивым размышлениям, чем они и пользовались в полной мере. Мифология индуизма настолько богата, что даже учёные брахманы не всегда могли разобраться в различных направлениях и положениям индуизма. А уж путей достижения высшей цели – воссоединения с Брахмой было такое множество, что между различными индуистскими учениями и школами существовала настоящая конкуренция.
Индуистское учение провозглашало прекрасные заповеди о непричинении вреда ничему живому, о правдивости, об уважении к старшим, об обуздании своих чувств, о необходимости жертвовать менее благополучным ближним. Однако заповеди эти касались лишь трёх высших каст – самих брахманов, кшатриев и вайшьев. Шудры лишались всякого права на участие в религиозной жизни и, соответственно, надежды на освобождение. Груз же обязанностей давил немилосердно, что, естественно, не могло не вызывать недовольства. В самом деле, провести всю жизнь исключительно в заботах о вышестоящих, самому не имея никакой надежды улучшить своё положение хотя бы после смерти, и лишь смиренно надеяться, что в будущей жизни повезёт родится в касте вайшьев, а ещё пройдя через несколько жизней, полных страданий и терпения, может быть, удастся воплотится в брахмана, который только и может рассчитывать на духовное блаженство, – перспектива вовсе не их радостных. Просуществовав столетия, кастовая система, так бережно лелеемая ариями, начала несколько утомлять низшие касты своей унылой безнадёжностью. Не радовала и обширная космология индуизма, бесчисленные вселенные, созданные дыханием Брахмы, стройная система гунн, распределяющих, что есть страсть и движение, что – радость и процветание, а что – инертность и смерть, ни выверенные веками системы аскетизма и самосовершенствования, включающие в себя все аспекты человеческой жизнедеятельности. Не радовали, потому что, во-первых, доступны все эти прекрасные вещи были только брахманам и, частично, кшатриям, а во-вторых, философские воззрения индуизма были настолько разнообразны и широки, что понять их простому человеку было просто невозможно. К тому же существовала строгая традиция передавать знания только лично, от учителя к ученику. Самостоятельное изучение Вед ничего не давало, так как сами Веды были написаны весьма туманным языком, требующим опытного толкователя. К тому же далеко не каждый индус владел санскритом, считавшимся в древней Индии чем-то вроде латыни.
Поэтому вполне закономерным является появлении в Индии учений, которые были не согласны с традиционными положениями индуизма. Одним из самых ярких проявлений такого «оппозиционного» учения являлась философия Санкьи.
Основателями философии Санкьи являются выдающиеся мудрецы Индии Капила и Патанджали. Самое интересное, что Капила некогда также жил в Капилавасту, где и создал своё величественное учение. Патанджали же разработал механизм совершенствования, известным нам под названием йоги. Написанный им трактат «Йога-сутра» по сей день считается первоисточником по философии и практике йоги. Не отвергая в принципе идею индуизма о воссоединении индивидуальной души с космической, (Брахмой или Атманом), последователи Санкьи предложили свой путь достижения этой цели. Они отрицали помощь богов, да и само существование богов ставили под сомнение. Только личным усилием, только подчинив себе свои чувства и эмоции можно было достичь бесстрастия. В отличие от индуизма, где утверждалось, что человеческая душа неразрывно связана с окружающей природой, и потому любые душевные движения производят изменения в окружающем мире, порождают дурную либо хорошую карму, Санкья учила, что душа человека имеет свою индивидуальность, она не влияет на мир напрямую, но все изменения в мире производятся Атманом. Постигнувший эту истину не умом, но всем своим существом, освобождался от оков этого мира и не перерождался более на земле, пребывая в состоянии чистого незамутнённого духа.
К достижению этой цели вела практика йоги. Восемь ступеней ведут к освобождению: Яма, либо общие моральные требования; Нияма, либо самоочищение посредством самодисциплины и самоограничений; Асаны, либо определённые положения тела, которые воздействуют на физическое и психическое состояние организма; Пранаяма, или наука о дыхании, позволяющая человеку контролировать и направлять свои психические процессы; Пратьяхара, либо контроль умственных процессов; Дхарана, или развитие искусства концентрации; Дхьяна, или медитация, то есть углубленное размышление над чем-либо, сходное с глубоким самогипнозом; и, наконец, Самадхи – наивысшее состояние, слияние индивидуального духа с Вселенским духом или Параматмой.
Однако йога не является изобретением Капилы либо Патанджали. Описание элементов йогической практики можно найти и в Ведах. Использовали йогу и традиционные школы индуизма, например, приверженцы Шивы, который, собственно, и считается легендарным прародителем йоги. Однако заслугой Патанджали можно считать то, что он систематизировал и развил эту систему, а также оставил письменное наставление по практике йоги, которое йогины используют до сегодняшнего времени.
В отличие от учения брахманов, последователи Санкьи не стремились к полному аскетизму. Человеческое тело служило для них инструментом постижения истины, поэтому относится к нему небрежно или даже вредить ему изнурительными упражнениями йогины считали нелепым. Позже такой подход будет проповедовать и Будда. В то время как многочисленные отшельники, следуя указаниям священных книг и брахманов, проявляли чудеса аскетизма, месяцами не принимая пищи, неделями сидя на голой земле в неподвижной позе с поднятыми вверх руками, давая обеты не мыться и не бриться, пока не познают Всевышнего, последователи Санкьи наоборот, укрепляли тело физическими упражнениями, придерживались строгой дисциплины и усердно занимались самоочищением.
Нужно сказать, что среди отшельников, движение которых было очень популярным во времена Будды, встречались самые разные люди. Среди них зачастую можно было встретить действительно неординарных личностей, реализовавших себя в духовной сфере, подчинивших себе свою плоть. Доказательством этого служили многочисленные примеры проявления ими сверхъестественных способностей. Так, продвинутые отшельники могли читать мысли, излечивать болезни на расстоянии, не чувствовать голода или жажды целями месяцами, полностью «отключать» болевые ощущения и даже левитировать. Однако было огромное множество тех, кто лишь искал лёгкой жизни, убегал от своих мирских обязанностей, которые вовсе не были лёгкими. В самом деле, аскетам жилось неплохо: идея ухода от мира для избавления от страданий была как никогда популярна среди индусов. Кастовая система по своей структуре лишала большинство населения Индостана даже надежды на избавление от бесчисленных обязанностей и предписаний, которые делали жизнь простого индуса зачастую невыносимой. Человек, который уходил от мирской жизни, находил горячее понимание у большинства населения. Поэтому отшельнику не надо было искать себе пищу либо работать: по освящённой веками традиции пищу ему приносили жители окрестных деревень (согласно постановлениям Ману, жертвование святым людям было одной из обязанностей практически всей каст). И чем известнее был отшельник, тем больше людей приносили подношения именно ему. Но чтобы добиться этой известности, многие шли на обычные цирковые фокусы. Поэтому среди огромной массы отшельников было немало и обычных факиров, которые посвящали свою жизнь разучиванию какого-либо зрелищного трюка вроде сидения на гвоздях либо глотанию огня. Для простого индуса, не особенно искушённого в вопросах самопознания, подобные демонстрации казались уделом сверхчеловека, полубога или, по крайней мере, святого. Само собой, что, делая подношения такому необычайно «продвинутому» самане (отшельнику), человек считал, что получит для себя великую заслугу на будущую жизнь.
Впрочем, существовали и отшельники, которые тщательно избегали общения с себе подобными. Как правило, это были саманы, практикующие медитацию, или созерцание. Питались они либо подношениями немногочисленных местных жителей, либо искали пищу сами, благо в субтропическом климате Индостана найти себе пропитание не составляло особого труда. Медитации их были подобны медитациям йогинов, однако от философии Санкьи подобных созерцателей отличал объект медитации: созерцатели искали Брахму вне себя, а йогины – последователи Санкьи – в себе. Аскетизм созерцатели практиковали весьма умеренный, ибо не видели смысла в умерщвлении плоти. Медитативные практики к времени рождения Будды отличались уже известным совершенством, и вовсе не случайно Будда также присоединился к созерцателям и до конца своей жизни не бросил это занятие. Погружение в чудесный тонкий мир производило неизгладимое впечатление на любого, кто смог добиться этого состояния.
Отдельно стояли произвольные труженики, или аскеты. Они считали, что освободится от чувственных привязанностей можно лишь подчинив своё тело с помощью железной воли. Поэтому аскеты истязали себя долгими постами, спали на горячей золе, сжигали свою кожу под палящим индийским солнцем – и всё для того, чтобы усмирить своё тело, добиться полного подчинения его разуму. Заметим, что элементы подобной практики переняли спустя столетия христианские монахи, которые также налагали на себя строгие ограничения и епитимьи, считая, что, покоряя плоть, преодолевая боль, страдания и усталость, они тренируют свой дух, освобождая его от зависимости тела. Не избежал такой участи и Будда, однако, в конце концов, он признал аскезу бессмысленной и отказался от неё.
