Культурная программа
Почему улица Бошняк имеет ширину проспекта и при этом никуда особо не ведёт, выяснилось в субботу утром, когда я решил выбросить мусор с отходами от вчерашнего баблевеша. Мусоропровода в доме не было, а баки, разной формы и цвета для правильной сортировки, находились в крытом загончике во дворе. Толкнув коленом дверь подъезда, я шагнул наружу, ожидая увидеть пустую улицу и череду крыш на той стороне, но вместо этого уткнулся взглядом в задние двери автомобильных фургонов, стоящих вплотную к ограде нашего дома. Некоторые из них были открыты, и из них шла разгрузка каких-то коробок и ящиков. Первой мыслью у меня было, что может кто-то въезжает. Время для этого было подходящее. Но разгрузка шла не в дом, а на улицу. Я тогда глянул влево. Там картина была та же – фургоны разных цветов и калибров, коробки, ящики, поддоны. Глянул вправо – и снова то же самое. В просвет между машинами были видны лотки с товаром, организованные на манер выездной торговли. И, судя по мельканию мимо них сумок, корзин, тележек и прочей носильно-возильной тары, работала эта торговля в режиме полноценного уличного базара.
– Я была права насчёт жёлтого дома, – сказала Оля, когда я сообщил ей про своё открытие. – Они таки на базаре живут.
– Но живут же, не уезжают, – сказал я.
Оля посмотрела на меня с подозрением, что я хочу как-то повлиять на её мечту про жизнь в Европе. Я сделал вид, что заправляю свежий пакет в мусорное ведро, и ни на что влиять у меня и в мыслях не было. Трогать Олины мечты своими лапами – я ещё с ума не сошёл. Тем более, что день был суббота, а она у нас для спокойствия предназначена и для разгрузки головы. Делаем мы это примерно, как те же коробки и ящики из фургона. Выгрузил с утреца на свежий воздух всё, что в голове за неделю накопилось, прогулял его в парке каком-нибудь вроде Александровского в Пушкине, проветрил хорошо как содержимое, так и помещение, где оно хранится ну и в конце дня снова загрузил. Обычно выходит, что обратно меньше загружается, и это уже неплохо. Суббота, значит, не даром прошла.
Колокол с церкви отбил четыре четверти, сменил тональность и пробил ещё семь раз.
– Надо бы подумать, что делать будем, – сказала Оля.
Мысль эта была отнюдь не праздная. С полкастрюлей фасолевого супа в холодильнике плюс к ней шмат колбасы и смалец в коробке вопрос хлеба у нас был относительно закрыт. Пора было переходить к зрелищам.
– Тут и думать нечего, – сказал я. – У нас базар за воротами. На него и пойдём.
– Так мы ведь вчера были, – удивилась Оля.
– На рынке, – уточнил я. – А это базар. Культурная программа.
Оля сказала «а-а» и пошла собираться.
Разница между рынком и базаром – это наше личное наблюдение. В законе про торговлю про неё не написано. Рынок, как мы его видим – это место, где покупают еду. Никакого другого предназначения у него нет. Оно, конечно, важное и нужное, это место, но по большому счёту от гастронома мало чем отличается. А если присмотреться, так и вовсе завод напоминает. Подвоз товара, выкладка, обмен его на деньги – всё это делается почти на автомате. Грузчики там бесцеремонные, продавцы сквозь тебя посмотреть могут, да и товар у них видно, что с овощной базы приехал. Огородом от него и не пахнет.
На базаре же, напротив, и товар более-менее огородного происхождения, и смотрят там тебе в основном глаза, а не в кошелёк. Хитрости и уловки тоже, конечно, бывают, не без этого – на то она и коммерция. Но совсем за болвана на базаре тебя держать не станут. Потому что продавец там – человек, а не автомат. Деньги твои ему, ясное дело, нужны, но если он видит, что ты не соображаешь в его товаре, он тебе сначала восемь раз про него объяснит и только потом перейдёт к расчёту.
