Француз на пленэре
Никакой баблевеш, однако, тем вечером у меня приготовить не получилось. Пока мы дошли до рынка, церковные часы отбили ещё одну четверть в направлении пяти, и всё, что мы увидели внутри павильона – это закрытые двери с табличками «zárva» и затянутые сетками прилавки. Кое-где ещё мелькали уборщики с мётлами, складировали по углам пустую тару грузчики, осматривали территорию охранники, но торговли не было.
На выходе из павильона нас поприветствовал какой-то попрошайка в костюме и очках на кончике носа. Одной рукой он опирался на костыль, а другая у него была протянута, как у проповедника – городу и миру, но только ладонью кверху.
– Jó napot, – сказал он.
– Йо напóт, – ответили мы. Мол, и вам добрый день, уважаемый.
Но подать ему в ладонь нам было нечего. Мелочью разжиться мы не успели, а крупные у нас и без попрошаек было куда тратить. День и правда был «йо» – и солнце во всё небо сияло, и теплынь от него по земле стелилась. Но собирать за это мзду – мы такое как-то не очень понимали.
Попрошайка если и осудил нас за скупердяйство, то виду не подал. Достал из пиджака банку пива, отхлебнул из неё за обе щёки и заковылял к автобусной остановке. Похоже, перерабатывать тут не любили даже собиратели дармовых денег. Пять часов и всё – зáрва. Кто не успел подать, мучайтесь до утра, сквалыги!
Мы тоже пошли своей дорогой. Впереди на перекрёстке Оля заметила вывеску, похожую на гастроном. Это было весьма кстати. Вопрос питания настоятельно требовал разрешения. Да и попробовать местного вина тоже пора было. Уже четвёртый час как в Будапеште, а тоста за успех нашей разведки ещё не поднято. Так и операцию провалить недолго.
Гастроном оказался простеньким. Выпечка в нём была привозная, своих деликатесов там тоже не готовили. Но товар в колбасных холодильниках был похож на что-то национальное, и Оля, которая про венгерскую колбасу уже знала больше, чем про докторскую, сразу же направилась туда. Я же пошёл проверить сыры. Подумал, что раз по колбасе у них изобилие, то и тут они отставать не должны. Но те два куска полутвёрдого, что я обнаружил на полке на ощупь были, как полужидкий, и я решил, что наверное нет, что лучший венгерский сыр – это всё-таки колбаса и пошёл дальше.
Выбор вина у нас также много времени не отнял. Оле понравилось какое-то красное с оранжевой этикеткой, на которой был нарисован велосипед. Сорт винограда был местный и, как я его навскидку перевёл, назывался он «голубой французский». Что там у этого «француза» внутри, мы знать не могли, но по цветам красное, оранжевое, голубое и плюс ещё велосипед в придачу вызвали у Оли доверие, и искать тут какую-то дополнительную логику, даже женскую, было лишним.
Из хлеба мы остановились на буханке цельнозернового, обсыпанного какой-то смешанной семечкой. А по пути к кассе прихватили пластиковые стаканы и штопор. Подготовка к ужину, таким образом, была завершена.
Эти стаканы и штопор у нас были традицией. Без них мы ни в один отпуск не ездили. Пить вино на воздухе, когда у напитка есть контакт с атмосферой, когда оно дышит и отдаёт тебе то, что в него вложил винодел для нас – обычное дело. Истинное удовольствие от вина только так и можно получить. А если оно ещё и претензию на винтаж имеет, тут без хорошей аэрации и вовсе не обойтись, иначе вино впустую пропадёт. И деньги тоже. Помещений, которые по этой части могли бы с открытым воздухом сравниться, мы не встречали. Зимний дворец, разве что. Но в квартире, даже с потолками за три метра, как у нас в Колпино, вино будет молчать, сколько ты над ним не колдуй. Ну и то, что когда вкушаешь его на пленэре, и у тебя глаза на мир смотрят, а не в тарелку, это тоже своё значение имеет.
Но во все предыдущие отпуска мы на поездах ездили. Там штопор, считай, к билету в нагрузку шёл. А вот в самолёт со всей их безопасностью его уже пронести нельзя, только если в багаже. А мы налегке путешествуем – по рюкзаку на спину и что в карманы влезет. Поэтому в Будапешт мы без штопора и заявились. Хорошо, гастроном этот, хотя и скромный, но открывалки в товарном ассортименте у него имелись.
То, что мы не дойдём до дома на ужин я подозревал, ещё когда мы из рынка выходили. Не в Олиной натуре в новом месте в четырёх стенах мариноваться. Так оно и оказалось.
– Может, давай где-нибудь на улице сядем? – предложила она.
Я, конечно, сказал, что давай, и теперь дело оставалось за малым – найти ту самую «улицу», где нам, а вернее Оле, было бы комфортно. Обычно поиски эти шли так, что я говорил «может, давай здесь?», а Оля мне отвечала нет, потому что здесь слишком людно.
– Ну тогда, может, там? – предлагал я дальше.
– Нет, – снова говорила Оля. – Там слишком шумно.