Царевич родился днём, под знаком Тельца, когда в садах оглушительно пели птицы, и все цветы вокруг распустили свои бутоны. Майя почувствовала внезапную слабость, ухватилась за ветку, которая свисала прямо над ней, и ноги её подломились. Девушки, которые сопровождали ей, бросились к своей госпоже, и тут у Майи начались схватки.
Роды были на удивление лёгкими. Майя взглянула на ребёнка, протянула к нему руки – и лицо младенца, так и не издавшего первого крика, озарилось прекрасной плавной улыбкой, улыбкой, которую Майя запомнит навсегда. Солнце вдруг поменяло свой цвет, стало искристо-золотым, и Майе показалось, что кожа её сына тоже отливает золотом, от счастья стучало в голове, она ясно слышала прекрасные песнопения, но так красиво не могли петь даже во дворце, и ветка, за которую она ухватилась, вдруг стала распускаться прекрасными цветами, и радость заполнила всё сердце царицы, радость необъятная, неудержимая, и от этой радости всё поплыло в глазах, мир стал отдаляться, отдаляться… И лишь небесные голоса звучали всё отчётливее и прекраснее… Бесчувственное тело госпожи девушки отнесли во дворец.
Шуддходана узнал новость из уст служанки. От неожиданного волнения царь почувствовал слабость. Он хотел что-то сказать, но язык не слушался его. Наконец он смог подняться, расправил плечи, окинул взглядом окружающих его домашних, и, наконец, вымолвил:
– Принесите мне праздничные одежды. И позовите брахманов. Я иду к сыну…
Толпа придворных во главе с Шуддходаной направилась в женскую половину дворца. Видно было, что царь волнуется. Его лицо, обычно такое спокойное и полное уверенности, теперь выражало тревогу, смятение и радостное ожидание. Движения, обычно плавные и медленные, теперь стали порывистыми и стремительными. Только перед самым пологом покоя его супруги, которая возлежала на ложе, прижимая к себе маленького принца, царь резко остановился. На секунду он застыл в неподвижности. Девушки, окружающие царицу, заметив смятение царя, прятали понимающие улыбки, и четверо из них медленно приподняли полог, укрывающий ложе.
Царица была прекрасна. Не зря он выбрал именно её своей первой женой. Майя… Она действительно была Майей – миражом. Видением. Иллюзией…Даже теперь, после родов, она была прекрасна. Огромные чёрные глаза, казалось, вмещают всё вселенную. Он никогда не мог устоять против чар этих глаз. Но она никогда не пыталась использовать эти чары себе во благо. Воистину, она была благочестивее брахманов.
Увидев Шуддходану, Майя улыбнулась. Царь заметил, что улыбка стоила ей сил – его жена была очень слаба. Но это была всё та же искренняя, прекрасная улыбка, которой она встречала его всегда. Эту улыбку унаследует позже царевич, её сын.
Едва взглянув на мирно покоящегося на груди матери ребёнка, царь понял, что его сын унаследовал невероятную красоту своей матери. Малыш был прекрасен. Мягкие, широко распахнутые глаза его смотрели на отца совершенно так, как смотрела на него сама Майя. Приятная округлость лица, аккуратный правильный подбородок с прелестной ямочкой, пухлые ручки с точёными пальчиками, нежно обвивающие шею матери – всё это было от неё, от самой прекрасной женщины Капилавасту. Но самой яркой его чертой была улыбка. Она выплывала не устах мальчика, как прекрасная Селена из-за лёгкой тучки. Она появлялась, как долгожданный первый луч солнца на рассвете, и расцветала на устах подобно цветку лотоса. В улыбке этой было всё – и радость новой жизни, и безмятежность, и тёплое приветствие каждому, кто обращал свой взор на царевича. Царь улыбнулся в ответ. Да, царевич удался в маму. И это было прекрасно, хотя и его отец вовсе являлся некрасивым. Скорее, наоборот: Шуддходана мог гордится не только своей храбростью и мудростью, но и своей атлетической статью, правильными чертами лица и крепостью рук. Но теперь он был счастлив, что в царевиче воплотились черты матери. Пусть же от отца он унаследует его силу, статность и справедливость. Пусть же он будет великим царём, достойным продолжателем рода Шакья. Царь шагнул к ложу, чтобы поприветствовать царицу и сына, и вдруг торжественность обряда была грубо нарушена. Громкий торопливый топот послышался за спиной царя. Босые ноги решительно вышагивали прямо в покои царицы. Царь в недоумении обернулся. Кто посмел ворваться сюда без его приглашения? Уж не наглый ли Прасенаджит пытается нарушить торжественность минуты? Но это не был правитель Косалы. Шлёпая по мрамору босыми ногами, бесцеремонно развигая придворных длинной суковатой палкой, к царскому ложу приближался оборванный бородатый старик.
«Асита, Асита пришёл!» – пронёсся по покоям шёпот. Шуддходана вспотел от волнения. Если сам Великий Асита пожаловал его своим посещением, значит, рождение его сына – в самом деле, необыкновенное явление. И царь почтенно склонился перед святым отшельником. Однако Асита лишь небрежным кивком дал понять, что заметил Шуддходану, и прямиком направился к постели царицы. Старец протянул свои высохшие, чёрные от солнца руки, и откинул покрывало, укрывающее младенца. Майя приподнялась на подушках, и покорно, хотя и с некоторой тревогой, стала помогать старцу. Теперь ребёнок лежал совершенно голенький, глядя на высокого, практически такого же раздетого, как и он сам, человека. Старец
аккуратно приподнял мальчика под мышки, и принялся пристально рассматривать его. Шуддходана сделал инстинктивное движение вперёд, но так и застыл, в волнении наблюдая за движениями отшельника. Маленький принц совершенно без страха улыбнулся старцу, и невиданное дело! На лице сурового аскета появилась открытая, добрая улыбка, и весь двор вздохнул с облегчением. На фоне чёрного, практически сожжённого солнцем тела Аситы кожа царевича казалась белее слоновой кости. Однако это было не так: теперь, когда ребёнка избавили от покрывал, все могли видеть, что кожа младенца отливает золотом, казалось, она излучает сияние. Старец же взял в свою руку ладошку малыша, провёл шершавыми мозолистыми пальцами по его пальчикам, откинул прядку шелковистых светло-коричневых волос с ушка младенца, молча указав пальцем на длинную мочку, потом опустил ребёнка на ложе и взял в руки его ножку. Царевич звонко рассмеялся, и смех его был прекраснее пения кифары.
Ещё долго старик осматривал мальчика, ничего никому не говоря и лишь изредка многозначительно поглядывая на царя Шакьев. Наконец он накинул на мальчика шёлковое покрывало, медленно, устало опёрся о край царского ложа и застал в неподвижности. В волнении Царь подошёл ближе, взяв старца под локоть. Асита медленно обернулся к нему, и сердце Шуддходаны забилось в тревоге: по сморщенному, изборожденному морщинами лицу старца, из его выцветших глаз текли слёзы. Сердце царя упало. Нарушая обычай, Шуддходана крепче сжал локоть отшельника, и с дрожью в голосе вымолвил:
– Отчего же ты плачешь, преподобный? Мои брахманы сказали мне, что царевич будет жить в счастье и достатке, что он станет великим царём. Отчего же слёзы у тебя на глазах? Разве они сказали мне неправду? Разве с моим сыном что-то случится?
Асита смахнул слезу ладонью, посмотрел царю Шакьев прямо в глаза, и тихо, медленно промолвил:
– Я не о сыне твоём плачу, предводитель Шакья! Брахманы не обманули тебя: он станет Великим. Он возвестит Великое учение, которое освободит людей от страдания. Это больше, чем царь. Он станет равен богам… Так что не о нём я плачу, и не о тебе, о царь. Плачу я только о себе, ибо стар я, и не доведётся мне услышать проповедь твоего сына…
С этими словами старый Асита повернулся и побрёл к выходу, бросив прощальный взгляд на мирно лежащего на подушке царевича. И будущий Будда улыбнулся вслед уходящему святому.
Космология индуизма сложна и запутана. В общих чертах происхождение жизни на Земле индусы описывают следующим образом. Подобно библейским сказаниям, индийские Веды утверждают, что вначале был Хаос. То есть ничего больше не было – ни Земли, ни Луны, ни звёзд. Но вот из Хаоса проступили воды, а из вод возник огонь. Взаимодействие воды и огня породило Золотое Яйцо, сияющее, как Солнце. Оно росло и увеличивалось, пока, наконец, из него не возник Создатель Вселенной – великий Брахма.