Но главное, что есть на базаре и нет на рынке – это театр. Играют в нём продавцы. Они же там – режиссёры и художники. С их стороны прилавка лицедейство как-то само собой получается, даже таланта особого иметь не надо. Покупатель для продавца – это статист. Его уважают и ценят, но всё же относятся, как к расходному материалу. Он нужен только на время, чтобы актёр сказал подготовленную реплику, а потом ему говорят «спасибо, вы свободны». И когда он уходит, на его место тут же приходит другой. Сцена, таким образом, не простаивает – особенно, если актёр не новичок. Но чтобы понять, что на ней происходит и получить от этого культурное удовольствие, на базар нужно ходить без продуктовой цели. Или, если не получается, чтобы она на втором плане была. А на первом должны работать глаза и уши.
Наши глаза нашли себе работу, едва только мы вышли за ограду дома. Там, чуть правее от калитки, стоял фургон молочника. Несмотря на ранний час, возле него уже выстроилась полудюжина старушек с пустыми бутылками в пакетах и сумках. Бутылки были пластиковые, из-под минеральной воды, но наливалось в них исключительно молоко. Занимался наливом мускулистый парень, одетый в розовую майку с числом 69 на груди и руками, татуированными драконами. Драконы выползали у него из запястий, сгибались вдвое на локтях, прятались под лямками майки и снова выныривали на свет где-то возле самых ушей. По возрасту парень своим покупательницам годился во внуки. Когда он протягивал руку, чтобы взять или вернуть бутылку, драконы шевелили хвостами, кривили пасти и махали крыльями. Старушек, однако, это интересовало меньше, чем то, не мухлюет ли продавец на розливе. Но с этим у молочника было строго. Ни одна бутылка не покидала его прилавок, пока в ней не отстоялась пена, и не было долито столько молока, чтобы пролилось из горлышка, после чего, молочник брал специальную белую тряпку, обтирал ею бутылку и только тогда возвращал её покупательнице.
– Mást? – спрашивал он всякий раз. Ещё чего-нибудь?
– Mást nem. Köszönöm, – отвечали старушки. Больше ничего. Спасибо.
Молочник принимал от покупательницы деньги, отсчитывал, если требовалось, сдачу, также говорил ей спасибо и, дождавшись, пока та отойдёт со своей сумкой от прилавка, переключался на следующую. Старушки в свою очередь, также проявляли терпение, не шпыняли друг друга, не говорили «ой женщина, давайте быстрее, вы тут не одна», а ждали, пока повелитель драконов не переведёт на них взгляд и не спросит, чего бы они хотели у него купить.
Чуть поодаль от молочника торговались овощи. Набор их для середины июня был как-то слишком богатый. Да и сами плоды вид имели такой красивый и правильный, который из настоящей земли редко получается. Но теплица – это тоже труд немалый, достойный уважения. И если ты в нём понимаешь хоть что-то, нос от тепличного продукта воротить не будешь. И тот десяток или около того покупателей, что понимал ничего не воротил. Толклись по-деловому вокруг лотков, прощупывали на твёрдость пупырышки огурцов, смотрели их на свет, принюхивались к помидорам, проверяли на трещины редиску, заглядывали под листья салату, трясли пучками петрушки и зелёного лука ну и занимались прочей проверочной работой, чтобы принести домой только самое свежее, самое пахучее и самое-самое, которое только было на базаре.
За овощами, в проёме, может, метра полтора шириной притулился за раскладным столом продавец кованого железа. Посмотреть на его ладони, тяжёлые и глубокие, как два экскаваторных ковша, может, сам он его и ковал. Дверные ручки, крючки, петли, накладки, плакетки, завитушки и всякие загогулинки были аккуратно разложены на столе для обзора. А чтобы покупателю было интересней смотреть, кузнец разбавил свой товар старыми напильниками, пробойниками, долотами и прочим инструментом из того времени, когда у людей ещё работали руки, а не только электрические розетки.