Так могло повторяться с полдюжины раз: то слишком открыто, то слишком закрыто, то темно, то светло, то кто-то чихает, то чем-то воняет. Но, в конце концов, где-то мы всегда своё место находили. В том же Мукачево мы нашли его на набережной речки Лáторицы рядом с памятником Горькому. Памятник был старый, и у Горького там от двух ног осталось только полторы, но иметь его себе за компанию всё равно было приятно. В Киеве мы, тоже, как-то обедали или ужинали в Ботаническом саду в пору цветения сирени. Роскошнейшее ощущение! Сиреневая пена, взбитая бурунами обволакивает тебя со всех сторон, и ты купаешься в ней, как пупсик в тазике. В Каменец-Подольском мы сидели на краю их геологического каньона и обозревали старую крепость в закатное время, когда по небу, как маленькие дракулы, носились летучие мыши. В Крыму, на Южном берегу, у нас был камень в сосновой роще, где берёт начало Солнечная тропа до Ялты. Теперь вот пришёл черёд Будапешта.
Долго искать нам не пришлось. Подходящее место обнаружилось за той самой церковью с часами на колокольне, но не со стороны улицы, а с другой, где, как выяснилось, был разбит просторный сквер с фонтаном посередине и липами вперемежку с платанами по краям. Под деревьями стояли миниатюрные скамеечки примерно в две с половиной попы шириной. На одной из них мы и расположились со своим рюкзаком, вином и снедью.
Распивать вино там, где нельзя – дело глубоко аморальное и противоправное. Мы это, конечно, знали, но заставить себя соблюдать закон так и не научились. Правда, и нарушать его в открытую тоже боялись. Поэтому, где бы не заставал нас случай с бутылкой вина или шампанского, мы всегда пили его тайком. Стаканы старались иметь непрозрачные. Разливали в них вино тоже не вынимая из рюкзака. Ну и на прочие хитрости пускались. Неудобно порой бывало жуть просто. Да и стыдно тоже. Вроде и люди взрослые, и ресторан себе позволить могут, а ведут себя, как школьники. Но какие есть, такие есть. Оправданий своим странностям мы никогда не искали.
– За завтра? – спросила Оля, когда я наполнил стаканы.
– За завтра, – подтвердил я.
Мы чокнулись. Голубой француз оказался неплох. Разогнал нашу славянскую кровь уже на первом глотке. Мягко, но уверенно. Похоже, велосипед у него на этикетке неспроста был нарисован. На втором глотке мы унюхали вокруг себя аромат цветущих лип, а на третьем услышали щебет дрозда с верхотуры платана. По условиям культурного винопития Будапешту можно было ставить пятёрку. Осталась мелочь – выяснить условия нашего в нём проживания.
Этим выяснением мы и должны были заняться завтра. Наутро у нас была назначена встреча с агентом, который продавал одну примерно подходящую нам квартиру. Связались мы с ним ещё из Питера. Я написал ему письмо по-английски, где объяснил, что нам от него надо и на тот случай, если он не поймёт, приложил перевод на венгерский. Его я слепил с помощью словаря и самоучителя. Перевод был кривой, в этом сомнений у меня не было. С венгерским языком, если не понимать азов, как не переводи, всё равно белиберда выйдет. А я в то время про азы эти только читал да и то по диагонали, но рассудил так, что плохой перевод лучше, чем никакой, ну и отправил.
Ответ мне этот агент сочинял больше недели. В нём было всего три строчки, написанные на вполне сносном английском. То ли поэтому всё так долго у него заняло, то ли наоборот, это он мой перевод так долго переводил, я так и не понял. Но главное он нам подтвердил. Квартира, да, продавалась, и он готов был нам её показать, как только мы будем в Будапеште.
Мы, ясное дело, после его письма воспряли. Первый шаг к победе сделан. Может и разведывать ничего не надо будет, а прямо с самолёта на новоселье попадём. Денег на покупку у нас хватало. Лишь бы банкомат не заело.
Квартира эта находилась в не особо чем примечательном районе города, но имела в себе четыре комнаты и больше сотни метров площади. После нашей одной на двадцать квадратов в Колпино это были хоромы. Необычно было то, что вход в неё был не с лестничной клетки, как у нас, а с наружной галереи вроде длинного балкона по контуру здания, но с этим мы готовы были мириться. Таких домов в старом фонде Будапешта каждый третий.
Магазины, транспорт, время до центра – всё это Оля досконально изучила, ещё сидя за своим рабочим столом. Даже парк неподалёку нашла – имени целого Чайковского. С бюстом, всё как полагается. А чуть подальше ещё один – со всякими физкультурными конструкциями. Мне большего и желать не приходилось. Берём!
Дрозд отщебетал свою арию на платане и улетел петь куда-то дальше. Сквер у церкви постепенно заполнялся людьми.
Разогнав нам кровь, «голубой француз» теперь искал общий язык с венгерской колбасой. Ему в этом помогала буханка цельнозернового, и в совокупности у них получалось весьма недурственное трио.
Охмурённые ароматом липового цвета, мы с Олей старались не мешать им, жевали себе потихоньку, смотрели на заходящее за будайские холмы солнце и воображали, каким оно окажется завтра наше новое четырёхкомнатное жильё.
А когда мы вернулись вечером домой и проверили почту, то обнаружили в ней письмо от нашего агента, в котором он сообщал мне по-английски, что квартира, на которую вы, уважаемый мистер Круц, имели виды сегодня была продана, и по этой причине назначенный на завтра осмотр отменяется. Предложений насчёт показа других квартир в письме не было.
– Вот гад! – возмутилась Оля.
Ну хоть кто-то меня «мистером» в Будапеште назвал, подумал я и сказал:
– Чёрт с ним. У нас ещё запасной вариант есть.