Подобно Яхве у иудеев, Брахме тоже вскоре наскучило пребывать в одиночестве. Индусы даже предполагают, что бог испугался, осознав, что совершенно один. Как бы то ни было, но и иудейский, и индуистский боги решили заняться творением. И творили, между прочим, практически по одному сценарию: так, Яхве создал две тверди, отделив их одну от другой. Таким образом, получилась Земля и Небо. «И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так». Брахма, по сути, совершил то же самое, разделив огромное яйцо, из которого выбрался сам, на две половинки силою мысли. Верхняя, естественно, стала Землёю, нижняя – Небом. Ну а между ними возник воздух. Затем были созданы материки и океаны, различные ландшафты и положено начало времени. Библейский бог не отставал: «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и годов». Как видим, пока в творениях обеих богов наблюдается практически полная идентичность.
Настал черёд сотворить себе собеседников, ибо одиночество, как утверждают сами священные писания, наскучивает даже богам. Вот в плане сотворения человека у индуистов и иудеев намечаются значительные разногласия. Впрочем, разногласия эти вполне решаемы, если принять во внимания библейскую теологию, населившую Небеса серафимами, ангелами и прочими небесными жителями, о сотворении которых книга Бытие как-то умалчивает.
Зато Веды говорят напрямую, что человек вовсе не был первым разумным существом, сотворённым Брамой. Первыми у Брахмы были сыновья Маричи, Антри, Ангисара, Пуластью, Пулаху, Крату, Дакшу и Бхигу. Вот великий индийский мудрец Касьяпу и был сыном Маричи. От него и произошли все живые существа, населяющие Землю. От Антри родился Дхарма – бог справедливости, который в поздних верованиях трансформировался в некий безликий Закон, в Карму и получил дальнейшее развитие в буддизме. Ангираса стал прародителей святых мудрецов.
А вот дочери Дакши стали жёнами Касьяпы. Старшая дочь Дакши, называемая Дити, стала матерью демонов – дайтьев. Вторая, Дану, породила исполинов – данавов. Но особое значение индусы придавали третьей дочери Дакши, Адити. Ведь именно она являлась матерью Великих богов: Индры, Варуны, Сурьи, Вишну. В иудейской мифологии аналога этим богам нет; а вот древние греки и римляне, переняв многое у индусов, создали своих богов по образу и подобию индийских. Индра стал греческим Зевсом и римским Юпитером, Варуна – Посейдоном или Нетпуном, Сурья остался богом Солнца Гелиосом. И в дальнейшем сходство индийской мифологии и мифологии древних греков (и, естественно, римлян, в целом перенявших греческую мифологию) усиливается. Так, знаменитые битвы богов с титанами впервые фигурируют именно в Ведах – Сыновья Дити и Дану, называемые также асурами, или демонами, долгое время воевали с богами, порождёнными Адити, в борьбе за власть во Вселенной.
Самое интересное, что боги были младшими братьями асуров. Подобно христианскому мифу о восстании Сатаны, который возглавил падших ангелов в борьбе против светлого воинства, асуры также изначально были благочестивы и добродетельны. И лишь возгордившись своей властью и силой, стали терять поддержку Брахмы. Параллель с христианским учением достаточно явная. Только техническое решение вопроса о демонах в различных религиях трактуется по-разному. В христианстве Сатану и воинов его низвергли на землю, в вот асуров просто перебили. Особое усердие в этом деле проявил самый грозный индийский бог, рождённый позже всех своих братьев напрямую из тела Брахмы – бог Шива изначально называемый Рудрой. Страшный, красный и косматый бог разрушения искал одиночества, удалился в Гималаи и вёл там жизнь аскета. По преданию, именно в Гималаях Шива и создал йогу.
Но не станем утомлять читателя пересказом индийских мифов. Поэтому рассмотрим лишь вопрос о происхождении человека, имеющий непосредственную связь с основами индуистского учения.
У Адити родился совершенно безобразный сын – Вивасват. Был он без рук и ног, толщину имел такую же, как и рост, и вообще походил на шар. Естественно, братьям не нравился такой родственник. Неплохо понимая в пластической хирургии, они быстренько оттяпали всё лишнее, и получился вполне дееспособный человек. А чтобы материал не пропадал, из отсеченных кусочков соорудили слона, будущего лучшего друга индусов. Сам Вивасват считался богом, а вот его потомство – сыновья Яма, Ями и Ману, – они уже были людьми. От богов их отличало то, что они могли умереть. Что и произошло с Ямой, который был первым из умерших в новом мире. Посему и стал он владыкой царства мёртвых и Царём справедливости. Ями погиб во время потопа. А вот Ману был единственным смертным, пережившим потом (не напоминает сказание о Ное?). Именно Ману дал человечеству законы, согласно которым человечество должно было жить. Именно свод этих законов наряду с Ведами и считается основой индуистского учения, большинство положений которого опровергал Будда.
Трудно описать словами, какая радость охватила Шуддходану, услышавшего слова Аситы. Значит, его сыну уготована великая участь. Это в самом деле так… Однако поразмыслив, царь вновь встревожился. Так его сын станет вестником великого учения? Значит, он уподобится отшельникам, которые во множестве бродили в окрестностях Капилавасту и которых особенно много в Раджагрихе. Но кто тогда станет править Капилавасту? Он ведь не вечен. Шуддходана ждал наследника, но если предсказание сбудется, он потеряет сына. Отшельники уходят из дома, им неинтересны мирские дела.
Погружённый в такие печальные мысли, царь, наконец, избрал линию поведения, которая должна была пресечь всякое желание царевича уйти из дому. Царевич должен расти в роскоши, его должны окружать самые красивые, самые добрые слуги, он должен видеть лишь прекрасное. Кто же бежит от добра? Все отшельники уходили из мира лишь потому, что жизнь в миру казалась им невыносимой. У Сиддхартхи будет всё иначе.
Маленького принца любили все. Сиддхартха рос очень милым ребёнком – тихим, уравновешенным, ласковым и приветливым. Казалось, даже то, что мальчик рос без матери, не наложило на него свой отпечаток. Да, царица, не выдержав охватившего ей счастья, умерла на седьмой день после рождения сына. Прекрасной Майи не стало. Горе Шуддходаны было неизмеримо, и если бы не сын… Но ради сына он переломал себя. Тем более, что сестра Майи, красавица Махапраджапати, добрейшая и заботливая девушка, заменила царевичу мать. Малыш горячо полюбил тётку, даже не подозревая, что она не приходится его матерью. Его приёмная мать отвечала полной взаимностью. Никогда, никогда в жизни она не видела более прелестного и милого ребёнка. Играть с маленьким Сиддхартхой было одно удовольствие: малыш очень редко шалил, и все его шалости были милыми и безобидными, был очень ласков, а уж устоять против взгляда его чарующих глубоких глазок было просто невозможно. Не чаявшая души в мальчике Махапраджапати попыталась однажды украсить маленького царевича драгоценностями. Она подозвала Сиддхартху, и тот, весело улыбаясь, подбежал к приёмной матери.
– Смотри, мой принц! Сейчас я надену на тебя этот прекрасный браслет, и ты станешь ещё красивее.
Малыш зачаровано смотрел на свою руку, на которую стараниями Махапраджапати водружался великолепный, усыпанный бриллиантами браслет, в оправе из чистого высокопробного золота. Положив на свою ладонь ручку малыша, Махапраджапати отклонила голову, пытаясь оценить свои труды. Но невиданное дело! На ручке малыша великолепный браслет полностью потерял свою силу и прелесть. Золотая оправа на фоне золотистой кожи мальчика казалось свинцовой, а сияние бриллиантов было гораздо тускнее, чем мягкое сияние самого тела Сиддхартхи. А уж возлагать украшения на голову царевича и вовсе было святотатством: теперь, в полумраке покоев Махапраджапати, она ясно видела яркую золотую корону вокруг головы принца, красотой и сиянием своим превосходящую любой бриллиант, извлечённый из недр земли. Потрясённая увиденным, Махапраджапати сняла браслет с руки ребёнка и отпустила его гулять. Сама же она ещё долго сидела в тиши опочивальни, размышляя, как можно сделать красивее младенца, на котором даже драгоценности кажутся нелепыми булыжниками.
Тяжесть и громоздкость индуистского учения была для многих индусов непосильным бременем. И самым страшным было то, что у людей отнималась надежда на скорое освобождение от страданий, которыми была полна жизнь. Вся кастовая система была подстроена под интересы только двух каст – брахманов, разработавших эту систему, и кшатриев, которые обязаны были защищать её основы. Однако эти касты являлись меньшинством в огромном индийском обществе. Даже вайшьи, то есть торговцы, ремесленники, горожане превосходили количеством кшатриев и брахманов, вместе взятых. Не говоря о шудрах, коренном населении Индостана, которое вовсе выпадало из поля интересов индуистских священников. Шудры возводились в положение рабочего скота, обязанного безропотно подчиняться всем постановлениям вышестоящих каст. А ведь существовало ещё огромное количество неприкасаемых – толпища нищих, потомков смешанных браков, тех, кто волею судеб оказался «осквернённым». Для них учение индуизма не предлагало ничего хорошего. Более того, таким людям грозили всяческими страшными карами в следующей жизни. Не удивительно, что измученная Индия с нетерпением ждала новое учение, учение, которое смогло бы освободить её народ от страданий, дать им хотя бы надежду.