Рядом с кузнецом продавалась клубника. Торговало ею два паренька, один из которых, в очках и рубашечке с коротким рукавом, стоял за весами, а другой, в пляжных трусах и соломенной шляпе, расхаживал перед лотком и, размахивая руками, зазывал покупателей.
– Дёнёрю, мэзеш эпер! – кричал он. Прекрасная, медовая клубника.
Она и в самом деле была недурна собой, эта клубника. Ягодка к ягодке, черенок к черенку. Ни вмятинки у неё на боках, ни лишнего пятнышка. Лежит, светится алым светом на солнце. Иначе как свежестью такое свечение объяснить нельзя. Но покупатель на него почему-то не очень шёл. Вроде и приближались, чтобы посмотреть, и некоторым даже пробовать предлагалось, но на весах после этих проб если и что-то взвешивалось, то немного и нечасто.
– Что не так с этой клубникой? – спросила Оля. – По цене не дорого, а не берут.
Я хотел сказать, что, может, рубашка у продавца мятая или шляпа у крикуна не того фасона, но тут мы поравнялись с соседями клубничников с другой стороны, и всё стало ясно. Там навалом в высоких коробах из металлического прута лежала химия для мытья, стирки и чистки. Стоила она, похоже, дёшево, потому что народу вокруг коробов толпилось больше, чем было места. Ну и дух оттуда шёл, как от хорошего химзавода. Куда уж там какой-то клубнике.
Управляла химзаводом элегантная мадам среднего возраста с высокой причёской из отбеленных волос и тенями на веках. В одной руке у неё была зажжённая сигарета с телефоном, а другой она принимала деньги от покупателей и давала им сдачу. Работу свою мадам делала ловко. Деньги, сдача, затяжка, телефон. Снова затяжка, снова деньги и снова телефон. Ответить покупателю, стряхнуть пепел, попросить подождать – и всё это легко, всё плавно, всё как в танце. Шаг назад – достать что-то в коробке. Шаг вперёд – положить на прилавок. Полшага влево – пропустить помощника. Полшага вправо – снова у кассы. И причёска! Причёска! Прядь здесь, прядь тут. Поправить, закрепить. Чёлка, заколка. Та-та, та-та.
– У нас сегодня стирка? – услышал я Олин голос. – Или культурная программа?
Я мог бы, конечно, обосновать, что понимание того, как на венгерском базаре покупается стиральный порошок – это, да, часть культуры, и поэтому надо продолжить наблюдение, но в это время телефон отбеленной мадам сыграл мелодию, похожую на сигнал подъёма, и она, оставив торговлю на помощника, удалилась вглубь своего химзавода, где и исчезла без следа.
Смысл что-либо обосновывать пропал.
– Кто у нас следующий? – спросил я.
Следующей была посудная лавка – кастрюли, тазы, сотейники, судки, сковородки, бидоны, кувшины и прочие ёмкости для варки, жарки и хранения всего того, что только может вариться, жариться и храниться на венгерской кухне. За посудой шли соления – десятка четыре вёдер с огурцами, капустой, свеклой, перцем и чем-то ещё, что мы не смогли определить, потому что оно залегало на глубине ведра, а залазить в него рукой было невежливо. Огурцы были не просто солёные, а простые, с чесноком, с какими-то специями, большого размера, маленького размера, с наполнителем из квашеной капусты и в комбинации с другими солениями. Капуста тоже была четырёх или сколько-то там видов со всякими заправками в ассортименте. Перцы делились не только по цвету на зелёные, жёлтые и красные – это было бы слишком просто, – но и по форме – на круглые, длинные или переполовиненные и по начинке – с фетой болгарской, с фетой греческой, с фетой-конфетой. Хозяин этого квашеного царства стоял над своим добром одетый в клеёнчатый передник, как прозектор на вскрытии. Всякий раз, когда он запускал в ведро руку с пакетом на пальцах, мне казалось, что он вытащит оттуда какой-нибудь орган. Я сказал об этом Оле.
