Пролог
15 августа 1812 года. Война с Наполеоном
Н-ская губерния, деревня Лозовка усадьба помещиков Коробковых. Середина дня
Благодаря окну, разбитому кем-то из одуревших ввиду шаткости привычной власти мужиков, по комнате разгуливал шустрый ветерок, притащивший с собой несколько рано пожелтевших листьев, содранных с деревьев помещичьего сада. Об обломок стекла с тупым упорством билась жирная муха, по скудоумию не догадывающаяся вылететь в зияющую рядом с ней дыру. Графиня Амалия Львовна Коробкова, сухопарая сорокалетняя дама в темном дорожном платье, неестественно прямо застыла в высоком деревянном кресле, судорожно прижимая к плоской груди сцепленные в замок худые пальцы. Взгляд графини – неподвижный, отсутствующий, устремленный в какие-то недоступные остальным смертным дали, – до ужаса пугал молоденькую кузину Лизу, девушку нервную и впечатлительную. Пугал гораздо больше, чем неумолимо приближающиеся наполеоновские войска, чем поголовно пьяные, неуправляемые, вконец распустившиеся мужики. Лиза морщила хорошенький вздернутый носик, поминутно вытирала глаза и дожидалась лишь повода разреветься по-настоящему, например известия, что в имение уже вломилась французская солдатня или что лозовские крестьяне, недавно наотрез отказавшиеся грузить на подводы графские пожитки, окончательно взбунтовались и намереваются «поднять господ на вилы». Нарушить молчание она, однако, не решалась. Томительно тянулись минуты. Хулиганистый ветерок беззастенчиво трепал прически дам. Муха продолжала жужжать. Наконец в коридоре послышались шаркающие шаги. Обе женщины невольно напряглись. Скрипнула дверь. В комнату, отдуваясь, вошел управляющий поместьем Михаил Михайлович Скляров, или попросту Михалыч, – низенький, толстенький, плешивый старичок, верный слуга Коробковых, знавший графиню буквально с пеленок и потому позволявший себе в общении с ней некоторые вольности, впрочем вполне безобидные.
– Есть две новости, одна хорошая, другая плохая, – отвесив почтительный, но легкий поклон, доложил он.
– Начни с плохой! – осевшим голосом распорядилась Амалия Львовна. Кузина Лиза всхлипнула.
– Французы менее чем в пятнадцати верстах отсюда, – кряхтя, сообщил Михалыч.
– А х-хорошая? – Лицо Коробковой дрогнуло, налилось румянцем.
– Мужички больше не артачатся, спешно загружают подводы. Через полчаса должны закончить…
– Почему?! Неужто совесть проснулась?! – искренне изумилась графиня. Вчера лозовцы неведомыми путями получили от французского командования некую прокламацию, в категорической форме запрещающую жителям покидать свои дома[1], и, как водится, взбаламутились, вообразив, будто старые господа им больше не указ, а некий Тит Бутылкин, известный на деревне пьяница и бездельник, принялся туманно намекать, что он не кто иной, как чудесно спасшийся император Петр III[2].
– Да нет, не то чтобы совсем совесть, – на губах Склярова промелькнула едва заметная усмешка. – Но час назад в здешних краях объявился сотник Платова[3] с двумя казаками. Сено для лошадей промышляли. Сотник лыка не вязал. Поэтому я не решился представить его вам, однако мужикам намекнул: смотрите, мол, ребята. Наши-то недалече. За сопротивление законным господам не помилуют, а казаки, зверюги известные, так вообще всю деревню под нож пустят. Им это как два пальца… Кх-кх… Простите, барыня. Вырвалось!
– И они поверили?! – усомнилась Амалия Львовна.
– Конечно! – ухмыльнулся управляющий. – У страха глаза велики.
– Слава Богу! – облегченно вздохнула графиня и размашисто перекрестилась. – Скорей бы уехать!
Лиза все-таки разрыдалась. От радости…
Вскоре после того как графские подводы скрылись за горизонтом, Михаил Михайлович с чувством выполненного долга неторопливо прогулялся по покинутому дому, мимоходом заглянул в будуар графини и вдруг замер как громом пораженный.
– Батюшки святы! – всплеснул руками он. – Украшения, подаренные покойным графом, забыла впопыхах! Богатство-то какое! – Тут старик грешным делом подумал было, что Амалия Львовна мужа не шибко жаловала, даже, поговаривали, рога наставляла, но сразу устыдился, усилием воли отогнав непотребные мыслишки.
«Ладно. Не мне судить, однако драгоценности придется надежно спрятать. Иначе либо французы уволокут, либо собственные мужички разворуют!» Скляров не любил откладывать дела в долгий ящик. С соблюдением строжайших мер предосторожности он немедленно принялся за работу, которую завершил только к середине ночи.
– Слава тебе, Господи! Справился! – устало выдохнул Михалыч, вернувшись обратно в дом, вымыл перепачканные землей руки, сменил пропотевшую одежду на свежую, не стесняясь (заслужил как-никак!) выпил два полных стакана мадеры из графских запасов и, усевшись за стол, набросал на бумаге план-схему, дабы по старости лет не запамятовать, где именно закопал сокровище. Затем бережно вложил листок в первую попавшуюся книгу в зеленом сафьяновом переплете и поставил ее на полку справа…
В ноябре 1812 года, когда остатки «непобедимой» армии Наполеона, теряя десятки тысяч людей убитыми, ранеными, замерзшими, бросая орудия и обозы, в панике драпали к границам Российской империи, толпами сдаваясь в плен при первом же удобном случае, в Лозовку вернулась графиня Коробкова. Дорожка к дому была предусмотрительно расчищена услужливыми мужиками (снег в этом году выпал рано). Население Лозовки, невзирая на колючий мороз, встречало помещицу с непокрытыми головами.
– Где Михалыч? – откинув полог кареты, требовательно спросила у толпы Амалия Львовна.
– Во флигеле, барыня. Помирает вроде, – виновато пробасил Тит, успевший отречься от «царского происхождения», покаявшийся перед односельчанами «в помрачении ума», но все же высеченный старостой на конюшне, «дабы впредь не смущал народ самозванством».
– Что с ним?! – испуганно воскликнула Коробкова.
– Грудь застудил, кажись, – хором ответило несколько голосов. Выпрыгнув из кареты, графиня прямо по снегу кинулась к флигелю, где вместе с семьей жил управляющий…
Старик, подхвативший двустороннее воспаление легких, действительно находился при смерти. Бледный, осунувшийся, он безвольно лежал на кровати под ворохом овчинных тулупов. Дыхание с хрипом вырывалось из груди. Губы запеклись. Глаза затянула мутная поволока.
– М-ма-т-тушка! Г-гол-лубуш-шка, – узнав графиню, прохрипел он, делая попытку приподняться. – Д-дож-ждал-лся! – Скляров надрывно закашлялся. Коробкова заплакала. Она любила преданного слугу.
– Д-д-драг-гоцен-ности т-твои я с-с-берег, – кое-как переведя дыхание, прошелестел Михалыч. – Я з-зак-копал их в… – досказать бедняга не успел. Тело задергалось в предсмертных судорогах, а душа отправилась на встречу с Всевышним…
Управляющего похоронили внутри ограды местной церкви. Клад некоторое время поискали наугад, потом перестали. Иголка в стоге сена! Тем не менее легенда о нем сохранилась в народе и с некоторыми изменениями дошла до наших дней.