Именно поэтому учение, провозглашённое Буддой, было воспринято так живо и жадно, и вскоре после провозглашения им своего учения число его последователей стало исчисляться тысячами.
Но начало распространения буддизма вовсе не было усеяно розами. Как уже упоминалось ранее, различных религиозных и философских течений в Индии во времена Будды было великое множество. Даже говоря в индуизме, основном учении брахманов, не было однородности. Различие в практике, различие во взглядах на мир, различие в иерархии богов – всё это сеяло неразбериху среди самих брахманов, которые уже не являлись однородной сплочённой средой. Что говорить об иных кастах, не столь искушённых в религиозных вопросах! Каждый отшельник, каждый аскет и каждый созерцатель, который достиг определённых успехов в своей практике, провозглашал своё учение, основанное, как правило, на некоторых положениях индуизма, но имеющее ярко выраженный индивидуальный характер. Между многочисленными проповедниками и учителями существовала скрытая, а иногда и открытая конкуренция, ибо о силе их учения судили, в первую очередь, по числу последователей. Таким образом, любое новое учение, особенно не имеющее исторических корней в виде опоры на индуистские положения, было обречено либо на гибель, либо на жесточайшую конкуренцию среди множества подобных учений.
То же самое произошло и с учением Будды. Прекрасно понимая общественные настроения, Будда долго не решался провозгласить основы своего учения. Он вполне обоснованно полагал, что открытые им истины не встретят понимания среди большинства. Учение его было направлено прежде всего на достаточно зрелых в духовном плане людей, обладающих немалым интеллектом, и не подкреплялось никаким иным авторитетом, кроме как авторитетом самого Будды. Однако нужно здраво представлять себе обстановку того времени: да, своим подвижничеством Будда нажил себе некоторую известность, но известность эта была скорее праздным интересом. К нему относились, как к немного чудаковатому отпрыску царского рода, который забавы ради удалился в лес искать истину. Он был всего лишь одним из тысяч бродячих отшельников, каждый из которых исповедовал какое-либо своё учение. И Будда осознавал это. Бывали минуты, когда он решал полностью отказаться от мысли проповедовать, считая, что не будет услышан другими. По легенде, лишь прямое влияние богов заставило Будду изменить решение.
Как бы то ни было, первые попытки проповеди были неудачными. Впервые выступив с проповедями в городе Варенасе, Будда встретил лишь насмешки и презрение. Более того, слушатели вслух рассуждали о том, что «царский сын сошёл с ума», что здорово задевало Будду. Поняв, что добиться успеха одним кавалерийским наскоком не удастся, он поменял тактику, попробовав убедить в правоте своего учения своих родственников, которых встретил тут же, в Варенасе. Родня отнеслась к бывшему Сиддхартхе более благосклонно и понимающе, они не насмехались над ним, но мягко и настойчиво уговаривали бросить бесплодную жизнь отшельника и вернуться во дворец. Они убеждали, что ни опыта, ни авторитета, которые необходимы для проповеднической деятельности, у Будды нет, и поэтому все его попытки провозгласить новое учение будут обречены на неудачу.
Нельзя сказать, что Будда не прислушался к словам своих родных. Тем более что подтверждения этим словам давала сама жизнь. К тому же его отшельническая жизнь со временем сделалась вовсе невыносимой: другие отшельники, чувствуя в нём опасного конкурента, стали преследовать его, стремясь лишить средств к существованию. И только огромное личное обаяние бывшего царевича и его красота, всегда производившая впечатление на окружающих, спасали его: народ любил этого странного монаха, и кормил его вопреки советам отшельников. Однако при этом никто не выделял Будду из числа таких же бродячих искателей истины. Когда на Будду осуществлялись нападки, люди часто выгораживали его, говоря: «Чего вы хотите от него? Разве он не такой же нищий, как вы?» Для народа он ничем не отличался от отшельников, и только сами нищие философы понимали, что его учение идёт в разрез с основными положениями, исповедуемыми ими.
Понимая, что приобрести авторитет, в одиночку проповедуя своё знание, практически невозможно, Будда решил сначала приобрести учеников, которые уже одним своим присутствием будут свидетельствовать о весомости его учения. И выбор его пал на бывших соратников по аскезе, учеников Рудраки. Сам их учитель уже умер, оставив общину без наставника. Однако даже эти пять учеников не сразу приняли Будду. Более того, сперва они в полной мере наградили его презрением. Ведь ни для кого не было секретом. Что Будда бросил аскетизм и суровую самодисциплину, что расценивалось как признак малодушия. Однако красноречие Будды и сила его учения сделали своё дело: Будда приобрёл первых своих учеников. Их было всего пятеро.
Конечно, наличие хотя бы пяти учеников – уже хорошо. Однако для проповедника учения, которое должно было спасти мир, это чрезвычайно мало. Поэтому Будда не остановился на достигнутом. Да, у него были ученики, но пока не было такого авторитета, который имели многие его конкуренты. Вот если бы удалось убедить одного из известных философов в правоте своего учения, тогда число его последователей возросло бы многократно. И выбор Шакьямуни пал на одного из самых знаменитых подвижников того времени – огнепоклонника Кашьяпу.
На поклонение к Кашьяпе ежегодно стекались жители города Раджагрихи, у него было более полусотни постоянных учеников, недалеко от него практиковали два его брата, тоже имеющие своих последователей и признающие авторитет брата. Именно по этому Будда решил употребить все усилия, чтобы склонить аскета к принятию своего учения.
Это оказалось нелёгкой задачей. Кашьяпа, справедливо полагая, что Шакьямуни имеет виды на его учеников, отнёсся к нему с холодностью и подозрением, всячески отговаривая орт намерения поселиться вблизи его обиталища. Однако Будда был настойчив. Долгими месяцами он ненавязчиво служил Кашьяпе, оказывал ему всяческое внимание и даже помогал раскладывать жертвенный костёр. Постепенно завоёвывая доверия аскета, Будда в разговорах с Кашьяпой стал оспаривать некоторые положения учения Кашьяпы, и, в конце концов, доказал превосходство своего учения.
Кашьяпа, вся его община и общины его братьев сделались учениками Будды. Одним махом Шакьямуни приобрёл более шестисот учеников и заметный авторитет. Теперь Будда мог проповедовать, как имеющий силу.
Однако немало проблем ещё предстояло решить Просветлённому. Община его росла, и ей нужны были лучшие условия. К тому же по Раджагрихе ползли слухи, что Шакьямуни лишь прикрывается философией, а на самом деле, как царский сын, вынашивает честолюбивые замыслы. Якобы он стремится приобрести звание Чакравартина, то есть верховного монарха Индии. Царь Магадхи, Вимбасара, был встревожен такими слухами. Зная это, Будда поспешил в Раджагриху, чтобы заверить монарха, что он не имеет в виду достижения каких-либо мирских целей. Учение Будды было благосклонно встречено правителем Магадхи, и одним из видимых проявлений этой благосклонности стал подарок одного из придворных царя. Общине Будды была подарена бамбуковая роща Велувана.
Говоря «роща», мы представляем себе редколесье и солнечные полянки в нём. Однако Велувана представляла собой целый комплекс сооружений – беседки, склады для продовольствия, жилые домики и скорее напоминала современные санаторные комплексы, нежели обычный лес. Были там и великолепные пруды, и источники подземных вод, и цветники. Словом, община получила великолепные условия для своей жизни. Не удивительно, что она стала быстро разрастаться.
Но ещё более важным было то обстоятельство, что Будда приобрёл могущественного покровителя – царя одного из самых сильных княжеств Индии, Магадхи. И дружба с Вимбасарой потом ещё не раз выручит его в тяжёлых обстоятельствах.