– Бр-р-р, – вздрогнула она плечами, и мы пошли дальше.
Дальше снова были ягоды, но уже не с поля, а с дерева – абрикос, черешня, вишня и даже персик, хотя для него, по моему пониманию, было рановато. Все они имели какие-то свои местные названия, которые нам ничего не говорили, но настоящие покупатели, которым надо было купить ящик-другой на варенье или их венгерский лéквар вполне ориентировались, что им предлагают. У одних абрикосов они стояли плотными кучками, на другие смотрели на расстоянии, а мимо третьих, которые были самые красивые, и вовсе проходили, даже не посмотрев.
За ягодами торговалась старая одежда. Она лежала горами на составленных один к другому столах и продавалась вся по одной, какой-то совсем мизерной, цене за штуку. Хотя продавалась или нет, это мы так и не поняли. По большей части её просто перебирали, смотрели и бросали обратно. Иногда, если вещь того стоила, её могли прислонить себе к телу для прикидки, но потом всё равно бросали. Занимались этим перебором в основном не очень молодые женщины. Сказать, что они были плохо одеты или имели пробелы в гардеробе, так мы такого не заметили.
– Нам прибарахлиться не надо? – спросил я Олю на всякий случай. В ответ она если что-то и сказала, то я не услышал, потому что на траверзе у нас как раз возник развал каких-то штуковин, похожих на тысячу мелочей, на переднем крае которых были выставлены игрушки. Все они находились в состоянии подвижности – ходили по кругу, стукались друг о друга, прыгали, переворачивались, плескались в воде, кувыркались и делали ещё какую-то акробатику, которую от неживого предмета и ожидать сложно. Сопровождалось всё это звуками, как из мультфильмов. Одна мохнатая ходилка пищала, другая, ездилка на гусеницах, стреляла, третья, с хвостом, ржала, четвёртая, не похожая ни на что в природе, гудела. Разобрать, какие звуки издавали остальные было невозможно. Впечатление было такое, что игрушки играют сами с собой. Люди им были не нужны. Может, поэтому их там и не было. Единственным наблюдателем этого механического балагана был мальчик лет трёх, которого мама поставила с краю прохода, чтобы его не затоптали, а сама тем временем укладывала что-то в сумку на колёсах. Но и этот единственный зритель был больше занят выковыриванием козявки из носу, чем смотрел на игрушки.
– Сына, пошли, – неожиданно сказала мама по-русски, и протянула мальчику руку.
Мы тоже пошли за ними и через некоторое время дошли до поворота в переулок, который вёл к рыночному павильону. В будние дни его, похоже, использовали для подвоза товара, но сейчас и он был заставлен лотками. Идти на полуавтоматический рынок после человеческого базара было глупо. Оставалось либо поворачивать и смотреть базарный театр в обратном направлении, либо придумывать себе другое занятие.
– Как впечатления? – спросил я Олю.
– Калорийные, – ответила она. – Как твой суп. Хочется разгрузки.
– Тогда, может, по мороженому? – предложил я.
Оля покрутила шорты на талии и проверила дырки в ремне.
Я ждал. Борьба с соблазнами давалась моей жене непросто.
– Чтобы клин клином, – пояснил я.
Олин взгляд тут же обрёл твёрдость.
– Согласен, возразил генерал, – сказала она.
Вот это по-нашему! Удовольствие от борьбы всегда главней победы. А большего удовольствия, чем мороженое в мире ещё не придумано.
– Желаете фисташкового, мой генерал? – спросил я. – Или может с изюмом и ромом?
– Хватит и рома, полковник, – ответила Оля. – Изюм раздайте детям.