Царевич рос. Отец его всё более и более замечал, как его сын не похож на остальных детей. Размышления и медитация – вот основные занятия, которые всем сердцем полюбил юный Сиддхартха. Не раз можно было видеть его, уединившегося под сенью какого-либо дерева, спокойно сидящего в позиции лотоса. Сиддхартха размышлял о самой жизни, он пытался постигнуть суть красоты, прелесть природы, тайну существования. Однажды во время таких размышлений царевича царь был встревожен возбуждёнными криками. Слуга вбежал в его покои, забыв при этом даже соблюсти ритуал, и в волнении воскликнул, что увидел чудо. Шуддходана поспешил вслед за ним. Осторожно выйдя за пределы дворца в сад, они направились к одиноко стоящему дереву, под которым в глубокой медитации сидел его мальчик. Однако теперь Шуддходана не был уверен, что это и есть его сын по плоти и крови. Сиддхартху окружало мягкое золотое сияние, и даже в лучах дневного солнца царь ясно различал золотистую яркую ауру. Однако не это привлекло внимание старого слуги: в конце концов, сияние царевича видели уже не раз. Но вот тень, тень от дерева, под которым сидел Сиддхартха! В то время, когда тени других деревьев, следуя движению солнца, отклонились к востоку, тень дерева, под которым сидел царевич, оставалась на одном месте, укрывая мальчика от палящих лучей. «Воистину, не ошиблись брахманы, утверждая, что мой сын любим богами»– подумал Шуддходана, потихоньку удаляясь. С этой минуты слова Аситы всё чаще приходили ему в голову. И царь тревожился всё более и более. Шуддходане вовсе не хотелось, чтобы его сын стал отшельником. Сиддхартха рождён царским сыном, он имеет все приметы кшатриев: он силён, быстр, умён и легко учится. Почему он должен уходить из родительского дома? Почему его отец должен лишаться такого замечательного наследника? Да, Шуддходану славят за его мудрость и справедливость. Так пусть также будет и далее, пусть его добродетели найдут себе продолжение в принце. Царевич ни в чём не уступает отцу, скорее, нужно признаться, превосходит его. Царь никак не мог забыть безмерное удивление Висмамитры, учителя, славного своими познаниями по всей стране. Только приступив к обучению царевича, этот учёный человек был поражен, насколько легко и естественно мальчик схватывает знания. Возникало ощущение, что царевич не учится, а лишь вспоминает некогда хорошо усвоенное. А когда Сиддхартха, в ответ на предложение учителя обучить его письму, перечислил тому 64 вида стилей, Вимбасара отказался обучать его, сокрушаясь о ничтожестве своих знаний по сравнению со знаниями царевича. Причём Шуддходана был уверен, что до этого у Сиддхартхи не было учителей. Да и не видно было, чтобы он занимался самостоятельно. Вот уж поистине – любимец богов.
Да ещё эти странные отшельники, которые заметили царевича, когда тот медитировал. Услышав. Что они говорят, царь поспешил мягко удалить их, ибо тревога за судьбу сына стала сильнее. Чем благоволение перед святыми людьми. Но, уже уходя, эти пустынники громко говорили слугам, провожающим их за пределы дворца: «Передайте царю, что его сын будет великим святым. Он всё равно не удержит его во дворце».
Слова эти были острой стрелой в сердце Шуддходаны. Именно этого он и боялся больше всего. Именно поэтому он окружил царевича великолепием, красотой и роскошью, чтобы у того не было никаких причин покидать дворец. Посмотрим, какой ещё путь выберет его Сиддхартха. Иногда судьбу можно обмануть, и отец сделает всё для того, чтобы это случилось.
Община Будды разрасталась с каждым днём. Его авторитет также рос изо дня в день. Однако вместе с этим росла и ненависть к нему со стороны других философов, брахманов и отшельников. Конкурируя между собой, эти школы, в общем, не отрицали философские положения своих конкурентов, разве что толковали по-своему определённые положения индуизма. Шакьямуни же, ослеплённый своей духовной победой, в открытую проповедовал вещи, несовместимые с традиционными верованиями. Брахманы были в ужасе и яростно выступали против основных положений Будды в многочисленных диспутах и проповедях. Однако брахманы были людьми видными, зачастую занимали высокие государственные посты, и посему высказывать открытую вражду представителю нового учения не решались. Да и среди самих брахманов положения нового учения встречали понимание. Иначе как объяснить один из законов того времени, запрещающий брахманам слушать проповеди Будды?
Совершенно иначе вели себя представители отшельничества. Всеми силами они пытались навредить Шакьямуни и его общине, и иной раз это даже удавалось. Однако самыми страшными противниками Будды являлись, как это ни странно, его последователи. Двоюродный брат Сиддхартхи, Девадатта, принявший учение Совершенного, вскоре не смог вынести главенствующего положения Шакьямуни. Обладая выдающимися талантами, Девадатта считал, что ему давно пора заменить во главе общины стареющего брата, которому шёл шестой десяток лет. Козни Девадатты были самыми различными: от подбивания членов общины к неповиновению, до попыток убить Великого Учителя. Один раз ему даже удалось ранить Будду в лодыжку, который, однако, стойко перенёс ранение. Другой раз, по преданию, Девадатта сумел направить на процессию учеников Будды, когда те шли за подаянием, бешенного слона. Однако Будда, находившийся среди своих учеников, остановил разъярённое животное одним взглядом.
Но ещё коварнее были политические козни Девадатты. Он приобрёл большое влияние на наследника Вимбасары, царевича Аджаташатру. Честолюбивый молодой принц жадно внимал словам Девадатты, обещающим ему власть над всей Индией. Послушный воле Девадатты, царевич свергнул своего отца, заточил его в башню, где тот и умер, и начал гонения против Будды и его последователей.
Однако сила учения Будды и его личное влияние и на этот раз одержали победу – Аджаташатра вскоре отвратился от Девадатты и, подобно своему отцу, принял учение Благословенного. Девадатте же ничего не оставалось, как основать свою общину, положив начало новому направлению в буддизме. Возникновение таких направлений в последующие века станет обычным явлением.
Диспуты же с представителями других философских школ практически всегда оканчивались блестящими победами Будды. Ясность изложения, красноречие, прекрасные ораторские способности самого Шакьямуни, плюс огромная привлекательность и стройная логика его учения были на уровень выше, чем у противников Будды. Не случайно поэтому буддийские легенды пестрят примерами ярких побед Будды над своими оппонентами. А таких словесных сражений было немало. Ведь оппонентами Будды считали себя практически все ортодоксальные философские учения древней Индии, плюс огромное количество различных подвижников, строящих свои теории на постулатах индуизма.
Особенно яростными противниками Будды являлись представители эпикурейской школы Локаятика. Сохранилось предание, согласно которому однажды представители «святых кающихся» вызвали на диспут Будду, публично обвинив его в несостоятельности его учения. Обладая сверхспособностями, оппоненты Будды, которых было шестеро, самонадеянно считали, что уже само их наличие уже является самым убедительным аргументом. Однако Будда не только не испугался вызова могущественных философов, но и совершенно ошарашил их, прилюдно демонстрируя совершенно непостижимые человеческому уму явления. Буддийские писания говорят, что он явился в самую последнюю минуту, в буквальном смысле «проявившись» в ослепительно-белом облаке вместе с двумя своими учениками. В последовавшем вслед за этой впечатляющей демонстрацией споре «кающиеся» были окончательно разгромлены, а самый авторитетный философ, добавляют легенды, бросился в реку и утонул.
Однако не только силой слова Будда набирал своих приверженцев. Сила личности этого человека была такова, что люди на расстоянии чувствовали его влияние, и часто Шакьямуни не требовалось даже говорить, чтобы дать человеку почувствовать свою особенность. Так, предания донесли до нас рассказ о встрече Будды с учениками Нягронты, которые, как и многие другие труженики, сомневались в учении Благословенного. Встреча состоялась в саду одной знатной дамы, которая давала приют различным отшельникам. Громко рассуждая о недостатках буддийского учений и подвергая сомнению качества самого Шакьямуни, ученики Нягронты довольно весело проводили время. Сделавший им замечание ученик Будды был ими осмеян. В то время сам Шакьямуни появился на дорожке, ведущей к ним. Труженики быстро сговорились о том, что проигнорируют его и не дадут ему место, даже если Будда сам попросит сесть. Однако по мере приближения к ним их решение стало таять, как дым, а когда Достигший подошёл вплотную, все присутствующие, как по команде, поднялись со своих мест и стали дружно приветствовать его, наперебой предлагая место… А ведь это были люди, закалённые в психологических практиках, привыкшие подчинять себе все свои побуждения и эмоции.
Если учесть то, что, согласно буддийским преданиям, Будда не скупился на демонстрацию разнообразных чудес, то становится понятным, почему число сторонников Будды возрастало с каждым днём.
Будда основал общину, называемую общиной странников, или паривраджика. Община не была постоянным образованием: в основном её члены свободно передвигались по княжествам Индии, проповедуя учение и добывая себе пропитание. И лишь с наступлением сезона дождей собирались вместе. Как раз в это время Будда и использовал для проповедей и наставлений. Как правило, существовали определённые постоянные места сборов, как, например, подаренные общине рощи Джетавана и Велувана. Сам Будда не отличался страстью к путешествием и проповедовал в основном на небольшой территории в окрестностях городов Раджагрихи, Паталипутры и Капилавасту.
Благодаря достаточно мягким условиям и доктрине «срединного пути», который отвергал крайности и чрезмерный аскетизм, а также известной демократичности буддизма, не признающего решающего значения каст, именно буддийское учение стало одним из самых многочисленных религиозных движений в Индии ещё при жизни Будды. Положение о том, что просветления может достичь любой человек, независимо от его касты, семейного положения или вероисповедания, существенно расширяло социальную базу буддизма. Представители низших каст с восторгом восприняли учение, уравнивающее их (по крайней мере, в духовном плане) с вышестоящими.
Одной из великих побед буддизма являлось также духовное раскрепощение женщины. По преданию, решение допустить женщин в общину далось самому Будде очень нелегко. В сокрушении он даже сообщил своим ученикам, что теперь, когда женщина (а этой женщиной, по преданию, была приемная мать Будды) допущена в общину, буддийское учение в своей чистоте будет существовать только пятьсот лет, в противном же случае оно просуществовало бы тысячу. Однако, несмотря на то, что на женщин – монашек в общине распространялись дополнительные ограничения, это был великий шаг вперёд: женщины признавались равными мужчинам в самом важном, что имело значение для духовной жизни человека. За ними признавалось право (и возможность) достичь духовного освобождения. До Будды никто не осмеливался выдвинуть такие положения.
Будда никогда в открытую не выступал против кастовой системы. Да и можно ли было возражать против каст, когда и в современной Индии отголоски этого деления людей по признаку рождения существуют и по сей день. Но всё учение Будды как бы игнорировало касты, обходило этот вопрос, и у адепта никогда не спрашивали, в какой касте он родился. Для буддиста это просто не имело значения.
Кроме того, Будда всегда очень гибко использовал местные традиции и верования. Он не отрицал значение ритуалов и обычаев, но лишь объяснял их, придавал им более осмысленный вид. Естественно, в свете своего учения. Наглядным примером может служить его «Наставления Сигале». Суть данной сутры, которая адресовалась мирянам, сводилась к встрече Будды и Сигалаки, «сына домохозяина». Сигалака совершал свой обряд, завещанный ему отцом. С мокрой головой и в мокром платье он кланялся во все стороны света. Гаутама (ещё одно из имён Будды. Означало «потомок Готамы», великого мудреца из рода Шакья, подражать которому стремился молодой царевич), который в это время собирал подаяние, увидел Сигалаку и его действия и обратился к нему, спрашивая, зачем он так делает. Однако, услышав ответ Сигалаки, что так завещал ему отец, он не стал, подобно другим философам, насмехаться над ним или убеждать его бросить это дело. Будда лишь указал, что совершать обряд нужно с полным пониманием своих действий, и пояснил, что древние арии понимали под шестью сторонами света. Поклоняясь южной стороне, поклоняемся учителю; восточной – родителям; западной – жене и детям; северной – друзьям и товарищам; нижней – рабам и слугам; верхней – богам и брахманам. Сигалака был чрезвычайно благодарен Учителю за его объяснения, а сам Будда, естественно, был удовлетворён тем, что его учение в такой ненавязчивой форме принял ещё один последователь. Буддизм никогда в открытую не отрицал местных культов, в большинстве случаев обогащая их своими положениями и тесно с ними сплетаясь. Именно этим объясняется его быстрая экспансия в другие страны Юго-Восточной Азии, страны, имеющие свои древние религиозные и философские традиции. Так, например, в Китае буддийское учение вступило в симбиоз с учениями даосов, а позже – с конфуцианством. Причём этот чудесный гибрид оказался чрезвычайно жизнеспособным: он на тысячелетие пережил буддизм индийский.
Доктрина буддизма поддерживала светскую монархическую власть, и Индийские правители очень скоро это осознали. Не зря же при царе Ашоке (268–231 г до н. э.), правителе империи Маурьев, буддизм стал государственной религией. А уж веротерпимость буддизма является примером для всех религий. Хотя, естественно, приверженцы буддийского учения отстаивают его в горячих спорах и диспутах, однако таких понятий, как войны за веру, крестовые походы или «джихад» в буддизме не наблюдалось. Как не наблюдалось и преследования еретиков, не поддерживающих «генеральную линию». Впрочем, этих «генеральных линий» то же было немало, а уж их ответвлений и подавно. Это и привлекало простого человека к этой мирной и всепонимающей религии.
Царевичу шёл шестнадцатый год. Самое время для женитьбы. Однако Шуддходана был в растерянности: Сиддхартху больше интересовали медитации, чем девушки. Однако, полагаясь на разум сына, он решил с ним серьёзно поговорить. И отец направился в покои сына, так как в саду его пока не было видно.
Царевич писал, задумчиво глядя в окно, однако по его взгляду было видно, что видит он не прекрасные деревья, растущие там. Шуддходана окликнул его.
– Сын, тебе уже шестнадцать лет. Пребывать более в праздности не имеет смысла. Ты должен исполнять свои обязанности. Ты должен жениться.
Сиддхартха поднял на отца взгляд. Похоже, вопрос смутил его. Видимо, царевич и не задумывался о том, чтобы завести семью.
– Так поступают все. Это наш долг, – добавил царь, видя неуверенный взгляд царевича. Сиддхартха надолго задумался. Наконец он произнёс:
– Хорошо, отец. Только невесту выберете вы.
Теперь настала очередь задуматься Шуддходане. Царевич согласился стать мужем, однако поди найди жену на его вкус! Где же теперь найдёшь жену на его вкус! Впрочем, на примете у Шуддходаны была одна девушка. Звали её Ясодхира. Вот уж, правда, красавица – под стать его Сиддхартхе.
Однако отец Ясодхиры, знаменитый кшатрий, не пожелал отдавать свою дочь, не испытав зятя. И Шуддходана устроил игры, на которых царевич должен был показать свою удаль.
Царь не волновался: в свои шестнадцать Сиддхартха обладал крепким телом, точной рукою и острым умом. Трудно было найти в его царстве более меткого лучника, более искусного борца и более искушённого в науках учёного. К тому же царевич прекрасно пел и умел играть на десятках музыкальных инструментов. Да и девушки были от него без ума. Так что готовится к испытаниям можно было с лёгким сердцем.
И, тем не менее, в день соревнований царь волновался. Да и как было не волноваться, если соревноваться с его сыном прибыли самые сильные, самые красивые и самые умные юноши со всего Капилавасту!
В числе первых были испытания в науках. Однако тут царевичу даже не пришлось в них участвовать: его старый учитель, Висвамитра, во всеуслышание заявил, что это было бы пустой тратой времени. Разве не сам Сиддхартха, будучи ещё ребёнком, учил его древним, ныне забытым стилям письма? Перечить признанному авторитету не стали. В математике же царевич также испытания не были проведена по всей строгости. Царевич, опережая экзаменаторов, задал своему главному сопернику один каверзный вопрос, и тот в смущении покинул арену.
– Странно. Вопрос-то лёгкий… – как бы про себя сказал царевич, и тут же обратился к собравшимся: – я готов. Спрашивайте меня!
Однако это было пустым делом. Даже сам судья, учёный кшатрий Арджуна, не мог постичь мгновенной логики принца: ведь тот давал ответы порой быстрее, чем заканчивали читать вопрос. Но отвечал царевич чётко и правильно. Наконец Арджуна поднял руку:
– Довольно! Учёность Сиддхартхи, сына Шуддходаны, царя Капилавасту, не подлежит сомнению. Я объявляю его победителем. И, обращаясь к самому царевичу, добавил: – я поражён твоими знаниями. Воистину, давно я не видел юношей, более способных, чем ты.
В устах скупого на похвалы Арджуны это был хвалебный гимн.
Когда наступил черёд физических упражнений, царь стал волноваться сильнее. Да, в науках царевич преуспел, но ни сложением, ни ревностью в тренировках он не мог сравниться с теми воинами, которые пришли теперь соревноваться с ним. Мощные фигуры, мускулистые, атлетические торсы, железные узлы мышц – великолепие силы так и играло в этих телах. По сравнению с многими фигура Сиддхартхи казалось хрупкой, хотя царевич вовсе не был изнеженным и слабым.
Первыми шли соревнования по стрельбе. Принесли луки, расставили мишени. Взял лук и Сиддхартха. Рядом с ним стоял великолепный, широкоплечий атлет, выше него на голову, руки которого были не тоньше бёдер Сиддхартхи. Он снисходительно посмотрел на принца, казавшегося рядом с ним мальчишкой. По команде натянули луки. И вдруг раздался треск – это лук Сидхартхи сломался, не выдержав натяжения. Царевич смущённо улыбнулся и протянул лук помощнику. Ропот удивления пробежал по толпе зрителей. Сломать лук – ведь для этого нужно обладать огромной силой! А царевич вовсе не казался богатырём. Принесли лук покрепче. И снова команда – и крепкий лук ломается надвое. Что делать? Пришлось бежать за самым старым луком, которым практически никто не пользовался. Он лежал в сокровищнице дворца с незапамятных времён, и все считали, что этот лук не предназначался для стрельбы: уж слишком тугой была его тетива, слишком тяжёлым он был, чтобы можно было им воспользоваться. Но уж этот-то лук не сломает не один человек! Царевич с удовольствием взвесил лук в руках, с видимым усилием натянул тетиву, – и выстрелил мимо мишени. Стрела со свистом умчалась вдаль, туда, где, едва различимое взглядом, стояло одинокое дерево. Толпа зрителей кинулась к этому дереву, всем не терпелось увидеть, возможно ли в принципе попадание в столь дальнюю мишень.
Стрелы в дереве не было. И лишь сквозное отверстие в центре ствола говорило о том, что царевич попал в цель. Стрелу так и не нашли. Решили, что она ушла в землю. Может быть, поэтому невдалеке от простреленного дерева пробился источник, который позже назвали Колодцем Стрелы.
Но соревнования продолжались. Теперь нужно было показать свою удаль в кулачном бою. Но теперь к царевичу относились с величайшей осторожностью, ибо видели, что в его теле скрывается великая сила. Победы не доставались принцу легко. Он был весь во внимании, он применял все хитрые приёмы, которые знал. Со стороны казалось, что он не прилагает никаких усилий – его противники падали, сражённые грациозной подсечкой, или просили пощады, скованные железным захватом. Иногда он вообще не касался своего оппонента, уворачиваясь от его рук, изводя его до такой степени, что тот падал, лишившись сил. Зрители были в полном восхищении.
Сиддхартха победил. Это признавали все. По обычаю, победителю подвели огромного белого слона, на котором он должен был с триумфом въехать в город. Однако тут из толпы атлетов стремительно выскочил тот самый атлет, который столь презрительно смотрел на царевича в соревнованиях по стрельбе. Все ахнули: это был молодой шакья, двоюродный брат Сиддхартхи Девадатта. Он схватил слона за хобот, по-особому извернулся – и исполин начал падать, громко трубя от боли. Сиддхартха тут же бросился на выручку и успел подставить плечи под падающего слона. Секунда казалось, что огромное тело раздавит его. Но потом слон восстановил равновесие, нашёл опору и поднялся на ноги. Толпа облегчённо вздохнула. И через мгновение раздались торжествующие крики – это жители Капилавасту, в нарушение традиции, громко приветствовали победу царевича, равного которому не было в их стране со времён её основания. Царевич доказал, что по праву является сыном великого Шуддходаны. И ещё – что он достоин прекрасной Ясодхиры.
Устойчивость и сила учения проверяются только после смерти основателя. Будде было восемьдесят лет, когда он отошёл в Нирвану. На склоне лет он перенёс много страданий: тяжко болел, постоянно страдал от болей в спине, порождённых его многочасовыми неподвижными сидениями в медитации. Он стал свидетелем разрушения его родины – царства Капилавасту и гибели родных. И он потерпел поражение, пытаясь отговорить Виручжаки, царя Косалы, от вторжения в Капилавасту. Вируждака, не смотря на глубокое уважение к Просветлённому, не послушался старика, смертельно обиженный родом Шакьев. Цветущая некогда родина Будды превратилась в развалины… Сам Будда со своим верным учеником Анандой был свидетелем битвы, находясь неподалёку. Когда войско его родичей было разбито, Гаутама в глубокой скорби прилёг на землю, пытаясь скрыть овладевшие им горестные чувства от своего ученика. Вечером он спустился в Капилавасту и долго бродил среди развалин города, утешая оставшихся в живых. Во дворце, в саду, где маленький Сиддхартха любил играть в свои детские игры, повсюду валялись тела молодых юношей и девушек. Они плавали в крови – враги отрубили им руки и ноги. Некоторые из них были ещё живы, и старый Будда подолгу утешал их, склонившись над их изуродованными телами.
В Вайсале Гаутама серьёзно заболел. Ученики перешёптывались о том, что старый Учитель не сможет подняться. Однако Будда победил слабость, так как он должен был сказать общине своё последнее слово. И это последнее слово было о терпимости…
Последний путь Будды лежал в Кусинагару. В городе Паве он сильно отравился, не допустив учеников к испорченной свинине, которой от всего сердца его угощал кузнец Чундра. С огромный трудом Будда добрался до своей цели. Он прилёг на ковёр, расстеленный Анандой, под сенью дерева Сала, головой на Север, и погрузился в последнюю медитацию. Когда Будда открыл глаза, Ананда расслышал лишь три слова, произнесённые Учителем:
– Ничто не вечно!
Великий учитель покинул суетный мир. Шёл 543 год до Рождества Христова.
Прекрасная Ясодхира недолго радовала глаз царевича. Как ни старалась она отвлечь его от размышлений, как ни пленяла его своей красотой и стройностью тела, как ни наслаждались они в тени великолепных садов прекрасными лунными ночами, однако вскоре царевич вновь и вновь возвращался к своим медитациям, давая понять жене, что его более заботит спасение собственной души, нежели наслаждения плоти.
Заметил это и Шуддходана. Но расценил эту холодность по-своему. «Да, – считал он, – Царевна прекрасна. Однако не Сиддхартха выбирал её, ему её выбрал я, его отец. Возможно, что у них разный характер, может быть, она слишком проста для Сиддхартхи. Пусть же выберет себе ещё одну жену, но уже сам, по своему вкусу».
Услышав такое мнение отца, царевич задумался надолго. Нет, супружеская жизнь его не привлекала. Но так велит долг. И если уж быть женатым, то нужно иметь жену, которая бы нравилась тебе, которую можно было бы любить. И Сиддхартха ответил так:
– Хорошо, отец. Но если уж мне нужно ещё жениться, то пусть моя невеста будет обладать всеми достоинствами, которыми только может обладать девушка. Пусть она будет красивой, но не станет замечать свою красоту. Пусть она будет скромной и добродетельной, но не будет этим гордится. Пусть её полюбят все, а она полюбит лишь меня. Пусть она будет равнодушна к развлечениям и богатству, ибо самое большое развлечение и богатство для неё будет её семья. Найдёшь мне такую девушку, отец, и я сразу же женюсь на ней.
Сиддхартха был уверен, что найти ему такую девушку просто не смогут. Перед ним был живой пример Ясодхиры, которая казалась верхом совершенства, пока была свободной девушкой, и которая оказалась такой обыкновенной, когда стала его женой.
Желание сына Шуддходана посчитал простым чудачеством. Да что ему, небесную Апсару достать, что ли?! Но, зная непреклонный характер сына, он решил сделать всё, чтобы исполнить его желание. Его лучшие визири разъёхались по всей стране, отыскивая достойных девушек. Самые искушённые мудрецы стали заниматься этими поисками. У царя появилась надежда: а вдруг и вправду такая есть?
И невеста объявилась. Звали её Гопа и принадлежала она к презренной касте шудр, так как отец её был брадобреем. Однако скромный характер и добродетели девушки настолько запали в сердце царскому визирю, что он поспешил доложить своему повелителю, что новая пассия для царевича нашлась.
Снова пришёл черёд Шуддходане задуматься. Породниться с шудрами? Да могло ли такое случится?! Как-никак, он – потомок древнего знаменитого рода, он – кшатрий, и даже вайшьи не могли претендовать на равенство с ним. Но шудра?!
Но споры разрешил сам царевич. Встретившись с Гопой на городском празднике, он был поражён её взглядом, открытым и чистым, как лесной родник. Никто никогда не смотрел так на царевича, и это заметили все. Он взял её за руку и привёл во дворец.
Шуддходана тяжко вздохнул. Видимо, судьба. Но если уж царевич решил, пусть будет так. Так простая девушка стала женой царского сына. Это был первый серьёзный вызов кастам, брошенный Сиддхартхой ещё в годы его юности.
Когда остыли угли погребального костра, который превратил тело Совершенного в пепел, ученики собрались на первый буддийский собор, с тем, чтобы записать историю жизни великого Учителя и все его высказывания. Всех собравшихся было около полутысячи. Все они совсем недавно сопровождали Будду, все видели его жизнь, слушали его проповеди. Настало время сохранить это учение для потомков.
Работа предстояла огромная. Нужно было не только собрать всю информацию, но и проверить её. Не могли же случайные высказывания попасть в священное писание, высказывания, переданные неверно или вовсе выдуманные. К тому же Будда много проповедовал. Свод его высказываний, названный Сутта-питака, насчитывал 84 тысячи изречений. Только записать такую массу афоризмов было трудом немалым. А ведь нужно было ещё и решить, как жить общине дальше, какие соблюдать правила, что считать наиважнейшим в практике… А мнений было множество. Но всё же первый собор выполнил свою роль: монахи смогли составить свод дисциплинарных правил, названный Винная-питака и записать высказывания Благословенного в Сутта-питаке. Практически все монахи признали истинность принятых постановлений, и лишь один из них, Пурана, отказался это сделать. Так, уже на первом соборе, было положено начало делению буддизма на направления.
Через столетие последователи Пураны будут уже достаточно многочисленны и приобретут значительный вес в буддийском мире. В отличие от ортодоксальных монахов, которые утверждали, что для достижения просветления достаточно лишь постигнуть учение Будды в полном объёме, последователи Пураны считали, что этого недостаточно. Они полагали, что достигнуть Освобождения сможет лишь тот, кто постигнет природу Будды.
На втором буддийском соборе, прошедшем в городе Вайшали, произошёл окончательный раскол между ортодоксальными буддистами и сторонниками Пураны. Первые объединились в школу стхавиравада, вторые образовали школу махасангика, что означало «Великое собрание». Дело в том, что на этом соборе кроме монахов присутствовали и миряне, исповедующие буддизм. Так вот собрание мирян и монахов и называлось «Великим собранием». Позже два этих направления станут более отчётливыми и сменят свои названия: в 4 веке до нашей эры они станут называться тхеравадой, представленной монашеской общиной, и махаяной, или союзом монахов и мирян.
Настоящим расцветом буддизма считают период правления царя Ашоки, правителе огромной империи Маурьев. Этот император, отличающийся веротерпимостью и учёностью, стал последователем буддизма в зрелые годы. При дворе Ашоки постоянно находились в качестве учителей представители различных ортодоксальных школ индуизма, не упуская, однако, случая выслушать их оппонентов. Индуизм пока оставался господствующей религией, однако буддийские общины проникли уже, наверное, во все регионы Индии. И вот, привлечённый деятельностью одной из таких общин, Ашока посещает буддийское собрание. Его поразила стройность и чёткая логика учения, чего так не доставало индуистским ортодоксам. Очарованный новым учением, Ашока становится светским учеником – упасакой. Став императором, Ашока на некоторое время как бы забыл, что он является последователем Будды. Буддийская община, сангха, никак не ощутила, что их покровитель возвысился в своём положении. Однако это продолжалось недолго. Будучи выдающимся политиком, Ашока быстро понял, что именно буддизм, с его теорией единовластного правителя, Чакравартина, и с его замечательной гибкостью и приспособляемостью может стать той религией, на которая станет опорой государственной власти. Поэтому вскоре он начинает активно поддерживать буддистов, не обижая, однако, представителей других конфессий. Да и не было нужды бороться с иными воззрениями насилием: буддийские общины разрастались, как на дрожжах, так как привлекательность этого учения была очевидна для большинства населения Индии.
В 253 году до н. э. при содействии Ашоки буддисты собрались на третий собор. Состоялся он в городе Паталипутре. Собор проходил напряженно. Главным решением собора было принятие нового канона – Катхаваттху, в котором обсуждалась учение всех 18 школу буддизма и утверждалось, что самым чистым источником знаний является лишь стхавиравада. Именно Катхаватту и станет важнейшим документом, регламентирующим жизнь последователей тхеравады, позднего названия стхавиравады. Собор, а вместе с ним и Ашока подтвердили верность учения схавиравардинов, остальные же направления были объявлены еретическими.
Может создаться впечатление, что Ашока не бал так уж веротерпим, каким его описывают, и буддизм вовсе не является примером терпимости. Дело в том, что до созыва 3-го собора различных самозванцев и авантюристов, которые по каким-то причинам предпочли бы укрыться в сангхе, было даже больше, чем настоящих монахов. Результатом этого разложения было уже то, что в течение семи лет в монастырях не совершалось чтение священных текстов. Верующие настоятели просто отказывались их читать в присутствии еретиков и мошенников. Естественно, не о таком «расцвете» буддизма мечтал Ашока. И не случайно на третьем соборе он лично исключил из сангхи шестьдесят тысяч (!) подобных монахов.
Третий буддийский собор стал для буддийского учения судьбоносным. Именно на нём окончательно оформились два главнейших направления буддизма – тхеравада и махаяна. Именно на нём было принято решение направить буддийских монахов во все известные страны для проповеди учения.
С этого времени начинается распространение буддийского учения на всю Юго-Восточную Азию. Первые миссии были направлены в Пакистан, Гималаи, Северную Индию, где в это время расселились эллины, в Индокитай и Шри-Ланку. Буддизм начал свою экспансию, и экспансия эта оказалась весьма успешной.
Однако буддийское учение уже не было единородным. Тхеравадины всё активнее боролись за своё право называться единственно верным учением Будды, в то время как махаянисты в это время гораздо активнее вербовали себе сторонников. Да и как же иначе, если последователи Махаяны, или «Большой колесницы» допускали жизнь в миру, не требовали безукоризненного соблюдения всех постановлений Виная-питаки и пропагандировали сложнейшие медитативные практики, заниматься которыми у большинства мирян не было ни времени, ни возможности.
Последователи же тхеравады, которые считали, что жизнь члена сангхи должна в точности копировать жизнь Будды, часто доводили себя до полного изнурения, а некоторые, наиболее фанатичные последователи, и до смерти, пытаясь повторить те духовные подвиги, которые совершал Гаутама. Но, как говорят, что позволено тигру, не позволено кошке. Жизнь не раз доказывала, что Шакьямуни в действительности был необычайным человеком, и он не особенно скрывал свои удивительные возможности. Даже будучи глубоким старцем, он несколько раз усилием воли побеждал смерть, преодолевал страдания, которые вряд ли смог бы вынести другой человек.
Позже из тхеравады выделилось ещё одно течение – сарвастивада. Именно эта школа занялась философским осмыслением учения Будды, именно они ввели в философию буддизма понятие дхарм. Под их руководством во 2 веке н. э. при кушанском царе Канишке в Гандхаре был проведен четвёртый буддийский собор, не признанный ортодоксальными тхеравадинами. Около пятиста монахов, в основном представители сарвастивады, одобрили новую редакцию Винаи, Сутры и Абхидхармы, снабдив их своими комментариями. Во времена Канишки были написаны такие основополагающие буддийские тексты, как Махавастру, Лалитавистара, Вивьяавадана и другие. Ашвагхоша, Васумитру, Арьяшура начинают свою писательскую деятельность. Это время создания буддийских канонических текстов. Написанные на местных языках, переведенные затем на пали, санскрит, а позже на другие языки стран Юго-Восточной Азии, эти тексты позволили ознакомится с буддизмом из первоисточников, а не со слов буддийских миссионеров.
Уже на стыке первого столетия н. э. многие буддийские писания были привезены в Китай. Правители династии Вэй и Цзинь (220–420 г. н. э.), подобно Ашоке или Канишке, быстро поняли, насколько удобной может быть новая религия для нужд государства, и стали поддерживать буддизм в своих провинциях. Была даже отправлена большая экспедиция во главе с учёным монахом Фасяном с целью поиска и сбора буддийских текстов. Экспедиция длилась 14 лет, при этом китайцы сумели посетить более тридцати стран. Со своей задачей Фасян справился на славу. Китайская культура приняла в себя новое религиозное течение, а литература обогатилась великолепными философскими творениями. Кроме того, что теперь китайский буддизм получил твёрдую опору в виде канонических буддийских текстов, буддизм в целом выиграл и в том плане, что многие буддийские тексты сохранились только в китайском переводе. Да и своим выживанием буддизм обязан в первую очередь китайцам: к концу правление династии Тан, на которую приходится расцвет буддизма в Китае, в Индии буддийское учение уже практически исчезло.
Но в четвёртом и пятом веках индийский буддизм ещё полон сил. Рождаются новые школы, как, например, ответвления махаяны мадхьямика и йогачара, строятся буддийские монастыри-университеты, где оттачивают своё красноречие лучшие буддийские проповедники. Создаются новые трактаты. Появляются объёмные труды: «Висуддхимагга» Буддхагхоши и «Абхидхармакхоша» Васубандху, в которых впервые излагается космология буддизма.
Как раз в этот период начинается расцвет буддизма в Китае. Китайских монах Кумараджива переводит буддийские сутры на родной язык, и буддизм быстро обретает популярность у знати, очарованной новым стройным учением. Постепенно отдельные положения буддизма проникают в народ, смешиваясь там с местными культами. Вскоре традиционный китайский даосизм приобретает новые черты, впитав в себя многие постулаты буддизма. Буддизм проникает в культуру, литературу, этику Китая. Буддизм становится доминирующим учением.
Китайцы – народ активный, деятельный, любящий путешествия. Очень скоро китайские торговцы, миссионеры и государственные чиновники принесли основы буддийского учения в Корею, а через столетие, в шестом веке, в Японию.
Буддизм «переселился» как раз вовремя. Традиционная кастовая система была уж слишком сильна в Индии, и долго терпеть такое еретическое учение, отвергающее влияние каст, как буддизм, она не могла. Слишком сильны были традиции. Слишком смелым был вызов Будды. «Изучающие Веды», как издевательски называл брахманов Будда, победили.
Ещё в течение нескольких сотен лет буддизм ещё являлся значительной силой, однако к концу тысячелетия он лишился некогда широкой опоры и стал быстро сдавать свои позиции. Лишь отдельные общины, находящиеся под контролем кастовой системы, всё ещё продолжали исповедовать буддизм. Но большого влияния на общественную мысль Индии они уже не имели.
Однако в других странах Азии – и, в первую очередь, в Китае, Японии, Вьетнаме, Непале, Корее, Таиланде, Камбодже, Монголии буддизм прижился прочно. И произошло это не столько из-за силы и прелести его учения, сколько из-за знаменитой терпимости, бережного отношения этой религии к остальным верованиям и традициям, веротерпимости буддистов, заповеданной им самим Великим Учителем – Гаутамой Буддой.